Текст книги "Николай Бердяев"

* * *

Годы, проведенные Бердяевым в Петербурге, не были плодотворными для мыслителя в творческом плане. Он все еще пребывал в поиске главной темы своей жизни. В общении с культурной элитой Бердяев расширил свой кругозор, познал новые эмоции. Он много писал, но не создал, как считал, ничего значительного. Книга «Новое религиозное сознание и общественность», отражавшая его движение в религиозном анархизме, показалась ему несовершенной. В Бердяеве зарождался очередной протест, на этот раз он был направлен против литературных течений того времени. Он разочаровался в них и желал порвать с ними. В 1907 году Николай уехал из Петербурга. Зиму он провел в Париже, где встретился с Мережковскими. Отношения между ними портились, Бердяеву претило литературное сектантство. Мережковским же Бердяев казался человеком, слишком увлеченным православием. Зима прошла в бурных спорах. Взгляды Мережковских и Бердяева разошлись, отношения кончились полным разрывом.

В 1908 году Бердяевы переехали в Москву. В то время в городе существовало Религиозно-философское общество памяти Владимира Соловьева,[6]6
  Соловьев Владимир Сергеевич (1853–1900) – философ, поэт, публицист, критик. Стоял у истоков «русского религиозного возрождения» конца XIX – начала XX века. Философия Соловьева оказала влияние на философию Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, П. А. Флоренского, а также на поэтов-символистов – А. Белого, А. Блока и др.


[Закрыть] организаторами которого были С. Булгаков, князь Е. Трубецкой, В. Эрн, Г. А. Рачинский, Вяч. Иванов. Присоединился к этому обществу и Николай Бердяев, считавший эти круги серьезнее литературных петербургских. В каждой теме, философской ли, культурной, социальной, исторической, члены Общества искали религиозные и духовные истоки. Но Бердяев и здесь почувствовал себя обособленно, несмотря на свое искреннее желание приобщиться к тайне православной церкви. В этом обществе он представлял новое религиозное сознание, отличавшееся от догмы. Часто споры происходили в философском кружке, собиравшемся в доме у М. К. Морозовой.

В 1909 году Николай Бердяев принял участие в создании сборника «Вехи», составителем и одним из авторов которого был М. Гершензон. Сборник вышел тиражом три тысячи экземпляров. За год он был переиздан четыре раза, общий тираж достиг огромной для того времени цифры – 16 тысяч экземпляров. В газетах и журналах было напечатано более двух сотен откликов и рецензий на статьи, опубликованные в «Вехах», сборник обсуждали на лекциях и собраниях. Он стал значительным событием в культурной жизни общества. Авторы сборника – Н. Бердяев, С. Булгаков, М. Гершензон, А. Изгоев, Б. Кистяковский, П. Струве и С. Франк – объединились в своей критике радикальной революционной интеллигенции. Открывала сборник статья Бердяева «Философская истина и интеллигентская правда».

В Москве Бердяев стал читать ранее чуждых ему славянофилов, заинтересовался трудами Алексея Хомякова (1804–1860), богослова и философа, одного из основоположников славянофильства. Ему была близка идея свободы Хомякова, как основы христианства и церкви, Бердяев начал писать о нем книгу, познакомился со святоотеческой литературой, которая, впрочем, не привлекла его внимания. В Москве у Булгакова Николай Александрович познакомился с Павлом Флоренским – талантливым математиком, физиком, филологом, оккультистом, поэтом, богословом, философом, обращенным к православию. Два знаменитых философа не нашли взаимопонимания. Во Флоренском Бердяева отталкивала эстетичность и созерцательность, в которых не было места теме свободы.

В какой-то момент Николай Александрович перестал посещать собрания Религиозно-философского общества. Он закончил монографию о Хомякове, деньги за которую уж давно были прожиты, и прекратил сотрудничество с издательством «Путь». Бердяев строил планы провести зиму с женой и ее сестрой в Италии. Но на поездку нужны были деньги. Средства для поездки Николай Александрович нашел в другом издательстве, после Николай и сестры Рапп уехали за границу. Они жили во Флоренции и Риме. Очень интересны с точки зрения понимания мировоззрения философа его ощущения от знакомства с Италией. Ему нравились произведения раннего Ренессанса, Боттичелли, Леонардо да Винчи, барочные фонтаны, первохристианские церкви. Но собор Святого Петра, Рафаэля, барочные церкви не трогали его душу.

В Риме Николай Александрович, по его воспоминаниям, остро ощущал ход мировой истории. Огромное впечатление на него произвела Кампанья. А в Ассизи Бердяев был огорчен тем, что монастырь Святого Франциска находится в заброшенном состоянии. Один из монахов, датчанин по происхождению, рассказал философу о забвении современными итальянцами святого Франциска. В тот день в католическом монастыре специально для православных служили мессу у гроба Франциска Ассизского.

Тем временем из Киева приходят тревожные письма о болезни матери Николая Александровича. При всей его казавшейся внешней сухости и замкнутости Бердяев был отзывчивым и заботливым человеком, беспокоился о близких. От родных приходят уже срочные телеграммы, требующие его немедленного приезда. В итоге Бердяевы возвращаются в Россию.

В Италии он начал писать книгу «Смысл творчества», в которой Николай Александрович представил свои религиозно-философские взгляды, свое видение очень волновавшей его проблемы мирового зла и зла в человеческой жизни. После того как книга увидела свет, отзывы на нее были неоднозначными. Вяч. Иванов, например, высоко оценил ее, а С. Булгаков в своем труде «Свет невечерний» называл мысли Бердяева о творчестве «демоническими».

Надо сказать, что Николай Бердяев не был воспитан в традиционном русском православии. Его отец придерживался вольтерианско-просветительских взглядов, вторую половину жизни он сочувствовал религиозным идеям Толстого, христианство сводил исключительно к любви к ближнему, к церковным догматам относился отрицательно, за обедом часто высмеивал традиционные православные взгляды. Александр Михайлович, живший в детстве в церковно-монашеской атмосфере, был вынужден большую часть года поститься и строго следовать религиозным обрядам, что оставило след на всю его жизнь. Мать Николая Александровича, как уже упоминалось, более склонялась к католичеству, нежели к православию. Родители философа были дружны с киевским генерал-губернатором, и на службы мальчика водили в губернаторскую церковь. У него осталось неприятное воспоминание о военных, присутствующих на службах.

Так или иначе, в отношении Николая Бердяева к православной церкви всегда было что-то мучительное, он рано начал задумываться о вечности и тленности всего в мире. В вере прежде всего он искал свободу, истину и смысл. Только переехав в Москву, Николай Александрович впервые почувствовал красоту старинных церквей и православного богослужения, но он принял это уже не ребенком, а взрослым человеком с состоявшимся мировоззрением. Атеизм Бердяев отвергал, он был убежден, что Бог, открывая Себя миру в пророках, в Сыне, в Духе, не управляет этим миром, павшим во зло, а несправедливость, ложь, жестокость, царящие в мире, не ведут к отрицанию Бога, ибо к Нему неприменимы социальные категории человечества – сила, власть, государство. Грех философ воспринимал не как непослушание, а как потерю свободы, которую интуитивно ощущал божественной. По его понятиям, Бог был свободой, и Он даровал свободу. Бердяев видел Бога не господином, а Освободителем от рабства мира. Бог не действует принуждением и не создает необходимость, не вынуждает признать Себя, предоставляя человеку свободу выбора. В этом Николай Александрович видел сокрытие тайны мировой жизни. Считая себя представителем свободной религиозной философии, Бердяев читал богословскую литературу, пытаясь определить для себя, что такое православие. Свои заключения и размышления над прочитанным он старался дополнить в общении с духовными представителями православия, сравнивал православие с католичеством и протестантством. И сделал в итоге вывод, что православие менее определимо, менее рационализировано, и в этом его большая свобода.

Бердяев не смешивал понятие Бога с понятием силы, всемогущества и власти. Философ считал, что Бог имеет власти меньше, чем полицейский. Категории власти и могущества, по его мнению, социальны, придуманы человеком и относятся к религии как к социальному явлению. У власти низменное начало, и уже поэтому она не может иметь отношения к Богу. У государства та же природа, что и у власти, и ничто, похожее на устройство государства, не может быть перенесено на отношение между Богом, человеком и миром. В истинном духовном опыте нет ни господина, ни раба. Николай Александрович видел свою миссию в освобождении христианства от социоморфизма – восприятия Бога в социальных категориях, особенно он относил это к теологической мысли о Боге Отце, и о Боге как создателе мира. Бердяеву было ближе представление о Боге Сыне, Христе Богочеловеке, нежели Боге, представителе силы. Философ верил в Бога Сына, Искупителя и Освободителя. Он считал, что искупительные страдания Сына Божьего есть примирение человека с Богом, а не наоборот, и мог принять христианство исключительно как религию Богочеловечества.

В христианстве Николай Бердяев видел двойственность по отношению к человеку. С одной стороны, человек существо падшее и греховное, не способное самостоятельно вернуться к свободе, с другой – человек есть образ и подобие Божье. И между Богом и человеком есть соизмеримость, заключенная в вечной человечности Бога. Без этого невозможно понимать Откровение. Бердяев определил для себя основной миф Богочеловечности как тайну двойного рождения – рождения Бога в человеке и рождение человека в Боге. Богу необходим человек для творческого ответа, Он ждет от человека свободы в творчестве.

* * *

В Москве через Сергея Булгакова Бердяев познакомился с М. А. Новоселовым, бывшим толстовцем, обратившимся в православие, и его кружком, в который входили представители философской православной мысли: В. А. Кожевников, славянофилы Ф. Д. Самарин, С. П. Мансуров, ректор Московской духовной академии епископ Федор. Бывал там Павел Флоренский. В квартире, производившей впечатление монастырского общежития, проходили собрания, на которых члены кружка читали доклады и спорили. Здесь собирались люди истово православные, связанные с монастырями, ездившие в Зосимову пустынь, которая к тому времени приобрела большее значение, чем Оптина.

В те годы интеллигенты, обращавшиеся к православию, особо почитали старцев. В них видели посвященных, искали их духовного руководства. О старчестве создавались мифы, ходили слухи, что помимо известных старцев, живущих в пустынях и монастырях, есть другие, скрывающиеся старцы, и знают о них очень немногие.

Общался со старцами и Николай Бердяев. Вместе с С. Булгаковым и М. Новоселовым он отправился в находившуюся во Владимирской губернии Зосимову пустынь, где жили два знаменитых старца – Герман и Алексей.

Беседа со старцем Алексеем, находившемся в затворе, произвела на философа очень тяжелое впечатление. Против ожидания, Бердяев не почувствовал ничего духовного в старце, манера затворника говорить показалась ему вульгарной. Старец Алексей все время ругал Льва Толстого, называя его Левкой. Бердяев же очень почитал Толстого, и слушать это было ему в высшей мере неприятно. Иное впечатление произвел на Николая Александровича старец Герман, бывший раньше простым мужиком. Он показался Бердяеву человеком, снисходительным к людским грехам и слабостям, добрым и исполненным благости. Но это было совсем не то, о чем говорили в кружке Новоселова. Опыт не удался, Бердяев не нашел, чего искал. Духовное руководство старцев было не по нему.

Новые сомнения и духовные неудачи означали новые поиски. В то время в моде были всякого рода оккультические течения. Наиболее интересным из них было антропософическое. Бердяев признавал существование оккультных способностей в человеке, но будучи критически настроенным, у большей части людей, увлеченных в то время оккультизмом, никаких оккультных дарований и знаний не находил. Некоторые антропософы производили на него впечатление людей одержимых, находящихся в маниакальном состоянии. Он хотел больше узнать об антропософии, которой увлекались близкие ему люди. Вскоре Николай Александрович прослушал цикл лекций Р. Штейнера, которые он прочел в Гельсингфорсе в антропософической ложе.

И вновь атмосфера, в которой оказался Николай Бердяев, была ему чуждой, это опять оказалось не то, что он искал. Мыслитель лично познакомился со Штейнером, произведшим довольно сложное впечатление. Доктор Штейнер не показался Бердяеву шарлатаном, он нашел в нем что-то аскетическое и страдальческое. Определенно, Штейнер обладал гипнотическими способностями, но на Бердяева он произвел впечатление человека безблагодатного, бездуховного. После возвращения из Гельсингфорса Николай Александрович написал статью, в которой критиковал антропософию и оккультизм вообще. Неудивительно, что эта статья вызвала сильное негодование среди антропософов, в частности, у Андрея Белого.

С Белым у Николая Александровича были странные отношения. Бердяев ему симпатизировал, ценил его романы «Серебряный голубь» и «Петербург», написал о них две статьи. А. Белый постоянно бывал у Бердяевых, обедал, иногда оставался ночевать, – его считали другом дома.

В разговорах он во всем соглашался с Бердяевым. Потом вдруг исчезал. В такие периоды он обыкновенно писал какую-нибудь статью с резкими выпадами против Бердяева, выставляя его в карикатурном виде. Так же А. Белый поступал и с другими своими друзьями – с Мережковскими, Э. Метнером, Г. А. Рачинским, Вяч. Ивановым.

Зимой 1913 года Бердяевы гостили в доме своей давней знакомой В. С. Гриневич, урожденной Романовской. Однажды за завтраком прислуга доложила, что какой-то неизвестный господин желает видеть Николая Александровича. В столовую вошел высокий таинственный человек в черном плаще. Кудри до плеч, орлиный профиль, высоко поднятая голова – присутствующие нашли его чем-то похожим на викинга. Это был шведский врач по фамилии Любек. В. С. Гриневич пригласила гостя к столу, и узнав, что он остановился в гостинице, любезно предложила ему переехать в ее особняк. Позже Любек сказал Бердяеву, что прибыл по поручению неких «белых братьев», которые просили передать ему, что следят за его деятельностью и охраняют его. Швед оказался человеком исключительно внимательным, чутким и необыкновенно проницательным. У него были способности к ясновидению. Новый, 1914 год Любек встречал вместе с Бердяевыми. В ярко освещенной столовой много смеялись, шутили, произносили тосты, загадывали будущее. Когда попросили Любека сделать предсказание, то он сказал, что в наступающем году начнется мировая война, в которой Россия потеряет часть своих территорий, потом начнется революция. Затем Любек заявил, что во время революции Николай Александрович станет профессором Московского университета. На следующий день швед уехал.

В то время в московском трактире рядом с церковью Флора и Лавра (недалеко от улицы Мясницкой) по воскресеньям собирались разного рода сектанты, в надежде найти новые направления своей философской мысли, и спорившие на религиозные темы. Узнав об этом, Бердяев отправился на Мясницкую. В трактире он слушал, спорил, с некоторыми сектантами познакомился лично.

Собрания в трактире назывались «Ямой». Туда приходили представители самых разных сект – бессмертники, баптисты, евангелисты, раскольники, духоборы, скрытые хлысты, толстовцы. Николаю Александровичу показался очень сильным, красочным, образным народный язык сектантов. Беседы велись на сравнительно высоком уровне, выражались довольно сложные религиозные мысли, поиски правды были страстными. Бердяев с интересом слушал, спорил. Некоторые из сектантов казались настоящими народными гностиками. Николай Александрович, настроенный против сектантства, спорил, опровергал созданные ими религиозные системы. Наибольший протест у него вызывало то, что представитель каждой секты считал свое учение истинным против других, заблуждающихся во лжи.

Более всего философа заинтересовали бессмертники. Они приходили к нему домой, беседовали, спорили. Главная идея бессмертников заключалась в том, что они никогда не умрут; люди умирают только потому, что верят в смерть. Как и все сектанты, они основывались на текстах Священного Писания. Спорить с бессмертниками было трудно, смерть доказывала только слабость веры.

Лето Бердяевы проводили в Харьковской губернии, около Люботина, в деревне, принадлежащей матери Лидии. Владелец соседней усадьбы, В. А. Шеерман, толстовец по убеждениям, устроил у себя колонию толстовского типа, некое подобие духовной общины. Здесь бывали разные люди, искатели Бога из интеллигенции и из народа, представители различных сект и одиночки-богоискатели, якобы нашедшие свой способ спасения мира. Население этой колонии не было постоянным. Многие проходили через усадьбу, останавливались на несколько дней, и шли дальше на Кавказ, в горы, куда устремлялись представители многих духовных течений.

Искателей праведной жизни Николай Александрович называл духовными революционерами и религиозными анархистами, с удивлением замечал, что они были ему ближе, чем многие интеллигентные знакомые. Среди частых гостей Бердяева был некий Акимушка – простой мужик, чернорабочий, безграмотный. Философ был очень расположен к нему, в Акимушке Бердяева восхищало мистическое чувство жизни, детская беспомощность в реальности, которой для него словно и не существовало, удивительная утонченность. Однажды Акимушка рассказал Николаю Александровичу о случае, произошедшем с ним в детстве. Он пас стадо, когда у него вдруг промелькнула мысль, что Бога нет. В тот миг солнце для Акимушки померкло, наступила тьма, он словно ослеп. Акимушка почувствовал, что если нет Бога, то вообще ничего нет, один мрак, ничто. Потом в глубине темноты стал загораться свет, Акимушка вновь поверил, что Бог существует, ничто обернулось в мир, освещенный солнцем. Этот простой человек никогда не слышал о великих мистиках Мейстере Экхарте и Я. Бёме, но рассказывал о мистическом опыте, о котором они писали в своих книгах. Разговаривая с Акимушкой, Николай Александрович убедился в неверности народнической точки зрения о существовании пропасти между интеллигенцией и народом. Акимушка говорил, что ему далек крестьянин, занятый одними материальными вопросами, а близок Бердяев, с которым он может говорить о Боге и поиске пути истины, чем подтверждал убеждение философа, что в царстве духа существует единство. Вскоре Акимушка уехал на Кавказ.

* * *

Россия неумолимо приближалась к 1917 году. Накануне революционных событий в Москве проходили закрытые общественные собрания, в которых участвовали представители разных политических движений: социал-демократы, социалисты-революционеры, кадеты. Бывало, выступал на этих собраниях и Бердяев, иногда даже председательствовал на них. У него создавалось странное впечатление, будто люди, представлявшие различные политические направления, как революционные, так и оппозицию, не могли управлять ситуацией, а находились во власти событий. Когда началась Февральская революция, он почувствовал себя ненужным, лишним. Ему претило, что бывшие революционеры старались сделать карьеру во Временном правительстве, и не желал иметь с этим ничего общего. Философ мучительно воспринимал перемены, произошедшие в людях.

Из Петербурга доносились вести о начавшейся революции, по Москве ходили самые невероятные слухи. Улицы города были запружены людьми, обстановка накалилась до предела. Однажды Николай Александрович вместе с Лидией и Евгенией присоединились к революционной толпе, двигавшейся к Манежу. На площади около Манежа стояли войска, готовые стрелять. Толпа сжимала площадь кольцом. В любой момент мог грянуть залп. Бердяев с трудом пробрался внутрь Манежа, попросил найти офицера, командовавшего войсками, и стал убеждать того не отдавать команды стрелять, доказывая, что прежний режим пал, образовалось новое правительство. Войска стрелять не стали.

Николай Александрович был убежден, что одной из причин революции 1917 года стала война. Именно война выявила несостоятельность российской монархии, вскрыла кризис православной церкви, давнюю ненависть русских крестьян к дворянам-помещикам и многое другое, ввергшее страну в катастрофу. Философ считал, что без войны в России все равно произошла бы революция, но позже, и она была бы совсем другой. Большевики сумели воспользоваться неудачами в войне. В таких условиях побеждают люди, как считал Бердяев, способные к диктатуре.

Летом 1917 года в Москве проходили собрания, целью которых была подготовка к епархиальному съезду и собору. Николай Александрович никогда не любил церковных собраний, но чтобы быть объективным в поиске истины, ходил на них, слушал, надеясь найти что-то родственное себе. Впечатление от этих собраний у него осталось очень тяжелое, и в итоге он решил больше никогда не ходить на них.

В период между двумя революциями философ посещал и многочисленные митинги. В выступлениях он обычно не участвовал. Философа не оставляло чувство тревоги, он остро ощущал нарастание роковой силы большевизма. Бердяев понимал, что Февральская революция будет иметь продолжение, и не останется бескровной. Ощущение надвигающейся катастрофы не покидало его…

* * *

Падение самодержавия в феврале 1917 года Бердяев приветствовал. Видел в этом всемирное предназначение России, он уже тогда считал, что у нее великая миссия. Но Октябрьский большевистский переворот означал для Бердяева победу разрушительного начала в русской революции. Бердяев пережил очень тяжелое потрясение, когда началось бегство русской армии с фронта. В его роду были военные, георгиевские кавалеры. В сочувствии к генералам старой армии он даже преодолел свою детскую неприязнь к военным. Заключение же правительством Ленина Брестского мира Бердяев расценил как предательство национальных интересов России.

В начале 1918 года Николай Бердяев написал книгу «Философия неравенства». Трудом своим он остался недоволен, считал, что ему не удалось до конца выразить свои мысли, полагал ее слишком эмоциональной. Для него равенство осталось пустой идеей, социальная справедливость, по его мнению, должна быть основана на достоинстве каждой личности.

Образ большевиков для Бердяева был неприемлем и эстетически, и этически. Слишком много было вокруг людей, изменивших себе. Философ был потрясен перевоплощением, произошедшим в революционерах, которые стремились занять высокое положение при советской власти. Он считал, что личность при любых обстоятельствах должна оставаться неизменной. Бердяева поражали не только моральные метаморфозы в людях, он был ошеломлен появлением новых выражений на лицах, ранее не виденных им в русском народе. Николай Александрович называл это «новым антропологическим типом» – лица, в которых уже не было доброты, некоторой неопределенности, расплывчатости черт. Их заменили лица гладко выбритые, с жестким выражением, агрессивные и напористые. Изменялись не только люди – изменялись народы. Мистически настроенный Бердяев в сложившемся порядке вещей видел что-то жуткое, даже потустороннее.

Через несколько дней после того, как святитель Тихон, патриарх Московский и всея Руси, обратился «ко всем верным чадам церкви Христовой» с посланием по поводу начавшихся преследований духовенства и кощунственных действий властей по отношению к святыням, 28 января 1918 года состоялся крестный ход из всех московских храмов на Красную площадь. Принимал участие в этой процессии и Николай Бердяев. Шествие приняло грандиозный характер, люди повсеместно присоединялись к нему, хотя и не были уверены, что вернутся домой живыми. К счастью, обошлось без столкновения с властями, жертв не было.

В 1918 году был образован Всероссийский союз писателей. Николай Александрович стал вице-президентом московского отделения союза. Затея эта была необыкновенной, ведь, как известно, большевики подозрительно и враждебно относились к интеллигенции. Когда надо было зарегистрировать это творческое объединение, то отрасли, к которой можно причислить труд писателей, просто не оказалось. В итоге Союз писателей зарегистрировали по категории типографских рабочих.

Обычно хлопотать о членах Союза писателей – освобождать их из тюрьмы или ограждать от грозящего выселения из квартир – в московский Совет рабочих депутатов, к Каменеву, ездил Бердяев. Каменев хоть покровительствовал ученым и писателям, но Николаю Александровичу, общаясь с ним, приходилось делать над собой усилие. Каменев, пусть и был любезен и внимателен, но приобрел уже вид и манеры сановника, носил шубу с бобровым воротником. А у философа Бердяева любая бюрократия вызывала отвращение.

В стране разруха, газеты, издательства закрыты. В этой ситуации люди, зарабатывавшие на жизнь пером, оказались без средств к существованию. В сентябре 1918-го группа московских литераторов и ученых – М. Осоргин, Н. Бердяев, В. Ходасевич, Б. Зайцев, профессор Дживелегов и другие – организовала на паях так называемую Книжную лавку писателей. Они не только скупали и перепродавали книги, но собирали редкие издания, обеспечивали литературой школы, рабочие клубы. Николай Александрович вместе с другими стоял за прилавком, торговал книгами. Лавка держалась главным образом благодаря деловым качествам Осоргина. У Бердяева же не было способностей к коммерции, он и цены-то книг редко знал. Скоро Лавка стала своеобразным литературным клубом.

В первые послереволюционные годы философу нередко приходилось выступать перед огромными аудиториями. Собрания были самыми разными. В 1919 году, например, в Клубе анархистов проводился диспут о Христе, в котором участвовали толстовцы, последователи Н. Федорова, соединявшие его идею о воскрешении с анархо-коммунизмом, анархисты, коммунисты. Атмосфера в зале, переполненном красноармейцами, матросами, рабочими, была наэлектризована. Один рабочий читал доклад о Евангелии, составленный на основе популярных брошюр по атеизму. Много говорили о противоречиях в Евангелиях. Прослушав всех докладчиков, говоривших о Христе, Николай Александрович понял, что говорить с такой довольно примитивной аудиторией в атмосфере, насыщенной страстями, будет трудно. Но он все же попросил слова. Впоследствии философ утверждал, что в тот день говорил лучше, чем когда-либо, и называл выступление в клубе анархистов самым большим своим успехом. Тезисы речи он впоследствии изложил в брошюре «О достоинстве христианства и недостоинстве христиан». Сначала аудитория отнеслась к Бердяеву враждебно, раздавались насмешливые возгласы, выкрики. Но постепенно он овладел вниманием слушателей. Когда Николай Александрович закончил речь, зал взорвался аплодисментами, к нему подходили, пожимали руку, благодарили.

Другой случай – публичная лекция «Наука и религия» в Политехническом музее. В огромном зале было не меньше полутора тысяч слушателей, в основном рабочих и красноармейцев. После лекции публика просила начать прения. Николай Александрович отвечал, что лекция разрешена без прений. Внезапно из-за его спины вышел некий неприятного вида человек и заявил, что именем Всероссийской чрезвычайной комиссии объявляет прения открытыми. У слушателей было много вопросов. Атмосфера в зале была напряжена, как и вообще в революционной Советской России того времени. Когда после лекции Николай Александрович возвращался домой на Арбат, его провожала группа слушателей, состоявшая главным образом из рабочих. Один из них с большой страстностью обрушивался на религию и на веру в Бога. Бердяев спросил у него, зачем же он ходит на такие лекции? Ответ был удивительным и неожиданным. Рабочий сказал, что хочет, чтобы ему опровергли доказательства против веры в Бога.

Новая власть, как уже говорилось, воспринимала интеллигентов как потенциальных контрреволюционеров, видела в них угрозу коммунистическому строю, и к духовным ценностям прежней России относилась враждебно, в лучшем случае – подозрительно. Революция оборвала русский Серебряный век, уничтожала традиции. Но люди, связанные с русской культурой, остались. Николай Бердяев считал, что духовное общение между ними не должно прерываться и в дни террора. В 1919 году он задумал собрать этих людей вместе и объединить их вокруг нового образования – Вольной академии духовной культуры.

Начиналось все в Власьевском переулке. Несмотря на то, что собрания были запрещены властями, в доме Бердяева по вторникам встречались люди, принадлежавшие к различным направлениям мысли и часто с противоположными политическими убеждениями: социал-демократы, меньшевики, консерваторы, православные, католики, антропософы, старообрядцы. Присутствующие читали доклады, обсуждали духовные вопросы. Тема доклада могла быть любой, единственное условие – рассматривать ее с духовной точки зрения.

Обстановка, в которой проходили собрания Вольной академии, вполне соответствовала общей ситуации в стране. Холод, приглашенные сидят в гостиной, не снимая полушубков и валенок. На ковре лужи от растаявшего снега, подоконники заледенели. Евгения Рапп обходит гостей с горячей настойкой из березовой коры и маленькими пирожками из тертой моркови. Чая и сахара не достать. Люди высказываются, спорят. Однажды кто-то из знакомых Бердяевых принес французскую газету. В одной из статей автор утверждал, что в большевистской России существует свобода слова и приводил в пример вторники у Бердяевых, где собираются представители самых разных идейных направлений и, сидя в удобных креслах, обтянутых малиновым шелком, пьют чай из старинного фарфора с пирожными и говорят на любые темы. Журналист, введенный в заблуждение коммунистической пропагандой, и не подозревал, что в России за эту статью Бердяева, как минимум, могли посадить в тюрьму. Хотя на самом деле собрания не имели ничего общего с политическими заговорами. Преимущественно обсуждались темы по философии истории и философии культуры. Случалось к Бердяевым приходило так много народа, что в гостиной не хватало места для всех, и люди сидели в соседней комнате.

Участники Вольной академии культуры устраивали курсы лекций, семинары, проводили публичные собрания с обсуждениями. Своего помещения у Вольной академии не было, поскольку она не являлась государственным учреждением. Публичные доклады проходили в помещении Высших женских курсов. С проведением лекций и семинаров помогали знакомые, работавшие в советских учреждениях. В общем, выкручивались, как могли. Какое-то время Николай Александрович читал лекции и вел семинар в здании Центроспирта. Вскоре в «Правде» появилась статья о том, что в советском учреждении недопустимо читать лекции на религиозные темы. Заканчивалась она словами, что между религией и спиртом всегда была связь. После этой статьи Бердяева и председателя Центроспирта вызвали в ЧК для объяснений. Николай Александрович предъявил документ, выданный Каменевым, в котором указывалось, что Академия зарегистрирована в московском Совете рабочих депутатов. На допросе Бердяев с большим трудом долго объяснял следователю, что такое духовная культура, но, похоже, тот так ничего и не понял. Правда, последствий этот вызов в ЧК, к счастью, не имел. Продолжая работать в Академии, философ читал лекции по философии истории и философии религии, вел семинары. Его лекции всегда имели успех. На докладах о книге Шпенглера, магии и теософии все желающие попасть в зал не смогли, люди стояли на лестнице, ожидали возле помещения. Чтобы провести лекцию, Николаю Александровичу пришлось пробираться сквозь толпу, объясняя, что он председатель Академии. Приходили на лекции и коммунисты. В первом ряду обычно сидел агент ЧК, что совершенно не волновало философа, Бердяев никогда не скрывал своих мыслей и на представителей власти не оглядывался.