Текст книги "День, когда пала ночь"

Вместо ответа Фуртия распустила мощные кольца своего тела, коснувшись земли.

Седло, густо покрытое пылью, отыскалось в кладовых. Теперь лакированная кожа блестела от смазки, позолота и сталь сияли, как прежде. Чтобы пристегнуть его, потребовалось пятнадцать стражников. Взобравшись на место, Думаи нашла, что ей просторно и для ног есть особые углубления. Канифа полез следом. Один раз он сорвался, но Фуртия подхватила его хвостом и усадила позади Думаи.

– Привяжись. – Думаи указала ему ременные скобы. – Веревку взял?

– Всегда при мне.

Он связался с ней, как раньше на горе, – нитью жизни от пояса к поясу.

Подошла Никея. Ухватившись за край седла, она стала подтягиваться на дрожащих руках, заскребла ногами. Фуртия вдруг встряхнулась, и Никея, не удержавшись, повалилась навзничь. Речной хозяин не перестал улыбаться, но его губы натянулись.

– Попробуйте снова, госпожа Никея, – подбодрила Думаи. – Ручаюсь, на этот раз великая Фуртия не шевельнется.

Никея подняла на нее блестящие глаза, словно сказала взглядом: «Твоя взяла». Она от души рассмеялась, стала отряхиваться.

– Надеюсь, принцесса, – сказала она. – Не могли бы вы попросить ее смилостивиться надо мной?

Раздались вежливые смешки. Со второй попытки Фуртия позволила Никее сохранить достоинство, и та втиснулась за седельной лукой.

– Для третьего всадника креплений нет, – заметила она. – Мне, как видно, придется держаться за тебя, певец богов.

Канифа сжал зубы. Никея с улыбкой обхватила его за пояс и прижалась всем телом.

Думаи держалась за рог. Еще раз оглянувшись на отца, она увидела его маленьким и беззащитным, одиноким среди колоколов.

«Великий Квирики, пусть мой выбор не окажется ошибкой!»

Фуртия подняла голову. Гребень вздымался над ее лбом, словно круглое зеркало, отражающее лунный свет. Придворные вскрикнули в изумлении и раздались, освобождая ей место.

Дракана взлетела. Городские огни уменьшались на глазах, уходили во тьму и наконец исчезли.

33

Север

Эйдаг много часов не могла уснуть. Остекленевшие карие глаза смотрели на что-то, видное ей одной. Закатанные до локтя рукава открывали широкие ладони – прежде белые с розовыми костяшками, теперь сплошь покрасневшие. Она хрипло дышала. Вулф наблюдал за ней из угла, ожидая перемены.

Каждый день дверь приоткрывалась, кто-то забрасывал в каюту меха с водой и лепешки. Всегда в разное время. Непредсказуемо.

Они разошлись по углам, отгородившись друг от друга невидимыми границами. Проветрить каюту было невозможно, но так хоть не дышали друг на друга.

Вулф сглотнул тяжелый комок. Он разглядывал свои кисти в шрамах от учебных поединков. Красноты не было. С тех пор, как он отскреб кровь.

«Нет на этом лесе никакого проклятия, – сказала ему Мара. – И на тебе тоже».

Однако он убил и избежал заразы, а Эйдаг – добрая, нежная Эйдаг – таяла у него на глазах. Он не часто бывал в святилищах, но помнил слова рыцаря Справедливости: «Зло узнает своих».

– Вулф, – позвала Эйдаг, ее грудь вздымалась, – уже скоро. Ты должен меня убить. Пожалуйста.

– Не могу.

– Прошу тебя.

Когда одолевала тоска по Инису, именно Эйдаг сжимала его в костеломных объятиях. Ее смех согревал в самые трудные, самые холодные дни. И теперь рядом с ней стонали двое мужчин. Велл бешено замотал головой, ударил в дверь.

– Кончается! – выкрикнул он. – Государь!

– Велл, – позвала Эйдаг. – Вулф.

Каждая морщинка ее лица выражала мольбу.

– Прошу вас. Я не хочу никому навредить.

Сжав губы, чтобы не дрожал подбородок, Вулф взял ее за руку, коснулся обнаженной кожей – и крепко сжал пальцы.

– Мы давали клятву. Помнишь? – хрипло прошептал он. – Никто не уйдет в смерть в одиночку.

Ее горячие пальцы обхватили его кисть.

– Помнишь наше первое плавание? – прохрипела она. – Я учила тебя пользоваться солнечным камнем.

Она запустила руку за пазуху, вытащила подвешенный на шнурке прозрачный кристалл:

– Сохрани его. Он укажет тебе дорогу, Вулф. В конце концов ты найдешь правду.

Вулф взял камень, надел шнурок на шею:

– Эйдаг. – У него не было слов выразить, что значила для него ее доброта. – Святой примет тебя с распростертыми объятиями.

– Спасибо, – выдохнула Эйдаг, губы ее потрескались. – Вулф, помни. Ты любим.

«И ты», – хотел сказать он, но горло перехватило.

Велл с мукой на лице следил за ними. Он всегда был ближе всех с Эйдаг. А теперь был бессилен ей помочь.

На другом конце каюты взвыли один за другим двое мужчин. Закатывая глаза, пуская пену изо рта, они бились, цеплялись ногтями за палубу, как прежде Иссин. Один рвал на себе рубаху. Смотревшую на них Эйдаг скрутила судорога. Вулф крепче сжал ее руку.

Его покровителем был рыцарь Щедрости. На двенадцатом году Вулф поклялся чтить его добродетель выше всех других, воздавая за великодушие приемного отца. Оставляя подругу умирать в мучениях, он нарушал клятву.

В глазах Велла стояли слезы.

– Эйдаг! Чтоб их… – Он ударил в дверь плечом. – Будьте вы прокляты, трусы бездушные! Дайте ей увидеть свет! Дайте ей воздуха! Врача, так его и так!

Ей не помог бы никакой врач. Тело корчилось, на губах пузырилась розовая пена. Когда она испустила замогильный крик, Велл сломался. Он выхватил свой сакс и вогнал ей прямо в сердце.

– Прости, – всхлипнул он. – Прости, Эйдаг.

Она пыталась что-то сказать, ее пальцы дрогнули, а потом она ускользнула, не издав ни звука. Вулф сквозь слезы взглянул на тело, а потом вытянул из ножен свой клинок и вонзил его в сгорающих заживо мужчин.

Вскоре после того в каюте стало тихо.

Вулф едва заметил ворвавшийся в каюту солнечный свет. Он так долго таращился на кровяное пятно, что едва не забыл о лежащей рядом Эйдаг. Ее рука окостенела на его ладони. Сжигавший тело огонь погас.

– Вулф.

Он медленно поднял глаза, не ощущая ворвавшегося внутрь ветра.

«Скетра. – Он вдохнул запах. – Запах дочиста отмытого воздуха».

Регни шагнула в каюту, держа руку на древке топора. Она одним взглядом охватила тела, кровь – с тем же бесстрастным лицом, какое всегда показывала миру. Но, увидев самую давнюю свою подругу, дрогнула.

– Эйдаг, – произнесла она.

Вулф едва расслышал ее голос. Овладев собой, Регни начертила знак меча:

– Услышь, Святой, стук в твою дверь, ибо к Большому столу прибыло гостей.

В инисских молитвах звучала мольба. В хротских чаще звенел приказ.

– Ты жив, – заметила Регни.

– Ясно, он жив, – с отвращением бросил Карлстен. – Тебе еще нужны доказательства, что он не человек?

– Помолчи, Карл.

Тот с омерзением глянул на Вулфа и, опустившись на колени, обнял забрызганного собственной рвотой Велла. Регни подошла к Вулфу, расправила свой плащ, закутала его.

– Идем. Король ждет. – Тут она увидела, что он еще сжимает руку Эйдаг. – Вулф, она ушла. Отпусти.

– Не надо бы тебе меня трогать.

– Не дури. Ты не заражен. – Она заглянула ему в глаза. – Встань.

В нем осталась еще толика воли, чтобы исполнить приказ. Он высвободил руку из холодных пальцев – из пальцев ледяного духа – и отвел взгляд от воскового лица, от закрытых им самим глаз. Разогнул занемевшие ноги. Регни вывела его из кровавой каюты.

Они вышли в морозный воздух, дыхание затуманилось паром. Вулф невольно вздрогнул от визгливого карканья чаек. С трудом сморгнув белые блики солнца, он разглядел сквозь светящийся туман бухту в колыбели низких выветренных утесов. В эти воды стекались суда из многих земель: от величественных хротских ладей и галер до рыбачьих лодчонок – и даже нарядные эрсирские ветрорезы с изящными желтыми парусами и изогнутыми форштевнями.

Он, как во сне, поворачивал голову. Под млечным небом стояли десятки тысяч деревянных жилищ – будто пьяная орда осаждала горную крепость. За ними громоздились Железные горы, и на них высился Битандун – Серебряный дворец дома Храустр.

Все это время – дни или недели – они простояли у самого Элдинга.

Дневной свет песком резал глаза. Вулф спустился за Регни в гребную лодку. Велл примостился на дне и, завернувшись в одеяло, тянул вино из меха.

Регни с Карлстеном отвезли их на берег, где, не ведая о затаившейся в гавани угрозе, кишели купцы и мореходы. Лодка шла к городу, и Вулф ловил слухом обрывки искалинского, ментского, инисского, вплетавшиеся в многообразные говоры Хрота. На мелководье удила женщина в закатанных по колено штанах.

Карлстен отложил весла и вместе с Регни выбрался из лодки. Вытянув суденышко на берег, они провели Вулфа с Веллом к упряжной повозке. Велл не выпускал из рук винного меха.

– Залезайте, – велела им Регни, забрав у возчика поводья. – Вы оба слишком слабы, не подниметесь.

Вулф понимал: это из-за их жуткого вида и запаха. Такими к крепости верхом не подъедешь.

Он молча сел рядом с Веллом. Из громыхающей по Элдингу повозки он смотрел на будничную жизнь людей: плотников, китобоев, кузнецов, корабельщиков, скорняков, хюранских купцов, торгующих шкурами и лошадьми. Он впервые заметил, в какой тесноте живут и трудятся эти люди.

Какой-то мальчишка окунул в колоду для стирки замызганные ладони. Мужчина с сильными руками смахнул пот со лба, вытащил из той же колоды рубаху, распялил ее для просушки. Вода струилась на землю. Подошла собака, полакала и побрела по улице к прилавку мясника, лизнула шмат баранины. Мясник ее отогнал, она побежала прочь.

Еще до вечера кто-нибудь купит это мясо.

– В порядке ли ты, не спрашиваю, – сказал Велл.

Он еще раз хлебнул из меха и протянул Вулфу. Тот покачал головой.

– Ты поступил благородно, – сипло произнес Вулф. – Ты достоин рыцаря Доблести.

– Я это не только ради Эйдаг. – Велл смотрел в море. – Если уж ты лишился места в небесном чертоге, не дело оставлять тебя одного в огне.

В другое время Вулф бы улыбнулся. Сейчас, при виде ничего не подозревающих горожан, на душе было муторно. Никто из них не знал его грехов.

За убийство платят смертью.

– Велл, кроме меня, никто не видел, как ты убил Эйдаг. Позволь мне взять вину на себя, – пробормотал Вулф. – Все равно я убил Иссин.

– Не позволю. – Велл взглянул на него из-под набрякших век. – Почему у тебя нет пятен на руках?

– Не знаю.

– Должно быть, Святой тебя осенил.

На это Вулф ответил невеселым смешком. Карлстен подозрительно покосился на него с седла.

Тележка прокатила мимо огромных, плетенных из лозы изваяний Святого отряда – каждое с горящей миской китового жира в руке. За рыцарем Доблести начиналась тропа в гору. Перед пиршественным залом их ждали Саума и Трит.

– Эйдаг?.. – тихо уронил Трит.

Регни покачала головой. Она провела Вулфа с Веллом за двери.

Во всем Хроте не было зала больше Битандуна. Король Бардольт хотел, чтобы из него было видно море – дорога к Инису. Выстроили и украсили зал его бывшие враги – расплатились тяжким трудом за то, что не встали на его сторону. Поговаривали, что на месте прежнего жилища Вертинга Кровавый Клинок не уцелело ни единого дерева: их свалили, чтобы выстроить город для Бардольта.

Король Хрота сидел в северном конце. Его трон устрашал – он был сложен из блестящих черепов тролвалов, самых редких и самых больших зубатых китов, способных проглотить корабль.

– Вулферт, Велл, – заговорил король. – Эйдаг умерла?

– Да, – выдохнул Вулф. – И остальные.

– Она была хорошим воином. Из лучших моих людей, – сказал, потерев лоб, Бардольт. – А я и похоронить ее не могу.

Он стиснул подлокотник трона и добавил:

– В полночь корабль сгорит.

– Государь, – слабо выговорил Велл, – как же так? Как она доберется до небесного чертога?

– Я король Добродетелей и кузнец костей. Я договорюсь со Святым, чтобы впустил ее. – Король Бардольт перевел взгляд на Регни. – Займись кораблем.

Она вышла вместе с Карлстеном и Саумой.

– Велл, ты, как видно, не заразился, так что зайди к лекарю. Трит, будь при нем. О том, что видели, вы все должны молчать.

Остальные воины их доли покинули зал, оставив Вулфа перед троном. Тот не поднимал головы.

Легко было возненавидеть этого человека. Он запер своих людей в темноте, заставил смотреть, как умирают друзья, не прислал лекаря, подверг опасности Велла – но Вулф не мог его винить. Бардольт Храустр всегда поступал по обстоятельствам, как бы жесток ни был выбор.

– С Веллом, – заговорил король, – еще понятно. Он касался Эйдаг через перчатку. Я только из предосторожности поместил его в каюту. Но ты, Вулф… не представляю, как ты выжил.

– Хотел бы я знать, государь.

Тишину нарушало только потрескивание поленьев.

– Принимая тебя в число домочадцев, я знал, о чем шепчутся люди. Благородный Эдрик рассказал мне, опасаясь, как бы не донесли злые языки. Я не верил. В странах Добродетели нет места суевериям. И все же другой король на моем месте предпочел бы тебя отстранить.

Вулф закрыл глаза.

– Но я – не другой. Я – воин Святого. Он прикрыл тебя от болезни, чем бы она ни была, своим щитом, – заключил Бардольт. – Я не стану ему прекословить.

Он надолго замолчал.

– Не думай, я не забыл, что ты заслонял меня, когда Иссин тебя коснулась. Если бы не твоя доблесть, со мной было бы, как с Эйдаг.

– Я присягал вам.

– Да. И исполнил клятву. – Бардольт по давней привычке сжал зубы. – Кто-то пытался убить мою дочь. Завтра мы отплываем в Инис, где останемся до королевской свадьбы.

– Ее высочество благополучна?

– Не сомневайся. Глориан неведом страх.

Может, прежде так и было, потому что во дворце ничто и никогда не угрожало ее жизни – до сих пор.

– Ты понимаешь, почему я вынужден был удерживать вас на корабле? Я не занесу в Инис этой проклятой Святым чумы. – Король Бардольт оперся подбородком на кулак. – Иди отдыхай, Вулф. Мы выходим с рассветом.

Вулф неуклюже поднялся и поклонился. Под грузом потери он чувствовал себя стариком.

За дверью ждал холодный мир. Мир с острыми краями, и не было Эйдаг, чтобы их притупить. Горе вымывало силу из его костей. Ему бы дойти до святилища, молить рыцаря Справедливости о милосердии. И поспать надо бы. Простая нужда. Только ноги как железом сковало.

Он смотрел на крыши Элдинга, на темные суда в гавани, слушал жучков-смертников.

Тик-тик. Тик-тик.

– Вулф!

Мягкий оклик привел его в чувство. Он тяжело поднял глаза на тронувшего его за плечо Трита. Тот без лишних слов обхватил его сильными руками:

– Ничего, все обойдется.

Дружеское тепло стронуло что-то в душе. Вулф вздрогнул всем телом, обнял Трита и заплакал.

34

Юг

Сию отбыла срок наказания, и Сагул, вернув ей свободу, позволила занять солнечную комнату. Вся семья дружно старалась ей помочь, ободрить. Между кормлениями новорожденную брали на себя мужчины, позволяя Сию выспаться и оправиться после родов. Преступление ее было если и не забыто, то прощено.

Как раз когда в их дом вернулся мир, Тунуве пришлось уехать. Им с Хидат предстояла дорога к долине Яуда – в одно из укрытий, где они нашли те странные камни. В этот раз они выступали достаточной силой, чтобы сразить любое вылупившееся чудовище.

До отъезда Тунува решила повидать Сию. Она помнила боль и немощь, накрывшие ее после родов. Трудно было даже сидеть, а лодыжки от отеков раздулись вдвое, поэтому она, заглядывая в солнечную комнату, постаралась не шуметь – вдруг Сию спит.

Та сидела на кушетке, кормила ребенка. Под холмом живота виднелась моховая прокладка для впитывания крови. При виде Тунувы Сию улыбнулась:

– Я надеялась, что ты зайдешь.

– Кормить в одиночестве бывает скучновато. – Тунува поцеловала ее в лоб и с облегчением отметила, что тот прохладный. – Ты как?

– Устала. Не знаю отчего бы, когда я столько сплю.

– Оттого, что твое тело месяцами трудилось, вылепливая будущую воительницу. А теперь день и ночь трудится, чтобы выкормить ее и залечить раны. – Тунува всмотрелась в ее лицо. – Говори правду. Что-то болит?

– Я будто вся избита. – Сию переложила младенца. – Тува, по-моему, я что-то не так делаю. Сегодня она вроде бы довольна, а вчера так орала, словно я ее режу.

– Нет-нет. Просто новорожденные не всегда берут грудь. Имин мог бы разбавить молоко долгорога для прикормки. Ты со второго месяца только им и питалась, – заверила Тунува. – Эсбар пыталась сама тебя кормить, но это оказалось так утомительно и болезненно, что пришлось бросить. Это бывает очень трудно.

– А я не голодала?

– Нет. Ты превосходно росла. – Тунува присела с ней рядом. – Сию, я знаю, настоятельнице здоровье не позволило помазать дитя, но имя ты придумала?

– Лукири дю Сию ак-Нара.

Старинное имя означало на селини «дитя сада», Тунува давно его не слышала.

– Красивое, – сказала она, – и ей подходит.

– Когда настоятельница сможет ее помазать?

– Надеюсь, скоро.

Лукири оторвалась от груди, и Сию промокнула ей ротик салфеткой.

– Хочешь подержать? – предложила она Тунуве. – Денаг объясняла, как сделать, чтобы она срыгнула, но у меня никак не получается.

Тунува открыла рот для ответа.

«Да, – произнес голос у нее в голове. – Конечно».

– Это не обязательно, Тува, – тихо сказала Сию.

– Нет-нет. – Тунува заставила себя улыбнуться. – Давай, я тебе покажу.

Сию, улыбнувшись в ответ, отдала ей ребенка. Тунува подхватила Лукири под мышки, и малышка подогнула коленки – сонная, пьяная от молока.

– Эй, солнышко!

Лукири моргнула. Тунува посадила девочку на колено, пригнула вперед и ладонью подхватила под подбородок.

– Ох, – выдохнула Сию. Лукири возмущенно махала кулачками. – А я клала ее на плечо.

– Некоторым и то годится. – Тунува, убедившись, что не уронит ребенка, принялась потирать и похлопывать ей спину. – Другим лучше так.

– Тува… Имин, когда я родилась, брал меня на руки. Он мне рассказывал. Нельзя ли Анайсо подержать Лукири?

– Имин принят в обитель помазанием.

– Можно и Анайсо принять, – просительно заглянув ей в глаза, сказала Сию. – Тува, он мог бы быть счастлив среди наших мужчин. Он такой нежный, терпеливый. Он из семьи пекарей, умеет печь хлеб и пирожные, и он помогал растить двух сестренок. Я ручаюсь, он и шить выучится, и за садом ухаживать.

– А еще он тебя любит.

– А Эсбар – тебя.

– Это разные вещи. Анайсо хотел бы жениться на тебе и забрать в свою семью. Ты должна понимать, чем это грозит.

Сию помолчала.

– Я сумела бы ему объяснить, только мне не позволяют с ним разговаривать. Держать его здесь как пленника – это ужасно, Тува. Он ничего плохого не сделал.

– Знаю, – жалеючи ответила Тунува. – Потому-то мы так стараемся, чтобы нас никто не увидел, солнышко.

– Я не смела выходить к реке. И допускать, чтобы меня увидели, – тревожным шепотом заговорила Сию. – Тува… если ему нельзя остаться и отпустить его нельзя, что же с ним будет?

– Это решит настоятельница, когда окрепнет.

Лукири нарушила молчание, срыгнув и сплюнув молоко, – и сама испугалась. Сию натужно усмехнулась.

– Вот. – Тунува перевернула Лукири, чистой салфеткой утерла ей рот и подбородок. – Отнести ее к мужчинам?

– Да, пожалуйста. – Сию пристроила голову на валик. – Спросишь Имина насчет молока?

– Спрошу.

Тунува подняла Лукири себе на плечо. От ее движения проснулась Лалхар, дернула носом и, взобравшись на кушетку, свернулась рядом с Сию. Тунува оставила их спать вдвоем.

Лукири зевала у нее на руках, от нее пахло молоком и розами. Тунува, спускаясь, тихонько поцеловала ее в головку. Неизменный укол боли оказался мягче, чем она боялась.

Она точно знала, как Сагул решит дело с Анайсо. Сию должна будет его убить. Он слишком много знал с той минуты, как увидел девушку в глубине Лазийской пущи. Если было другое решение, Тунува его не находила.

– Объясни мне, как это вышло, Алану. Объясни так, как объяснял бы ребенку.

Имсурин, держа в руках серый плащ, сердито разглядывал одного из старших мальчиков.

– Брат, у нас кончилось мыло для стирки, – серьезно ответил Алану, – и я подумал…

– Ты прости мое невежество, Алану. Я по глупости считал, что за запасы отвечаешь ты. Или раньше нам мыло посылали боги?

– Очень жаль вас прерывать, – заговорила Тунува, и оба обернулись. – Этому младенцу скоро надо будет сменить пеленки.

– Алану с радостью займется, – коротко бросил Имсурин.

Мальчик, склонив перед Тунувой голову, со вздохом вышел.

– Ее покормили, Тува?

– Животик полный. – Тунува вручила ему малышку. – Сию назвала ее Лукири.

– Лукири… Отличное имя. – Имсурин ловко принял у нее свою внучку. – Денаг уверена, что Сию поправится умом и телом.

– Думаю, да. Может быть, она захочет кормить молоком долгорога.

– Я приготовлю, – обещал Имсурин. Лукири икнула. – Ты не в курсе, настоятельнице стало лучше?

– Насколько я знаю, без перемен. Эсбар будет тебе сообщать о ее состоянии.

Имсурин кивнул. Морщины у него на лбу стали глубже.

– Желаю вам доброй дороги, Тунува, – сказал он. – Да позаботится о вас Мать.

– И о тебе, Имин.

Она поднялась обратно. На кухне старшие мужчины готовили полуденную трапезу, отчего коридоры наполнились запахами молочного хлеба и тушеной баранины.

– Привет, Тува.

От этого голоса она замерла. В конце коридора стояла Канта.

Тунува готова была отвернуться. Канта с такой добротой утешала ее, плачущую, – не задавала вопросов, не осуждала. А она, открывшись перед чужой женщиной, чувствовала себя неловко, словно голая.

– Канта, все ли у тебя хорошо? – сдержанно спросила она. – Здесь помещаются мужчины и дети.

– Какая я бестолковая. Боюсь, заблудилась, – признала Канта. – Тут столько комнат.

– Никто не показал тебе обитель? – смягчилась Тунува.

– Никто.

– Так не годится. Тогда это сделаю я, – сказала Тунува. – Идем. Возьмем на двоих ломоть горячего хлеба.

Они заглянули чуть не в каждую комнату. Тунува провела Канту в Военный зал, в оружейную – оружие сотнями блестело на стенах, – в звонкое разноголосье трапезной, где мужчины усердно кормили детей. Они зашли в дом Огня, где занималась с младшими посвященными Хидат – учила зажигать магией свечи и масляные светильники.

– Прямо над нами солнечные комнаты, – рассказывала Тунува, проходя по коридору. – Они для старших сестер – сейчас это я, Эсбар и настоятельница. Беременные и кормящие тоже могут ими пользоваться.

– Как мило, – растроганно улыбнулась Канта. – И Сию сейчас в такой?

– Да.

– Ты, кажется, очень к ней привязана. – Дождавшись слабого кивка, Канта сказала: – Как я понимаю, ее родительница – Эсбар. Но и для тебя она, видно, в чем-то как дочь.

– Сестра. Все мы – дочери одной Матери.

– Разумеется.

Они вышли на следующий уровень: к журчащему фонтану и растущим в каменных урнах миниатюрным деревцам.

– Здесь живут посвященные, – объясняла Тунува. – Те, кто вырос из низшего ранга послушниц, показав себя перед настоятельницей. Когда та сочтет своевременным, посвященная впервые вкушает от дерева и принимает белый плащ. Мы называем это «воспламенением».

– В каком возрасте это случается?

– Обычно около шестнадцати.

– Ой! – рассмеялась Канта. – Если настоятельница позволит мне остаться, я буду среди них перестарком.

Тунува задумалась, сколько лет этой женщине.

– Посвященных, в которых загорелся священный пламень, посылают поддерживать и оберегать правителей Юга. Мы поклялись хранить царствующие семейства Лазии и Эрсира. Только им известно о нашем существовании.

– Но высший ваш долг – не допустить возвращения Безымянного? Где, по-вашему, он теперь?

– Это одна из величайших тайн. Мать прогнала его мечом по имени Аскалон, но куда – никто не знает. Многие подозревают, что он уполз обратно в гору Ужаса.

– А теперь она извергается. – Канта взглянула на Тунуву. – Ты думаешь, он вернулся?

Тунуве вспомнились темнокрылые стаи и принесенный ветром острый запах сидена.

– Давай покажу остальное, – сказала она.

В полутемных нижних комнатах стояла тишина. Мужчины большую часть дня держали детей под открытым небом.

– Всех малышей обучают читать и писать на селини, – объясняла Тунува, проходя через детскую. – С пяти лет их пути расходятся. Девочки становятся послушницами. Они приступают к обучению на воительниц и защитниц южных дворов и привязывают к себе щенков ихневмонов. Мальчики остаются с мужчинами, и те учат их шитью, стряпне, домашнему хозяйству – всему, что нужно в быту обители. Также они готовятся поддержать нас в сражении.

– Как оруженосцы при рыцарях, – кивнула Канта. – А возможно ли изменить предписанный путь?

– В определенных обстоятельствах. – Тунува подобрала деревянную куклу, вернула ее в сундук с игрушками. – Один из моих братьев был воспитан как воин, но со временем понял, что его место среди мужчин.

Балаг уже двадцатилетним часто не спал ночами, обучаясь всему, чему не выучился в детстве. Пробуждаясь от тревожного сна, Тунува видела любимого опекуна корпящим над книгами и свитками.

– А если кто-то, как Гедали, не мужчина и не женщина? – спросила Канта. – Есть ли средний путь?

– Проще будет выбрать одно или другое. На любом пути нужно многое узнать и усвоить, и трудно было бы разрываться надвое, хотя попытаться никто не запретит.

Они прошли по коридору к лестнице. Канта замедлила шаг:

– А дальше там что?

Тунува остановилась.

– Гробница, – скала она. – Там покоится Мать.

– Принцесса Клеолинда. Как она умерла?

– Это тоже великая тайна. Однажды ночью Мать, не сказав ни слова, внезапно покинула обитель. Через некоторое время сюда доставили ее тело. – Тунува помолчала. – Никогда не пытайся войти в гробницу. Это – святая святых обители. Туда допускаются только старшие сестры.

– Понимаю.

Канта, бросив напоследок взгляд на дверь гробницы, пошла за ней. Тунува отодвинула решетчатую заслонку.

– Ниже – архивы, где мы храним записи и древние изделия, – сказала она. – Еще ниже горячий ключ. Но большая часть работ выполняется снаружи.

Она провела Канту обратно в верхние коридоры и вывела на тысячу ступеней. При виде апельсинового дерева Канта схватилась за грудь, словно зажала в ладони сердце.

– Оно никогда не теряет великолепия?

– Никогда, – улыбнулась Тунува.

Спустившись в долину, они побрели по прохладным травам.

– Припасы, если возникает нужда, мы покупаем, – говорила Тунува. – Но предпочитаем ни от кого не зависеть. Мы, сестры, сами куем оружие, мужчины шьют одежду и добывают пищу. Они разбили поля в южной части обители: сеют рис, просо, творожный корень и тому подобное. Есть у нас и виноградники, и давильня.

Канта, задержавшись, сбросила с ног сандалии.

– Кое-какие овощи и земляные орехи растят здесь, в долине, но большей частью мы собираем лесные плоды.

– Такое изобилие! Я помню, как щедро рожала земля вблизи моего боярышника, какой была теплой и мягкой, – с любовью сказала Канта. – На одной Нурте жизни было больше, чем во всей Иниске.

– Нурта – это остров?

– Да. Он лежит к востоку от Иниса.

Тунува показала, где держат скот и домашнюю птицу; где растят щенков ихневмоны. В молочной Балаг налил им по чашке сливок, и они прихлебывали густой напиток, осматривая огород, ледник, земляной погреб, печи для обжига и кузницу.

– Как вам удается все это скрывать? – удивилась Канта. – Разве никто не пытался нанести Пущу на карты?

К ее любопытству примешивалась толика печали. Что ни говори, своего дерева она не уберегла.

– Наши предки посеяли слухи о населяющих этот лес чудовищах, – объяснила Тунува. – И еще мы окружили свое хозяйство сторожками, чтобы заранее знать, если кто-то приблизится, но леса эти так густы и обширны, что мало кто заходит так далеко.

– Ясно, – сказала Канта (сливки вымазали ей верхнюю губу, которая была полнее нижней). – Я, добираясь до обители, проходила через лес, но ты, верно, знаешь в нем самые прекрасные уголки. У тебя найдется время мне их показать?

Тунува подняла глаза на солнце. Оно уже клонилось к горизонту, а впрочем, к путешествию у нее все было готово.

– Хорошо. – Она свистнула. – Нин!

Нинуру развалилась в тени апельсинового дерева. Заслышав зов, она навострила уши и неспешно подошла.

– От нее пахнет железом, – заявила она, пристально взглянув на Канту. – И ночью.

– Это Канта. Она хочет посмотреть Пущу. – Тунува почесала ихневмона между ушами. – Пробежимся?

– Да.

Тунува взобралась ей на спину, протянула руку Канте.

– Взаправду? – со смешком спросила та.

– Взаправду. Нин тебя не укусит.

Канта, опершись на ее руку, уселась позади. И снова Тунуве отчего-то стало не по себе. Она коленями повернула Нинуру к востоку, и ихневмон прыжками помчался вдоль реки, за горловину долины Крови.

Нинуру была в наилучшем расположении духа и не жалела сил. Тунува то и дело останавливала ее, чтобы показать Канте чудеса Лазийской пущи. Они заходили в залитые водой пещеры за водопадами, спугивали с ветвей облачка красных бабочек, плавали в прозрачных прудах.

– Что это за птица? – спросила Канта, когда Тунува снова забралась на ихневмона. – Никогда не слышала такой песни.

Тунува посмотрела наверх. На них скосила глаз изящная птичка.

– Медоуказчик, – тихо сказала она.

– Он как будто зовет нас за собой, – заметила очарованная Канта.

– Так и есть. – Тунува опустила голову. – Медоуказчики знают, где живут пчелы. Если зовет вот так, значит хочет показать.

Птица чирикнула.

– Мужчины выкуривают пчел и вскрывают улей. Они забирают мед, а птице достается воск и пчелиная молодь.

– А мы ему не поможем?

– Я не захватила топор.

Тунува, управляясь кончиком языка, передразнила птичью трель, и медоуказчик взлетел с ветки, чтобы поискать добычи в другом месте.

– Ну, Нин, давай еще покажем Канте реку, – предложила Тунува.

Нинуру свернула к месту, где Верхняя Минара с ревом врывалась в глубокую расщелину. Над ущельем Тунува спешилась и помогла сойти Канте.

Она едва ли не предпочитала этот вид всем прочим. Брызги висели туманом, за срывавшимся со скал водопадом до самого горизонта простирались лесные кроны. Она села с Кантой на камень, одним боком купавшийся в воде, а Нинуру подняла лапу и замерла, подстерегая рыбу.

– Скоро нам возвращаться, – сказала Тунува. – Я на рассвете уезжаю.

– В долину Яуда?

Тунува кивнула.

– Надеюсь, вы не найдете там ничего страшного. – Канта окинула взглядом леса. – Может, к вашему возвращению настоятельница уже определит мою судьбу.

– Да. – Задавив в себе гордость, Тунува добавила: – Спасибо, что ты была так добра ко мне после родов Сию.

– Не нужно благодарить.

Гремел водопад.

– Это случилось здесь. В лесу. – Тунува слышала свой голос, словно издалека. – Здесь погиб рожденный мной сын.

Может быть, потом она спросит себя, зачем открыла чужой женщине неприукрашенную правду. Пока она просто нашла в себе желание – желание, проклюнувшееся той ночью после родов, – и не усомнилась в нем.

– Тунува, мне так жаль. – Канта подтянула колено к груди. – Сколько ему было?

– В мире он прожил столько же, сколько во мне, – пробормотала Тунува. – Едва встал на ножки.

Балаг держал его за ручонку, направляя неуверенные шаги. Сын опять проковылял к ней, упал на руки, а она подхватила его и осыпала поцелуями так, что он зашелся смехом. Она любила его смех. До сих пор слышала его во сне.

– Никогда не думала, что так его полюблю. У нас в обители не принято слишком привязываться к своей плоти. Мы все принадлежим Матери. Но он, едва родившись, завладел моим сердцем.