Текст книги "Кровь хрустального цветка"

Глава 15
Орлейт

Я в ловушке.

Языки пламени шипят, а тени клубятся, двигаясь дикими рывками, которые с легкостью рассекают воздух.

Бьют. Рубят.

Зажимаю уши когтистыми руками, мое тело – комок напряженных мышц и торчащих сухожилий, грозящих порваться.

Распадусь ли я на части? Лопнет ли кожа, когда тело перестанет быть единым целым?

Хлынет ли все наружу?

Внутри меня прорастает холодное семя, от которого твердеют все органы. Сердце тяжелеет, его тяготит ненавистный мне медленный пульс. Что произойдет, когда оно больше не сможет гнать кровь по венам? Нанесут ли удар? Сгрызут ли меня звери так же, как сгрызли остальных?

Смерть сжимает нутро ладонями столь холодными, что они обжигают, но в этом есть утешение. Безопасность, которая кажется вечной.

Не отпускай меня.

Сцена меняется, земля уходит из-под ног, и я сижу на краю пропасти, глядя в колодец тьмы, откуда доносится эхо приглушенных криков, от которых мне хочется расколоться и рыдать.

Что-то меня хватает, дергает взад-вперед, угрожая сбросить за край…

Резко проснувшись, я уставляюсь в карие, полные усталости и тревоги глаза. Теплые ладони баюкают лицо, подливая масла в ревущую бездну пламени в моем сердце.

Бейз утешает меня мягкими поглаживаниями, которые не в состоянии унять распирающее мой череп изнутри давление. Из горла рвется крик – с силой выдернутого из раны клинка, острого, словно коготь, который спрятан в самую глубь ящика с банками.

Присутствие Рордина заполняет все пространство, выталкивая из комнаты воздух, не оставляя моим легким возможности вдохнуть.

Не оставляя им возможности даже выдохнуть.

Задыхаюсь, пытаясь выцарапать хоть глоток…

– Уйди, Бейз, – громоподобный голос Рордина бьется с моим неистовым пульсом, каждый звук деревянной стрелой вонзается в мой опухший мозг.

Смертоносный.

Разрушительный.

Внезапное отсутствие Бейза оставляет еще больше места для него.

И меньше воздуха для меня.

Рордин перебирает бутылки на моем прикроватном столике, с руганью вытаскивает пробку за пробкой.

– И это все, что у тебя осталось?

Резкие слова долбят по вискам, и я стону, жалея, что он не может отчитывать меня внутренним голосом.

– Орлейт, где все остальное?

Ноги сами собой сгибаются, сбивая одеяло в ком.

– Это все, что есть…

– Проклятье.

Воздух будто извивается, пытаясь вырваться из сокрушительной пасти его гнева.

Мое тело – бушующий ад, каждый прилив крови, что пробегает по венам, – очередная вспышка жидкого огня. Дергаю за одежду, хочу ее содрать, отчаянно желаю ощутить пылающей кожей прохладу.

Если я разорвусь, хлынет ли наружу пламя? Превратится ли моя башня в пепел?

Кровать прогибается, что-то холодное скользит мне под колени, еще что-то обвивается вокруг талии, крепко хватает. Меня усаживают, прижимают к ледяным равнинам тела Рордина – зимнему морю, которое окутывает меня своим ледяным покровом.

Я – лава в его объятиях. Шипения не слышно, но я чувствую его в своей крови.

Мы покачиваемся, мягко и смиренно, вопреки моему огню.

Откупоривается еще одна бутылка, и хлопок пробки едва не разрывает меня пополам.

Боль…

– Знаю. Запрокинь голову и открой рот.

Нет.

Если я так сделаю, мозг раздуется и лопнет.

Из носа вытекает теплая влага, струится по губам, капает с подбородка.

– Я не буду просить второй раз, Милайе. Давай.

Бездонный приказ тут же заставляет губы приоткрыться, и вместе с этим с них срывается слабый, жалкий звук.

Рордин делает все за меня, крепко сжав мне челюсть. На язык льется прохладная жидкость, и я, захлебываясь, глотаю.

– Еще.

Когда в рот попадает следующая капля, мой истерзанный разум проясняется настолько, что я замечаю, как зарождается холодный вихрь, усмиряющий огонь в моих венах.

Мое драгоценное облегчение. Освобождение от этой… этой болезненной опухоли, запертой под слишком тугой кожей.

Так и сижу с языком наружу, в ожидании продолжения.

– Довольно.

И близко не довольно.

Мне нужно пить до тех пор, пока вулканическая рука не перестанет сжимать мое сердце в огненном кулаке. Пока не исчезнет ощущение, что мозг втиснут в крошечное пространство, где ему не место.

Распахиваю глаза, выхватываю бутылочку, запрокидываю голову – вываливаю язык.

Ничего не выливается.

В бутылочке пусто.

Отбрасываю ее в сторону, слышу, как она разбивается вдребезги. Прижав ладони к ушам, жду, когда боль утихнет, когда я перестану чувствовать себя выдувным стеклом, которое вот-вот лопнет.

– Я пошлю за каспуном, – произносит Рордин, промокая мне подбородок, губы, нос. Прижимая ледяную ладонь к моему лбу.

Тянусь за прикосновением, будто оно – единственное, что привязывает меня к этому миру.

– На это уйдет время, возможно, несколько недель. Ты должна была сказать раньше.

– Тебя никогда нет…

Рордин издает звук, похожий на раскат грома, и укладывает меня так, что я сворачиваюсь калачиком – поза удобная, но она не приносит успокоения.

Я все еще разбита. Все еще трещу по швам.

Все еще в ловушке на краю обрыва, пытаюсь заглянуть в бесконечное море тьмы у моих ног.

Я знаю, что должна прыгнуть, но понятия не имею, что там внизу. Понятия не имею, что я увижу.

Что я потом не смогу развидеть.

– И ты принимаешь слишком много зараз. Поэтому ты полагалась на экзотрил?

Зажмуриваюсь, полагая, что для ответа достаточно и молчания.

Рордин рычит, звук отдается на моей коже ощутимым трепетом.

– С этого дня буду выдавать каспун порциями.

Открываю рот, но Рордин захлопывает мне его ладонью.

– Не спорь со мной. Проиграешь. Я, очевидно, был слишком благодушным.

Благодушным? А как насчет отсутствующим? Тень в комнате. Призрак, что является лишь тогда, когда ты меньше всего этого ждешь.

Как сейчас.

Почему он здесь? Он никогда не поднимается на Каменный стебель просто так – только для того, чтобы получить мою кровь или отнять разрывающий сердца наркотик.

Собираюсь уже задать этот вопрос, но Рордин подтягивает шерстяное одеяло и накрывает меня, а потом прижимает сверху сильной рукой.

– Ты меня о-о-о-обнимаешь, – стучу я зубами с ощущением, будто меня уронили в ледяное озеро и к ногам привязаны камни.

Каспун действенный, но имеет последствия.

– Да, – цедит Рордин, будто выдавливает короткое слово сквозь прутья зубов.

Бросаю взгляд через плечо, ныряя с головой в омуты ртути, подсвеченные медленно танцующим пламенем свечи.

– Почему? – хриплю я, и мне противно от того, как жалко звучит мой голос.

В выражении лица Рордина проскальзывает что-то темное, будто он враз надевает маску, и я понимаю, что больше ответов не получу.

Он все равно что за дверью. Внизу, у себя в логове. Где угодно, только не здесь.

– Спи, Орлейт.

Иногда от его приказов у меня встают волосы на загривке. А иногда – я сгибаюсь, как цветок под тяжестью порывистого ветра.

Сегодня у меня нет сил спорить и… думаю, мне этого даже не хочется.

Он меня обнимает.

Глава 16
Орлейт

К тому времени, когда я просыпаюсь, он уходит, не оставляя никаких следов, кроме густого мускуса, которым пропитана подушка. Уткнувшись носом в шелк наволочки, я глубоко вдыхаю аромат, наполняю им легкие, облегчаю болезненный пульс в висках.

Воспоминание, как я пыталась выпить пустую бутылочку, бьет по голове обухом, в животе вспыхивает нервный трепет…

У меня кончился каспун.

Проклятье.

Я так давно от него зависима. Если бы знала, что на пополнение запаса уйдет вечность, то, возможно, набралась бы смелости и призналась много недель назад. Последствия того, что Рордин узнал о моем злоупотреблении каспуном, оказались далеко не такими серьезными, как я думала.

Да, он был зол… но все равно обнимал меня и оставался рядом, пока я не заснула.

Закрывая глаза, вспоминаю тяжесть его руки – большой и сильной, как щит. Вспоминаю чувство его присутствия у меня за спиной, его прогибающий матрас вес.

Было невозможно не подобраться ближе, не занять маленькую расщелину между нами. Преодолеть разрыв.

Меня пробирает дрожь.

Делаю еще один вдох, чтобы успокоиться, а потом отрываю лицо от подушки, не желая осквернять наволочку своим запахом. И хмурюсь, когда вспоминаю, что сегодня день стирки.

Через пару часов сюда поднимется Танис и заберет постельное…

Ну уж нет.

Стянув наволочку, обвожу комнату взглядом, прикидывая, куда бы получше ее спрятать.

Легко сказать.

Танис очень скрупулезна, никогда не оставит без внимания и пылинки, поэтому я не сомневаюсь, что она обнаружит это сокровище, куда бы я его ни сунула. За исключением, наверное, одного местечка…

О тайнике знает Рордин – и только он. И не то чтобы у него остались причины там копаться.

Поднимаю край ковра, сдвигаю камень и прячу его в тайник, а потом закрываю все обратно. Что-то внутри теперь не бурлит, но томится, и я со вздохом выпрямляюсь.

Переодевшись в тренировочное, расчесываю свою катастрофу из волос и заплетаю свободную косу. Перекинув сумку через плечо, я осторожно спускаюсь по ступенькам Каменного стебля, стараясь больше скользить, чем шагать, чтобы не тревожить уязвимый мозг. Когда я наконец вхожу в обеденный зал, у меня перед глазами пляшут белые точки.

Так и подмывает развернуться и уйти прямиком обратно в постель.

– Если хотела потренироваться, то опоздала на два часа, – так звучит мое «с добрым утром» от холодного Бейза, который развалился на своем привычном месте, потягивая горячий чай.

– Я проспала.

Он отрывается от созерцания свитка, что развернут рядом с тарелкой и придавлен стаканом сока и большим черным камнем, который я бы с удовольствием разрисовала. Бейз делает еще глоток и встречается со мной взглядом поверх чашки.

– И все еще выглядишь усталой.

– Это ты настучал, да? Рассказал Рордину про экзотрил?

Другого правдоподобного объяснения у меня нет. За исключением прошлой ночи Рордин меня никогда не видит, точно не по утрам, когда я под действием дурмана. Если мы сталкиваемся в коридоре, в девяти случаях из десяти случайная встреча тут же и кончается.

В глазах Бейза вспыхивает блеск вины, на правой щеке появляется ямочка. Он ставит чашку на блюдце с тихим изящным звоном, который совсем не вяжется с тем, кто Бейз такой. С тем, как он выглядит.

В нем нет ничего изящного, если не считать того, что он остер, как искусно сделанный деревянный клинок. При правильном использовании, в правильной ситуации он смертоносен.

– Молчание – знак согласия. Как ты понял?

Бейз пожимает плечами, ставит локти на стол и складывает руки.

– Сама-то как думаешь, Орлейт?

Он мурлычет – испытывает мое иссякающее терпение. Массирую виски.

– Ты можешь просто сказать?

– Нет, – отвечает Бейз и жестом предлагает мне сесть. – Думаю, что сохраню эти сведения при себе.

Он от души вгрызается в яблоко и подмигивает, действуя мне на нервы.

Другими словами, если мне каким-то чудом удастся собрать все тридцать четыре ингредиента для приготовления экзотрила… Бейз об этом узнает.

Бреду к своему месту и усаживаюсь, глядя за открытые двери в коридор с окнами вдоль стен. В них не льется утреннее солнце, ничто не оживляет мрачное нутро замка Нуар.

В такие дни у меня все идет наперекосяк, поэтому тот факт, что я, несмотря на свое состояние, добралась аж до обеденного зала, обязательно должен быть мне засчитан.

– Как справляешься? – интересуется Бейз, глядя в утренний доклад и размешивая кубик сахара в чае. Притворяясь, что это совершенно обыденный вопрос, хотя мы оба понимаем, что это не так.

Пожимаю плечами, разглядывая еду. Желудок сразу сводит. Взгляд цепляется за пустующее место Рордина, и в груди становится тесно.

Я отчасти надеялась, что после прошлой ночи он окажется здесь. Сейчас мысль кажется глупой.

Но он уже давно не пил мою кровь…

Знаю, он сказал, что не нуждается во мне, но после того, как прошлой ночью я заснула в его объятиях, в моей груди вспыхнула искра надежды. Тепло, которое мне хочется лелеять.

Масло для тех драгоценных шестеренок, которые помогают мне вертеться.

Служанка наполняет мой стакан пахучим соком цвета солнца. Жду, когда она вернется к стене, потом перевожу взгляд на свою пустую тарелку.

– У меня закончился каспун.

Чашка Бейза звякает о блюдце.

– Ты издеваешься.

Смотрю в его широко распахнутые глаза и молчу.

Сказать тут нечего.

Бейз открывает и закрывает рот, как вытащенная из воды рыба, но затем наконец обретает дар речи.

– Как ты, мать твою, умудрилась выпить запас на три года за три месяца?!

Продолжаю молчать и ждать…

Он запрокидывает голову и смотрит в потолок, сцепив руки на затылке.

– Ты пила его на опережение, а потом каждое утро принимала экзо, чтобы снять последствия.

– Я обеспечивала себе хороший сон, – говорю я и беру стакан сока – обо всем остальном на столе я даже подумать без рвотного рефлекса не могу.

– Рордин знает? Что ты пила его на упреждение?

Медленно, неуверенно делаю маленькие глотки, чувствуя, как взгляд Бейза прожигает во мне дыру.

– Если вчера не догадался, то вот-вот поймет.

– Ну, тут ты права. – Бейз поднимает свой стакан сока и делает вид, будто чокается со мной.

Нет смысла язвить.

– Итак… – Тыкаю большим пальцем в пустое место справа. – Он снова свалил?

Бейз опять вгрызается в яблоко и медленно жует, наблюдая за мной проницательным взглядом.

– Он неподалеку. Так, раз уж ты одета по случаю, мы можем потренироваться пару-тройку часов на Бревне. Если только у тебя не завалялось камней для рисования.

Дно моего стакана буквально бьется о стол, заставляя меня вздрогнуть от резкости звука.

– Серьезно, Бейз? По-твоему, что, похоже, будто я могу пройтись по Бревну?

– Нет, – пожимает он плечами, – видок у тебя жалкий. Но кто знает, быть может, плавание с селки пойдет тебе на пользу?

Ага, как будто ее когда-то кому-то приносила потеря пальца на ноге.

Срываю с веточки виноградинку и бросаю Бейзу в лицо, но он ловит ее зубами.

Закатив глаза, я ерзаю на стуле. Не уверена, что пить сок все-таки было хорошей идеей. Несколько глотков, которые я успела сделать, засели в желудке острыми иглами.

– Поешь, пока все не остыло.

– Я не голодна. А у тебя на воротнике румяна, – говорю я, замечая красный мазок, очень похожий на тот, что красуется на щеках грудастой блондинки-служанки, которая стоит у стены за спиной Бейза, опустив глаза.

Он оттягивает ворот и осматривает пятно.

– Ну, я ведь люблю, когда что-нибудь остается на память. – Подмигнув, он протирает свое украшенное драгоценными камнями кольцо. – И ты только посмотри, как искусно ты уводишь разговор в сторону.

– Кто тебе его дал? – любуюсь я игрой света, что преломляется на гладких гранях крошечных черных камней. – Всегда было интересно.

Бейз вскидывает брови.

– А ты как думаешь?

Ему серьезно нужно на некоторое время снизить ожидания.

– Просто… дай мне варианты ответа, чтобы у меня не возникало желание швырнуть тебе в башку дыню.

– Что ж, – тянет с издевкой Бейз, – позволь мне дать твоему вялому, похмельному мозгу подсказку.

Я его прикончу.

– Тот, кто тебя одевает и платит Кухарке, чтобы ты всегда была сыта медовыми булочками. Кстати говоря, хочешь? – указывает Бейз на целую горку передо мной.

Желудок завязывается узлом.

– Только если тебе очень нужно, чтобы меня на тебя вырвало. И как давно это было? – спрашиваю я, пытаясь игнорировать ноющую боль и массируя виски.

Бейз улыбается уголком рта.

– Знаешь, под его руководством годы как будто… сливаются воедино. Так вот, – он хлопает ладонью по столу – звук, словно лезвие ножа, пронзает мне череп, – давай выдвигаться. Если нам повезет, может, поймаем пару блудных лучиков солнца до того, как хлынет дождь.

А если ему повезет, может, он переживет этот день.

Глава 17
Орлейт

—Погоди, а как же мечи? – спрашиваю я, пытаясь поспевать за широкими, решительными шагами Бейза. А это сложно, когда меня постоянно отвлекают пышные розовые кусты.

Солнечный свет идет им на пользу.

– Потом возьмем. Рордин хочет, чтобы я час или около потратил на рукопашный бой, – бормочет Бейз, жуя кончик длинной травинки.

Фыркаю.

– Забавно, если учесть, что на днях мне удалось двинуть ему по яйцам.

Бейз так быстро поворачивает голову, что я удивляюсь, как у него не ломается шея.

– Прости, что?

Пожимаю плечами, массируя виски, пытаясь найти утешение в мягкой траве под босыми ногами.

– Он назвал это дешевым приемом…

По саду разносится вкрадчивое, мелодичное хихиканье, поражающее меня сладкой гармонией. А за ним сразу раздается то, что заставляет меня врасти в землю, – глубокий, грубый, знакомый смех, рокочущий, словно гром.

Срываюсь на бег по лабиринту троп, и Бейз с руганью бросается следом, что только придает моим поискам ускорение.

Огибая пышный, благоухающий поворот, я резко застываю.

Там, среди роз – моих роз! – стоит самая потрясающая женщина из всех, кого я видела.

Она высокая и статная, охряной плащ даже не пытается скрыть фигуру. Его разрез зияет от шеи до ступней, открывая длинные ноги, подчеркнутые коричневыми штанами, которые так облегают, что могли бы сойти за рисунок на коже, и песочную блузу, скроенную по всем изгибам фигуры.

Если судить по одежде, ей вполне комфортно в собственном теле.

У нее прекрасная, кремового цвета кожа. Волосы цвета клубничного вина заправлены за ухо, украшенное по краю маленькими драгоценными камнями цвета ржавчины. Пухлые розовые губы, усыпанные веснушками щеки. Длинные густые ресницы достают до четко очерченных бровей, когда она смотрит на спутника снизу вверх.

Рордин. Грубо высеченное совершенство. Мужчина, который обнимал меня прошлой ночью и баюкал, как будто это что-то значило.

Он одаривает ее улыбкой, почти усталой, но все еще улыбкой.

Его улыбкой.

Что-то внутри меня раскаляется добела и замирает мертвенно неподвижно.

Бейз опускает ладонь мне на плечо, впивается пальцами, словно крюками. Я с размаху отвожу ногу и пинаю его в колено, вырывая гортанный стон, который привлекает к нам внимание Рордина.

Улыбка исчезает, остается лишь непроницаемая каменная плита.

Для меня никаких улыбок.

Сегодня все они принадлежат той женщине.

Отмахиваюсь от Бейза и уверенно шагаю вперед, сжав кулаки.

– Лейт, – произносит Рордин, и у меня по коже пробегают мурашки, будто он прошептал имя, прижавшись губами к моему уху.

Осекаюсь на вдохе.

Он никогда не зовет меня Лейт.

И все же я встаю перед ним – как дерево, что впивается в землю корнями, как когтями.

Внутри расцветает бутон гнева, и вместо того, чтоб затушить буйное пламя, я хочу его раздувать. Баюкать и взращивать, пока мы с Рордином не обратимся в груды пепла. И тогда ветер подхватит нас и сплетет воедино. И тогда наша смерть наконец даст хоть какой-то смысл этой бесконечной сраной головоломке.

Потому что я устала. Так сильно устала, и мне так это не по нутру – эта женщина, что стоит среди моих роз и выманивает улыбки у мужчины, обычно безучастного, как надгробный камень.

Он вскидывает бровь.

Повисает долгая, напряженная тишина, и наши взгляды сталкиваются, словно скрещенные клинки. Да, это битва. Даже война.

Просто я не уверена, что стоит на кону.

Над головой грохочет небо, но я даже не моргаю. Упрямо отказываюсь отвести взгляд. Будто что-то глубоко внутри – та неподвижная, безмолвная часть меня, полная болезненной осмотрительности – знает: я стою на краю пропасти иного рода, нежели та, что преследует меня в кошмарах.

Той, что обладает властью меня погубить.

В спину бьет настойчивый океанский бриз, толкает выбившиеся пряди волос вперед.

Словно они тянутся.

У Рордина трепещут ноздри, взгляд мельком падает вниз, к моей шее, из горла вырывается низкое, бархатное рычание.

Этот звук возбуждает меня, как доза экзотрила, заставляет сердце колотиться о слишком хрупкие ребра и перекачивать кровь, густую, как мед, согревает щеки, делает груди горячими, тяжелыми.

Мир вокруг нас будто застывает… или, возможно, просто утрачивает значение.

Я коротко выдыхаю и, несмотря на весь гнев, ловлю себя на том, как подаюсь вперед, будто цветок, что тянется к лучу солнца.

Откуда-то сзади доносится кашель Бейза.

Рордин – на его шее дергается кадык – плавно отступает на шаг, раскалывая напряжение. И такое чувство, будто осколки вонзаются в мою пылающую, уязвимую плоть.

Мне отчасти хочется, чтобы эти раны были физическими – чтобы лилась моя кровь, заставляя его реагировать так же, как когда Дольси проколола мою кожу. Напоминая ему о моей ценности, укрепляя тот мост, что между нами рушится.

Мой взгляд цепляется за голый куст, который никогда не давал ничего, кроме зеленых, как мох, листьев.

Рордин прочищает горло, будто хочет избавиться от остатков напряжения. Или же он хочет избавиться от меня.

В любом случае мне больно.

– Орлейт.

Полное имя – как пощечина, и у меня чуть не подгибаются колени.

– Да, Рордин?

Судя по тому, как дергается на его щеке желвак, я бы сказала, что мой вызывающий тон ему не нравится. Но я отказываюсь быть раненой дичью перед этим олицетворением женственности и самообладания. Особенно когда я стою рядом и выгляжу как тот голый розовый куст.

– Это Зали, – указывает на нее Рордин резким взмахом руки, – верховная владычица Востока.

Смотрю на него долгое мгновение, прежде чем наконец перевести внимание на женщину, что вторглась в его личное пространство.

Замечаю, что ее рука спрятана под плащом, который ниспадает с нее, словно дюна. Голова наклонена набок, и выражение лица – будто она прислушивается к нашим невысказанным словам и, может, ждет, когда я взорвусь.

– Мои извинения. Не заметила вас, – говорю я и сую ей ладонь.

Женщина приподнимает уголок рта, в ее глазах загорается что-то сродни потрясению, и она высвобождает руку.

У нее крепкая хватка и на удивление мозолистая ладонь…

Значит, умеет сражаться.

Она – сильная и уравновешенная женщина, которая, очевидно, способна о себе позаботиться. Женщина, которая не стала бы присасываться к Рордину, как новорожденный ягненок.

Впустит ли он ее в свое Логово?

…будет ли она истекать для него кровью?

К горлу огнем подкатывает кислота, воздух вытекает из легких, как из рыболовной сети.

– Лейт. Я так много слышала о тебе.

Ее дружелюбный голос струится как шелк, но в глазах цвета умбры скрывается настороженность, которая от меня не ускользает.

– Сильно в этом сомневаюсь, – говорю я, отпуская ее руку. – И для вас – Орлейт.

Бейз позади меня давится кашлем.

Рордин хватает меня за локоть и тащит прочь, сумка бьется о бедро, пока я пытаюсь поспевать за его широкими, мощными шагами.

– Ай! – ною я, когда меня волочат мимо Бейза, который стоит на месте, скрестив руки на груди, и качает головой.

Либо ему за меня стыдно, либо ему меня жаль. Оба варианта далеки от идеала.

Рордин затаскивает меня за высокую изгородь и разворачивается, вторгается прямиком в мое личное пространство, и в его глазах бушует серебристая буря, которая раскалывает мою кожу.

– Это было грубо, незрело и так…

Он замолкает на полуслове.

Просто… замолкает.

– И так как, Рордин?

Его взгляд становится жестким.

– Ничтожно, – выговаривает он с холодной, непоколебимой четкостью. – Это было простое объятие. Ничего больше. Не зацикливайся.

Сердце ухает в пятки, дыхание вырывается из легких, словно Рордин проткнул их острой палкой.

Конечно. Как глупо с моей стороны.

Рордин скрещивает руки на груди, и мой взгляд устремляется к чернильной купле на его запястье – двум браслетам, что соединяются вместе, но могут и разделиться.

Рордин не утруждает себя этой штуковиной и надевает лишь на Трибунал.

У меня внутри поселяется тяжесть.

– Ты… ты добиваешься ее расположения? – Мой голос – хриплый шепот.

Его плечи чуть опускаются, и вместе с ними обрывается мое сердце. Я вижу в его броне вмятинку, мельчайшую, но такую красноречивую.

Ему не все равно – но только потому, что он чувствует передо мной ответственность.

Неудивительно, что Рордин всегда заставляет меня выходить за привычные границы. Он хочет жить дальше, без тоскующей по его любви бродяжки, что тенью скитается по коридорам его замка.

Рордин зажимает переносицу пальцами и вздыхает.

– Лейт…

Он произносит мое имя так устало. И все равно заставляет мое глупое сердце сорваться в галоп, и я ненавижу Рордина за это.

– Просто ответь на вопрос, Рордин.

Я плачу´ ему по-своему, капля за каплей, так что заслуживаю знать, будет ли кто-то еще здесь жить, ходить по коридорам, которые стали моей опорой. Я заслуживаю знать, будет ли женщина делить с ним логово, осквернять его своим запахом. Буду ли я видеть, как она тянет его за обеденный стол, делит с ним пищу… то, чего он никогда, никогда не делает со мной.

Именно последняя мысль и ломает меня, как сухую ветку.

– Отвечай мне!

Рордин и глазом не моргает на мою жгучую боль. Он просто изучает меня взглядом долгое мгновение, как будто обдумывает, как бы так поудобнее меня взрезать. Какую часть бросить воронам на съедение первой.

Спустя небольшую вечность он делает плавный шаг назад, разделяя нас океаном холода.

Мне не нравится, как он отдаляется. От этого земля под ногами кажется шаткой, будто вот-вот расколется пополам и меня поглотит.

– Я подумываю дать ей свою куплу, – произносит Рордин монотонно, как ни в чем не бывало.

В легких не остается воздуха.

Нет.

Проклятье, нет.

Отшатываюсь спиной в густую листву, перед глазами все заволакивает туман, сердце подскакивает к горлу.

Что-то внутри встает на дыбы, дикое и уродливое, оно подталкивает меня обойти изгородь, схватить Зали за клубничные волосы и вырвать ей зубами яремную вену.

Послевкусие этой блудной мысли горчит на языке.

Но он смеялся с этой женщиной. Он ей улыбался. И не просто насмешливой улыбочкой.

А неприкрыто и беспечно.

Единственный мужчина, который когда-либо мне так улыбался, – это Кай, а значит, связь, какова бы она ни была, между ней и Рордином особенная… но купла?

В историях, которые я читала, мужчина предлагает вторую половину своей куплы женщине, лишь если она его единственная. Истинная любовь. Та, что предназначена ему судьбой.

На мгновение мне кажется, что я упаду в обморок.

– Она… она твоя единственная?

Рордин распахивает глаза, а потом запрокидывает голову и хохочет так, что грудь ходит ходуном, но в этом звуке нет веселья.

Он мрачный и жесткий, словно камни бьются друг о друга.

Злой смех стихает, и Рордин пронзает меня ледяным взглядом.

– Ты и правда читаешь всякое дерьмо, да?

– «Цыганка и Король ночи» – не дерьмо, – возражаю я, заставляя Рордина покачать головой.

– Дерьмо, Орлейт. Единственные – это красивая ложь, которую фермеры плетут своим дочерям, чтоб те не шли на поводу у местного барда.

– Местного барда? – фыркаю я, гадая, как же так быстро сменился ход разговора. – Ну да.

– Да, – рычит Рордин, подходя ближе, своей леденящей аурой заставляя мою кожу покрыться мурашками. – Барда, который, может, и умеет спеть чарующую сказочку и умаслить обещанием любви, но в конце концов уничтожит твое целомудрие, а потом насадит сердце на метафорический кол.

Хмурюсь.

– Я думала, мы говорим про фермерских дочерей…

– Единственные, – рявкает Рордин, скаля зубы, – это ложь, которую они плетут, чтобы юная девушка ждала, когда к ней придет истинная любовь. Чтобы она сперва приняла куплу, прежде чем раздвинуть ноги и дать порвать свое девичество.

Он сверкает злой улыбкой, превращающей его лицо в маску, которая мне совсем не нравится.

Ни капельки.

При каждом сдавленном вдохе мне в спину колют аккуратно подстриженные ветви, отступать некуда. Негде спрятаться от этой острой улыбки, которая разрезает меня на части.

– Единственные, Орлейт, это сказочка. Трагедия, которая спрятана за миленьким «и жили они долго и счастливо», но по своей сути – это все равно гребаная трагедия. Если ты веришь всему, что читаешь, то когда наконец выйдешь в реальный мир, окажется разочарована.

От моего лица отливает вся кровь.

Когда наконец выйдешь в реальный мир…

Я отворачиваюсь, отчаянно пытаясь избежать правды прямо перед собой. Я зарылась в почву, прижилась, и теперь я в одном неверном шаге от того, что меня вырвут с корнем.

Горячая слеза, выскользнув, прокладывает дорожку по щеке и наполняет воздух соленым привкусом моих безответных чувств.

Твердые пальцы обхватывают мой подбородок, заставляют вновь посмотреть Рордину в лицо.

– Ты выше этого.

Пустая фраза бьет в самое нутро, а произнесенная с этими непроницаемыми, как надгробный камень, глазами… я в сырой земле и кормлю червей своим гниющим трупом.

Потому что я не выше. Он в очередной раз преподносит мне испытание, которое я в первое же мгновение провалила.

Рордин устремляет взгляд вниз, и я почти чувствую на губах его касание, легкое как перышко, прежде чем он, резко развернувшись, уносится прочь, словно его, как парус, подталкивает в спину ветер.

– Сегодня ужин, Орлейт. Для всех четверых! – рявкает Рордин через плечо. – Приходи с аппетитом и без опозданий.

Его слова раздувают из моего горя раскаленное пламя ярости.

Это он говорит мне быть пунктуальной, когда я пялюсь на его пустующее место по три раза на дню последние девятнадцать лет?

Оскалившись, направляюсь в сторону конюшен. Пусть Бейз этим утром лед прикладывает к своей коленке вместо моей тренировки. А я буду лошадиное дерьмо разгребать, ведь, судя по всему, сегодня это самое выигрышное занятие.