Текст книги "Безмолвное дитя"

17

Всё убранство в кабинете доктора Фостер было призвано искупать посетителя в волнах безудержного жизнелюбия, едва не переходящего рамки разумного. В подростковом возрасте я бы подобную комнату возненавидела. Я села на ярко-красный диван и посмотрела на абстрактную картину, висевшую на стене напротив: на ней в бурном танце кружили большие, щедрые мазки всех возможных оттенков жёлтого, какие только были известны художнику. Узор на ковре напоминал дизайн коробок для завтрака 80-х годов: переплетающиеся петельки основных цветов.

Был четверг, я решила покончить с нашим затворничеством и выползти в мир, и вот мы двое выбрались из дома, как медведи из берлоги после спячки, потирая глаза и щурясь от солнечного света. Пока мы ехали в клинику, я старательно пыталась унять дрожь в руках, которая появлялась, как только я бралась за руль, и избегая смотреть в глаза окружающим. Эйдена нужно было показать психотерапевту: он потихоньку приспосабливался к жизни вне больницы, и теперь было самое время прислушаться к увещеваниям Джейка. К счастью, доктор Фостер выразила готовность заниматься с Эйденом даже до того, как он будет официально переведён в разряд живых.

Открываясь, дверь проскребла по деревянным половицам, издав пронзительный скрип, и Эйден, хватанув вдруг ртом воздух, вытянулся в струнку. Его лицо побледнело так, как мне ещё не доводилось видеть с тех пор, как мы пытались заставить его войти в лес. Я накрыла его руку своей, делая это очень медленно, как и всегда, когда касалась его.

– Здравствуйте, Эмма! Доброе утро, Эйден! – Доктор Фостер была такой же жизнерадостной, как и её приёмная, но в ней это качество было вполне органично и не производило впечатления искусственности – её фото отлично бы смотрелось на коробке с мюсли для здорового питания. Она излучала естественность и лёгкость – эдакая душа компании. – Проходите!

Эйден последовал за мной в кабинет. После исчезновения Эйдена во время наводнения я одно время ездила в Йорк на психотерапию. Вот там кабинет был именно таким, каким я представляла себе типичный кабинет психолога: просторный и с минималистской обстановкой, состоящей из удобных кресел, книжного шкафа и большого деревянного стола. У доктора Фостер всё было наоборот – кабинет был полон разных красок и деталей интерьера, от корзин с игрушками и художественных работ на стенах до пары букетов свежих цветов на подоконнике.

– Садитесь, где вам удобнее.

Я задержалась взглядом на кресле-мешке, но в итоге решила, что если сяду в него, то уже никогда не встану, поэтому выбрала пластиковый стул с вертикальной спинкой, а другой стул пододвинула Эйдену.

– Очень рада, что вы решили меня навестить! Думаю, это очень полезно для того, чтобы Эйден двигался вперёд.

Я не знала, что сказать, поэтому просто кивнула. Не то чтобы я была с ней не согласна – нет, я с радостью ехала на приём, просто добраться до клиники было тем ещё мучением. Мне пришлось накинуть Эйдену на голову одеяло, чтобы не дать папарацци делать фотографии – я не могла допустить, чтобы их печатали без моего согласия.

– Приятно видеть тебя снова, Эйден! Вижу, ты постригся.

– Это я постаралась… тупыми ножницами над раковиной в ванной, – со смехом призналась я, но смех вышел не слишком естественным. – Мда. Не самая лучшая стрижка в мире.

– О, что вы, выглядит весьма привлекательно! – Приятные йоркширские нотки в её голосе благотворно подействовали на мои нервы: она говорила как старая добрая подруга. У бишоптаунцев своеобразный, немного напыщенный говор, и хотя среди них попадаются и обладатели сильного йоркширского акцента, чаще всего местные обитатели говорят как ведущие на канале BBC.

Я улыбнулась, глядя на Эйдена:

– Думаю, ему нравится. Он пока не может сказать мне об этом, но мне нравится думать, что если бы он мог, то сказал бы.

В ответной улыбке доктора Фостер мне почудился едва заметный намёк на сарказм, и не уверена, что я была в восторге от её последующей реакции, сопровождавшейся неспешным кивком головы:

– Непременно. Что ж, Эйден, я бы хотела, чтобы сегодня ты нарисовал мне ещё несколько картинок. Ты не против? Прекрасно, – быстро ответила она сама себе, чтобы не акцентировать внимание на отсутствии реакции Эйдена. – Давай-ка я устрою тебя вот за этим столом. Тут много цветных карандашей и бумаги, рисуй всё, что придёт тебе в голову. Вот так. Замечательно.

Усадив Эйдена за стол, доктор Фостер села рядом со мной.

– Прошу прощения, если вам показалось, что я разговариваю с ним как с маленьким ребёнком, но я полагаю, что пока с ним лучше обращаться понежнее.

– Я делаю так же. Он и правда не похож на шестнадцатилетнего. – Я вспомнила о том, как ведут себя дети в школе: эдакие самоуверенные и громкоголосые петухи, считающие себя центром Вселенной и искренне верящие в то, что вся эта Вселенная им подвластна.

– Это верно, но со временем он компенсирует отставание, – заверила она. – Отмечаете ли вы в нём какие-нибудь изменения к лучшему?

– До сих пор он не сказал ни слова. Вообще ничего. Правда вот…

– Продолжайте, – сказала она.

– Мне кажется, что один раз он запел.

Доктор Фостер всем телом подалась вперёд, и мне не понравилось какое-то нехорошее возбуждение, блеснувшее у неё в глазах. Я уже представила, как у себя в воображении, наполненном танцующими от радости фунтами стерлингов, она сдаёт в печать статью под названием «Дикое дитя из Йоркшира».

– В самом деле? Что же спровоцировало его на это?

Я сложила ладони и зажала их ногами, чтобы перестать, наконец, растирать сухие корки на коже, которые уже покраснели от постоянного раздражения.

– Мы с мужем слегка повздорили. – Я взглянула на доктора Фостер, ожидая встретить в её глазах неодобрение.

– Я вас не осуждаю. Всю последнюю неделю ваша семья пребывает в крайне стрессовой ситуации, а посему небольшие конфликты более чем ожидаемы.

– Эйден находился в другой комнате. Это было в тот день, когда мы ездили к лесу, и я была… не в своей тарелке. Подъезжая к дому, я увидела толпу журналистов и решила поехать к своей лучшей подруге. Позже туда приехал Роб, он был весь на нервах: какому-то репортёру удалось его сфотографировать, а ещё он вбил себе в голову, что в похищении непременно обвинят его. Он сказал, что в таких ситуациях пресса всегда кидается на отцов. Потом я рассказала ему о нашей с инспектором затее, и он окончательно вышел из себя.

– Он распускал руки?

– Нет. Просто говорил на повышенных. А потом, когда он на секунду утих, я вдруг услышала, будто в гостиной кто-то поёт тоненьким голосом. Мне кажется, это был Эйден. Мы были на кухне, а он сидел там один и смотрел диснеевские мультики.

– А вы уверены, что это был именно Эйден? Может, эти звуки издавал кто-то из персонажей?

– Вроде не похоже ни на одного из них, – пожала плечами я. – К тому же когда я вошла в гостиную, звук на телевизоре был выключен.

– Вы смогли разобрать слова или мелодию?

Я покачала головой:

– Слов я не слышала, лишь тихий голос. Знаете… будто бы призрак пел, как в этих ужастиках, когда призрак в ребёнка вселяется, или кукла оживает, и на фоне какая-нибудь жуткая песенка звучит…

Её губы тронула лёгкая улыбка:

– У меня муж такое смотрит, так что могу себе представить.

– В общем, что-то в этом роде. Жуткая детская песенка. – Я содрогнулась всем телом. Вернувшись домой от Джози, я особо не вспоминала о песне – думать больше приходилось о толпе репортёров и о том, чтобы на время изолироваться от внешнего мира. Может быть, Джейк был прав и я с этим перегнула палку.

– А после этого случая? – спросила она.

– Ничего, – покачала головой я. – Ни звука. Даже всхлипа не издал.

– В тот раз, когда вы слышали пение, кто-нибудь ещё слышал его голос?

– Вообще-то, нет. Только я. Вы думаете, это плод моего воображения?

– Нет, – ответила она таким тоном, который не исключал того, что именно так она и думала. – Совсем не обязательно, однако мы не можем исключить и такое объяснение. Так, теперь расскажите мне, пожалуйста, хорошо ли Эйден спит после возвращения из больницы?

– Он каждый день отправляется в постель в восемь вечера, а в девять я к нему заглядываю. Он всегда лежит с закрытыми глазами, но я не уверена, спит он или нет. Иногда мне кажется, что он притворяется.

– Почему вы так думаете?

– Просто из-за позы. Он лежит на спине, вытянув руки вдоль тела – выглядит как-то не очень естественно. Иногда я захожу его проверить попозже, уже ночью, и вижу, что он повернулся на бок – вот это уже более нормально.

– А кошмары не мучают?

– Он спит с открытой дверью. Всегда. Я никогда не закрываю дверь в ту комнату, где он находится. Думаю, это ему помогает, ведь после возвращения домой он спит хорошо. Один раз видела, как он ворочался во сне, но не стала будить, потому что знаю, что он не любит, когда его часто трогают. Это продолжалось буквально полминуты, а потом он погрузился в глубокий сон, и всё было нормально.

Доктор Фостер постучала ручкой по раскрытому блокноту:

– Это очень хороший знак. Он отдыхает и явно прибавил в весе. Всё идёт как надо, миссис Прайс-Хьюитт, вы всё делаете правильно!

– И вы это говорите, несмотря на то, что лицезрели на днях в лесу? – делано хохотнула я.

– Да, конечно. Это нормальное человеческое поведение, Эмма, постарайтесь не корить себя из-за того случая. Все были под сильным стрессом. Для Эйдена подобный эксперимент оказался немного преждевременен, вот и всё. – Она откинулась на спинку кресла. – Ну а как у вас дела? Может, вас тоже направить психотерапевту? Вы пережили из ряда вон выходящее событие, и его обсуждение может помочь вам прийти в себя.

– Нет, спасибо. Я уже проходила терапию после того, как узнала, что Эйден утонул. В какой-то степени она помогла, но далеко не во всём. Я в порядке. Я думала, Эйдена нет в живых. Я уже пережила самую страшную боль, с какой только может справиться человек, так что всё, что бы теперь ни случилось, будет лишь бледной тенью того ужаса. Справлюсь, всё будет нормально.

– Есть большая разница между «нормально» и «хорошо», Эмма, – мягко произнесла доктор Фостер, уткнув подбородок в сложенный кулак. – Вы всем нужны здоровой и счастливой, особенно Эйдену. Помните об этом. – Она с глубоким стоном встала на ноги, потирая колени. – Возраст не шутка. Скоро похолодает, вот увидите! – подмигнула она. – Ну, Эйден, как у тебя дела? Что ты для меня нарисовал?

Эйден протянул руку с листом бумаги, и я расплылась в улыбке: одного лишь того факта, что мой сын держал в руке свой рисунок, мне было достаточно, чтобы испытывать радость. Только вот доктор Фостер совсем не улыбалась. Я встала, поддерживая рукой живот, и перешла на другую сторону комнаты. Тогда-то я и увидела, что нарисовал Эйден.

Как и в его первом произведении, на рисунке не было ни одной фигуры – только полный хаос. На этот раз он избрал в качестве инструмента два красных карандаша, и весь бумажный лист от края до края был заполнен беспорядочными красными линиями, как и на его первом рисунке, сделанном в больнице. Но было и одно отличие. В центре рисунка Эйден изобразил два ряда острых белых зубов. Челюсти были широко распахнуты, готовые схватить добычу. Моим первым инстинктивным желанием было вырвать рисунок у него из рук, порвать на мелкие кусочки и выбросить. Но я этого не сделала. Я кивнула и улыбнулась, несмотря на то, что по всему телу у меня ползали огромные мурашки.

18

Я не стала забирать у доктора Фостер жуткое художество Эйдена, не желая впускать к себе в дом зло ни в каком виде. Но как она сообщила мне, когда мы выходили из кабинета, у Эйдена должен был быть хоть какой-то способ выразить свои эмоции, и поскольку в устной форме у него это не получалось, нужен был другой вариант. В этом смысле рисование обещало хороший терапевтический эффект. Вернувшись в машину, я некоторое время просидела, обняв руль и стараясь взять себя в руки. Я знала, что мне надо было сделать, но была отнюдь не уверена, что хочу этого.

– Ладно, Эйден, поехали домой.

Заходя в дом, нам удалось увернуться от журналистов, и после обеда, состоявшего из сэндвичей с мясным салатом – я последовала совету Джейка насчёт здорового питания, я сделала глубокий вдох и открыла дверь гаража.

Наша машина всегда стояла на дорожке возле дома не просто так. Дело было не в том, что мы не пользовались гаражом, а в том, что машина туда просто не помещалась. Роб прав, внутри дома красок было мало – а всё потому, что все остальные краски прятались в гараже. Здесь мы отдавались творческим порывам, здесь была наша художественная мастерская.

Я щёлкнула выключателем, и всё вокруг ожило.

– Всё хорошо, Эйден, можешь заходить. Не бойся. – Я хотела было поднять внешнюю дверь гаража и впустить внутрь дневной свет, но вокруг дома продолжали ошиваться репортёры – куда они денутся?! Поэтому пришлось довольствоваться светом, проникавшим через дверь в кухню. – Хочу тебе кое-что показать.

Стены были увешаны холстами. Большинство картин были мои, которые я начала рисовать сразу после наводнения и не могла остановиться, пока наконец несколько лет назад меня не отпустило, и я не смирилась со «смертью» Эйдена. Глубоко вздохнув, я взяла Эйдена за руку и повела по гаражу. Ощущать его руку в своей было необычно: она была намного больше той детской ручки, которую я держала десять лет назад. Несмотря на то, что на вид он был намного младше его сверстников-школьников, нельзя было забывать, что он уже подросток. Почти что взрослый человек.

– Это мы с тобой, – сказала я, показывая на портрет молодой девушки с большими глазами, держащей на руках младенца. – Когда ты появился на свет, я боялась всего подряд, но так тебя любила, что страхи отступили на задний план. А вот ты в плаще Супермена. – Я улыбнулась: картина была нарисована по памяти через полгода после исчезновения Эйдена. За агрессивными мазками и обилием красного скрывалась мучительная боль, но нахальную физиономию Эйдена мне удалось запечатлеть идеально. Мы перешли к следующему портрету, и улыбка улетучилась. – А вот с этой всё сложнее. Мне было плохо, я очень скучала по тебе и не знала, куда себя девать. Чувствовала себя такой никчёмной… – Это был мой собственный портрет крупным планом. Та я, что была на картине, ощерилась, глаза глубоко запали, кожа была покрыта красными пятнами, а над скулами расплылись тёмные синяки. После наводнения прошёл год, и я переживала период сильной злости.

Я сжала руку Эйдена и двинулась дальше. По крайней мере, он потихоньку привыкал к моим прикосновениям. В следующей группе картин одна была похожа на другую.

– Видишь? – тыкала я пальцем в каждую по очереди. – Эти торты я делала каждый год на твой день рождения, ни одного не пропустила. Третье апреля. Вот первый год, я испекла для тебя торт с Железным СуперБэтменом[12]12
  Комбинация супергероев Супермена, Бэтмена и Железного человека.


[Закрыть]. Смотри, у него плащ, железная броня и ушки, как у Бэтмена. Тебе бы понравилось. В тот год было солнечно. А вот этот был в виде «Феррари» с крыльями. Ты каждый раз говорил, что хотел бы на день рождения летающую машину. Потом я сделала тебе торт с драконом, совсем как твой Ореховый. Там и внутри были грецкие орехи с ванильным кремом. – Мне пришлось сделать паузу и откашляться, чтобы не дать волю чувствам. – Понимаешь, зачем я всё это рисовала? Я хотела выразить красками свои чувства. Когда ты пропал, я стала рисовать. Всё это нарисовала. – Я пробежалась глазами вдоль всей плотно увешанной картинами стены, дойдя до самой последней. Той, что с одной стороны была вся разорвана в клочья. Задерживаться на ней я не стала. – Так что ничего страшного, если тебе тоже хочется нарисовать то, что ты чувствуешь. Я поставлю тебе мольберт. Здесь у нас есть краски, и я буду рада, если ты снова будешь рисовать, как в детстве.

Я переставила мольберт в центр помещения, опустила подставку до высоты, удобной для Эйдена, подтащила к нему маленький столик, а прямо перед мольбертом поставила стул. Затем я принесла пару банок из-под варенья, наполненных водой, а рядом с ними разложила краски и кисти – все, какие были.

Где-то в душе я горела желанием присоединиться к нему и размышляла над тем, послужит ли для него стимулом, если он увидит, что кого-то ещё рядом с ним занимается творчеством, но в конце концов решила, что это целиком и полностью его дело. Он имел право побыть наедине с самим собой, и поэтому, как только я всё приготовила, я удалилась на кухню и заварила чашку чая. Через некоторое время, осторожно высунув голову в проём двери в гараж, я увидела, что Эйден сидит, склонившись над полотном и совершая кистью дугообразные движения. Я улыбнулась и сделала глоток чая.

* * *

Временами у меня появлялось явственное ощущение, что Эйден вот-вот заговорит, и один из таких моментов наступил, когда он закончил свой рисунок. Он подошёл к двери в кухню и застыл прямо на пороге.

– Ты закончил? – спросила я.

На этот раз я сделала паузу. Я ясно чувствовала, что он хочет что-то сказать. Он хотел сказать, что закончил работу и доволен собой, я поняла это. Вместо всего этого всё, чем он меня удостоил, был очень робкий, едва заметный кивок, но и его было достаточно, чтобы сердце у меня потеплело от счастья: наконец хоть какой-то прогресс!

Я направилась за ним в гараж, где он с гордостью представил ещё одно своё внушающее ужас творение, и я сделала всё возможное, чтобы не выглядеть напуганной. На этот раз он использовал краски синих и зелёных оттенков, которые смешивались на холсте в вихрь мазков, спиралью сходящийся к центру, к маленькой чёрной точке. Глядя на картину, я мгновенно вспомнила о туннелях в своих ночных кошмарах.

– Очень красиво, солнышко! – резюмировала я.

Чуть позже, пока Джейк всё ещё был в школе – он брал отгулы на первые несколько дней, когда репортёры особенно досаждали, но было очевидно, что он рвётся на работу, и я решила его отпустить, – я повезла Эйдена повидаться с отцом и бабушкой. Я сделала это не только чтобы просто вытащить Эйдена из дома, но и чтобы не видеть Дениз, которая каждый день являлась к нам со своей вымученной улыбкой, от которой у меня уже началась чесотка.

Соня усадила Эйдена в общей комнате мини-гостиницы и принялась читать ему «Хоббита». В соседней комнате сидел Роб, изучая разложенные по всему столу газеты.

– Ты только посмотри, что пишут эти подонки! – ткнул Роб на прессу.

– Что-то нет особого желания, Роб. Я стараюсь держать Эйдена подальше от всего этого, если честно. Какая ему с этого польза? – Малышка пихнула ножкой где-то в районе мочевого пузыря, и я поменяла позу, поглаживая верхнюю часть живота.

– Я же не собираюсь ему показывать, Эм, за кого ты меня принимаешь?!

– Ладно, но учти, что он буквально за стенкой.

Роб пронзил меня взглядом своих пылких карих глаз:

– Я в курсе. Просто хотел тебе показать.

Ясное дело. Роб говорун, когда его что-то беспокоит, ему нужно выговориться, поделиться с кем-то тем, что у него на душе. А у меня всегда было наоборот: я всё держу внутри до тех пор, пока не почувствую, что вулкан готов взорваться. Я предпочитаю не вспоминать о том случае, когда я допустила такое извержение – оно имело место лишь раз в жизни, но это было крайне непривлекательное зрелище.

– Глянь, вот то самое моё фото. Подписали «Отставной офицер Роберт Хартли». Какой я отставной?! Они хотят, чтобы выглядело так, будто я уволен. А тебя изображают как какую-то святую. Все тебе сочувствуют.

– Ой, Роб, да мне без разницы.

– А ещё вот, взгляни, они напечатали рисунок, который Эйден сделал в больнице.

Я вырвала газету у него из рук:

– Что-о?! Как они его достали?

– Скорее всего, кто-то из медсестёр подсуетился. Держу пари, она на этом неплохо наварила! Кто ж упустит возможность срубить бабла по-быстрому! Блин, мне надо выпить. Они думают, что он сошёл с ума. Нашего сына называют психом! А про Джейка ты видела что пишут?!

Я продолжала смотреть на тревожный больничный рисунок Эйдена, отпечатанный во всю страницу, но от меня не ускользнуло то, что голос Роба вдруг поменялся: он стал тише, не таким взбудораженным. Не это ли то главное, что он больше всего хотел мне показать?

– И что же пишут?

Роб лизнул палец и зашелестел страницами, ища нужную. Первое, что бросилось мне в глаза – фотография Джейка в молодые годы, обнимающего за плечо ещё более молодую девицу.

– Это кто? – прошептала я, изо всех сил стараясь не выпустить наружу дрожащие нотки и терпя позорную неудачу.

– Видимо, одна из его учениц. Пишут, что он довольно поспешно уволился с работы в Борнмуте после того, как директору школы стало известно о его общении с несколькими студентками в мессенджере MSN, а также по электронной почте. Говорят, потом они стали друзьями в Фейсбуке.

Я побледнела и свернула газету, не желая больше смотреть на рисунок и почувствовав внезапный приступ головокружения. Джейк нечасто рассказывал о своей жизни в Борнмуте и вообще почти не упоминал ни о чём, что с ним было до переезда в Бишоптаун. Насколько я знала, в Борнмуте он проходил последипломное педагогическое обучение и работал в школе, но больше я, по сути, не знала ничего. Его семья тоже была из тех краёв, но с родителями я виделась лишь раз, когда они однажды навестили нас на Рождество, и поэтому вспоминала о них нечасто.

Они, должна признаться, казались мне странными. Подкатывали в своём «Лэндровере», разодетые в наряды, больше уместные для охоты на фазанов где-нибудь в окрестностях Уэтерингтон-Хауса, и хоть на них и были сапоги от Wellington и куртки от Barbour, каждый предмет одежды был девственно чистым, будто только что с магазинной полки. Да и машина была натёрта до блеска.

Мать Джейка, Кристина, привезла с собой какой-то особый портвейн и пила его одна, ни капли никому не предложив. Она примостила свою порцию индейки у краешка тарелки и осведомилась, нет ли у нас случайно другого варианта жаркого, желательно гуся. Отец Джейка почти весь вечер промолчал, за исключением того времени, когда они с Джейком распивали в гостиной бренди, пока «дамы» убирали со стола. За этим занятием Кристина спросила у меня, готовила ли я трайфл[13]13
  Английский десерт из бисквита, крема и фруктового сока или ягод.


[Закрыть] на десерт сама или купила его в «Теско» или в каком-либо другом из «этих мест», будто она понятия не имела о существовании слова «супермаркет».

Я знала, что родители Джейка богаты, но никак не ожидала такого снобизма. Аналогичным образом мне было известно кое-что о прошлом Джейка в Борнмуте, но он никогда не рассказывал о том, почему решил уехать так далеко на север[14]14
  Борнмут и Йорк находятся фактически в разных концах Англии (на расстоянии около 450 км).


[Закрыть]. Я привыкла считать, что причина была просто в том, что появилась благоприятная возможность продолжить карьеру, хотя переезд так далеко от дома всё равно казался странным. Может, всё дело было в том, что он от чего-то убегал?

Чего ещё я не знала о своём муже?

– Ага, ты об этом не знала! – заметил Роб. – Он ни о чём таком не говорил?

– Разумеется, знала! – огрызнулась я. – Всё это полная чушь!

Но глаза Роба сузились:

– О чём ещё он тебе врал?

– Ни о чём! – тряхнула головой я. – Он не врун. В отличие от тебя.

Щёки Роба залились краской:

– Не надо, Эм. Давай не будем сейчас об этом.

– Ладно, Эйдену пора домой. Можешь навещать его, когда захочешь. – Я сунула газету под мышку и через дверь в гостиную помахала Эйдену, сигнализируя о том, что пора идти.

– Эм, ты уверена? – Роб переместился к передней двери кухни. Мы находились в частной зоне гостиницы, прямо за стойкой регистрации.

– Нам пора.

– Эм, послушай меня! Просто выслушай. Если заметишь какие-то странности в его поведении, не молчи, скажи об этом. Знаю, ты сейчас подумаешь, что я просто ревную или типа того, но нет, это не так! Я не доверяю этому человеку, Эмма. И никогда не доверял.