Текст книги "Вы друг друга стоите"

Глава седьмая

Николас ведет со счетом два-один. Я выиграла воскресенье, испортив ужин у Роузов. Он выиграл понедельник, заставив меня думать, пусть и не нарочно, что я на пороге неминуемой смерти. И снова выиграл вчера, пропитав дом запахом пиццы и не предложив поделиться.

Очень удачно, что Хэллоуин выпал на сегодня, потому что я так сосредоточена на том, чтобы сломить его моральный дух, что выгляжу пугающе – мои глаза как те электрические шарики в научных центрах, от которых, если прикоснешься, волосы топорщатся пушистым одуванчиком. Стоит подойти ближе, чем на пятнадцать метров, – и вас жахнет током.

«Гранд Чероки» вкатывается на парковочное место Николаса. Я уже сижу на крыльце, сжимая в руках пластиковый котелок со сладостями для детей. Николас выбирается из джипа и идет по дорожке с этим своим самоуверенным выражением. Надеется, я спрошу, какого черта он задумал, но я собираюсь все выяснить сама. Найдя его ключи вчера вечером, я обнаружила, что брелок «Мазерати» пропал. Ради эксперимента засунув незнакомый ключ в джип, я с полной уверенностью определила, что он Николаса. Какая странная покупка. Судя по отчету в бардачке, машина даже не новая: за десять лет она сменила двух владельцев. Гарольд перевернется в своем солярии.

А где «Мазерати»? Даже не представляю. Я умираю от любопытства, но скорее соглашусь лизнуть леденец из стекловолокна, чем задам вопрос, на который он с удовольствием не ответит.

Сегодня с Николасом что-то не так. Во-первых, он в своих старых очках, а не в контактных линзах. Мне нравятся очки, потому что они подходят к его лицу и придают одновременно утонченный и прозаичный вид. Каждый раз, когда я это говорю, он морщит нос и смущенно качает головой.

А еще он в джинсах и кроссовках, запрещенных в «Проснись и улыбнись».

– Снова прогуливал? – высказываю догадку я.

Вместо ответа он треплет меня по голове и, аккуратно обогнув, проходит в дом. Чудесно. У меня нет ни малейшего представления, как мой жених провел последние два дня. Бережет свои секреты, как Скрудж. Вот они, наши совершенно нормальные функциональные отношения. Я думаю о Сэте и его любовнице в машине и хмурюсь так, что едва вижу улицу перед собой.

Николас присоединяется ко мне, и как раз появляются дети в костюмах. Он ни словом не упоминает мою недавнюю попытку ему насолить: я положила его визитки во все до единого пакетики с конфетами с самым высоким содержанием сахара, которые смогла найти. Леденцовые палочки. Кисло-сладкие тянучки. Жевательные конфеты из патоки и меда. Карамельный кисло-сладкий порошок, который зачерпывается сахарной ложечкой.

Сама идея стоматолога, раздающего детям портящие зубы сладости, покажется вульгарной родителям, которые сегодня вечером обязательно проверят мешочки и ведерки детей. «Как грубо», – скажут они. «Семейная стоматология Турпинов, я к вам».

Но Николас, передающий сладости в маленькие ручки, вовсе не кажется расстроенным. Кланяется принцессам и пугается при виде монстров. Может, он просто не заметил визитки, потому что занят мыслями об утехах с ассистенткой на заднем сиденье машины. В мыслях я вижу горячую медсестру с обложки старого альбома группы Blink-182.

Cмотрю на него и думаю: «Ты не жилец». Это отпечатывается на моем лице, и он поднимает брови, улыбаясь. Я тут же узнаю эту вежливую улыбочку лжеца, которую он всегда использует, когда мои родители во время наших визитов два раза в год спрашивают, как нам нравится жить во грехе. Точно так же он улыбается Аарону, когда мой брат прижимает его к стенке с извечной презентацией «Пожалуйста-дай-мне-денег-на-квартиру, я потратил все до цента на новую игровую приставку». И сестре Келли, когда она встает слишком близко и смотрит на него слишком долго, накручивая волосы на палец, как она считает, с соблазнительным видом.

Мне хочется прошипеть ему: «Где ты был весь день?», но я скрежещу зубами, удерживая рвущиеся наружу слова. «Не спрашивай, не спрашивай, не спрашивай». Он же этого и ждет. Расселся тут, в джинсах и очках, руки за голову заложил. Все сводится к одному слову: «Спрашивай, спрашивай, спрашивай», – слышу я телепатический сигнал.

Дети приходят и уходят маленькими группками, грим размазан, костюмы полускрыты плащами и шляпами. Вместе с солнцем опускается температура, и я захожу в дом за одеялом. Проходя мимо него, я ощущаю какой-то смутно знакомый аромат. Мое дежавю приводит меня к закрытому ящику стола, но запах едва различим, и я никак не могу вспомнить, где могла с ним столкнуться. Не спрошу даже под пытками. Когда я возвращаюсь с одеялом, он громко вздыхает, а потом идет в дом за своим.

«Что ты сделал с “Мазерати”?»

«Где ты, черт побери, был?»

Мы демонстративно не смотрим друг на друга. Я провожаю взглядом всех проходящих мимо мужчин подходящего возраста и спрашиваю себя, что там, дальше. Я определенно осваиваюсь в новой жизни.

Может, я выиграла этот раунд? Решила же в одиночку раздавать конфеты, не стала спрашивать, не хочет ли он поехать на вечеринку к друзьям. Но он выглядит таким умиротворенным сейчас, в кресле рядом со мной; говорит каждому ребенку, как ему нравится его костюм, все повышая шансы, что родители заплатят ему за сверление дырочек в их маленьких ротиках, так что можно подумать, что это его план, а не мой. Ему как-то удается вызвать во мне ощущение, что я просто увязалась за ним.

– У меня для тебя сюрприз, – наконец говорит он. Я оборачиваюсь и вижу, что глаза у него закрыты, кончики ушей и нос уже покраснели от холода; он сглатывает, и кадык дергается.

Сейчас скажет какую-нибудь гадость, так что я не отвечаю.

– Ты меня слышала?

– Угу. – Я встаю. Совсем не хочу знать, что за сюрприз. Наверняка лошадиная голова в кровати. Или он положил асбест в сэндвич, который я приготовила себе на работу. От него беременна ассистентка. Он со мной расстается. Я выиграла, но он все равно выкидывает меня из дома. И у меня есть пять минут, чтобы собрать вещи, прежде чем он вызовет полицию.

– Ты увидишь сюрприз в пятницу после работы.

Я молча захожу в дом. Никто не заставит меня вернуться домой в пятницу после работы.

Второе ноября. Пятница.

– Пиши мне каждый час, – настаивает Брэнди. – Если не получу сообщения… решу, что случилось самое худшее. Так что. Не. Забудь.

Сегодня в смене только Брэнди и Леон. Зак ушел. Еще пару недель назад увидел в своем хрустальном шаре, что конец близок, поэтому ушел сразу на новую работу. Мелисса сегодня отпросилась – готова спорить, на собеседование. Я больная на всю голову, что не приняла никаких мер предосторожности.

Атмосфера подавленная. Мы записываем объявления о работе и обещаем посоветовать друг друга своим новым начальникам, если попадется что-то хорошее. В плане работы Моррис – мертвый город. Для жизни вполне подходит, но чтобы действительно на что-то жить, на работу нужно ездить в место получше. Половина из нас в итоге переберется в Бофор, городок по соседству, где требовались сотрудники на заводе собачьих консервов. Остальные вернутся к родителям. Никто не может определиться, что выбрать.

Брэнди очень эмоциональна. Волнуется, что теперь мы все потеряем друг друга из виду, и, скорее всего, права. С Брэнди мы общаться будем, но расставаться с Мелиссой мне совсем не жаль, теперь, когда дружба кончилась. Зак наверняка рванет вперед с сумасшедшей скоростью и забудет про наше существование. Он забавный, остроумный, но половину времени ведет себя как самодовольный дурак, тратя свои таланты на злобные мелочные глупости. Играл со мной в «отбери сумку» (моей же сумкой!) и часами передразнивал любую фразу, даже если я пыталась спросить о чем-то важном. Каждый раз, стоило мне оставить телефон на прилавке без пароля, слал СМС моей маме о том, что я ушла в армию или что я беременна и не знаю, кто отец.

Леон сообщает, что хотел бы купить у Ховардов магазин и превратить его в ресторанчик с верандой и на входе поставить чучело гризли, там, где раньше стоял на часах Гомер-Элвис.

– Если кто-то из вас захочет, буду рад предложить работу, – говорит он. – Хочу открыть и запустить ресторан уже к весне. – Мы киваем и соглашаемся, зная, что этого не случится.

– Будь у меня деньги, я бы рискнула и уехала прямо сейчас, – жалуется Брэнди, теребя цепочку на шее. – Даже не взяла бы с собой ничего. Просто уехала.

– Когда выиграю в лотерею, куплю тебе остров у Аляски, – обещаю я. – Домик с гостевой комнатой для меня.

– Пожалуйста, выиграй поскорее. У меня половина сбережений ушла на починку холодильника этим летом, пришлось занимать у сестры из денег на ее учебники.

Я кладу голову ей на плечо.

– Так и будет. Не успеешь оглянуться, как уже будешь шлепать в снегоступах в минус пятьдесят и звонить мне по телефону по дороге в магазин на санках с ездовыми собаками.

– Я слышал, вы все в понедельник умирать собрались, – вдруг произносит Леон, собирая банки с маринованными яйцами гремучей змеи и шашлыками из личинок долгоносика, которые позже заберет мистер Ховард. Половину всего товара Ховарды перевезут в Тенмут, остальное пойдет с молотка. Каждый телефонный столб на улице Лэнгли обклеен синими светящимися объявлениями: «Ликвидация товара! Забирай все из “Барахолки”!» Включая людей, для которых это целая жизнь.

– Опасность была близко, – фыркаю я.

– «Убийство жасмином».

Мы с Брэнди вопросительно смотрим на него, удивляясь, как он узнал, что это был жасмин, но Леон только пожимает плечами и улыбается. Черт побери, Зак. Очень на него похоже. Жаль, что его сейчас нет и я не могу наорать на него за то, что он все знал, но заставил меня поверить в опасность. Вместо этого сидит себе где-то, как полный придурок, обеспечивает свою финансовую безопасность.

Я думаю о переезде в Тенмут, что, конечно, полный отстой. Думаю о том, как останусь в Моррисе и не найду другую работу, что тоже отстой. С тоской вспоминаю о спасательной шлюпке Леона с его гризли, но она и так уже тонет. Единственное, что может сделать день еще хуже, так это внезапно начавшиеся женские дни. Что в точности и происходит.

– Я буду так скучать по вас, – шумно сморкается в платочек Брэнди. – Как я это ненавижу.

– Конец эпохи, – с мрачным вздохом соглашаюсь я.

Свет вот уже пару дней постоянно мигает, но мы не стали даже менять лампочки. На продажу уже почти ничего не осталось, так что продержаться хоть еще одну неделю мы сможем только чудом. Пустые полки выглядят особенно угнетающе.

Что мне больше всего нравится в работе, так это менять композиции, выстраивать хитроумные живые картины из играющих в летающую тарелку фрисби марионеток или воссоздавать культовые сцены из фильмов с популярными фигурками. Я одевала чучело нашего верного енота, Тоби, в свитера и береты для собак и каждый день ставила его в новое место и позу: то он сидел у прилавка, то курил трубку на музыкальном автомате, то читал журнал или, спрятавшись у окна, выглядывал наружу в небольшой бинокль. Брэнди и Леону нравилось искать Тоби в свою смену, они говорили, у меня талант придумывать целые сюжеты из товаров и он пропадает зазря, так как покупателей у нас никогда не бывает. А сейчас талант совсем бесполезен, так как и товаров больше нет.

– Не думаю, что я готова к следующей эпохе, – вздыхает Брэнди.

И я не готова.

– К январю ты обо мне совсем забудешь и не пригласишь на свадьбу.

– Конечно же, ты приглашена на свадьбу! – Никакой свадьбы не будет.

Она снова высмаркивается. Прическа у нее потрясающая, и я ненавижу себя за то, что не спросила тогда, какой у нее мастер и салон. Если бы не моя импульсивность, ходила бы сейчас с такой же очаровательной челкой, как у Брэнди.

– А я все проверяла почтовый ящик, вдруг приглашение пришло, – говорит она мне, когда мы уже одеваемся. Шести еще нет, но оставаться дольше бессмысленно. – Может, потерялось?

– Ох. – Я сдерживаю желание поёжиться. – Мы их еще не рассылали.

– А разве не пора? Заранее всем сообщить, чтобы успели ответить? Ведь и ресторану надо знать, сколько порций готовить.

– У нее еще есть время, – приходит мне на выручку Леон. – Наоми, а как думаешь, что за сюрприз?

Я открываю рот, но в голове ни одного приятного варианта. Чем бы этот сюрприз ни был, у Николаса надо мной преимущество. Меня уже трясет от нервов.

– Ужин, – произношу я. – Он скормит меня горному льву. – В котелке с морковкой и салатом, как в мультике про Багза Банни.

– Мне кажется, ты драматизируешь, – смеется Леон.

Может, и так, но у Николаса этого тоже не отнять. Натренировался, пока смотрел телевизор целыми днями, притворяясь больным в начальной школе, чтобы его оставили дома. Не хотел попадаться на глаза хулиганам в классе, дразнившим его Четырехглазым и насмехавшимся над пышным галстуком, который его заставляла носить мать. Николас точно знает, что бы он сказал своим детским обидчикам, попадись они ему сейчас. Вызубрил речь в ванной, которую, видимо, считает звукоизолированной. Слишком много серий мыльных опер в годы становления личности превратили его в мстительную примадонну.

Сказать по правде, я надеюсь, что когда-нибудь ему представится возможность эту речь произнести. Она невероятная.

– Постараюсь поехать домой как можно позже, – говорю я им. Брэнди мудро кивает. – Может, фильм какой посмотрю. Заеду в кафе. Потом другой фильм. А пока доберусь до дома, горный лев так изведется от нетерпения, что не выдержит и съест Николаса. И мы вместе посмотрим «Нетфликс» на диване, что-нибудь про дикую природу.

Я смеюсь над собственной шуткой, но при виде открывшейся двери смех застревает в горле: в «Барахолку» входит Николас из параллельной реальности. На нем туристические ботинки и поношенная куртка лесного цвета. Она так неправильно на нем смотрится, что я только через десять секунд соображаю, что это камуфляжная куртка. Николас Роуз надел армейский камуфляж.

А когда взгляд добирается до его головы, у меня падает челюсть. На нем одна из тех старомодных зимних шапок, у которых опускаются флисовые ушки. В уродливую оранжево-коричневую клеточку. Просто безобразная. Часть клеток моего мозга и присоединившейся к ним сетчатки сочли весь вид убийственным и не подают признаков жизни.

– Боже мой, – хриплым шепотом ужасаюсь я. – Ты потащишь меня в лес и застрелишь, да?

И вовсе я не драматизирую. Он оделся как один из страстных любителей охоты, которых в Моррисе полно.

Николас закатывает глаза, но в настроении заметна какая-то перемена. Он слишком спокоен, вот что выводит меня из равновесия.

– Просто заехал за тобой. Помнишь тот сюрприз, о котором я говорил?

Брэнди стискивает мою руку, и я почти слышу, как она думает: «Там еще больше олеандра!»

Почему-то в ответ у меня вырывается явная ложь, не знаю почему:

– Нет. Какой сюрприз?

Он хмурится, может, потому, что я соврала. У меня жестокое подсознание, и оно хочет заставить его считать, что я вообще не слушаю, что он говорит, но это правда лишь наполовину. Меня начинает грызть совесть, но тут я вспоминаю, что он отказался от какого-либо участия в планировании свадьбы в ту же секунду, стоило его мамаше сунуть в нее свой длинный нос, и когда она методично растоптала все мои попытки хоть что-то решить самой, он ничего не сделал. Мы все приглашены в январе на свадьбу Деборы.

Меня учили не садиться в машину к незнакомцам, так что я благоразумно заявляю:

– Вот моя машина. Я просто поеду домой.

– Не-а. – Он берет меня под руку и выводит из магазина, прежде чем я успеваю на азбуке Морзе проморгать SOS Брэнди и Леону. Нарочно медленно переставляю ноги, но он подхватывает меня одной рукой, приподнимает и несет, прижав к себе, так, что я будто парю над асфальтом. Я пинаюсь, пытаясь оставить следы на дороге. Вот как я умру: без особого желания, но в итоге лень победит. Бросаю умоляющий взгляд на свою машинку, но она не заводится самостоятельно, как Кристина в романе Стивена Книга, и не бросается мстить за меня. Вскоре я уже сижу на переднем сиденье его джипа, покупку которого он так и не объяснил, и разрываюсь между любопытством и недовольством.

– Какая бесцеремонность.

Он пристегивает меня ремнем безопасности и заводит двигатель. Джип пахнет как сумасшедший дядюшка «Мазерати». Слишком много пьет и сбивает почтовые ящики. А обедал он в «Тако Белл».

– А как же моя машина?

Вместо вопроса получается хныканье, и моя капитуляция вознаграждается снисходительной улыбкой, которая не успевает дойти до его глаз.

– Мы за ней вернемся.

– Но почему мне просто не…

Заканчивать предложение нет смысла. Он настроен решительно и точно не ответит прямо. После его появления в этом диком наряде я совершенно и безвозвратно перестала его понимать. Я не знаю этого человека. И у меня очень невыгодное положение. Если это тактика запутать меня в отместку за тонны макияжа и толстовку «Стилерз», она работает.

– У тебя что, кризис среднего возраста? – Ему, вообще-то, еще рановато, но, с другой стороны, он читает все скучные части газеты, а в карманах носит мягкие ириски и часто, очень часто упоминает свой план пенсионного страхования.

– Может быть, – дергает он уголком рта.

Мы проезжаем поворот на нашу улицу и едем дальше. Во мне поселяется безумная надежда, что мимо проедет Дебора и нечаянно увидит, во что одет ее сын. Хотя сейчас она бы его и не узнала. Решила бы, что я завела роман на стороне, что, должна признать, это больше всего и напоминает. Человек за рулем просто не может быть Николасом. Его тело украла ведьма, родившаяся тысячу лет назад.

Его безмятежность сильно контрастирует с клубящимися во мне мрачными предчувствиями. Я совсем не знаю эту машину. В «Мазерати» все было знакомо, где что лежит – салфетки, солнечные очки, обезболивающее. По какой-то причине взгляд застрял на бутылке со сладким чаем в держателе для чашек, ближайшем к приборной панели, а не к центральной консоли. То есть дальше от него. Крошечная деталь, но я заинтригована. Почему? Да и вообще, он не пьет холодный чай. Только горячий.

– Чье это? – спрашиваю я, постучав по крышке.

– Мое.

У меня отвисает челюсть. Он это замечает и не может удержаться от улыбки, хоть и пытается, прикусив нижнюю губу.

На полу лежит зонтик, его я тоже прежде не видела. Открываю бардачок и вижу упаковку «Тик-така», старые диски и пластиковую вилку из кафешки «У Джеки», еще в обертке. «У Джеки» – крошечная гамбургерная, заказать из машины там ничего нельзя, так что покупателям приходится заходить внутрь и заказывать еду навынос. Единственное стоящее блюдо в меню – картошка фри, но это настоящая легенда. Без сомнения, лучшая, что я пробовала. Раньше мы заезжали туда за ужином, а потом ехали смотреть фильмы. Уже почти год я не была «У Джеки», с тех пор как мы с Николасом перестали быть идеальной парочкой. Какое святотатство, что он все еще может наслаждаться нашей любимой едой со свиданий без меня.

В подставке под чашку, не занятой аномальным чаем, торчит свернутый конверт, ошибочно адресованный нам обоим: Николасу и Наоми Роуз. Мне хочется выбросить его в окно. Обычный пиджак Николаса валяется на заднем сиденье небрежной кучкой цвета слоновой кости, неотличимой от кожи. Вдруг ведьма вытряхнула его из кожи и натянула ее на себя, как костюм?

Он только купил эту машину, а уже прожил в ней целую жизнь, частью которой я не являюсь. И мне это не нравится.

Подавляю настойчивое желание спросить, куда мы едем. Дома за окном перестали проплывать плотными группками, сократившись до одного-двух через каждые полкилометра. Коричневые поля простираются все выше и выглядят все пустыннее. Небо тянется и тянется белым бесконечным туманом, слишком яркое – а ведь уже вечер. Дорога кренится вправо, и над нами смыкаются стены исполинских кленов, пылающих алыми листьями. Проезжаем по мосту в рытвинах, и у меня безудержно стучат зубы.

Так вот оно что. Он хочет сбросить нас обоих с моста. Приходит на ум затруднительное положение Волдеморта и Гарри Поттера: «Ни один не может спокойно жить, пока жив другой».

Николас притормаживает и самую капельку наклоняется вперед, внимательно глядя на дорогу. Деревья растут так густо, что съезд я вижу, только когда мы уже поворачиваем. Гравий хрустит под колесами машины Николаса из параллельного мира, и вот мы уже пробираемся по извилистой дорожке к дому на холме.

Вокруг целый лес голубых елей и белых восточных сосен. Готова спорить, в снегу здесь настоящая рождественская страна чудес. Двор перед домом сто лет не расчищали, кленовые листья слой за слоем укрыли землю, чуть ли не сравнявшись высотой с грудой аккуратно уложенных дров. Чуть дальше есть и древняя машина, прикрытая брезентом, шинами уже наполовину утонувшая в земле.

– Через пару дней ее не будет, – сообщает Николас, заметив мой взгляд, когда мы оба выходим. – Ему нужно найти кого-нибудь, кто помог бы ее вытащить.

– Кому?

Вряд ли он слышит мой голос за хрустом сухих листьев. Где-то они слежались плотненько, в других местах кажутся воздушными, так что приходится внимательно следить, куда наступать, а то еще лодыжку сломаю. Чтобы удержать равновесие, хватаюсь за невысокую елочку. Совсем коротышечка, истощенная и скрюченная.

– О-о-о, – вздыхаю я. – Бедненькая.

Он снисходительно хмыкает, и мне хочется его ущипнуть. Вот опять, принижает все, что бы я ни сказала, даже если я права.

– Пока мы не зашли внутрь, – произносит он, останавливая меня за рукав. – Скажи, как тебе?

– Что? – непонимающе моргаю я.

Он обводит рукой дом, и я следую за жестом взглядом. Это… дом. Вероятно, старый. Темно-коричневые горизонтальные полоски дерева, весенне-зеленые ставни, одна свисает криво. Глубокое крыльцо с шатающимися, будто пьяными ступеньками, золотистый отблеск от дверного колокольчика. Дымоход – столб из круглых неровных камней, окна – жизнерадостные квадратики оранжевого цвета, точно лампа Тиффани. Волна листьев приливом поднимается по облицовке восточной стены, аж до широкого окна из витражного стекла, должно быть, гостиной.

– Ничего, наверное. Чей он?

– Наш.

«Наш», – отдается эхом. Что за белиберда? Бесспорная ложь.

Я щелкаю пальцами и замораживаю время. Поворачиваюсь, чтобы посмотреть ему прямо в лицо. Занявшее тело Николаса существо смотрит на меня с одновременно довольным и торжественным видом, и у меня такое чувство, что оно хорошо, даже слишком хорошо видит, что я только начинаю просыпаться от своего долгого сна. На нем опять очки, глаза поблескивают за темно-серой оправой, из-под шапки выбиваются кудри, на вид такие мягкие, что я едва успеваю одернуть себя и не протянуть руку – было бы слишком дерзко. Он мой жених, но на самом деле нет. Я не знаю, что мы. Кто мы.

Запускаю привычный ход времени, и он улыбается.

– Добро пожаловать домой.