Текст книги "Вишневые воры"

Каждую субботу мы ездили в санаторий к Белинде, и Зили эти поездки терпеть не могла.

– Тебе известно, что делают по субботам нормальные девушки? – спросила она, явно на взводе. – Они ездят по магазинам, делают маникюр, записываются в парикмахерскую; они ходят на вечеринки и встречаются с мальчиками. Но нет, мы должны навещать мать в сумасшедшем доме.

Я вручила ей обернутый в коричневую бумагу букет цветов, которые собрала в саду Белинды.

– Это не сумасшедший дом, и посещения там только по субботам, – сказала я, сворачивая на основную дорогу.

– Но с какой стати мы вообще должны ее навещать?

Поездка в Андовер-бай-си занимала около часа, но Зили в тот день так громко и неустанно жаловалась, что дорога казалась бесконечной. Когда я свернула на шоссе, Зили замолчала, это тоже было вполне в ее духе – вообще перестать со мной разговаривать. Она смотрела прямо перед собой, а по ее лицу пробегали тени. Я старалась проявлять терпение. Наши предыдущие выходные прошли ужасно, и в этом была моя вина.

В прошлое воскресенье я позвала нескольких ее друзей на пикник в честь окончания ими средней школы. Мне казалось, что я делаю доброе дело, но после пикника Зили переменилась, и я не очень понимала, как теперь быть.

Пикник проходил на лужайке в Беллфлауэр-виллидж, в центре города, неподалеку от белой беседки и пушки в честь Войны за независимость. Я не любила появляться в городе, но мне хотелось, чтобы друзьям Зили – Флоренс Хелланд и двум сестрам Кэтлин и Патрисии, чьей фамилии я уже не помню, – было удобно. Когда мы раскладывали пледы, я заметила, что на нас поглядывают прохожие, но предпочла игнорировать их взгляды.

Миссис О’Коннор приготовила для нас корзинку: термосы, полные лимонада, тарелка бутербродов, целая миска клубники и сладости. Какое-то время я сидела на пледе и даже чувствовала некое подобие счастья – солнце ласкало мое лицо, а через дорогу, у церкви, стояла моя машина, которая однажды увезет меня отсюда. В отрыве от настоящего момента я всегда чувствовала себя счастливее.

Перемена произошла после того, как я предложила всем клубнику и печенье – звездочки с корицей, которые так любила делать миссис О’Коннор. Все девочки взяли угощение, кроме Флоренс, которая сняла свои тонкие белые перчатки, и на ее левой руке блеснуло огромное обручальное кольцо с бриллиантом и сапфиром. При виде кольца девочки радостно завизжали и бросились к Флоренс, а та по-королевски вытянула вперед руку, словно ожидала реверансов.

Среди подруг Зили Флоренс была первой обручившейся – она приняла предложение сразу после выпуска, едва на ее свидетельстве об образовании высохли чернила. Я помню, что после школы мои одноклассницы так же стремительно повыходили замуж – сверкание бриллиантов пронеслось по их пальцам, как лесной пожар, охвативший выпуск 1955 года. Теперь то же самое происходило с выпуском 1957-го.

Разговор быстро переключился на свадебные платья, медовый месяц, предстоящий переезд Флоренс в Нью-Йорк, где жила семья жениха, белье и посуду, которые Флоренс начнет присматривать для своей квартиры на Пятой авеню, подаренной родителями жениха им на свадьбу. Я перестала слушать где-то в тот момент, когда они начали говорить о будущем ребенке и его обучении, о том, что однажды этот ребенок точно так же окончит школу, а потом у него или нее будет свадьба, родятся дети, и он или она доживет до пожилого возраста, и случится это уже в двадцать первом веке – в непостижимо далеком будущем.

Вместо того чтобы слушать, я наблюдала за Зили. Она смотрела на кольцо Флоренс, пока та пила свой лимонад, тянулась за печеньем, брала клубнику, половину которой откусила, оставив на кончиках пальцев следы своей розовой помады. Сперва сапфир казался совсем маленьким – синей каплей Карибского моря, приобретенной женихом Флоренс у Тиффани. Но пока Флоренс водила рукой, пока она поправляла свои светлые волосы или тянулась за следующей клубникой, сверкавший на солнце сапфир становился все больше и больше, и через какое-то время маленькая синяя капля превратилась в океан.

Зили тонула в нем. Разговоры о свадьбах и детях, будто крошечные иголочки, вонзались в ее сердце. Ее подруги могли бы проявить деликатность, но они были беспечны и думали только о себе, к тому же Зили выглядела счастливой – она сидела на пледе, поджав ноги, и ее губы расплывались в улыбке, а щеки по форме и цвету становились похожи на маленькие румяные сливы. Они не замечали, что в это время в правой руке она сжала надкушенную клубнику, и ее сок стекал сквозь пальцы прямо на кремовое платье Зили и расцветал красным пламенем у нее на бедре, словно туда только что попала пуля или стрела.

Мы с Зили получили бы приглашение на свадьбу, но никуда бы не пошли – мы обе избегали подобных мероприятий. Но я представила, как мы с ней вдвоем едем в Нью-Йорк, покупаем в Блумингдейле подарок для Флоренс, а потом, прежде чем вернуться домой с купленными каминными часами или серебряным блюдом, заходим поесть в какую-нибудь прокуренную закусочную у Центрального вокзала.

Я смотрела на лицо Зили, пока она смотрела на Флоренс, и во мне разгоралась злость, которая в какой-то момент достигла своего пика. Я встала и объявила, что пикник окончен.

– Пора закругляться, – сказала я, отряхивая крошки печенья с платья. Девочки озадаченно посмотрели на меня снизу вверх, но Зили, казалось, была мне благодарна. Я потянула за кончик пледа, на котором сидела Флоренс, и она переползла на траву, запачкав платье. Раздраженная перспективой предстоящей поездки в Блумингдейл, я подумала, что она это заслужила.

Я отряхнула остальные пледы и засунула их в корзину вместе с пустыми стаканами, тарелками и термосами. Моя злость продолжала копиться внутри, но я старалась этого не показывать. Зили стояла, окруженная подружками, и красное пятно на ее платье теперь было видно всем; я взяла у нее клубнику и выкинула ее в траву.

– Ох, мне очень жаль, – сказала Флоренс, посмотрев на пятно, на удрученное лицо Зили и поняв наконец неуместность недавних разговоров. Флоренс прикрыла свой сапфир рукой, словно Ева, прикрывавшая наготу. – Я не хотела… я не подумала, что…

– Ты не виновата, – сказала я, чтобы избавить Флоренс от ее испуганных извинений.

Мы разошлись: девочки с облегчением с нами попрощались. Я дотащила корзинку до машины; Зили плелась сзади. Поднимая корзинку на заднее сиденье, я поняла, что мы никогда не сможем по-настоящему вырваться из всего этого. И даже если мы с ней отправимся на другой конец земли, есть вещи, от которых нам никогда не убежать.

С того кошмарного пикника прошла почти неделя, а Зили все равно выглядела так, будто из нее выкачали весь воздух. Тень сапфира все еще висела над ней.

– Хочешь, поедем в июле в Бостон, вдвоем, – сказала я. – Прогулочные лодки-лебеди, стеклянные цветы… Тебе понравится. – Я старалась приободрить ее, но она лишь кивнула. Я знаю, о чем она думала: «Да, в Бостоне мы неплохо проведем время. Но что потом?»

Вычурный дорожный знак известил нас, что мы приехали в санаторий Святого Обера, но от поворота до места назначения еще нужно было проехать больше трех километров по петляющей дороге. Когда-то это был особняк богатой семьи «позолоченного века», впоследствии преобразованный в санаторий для богатых женщин Новой Англии – безумных или просто несчастных. После одного из поворотов внезапно открывался вид на главный дом, построенный на эффектном утесе над Атлантическим океаном; под полуденным солнцем его башенки и шпили придавали ему сходство со старинным замком.

Приближаясь к кругу подъездной аллеи, я внутренне напряглась, не зная, какое воплощение Белинды предстанет перед нами сегодня. Я надеялась на лучшее – на встречу с Белиндой, беседующей о цветах и садоводстве, словно мы сидим в гостиной у нас дома, и боялась Белинды, одержимой духами, живущей в воспоминаниях, потерянной в давно минувшем. Но еще больше я страшилась печальной Белинды – той, которая в прошлый раз перед нашим отъездом взмолилась: «Заберите меня с собой, лепесточки!» В тот день я возвращалась к машине вся в слезах.

Но сегодня Белинда не была ни одной, ни другой, ни третьей. Она витала в облаке лекарств, веки ее медленно поднимались и опускались.

– Здравствуй, мама, – сказала я. Зили промолчала.

Она сидела за столиком на веранде, как и всегда в день посещений, если погода стояла хорошая. Здесь были круглые столы со стеклянным верхом и плетеные стулья, и могло показаться, что мы находимся в какой-нибудь шикарной гостинице, заполненной туристами и отдыхающими, если бы вокруг не было столько «женщин не в себе» – женщин, изолированных от общества и оставленных здесь, вырванных из жизни, словно непокорные седые волосы, которые своим видом портят безупречную каштановую гриву.

Пациенты, которым разрешалось сидеть на веранде, зарекомендовали себя хорошим поведением; более буйные женщины были заперты наверху, лишенные свежего воздуха и доступа к опасным предметам – им не приносили столовые приборы и горячий чай. Если на веранде иногда и раздавались крики или даже вспышки эмоций, их причиной в основном была печаль этих женщин, а не сумасшествие. Печаль поддается контролю.

Белинда не встала, чтобы поприветствовать нас. Ее веки были опущены, подбородок покоился на груди. Мы сели рядом, не трогая ее. Наш столик на троих стоял в дальнем конце веранды, в углу, вдали от посторонних глаз.

Одна из медсестер поставила в центр стола стеклянную вазу, наполовину заполненную водой, – я всегда приносила маме цветы. Развернув бумагу, я достала букет из лаванды и ромашек и поставила его в вазу, вот только моим попыткам сделать красивую композицию цветы активно сопротивлялись.

– Тяжелая выдалась ночь, мама? – спросила я, когда возиться с цветами дольше уже стало невозможно. – Тебе снились плохие сны? – Я знала, что призраки Белинды не последовали за ней из дома, но ее по-прежнему мучили кошмары.

Белинда молчала, глядя на свои туфли из черной кожи с серебряными пряжками – такие в свое время носили пилигримы. Она была в привычном белом платье, на котором на правой стороне красовалась ее любимая золотая брошь с сердоликом, выполненная в виде чертополоха. Пуговицы на платье были застегнуты неправильно – на самом верху торчала лишняя пуговица.

– Наверное, прошлой ночью сюда заявился какой-нибудь чэпеловский призрак, – усмехнувшись, сказала Зили. Она читала журнал «Фотоплей», который взяла со столика в фойе.

– Она ведь тебя слышит, – сказала я, хотя, глядя на нее, я не была в этом так уверена.

Принесли ланч: куриные крокеты с зеленым салатом; на десерт – имбирное печенье с чаем. Перед Белиндой поставили тарелку, но она никак на это не отреагировала.

Опустив голову, погруженная в свой журнал, Зили пронзала вилкой свои крокеты и быстро их поедала. Я подвинула тарелку поближе к Белинде. Зили краем глаза посмотрела на нее – желтый соус, которым были политы крокеты, уже начал застывать.

– Поехали домой, – сказала она, захлопнув журнал и, видимо, поняв, что сегодня можно улизнуть пораньше. – Она даже не знает, что мы здесь.

– Ну подожди, – сказала я. – Мы и десяти минут тут не провели.

Мы навещали Белинду каждые семь дней, поэтому, чтобы у нее хоть что-то осталось в памяти, пробыть с ней нужно было подольше. Отец больше не приезжал – один раз он навестил ее, и она уколола его шляпной булавкой. В остальные дни она не была агрессивной, и медсестры ей доверяли, иначе не оставили бы ей ее любимую брошь. И все же я была рада, что он больше здесь не появляется.

– Вчера закончился последний семестр, – сказала я Белинде, а в это время Зили сверлила меня глазами, как капризный ребенок. – Два года позади, осталось еще два. Учиться мне нравится. – Я отрезала кусочек крокета, притворяясь, что веду обычную беседу с обычной матерью.

– Зили приняли в женский колледж Дарлоу, – продолжила я. – Она начнет учиться в сентябре.

– Ничего я не начну, – сказала Зили, которая уже обмакивала в чай имбирное печенье.

– В каком смысле? – тихо спросила я, отступая от показного разговора, предназначавшегося для Белинды.

– Я им так и не отправила чек. Ни в какой колледж я не поеду.

– Ну, может, и правильно, – сказала я. Я надеялась, что она поступит в музыкальный колледж в Нью-Хейвене – и даже когда-то пыталась на этом настаивать. Она была хорошей пианисткой и наверняка прошла бы конкурс. – В Дарлоу учат только готовке и манерам поведения в обществе, и…

– И зачем старой деве, которой я стану, знать все эти вещи, правильно?

– Я не это хотела сказать.

Зили встала и бросила салфетку на стол.

– Пойду прогуляюсь по утесу, – объявила она.

– Зили! – окликнула я ее, но она обиженно удалилась.

Как только она ушла, Белинда подняла голову. Она сидела спиной к океану, и ее белые волосы развевались на ветру – вперед и назад, вверх и вниз, словно щупальца медузы в море.

– Вчера мы смотрели кино, – сказала она, как будто специально ждала, когда уйдет Зили. Она часто говорила со мной так, будто доверяла мне свои тайны, будто только я могла понять, что ее беспокоит, – эта привычка осталась у нее еще с моего детства. За последние годы, когда рядом не было Зили, она рассказала мне много историй из своей жизни, заполняя для меня лакуны в своем прошлом, – теперь я была достаточно взрослой, чтобы все это понять. Хотя какие-то рассказы – например, о том, как она пыталась повеситься, когда была беременна Эстер, – я предпочла бы никогда не слышать.

– Тебе понравилось? Какой фильм?

– Не помню названия. Что-то про войну.

– Понятно.

Медсестра убрала тарелки, из которых ела Зили, и вытерла крошки со стола.

– Потом мне снились кошмары. Поля сражений, оружие, кровь… ты знаешь, как я не люблю все это.

– Да, но война давно закончилась, мама. Мы больше не воюем.

В своих мыслях Белинда часто возвращалась к событиям прошлого, в которых винтовка Чэпела сыграла не последнюю роль: Гражданская война, экспансия на Запад, Первая и Вторая мировые войны. После Хиросимы и Нагасаки чэпеловское оружие стало казаться примитивным, хотя от него все равно погибло больше людей, чем от обеих бомб.

Я налила нам воду из кувшина, оставленного медсестрой.

– Во время войны Чэпелы не продавали оружие врагам, – сказал я, сомневаясь, стоит ли мне вообще защищать папино семейное дело перед мамой. Но вдруг это поможет ее успокоить. – Нашими винтовками пользовались американцы, британцы и французы. Но не немцы. – Нашими винтовками. Впрочем, это действительно было так. Благодаря им мы были одеты, обуты и сыты; из этих денег оплачивался мамин санаторий, да и вообще все, что у нас было.

– Всю ночь я чувствовала запах крови.

– Перестань, прошу тебя. Давай поговорим о чем-нибудь еще, – сказала я. – Ты что-нибудь рисовала? – Менять тему разговора, уводя его от винтовок и призраков, у меня получалось все лучше. – Мама? – сказала я, сделав глоток воды. Но она снова опустила подбородок на грудь и вскоре уснула.

Отодвинув тарелку с недоеденными крокетами, я какое-то время смотрела на Белинду. Пора было идти, но я никак не могла собраться с духом, чтобы вернуться к Зили.

– Я беспокоюсь о Зили, – сказала я. Белинда меня не слышала, или, по крайней мере, так мне казалось, но я должна была сказать это вслух, хоть кому-то.

4

Когда на ужин к нам приходили гости, обычно это были коллеги отца – «оружейники», как мы их называли, все эти седобородые джентльмены в немодных костюмах, иногда с женами и незамужними дочерьми. Но и они приходили к нам нечасто. «Свадебный торт» редко принимал гостей, да и мы сами редко куда-либо выезжали. И дело было не в отсутствии приглашений – наша семья была печально известна и вызывала любопытство, поэтому нас часто приглашали на званые вечера, благотворительные мероприятия и пикники. (Венчаются с милым, и сразу в могилу.) К негодованию Зили, отец требовал, чтобы мы отклоняли почти все эти приглашения. Выезжать из дома было рискованно, ведь вокруг было столько молодых мужчин, и отец стремился защитить свою семью – ту малую часть, что от нее осталась. К тому же он знал, что о нас все судачат, и не хотел потакать людям в их любопытстве.

Когда же гости все-таки приходили, я сразу замечала, какой эффект на них производил наш дом: никто из гостей, вне зависимости от возраста, не мог сопротивляться жуткой притягательности дома с привидениями. Я видела, как они оглядывали дом, прежде чем войти, а потом с широко открытыми глазами рассматривали холл и нижние гостиные, уже прокручивая в голове свои будущие рассказы друзьям: «Представляете, в этом холодном, похожем на пещеру доме они живут втроем. Точно вам говорю, я бы поднял ставки после того, как умерла первая сестра, и уж точно после того, как умерла вторая».

Сэмюэлу Кольту было не более тридцати лет, и он в отличие от остальных вовсе не казался напуганным всей этой историей. Это было первое, что я отметила, когда он припарковал свой спортивный автомобиль – красный «Астон Мартин» – рядом с благопристойно черным седаном моего отца. Он спокойно вышел из машины и, когда на него упала тень дома, не стал озираться или разглядывать фасад. Вместе с моим отцом он уверенным шагом вошел в дом.

Отец представил его нам, и мистер Кольт взял мою руку в свою, а потом пожал руку Зили.

– Знаменитые сестры Чэпел! – сказал он, и мы с Зили обменялись недоуменными взглядами. Его реплика мне показалась странной и даже неуместной, но тут он улыбнулся и добавил: – О вашей красоте и очаровании ходят легенды. – И игриво склонил голову.

Я немного успокоилась, решив проявить великодушие; наверняка он сказал бы то же самое любой паре молодых женщин. Он не задумывался о том, как его слова могли быть восприняты в этом доме.

Отец повел всех в основную гостиную, где нас ждал аперитив перед ужином. Зили явно рассчитывала на скучный вечер: на ней было свободное серое платье квадратной формы с неприглядными бусинками на воротнике. Такое платье – больше похожее на наволочку – Зили никогда бы не надела, если бы пыталась произвести впечатление. Теперь, когда она увидела, что наш гость молод и хорош собой, она наверняка ругала себя за свой выбор. Ее руки теребили платье, словно под ним скрывалось еще одно – гораздо красивее.

В кабинете отца зазвонил телефон, что освободило его от необходимости вести светскую беседу, и гость на какое-то время остался на попечении нас с Зили. Предложив ему херес, мы направились было к дивану, но мистер Кольт, казалось, был не в состоянии усидеть на месте. Сопровождаемый Зили, он ходил по гостиной, рассматривал убранство и задавал вопросы. За последние годы гостиная немного изменилось – мебель осталась та же, но после отъезда Белинды на стенах появилось больше винтовок. Афишу фильма тоже повесили здесь недавно – она выглядела безвкусно, но мне было настолько все равно, что я не стала ничего с этим делать.

– Чэпел-хаус совершенно очарователен, именно таким я его себе и представлял, – сказал мистер Кольт, оглядываясь вокруг. На слове «очарователен» я чуть не подавилась хересом, но ничего не сказала. Он был нашим гостем, словоохотливым гостем с аккуратно подстриженной рыжеватой бородой и копной спадавших на лоб рыжеватых волос. Стройный, среднего роста, плотного и компактного телосложения, ничего лишнего – прогуливаясь по улице в летний денек, он отбрасывал бы прекрасную тень с мягкими линиями и четкими углами. На нем был серый костюм и шелковый светло-желтый галстук, наверняка купленный в Нью-Йорке. Это был элегантный мужчина, но красивым я его не находила.

– Никто не называет наш дом «Чэпел-хаус», – сказала Зили, – иначе его можно спутать с «Чэпел файрармз», нашим заводом в другой части города. – Она хихикнула, а мистер Кольт засмеялся – не фыркнул из вежливости, а искренне гоготнул; казалось, что его обуревало неудержимое веселье.

Я решила присоединиться к разговору.

– «Чэпел файрармз» производит оружие и боеприпасы, – сказала я, и мистер Кольт с интересом повернулся ко мне. – А этот дом, в его лучшие дни, в основном производил дочерей. – Я тоже пыталась быть веселой, но Зили нахмурилась; кажется, шутка вышла не очень.

Но мистер Кольт, все еще сиявший от счастья, снова повернулся к Зили.

– В мире так мало женских имен, начинающихся с «З»! У вас прекрасное, неожиданное имя!

– Ее зовут Хейзел, – сказала я, прежде чем Зили смогла ответить сама. – Не такая уж редкость. – Понимая, что звучу как зануда, я прочистила горло, подошла к дивану и села.

Мистер Кольт подошел к окну, продолжая беседовать с Зили. Оживленно и весело он рассказывал ей о том, как провел день с нашим отцом. Мистер Кольт, наследник семейного дела, тоже «торговал смертью», как и Чэпелы. Это нас объединяло – он был одним из нас, одним из «оружейников», хотя я была уверена, что его жизнь сильно отличалась от нашей. Я могла представить себе, как он сидит на совещаниях в просторных залах или путешествует в разные страны по делам, а в свободное время наносит визиты в роскошные особняки, куда слетаются дебютантки – девушки из высшего общества Манхэттена. По сравнению с ними мы с Зили, должно быть, смотрелись довольно жалко.

– Мистер Кольт…

– Зили, прошу вас, зовите меня Сэмюэл. На самом деле я Сэмюэл Третий, но это как-то слишком по-королевски.

Зили, как я и предполагала, что-то пошутила про Короля Сэмюэла, и, хотя сидела к ним спиной, я была уверена, что она сделала реверанс. Зили любила пофлиртовать, и это была еще одна причина, по которой отец строго контролировал наш светский календарь. Зили лишилась единственного, в чем была действительно хороша.

– А лучше вообще зовите меня Сэм, – сказал он, урезав свое имя еще больше. Так от него вообще ничего не останется.

Он нашел что-то в платье Зили, чему смог сделать комплимент. Даже в унылой серой наволочке Зили была соблазнительным цветком. Я же больше походила на стебель – не обладая формами, как Зили, и не будучи стройной, как когда-то Калла, я оставалась где-то посередине; мое растение было твердым и не ломалось пополам – наверное, я была бамбуком.

– А вы, Айрис? Чем вы занимаетесь?

Я вздрогнула, когда Сэм вдруг обратился ко мне.

– Чем я занимаюсь? – Я сделала глоток хереса.

– Как проводит свои дни Айрис? – спросил он, садясь рядом со мной.

– О, я помогаю вести хозяйство и учусь в педагогическом колледже Грейс-стрит. Больше ничем не занимаюсь.

А как, по его мнению, я проводила свои дни? Практикуя нейрохирургию? Доступные мне возможности можно было пересчитать на пальцах одной руки.

– А вы чем занимаетесь, Зили? – спросил он.

– Я недавно окончила школу, – сказала она, а потом на секунду замолчала и как будто нахмурилась, но тут же радостно продолжила: – И я обожаю играть на пианино.

– Это прекрасно! – сказал он. – Доведется ли мне услышать вашу игру после ужина?

Я надеялась, что нет. Мне очень не хотелось, чтобы из-за привлекательности Зили этот вечер длился бесконечно. Я мечтала о горячем чае и своей постели. Но Зили не успела ответить – Сэм уже вскочил с дивана.

– Вы только посмотрите! – сказал он, заметив афишу фильма «Чэпел-70: винтовка, покорившая Запад», висевшую в рамке за приоткрытой дверью. Этот постер, на котором был запечатлен Джимми Стюарт в ковбойской шляпе и с винтовкой Чэпела в руках, вызывал у меня отвращение, но Сэму я об этом говорить не собиралась. Наша семья всегда гордилась этим фильмом, и я старалась не нарушать заведенных порядков. Насколько мне было известно, Голливуд никогда не посвящал фильмы оружию компании «Кольт меньюфекчеринг», и мне доставляла удовольствие мысль о том, что Сэм, возможно, завидует. Он не очень мне нравился, и я не могла понять почему.

– Вы смотрели «Чэпел-70»? – спросила я, глядя на Зили поверх своего бокала.

– Нет, можете себе представить? Я был в Европе, когда он вышел.

– Мы тоже бывали в Европе, – сказала Зили и тут же пустилась в долгий рассказ о наших путешествиях. Вскоре я перестала слушать.

Время от времени Зили кокетничала с мужчинами, но дальше ей заходить не позволялось. В явном виде никто и никогда не запрещал нам общаться с противоположным полом; никто не усаживал нас на диван и не говорил, что, мол, учитывая случившееся с Эстер, Розалиндой и Каллой, какие бы то ни было свидания и последующий брак для вас полностью исключаются. Отец вообще предпочитал не упоминать наших сестер и ни разу не высказался об их смерти так, чтобы это противоречило абсурдному диагнозу доктора Грина. Я знала, что для него смерть дочерей была связана с чем-то сугубо женским, а значит, постыдным. Обсуждение этого было бы сродни обсуждению секса, или менструации, или других вещей, о которых он не говорил на людях или даже в частных беседах, по крайней мере в те дни. В итоге смерть наших сестер стала в нашем доме запретной темой.

И если отец в явном виде никогда не беседовал с нами об этом, то его действия говорили сами за себя. Нам не разрешалось ходить на танцы, совместно организованные соседней школой для мальчиков и нашей школой для девочек, равно как и на другие мероприятия с участием мальчиков, на которые нас не сопровождал отец. После школы мы сразу направлялись домой, где проводили почти все свободное время. Местные молодые люди были наслышаны о сестрах Чэпел и в любом случае старались нас избегать; их отношение к нам можно было обобщить одной фразой, в отчаянии сказанной Родериком на похоронах Розалинды: вы девочки-ведьмы!

Отправляясь на летние каникулы, мы встречали множество молодых людей, которые никогда о нас не слышали – оказывается, мир большой. Отец всегда был рядом и быстро избавлялся от всякого, кто пытался пригласить нас потанцевать или прогуляться при луне – будь то на палубе круизного лайнера в Европу или на курортах в Швейцарии или Италии. «Им это неинтересно, спасибо», – говорил он, махнув рукой.

Несмотря на бдительность отца, Зили однажды умудрилась закрутить тайный роман. Его звали Йорген Гюндерсон – летом 1954 года, когда Зили было пятнадцать лет, он приехал из Норвегии погостить у Флоренс Хелланд, своей кузины, и ее семьи. У Флоренс были только сестры, поэтому отец спокойно отпускал нас к ним домой, и поэтому же Йоргену удалось выскользнуть из его сетей. Йорген выглядел совсем не так, как я представляла себе норвежских мальчиков – холодными блондинами. Его мать была из Южной Америки (кажется, Аргентины), и его взъерошенные черные волосы сильно контрастировали с бледной кожей; он был в том возрасте, когда руки и ноги неуклюже болтаются будто бы отдельно от тела, как у марионетки.

Я видела его лишь однажды, когда ярким солнечным утром он появился у окна нашей спальни. Мы еще лежали в кроватях, когда я услышала легкое постукивание. «Айрис, подожди», – сказала Зили, но я уже открывала шторы – там, на улице, стоял Йорген с букетом роз. Он что-то говорил, его губы двигались, но мы ничего не могли разобрать. В тот момент я вообще не знала о его существовании – Зили общалась с ним втайне от всех, поэтому при виде его я в ужасе закричала, решив, что у меня продолжается ночной кошмар.

На мой крик примчалась Доуви, а потом и отец, а Зили все пыталась что-то объяснить. Йорген испугался и убежал, оставив на газоне разбросанные розы. Вскоре все открылось – Зили, рыдая, поведала нам о своей любовной истории, которая включала всего лишь пару молочных коктейлей в кафе-мороженом на Мейн-стрит, касание рук под столом и пачку любовных писем, которые Зили спрятала под матрасом, а отец тут же конфисковал и сжег в духовке.

Зили запретили видеться с Йоргеном, и он уехал в Норвегию, так и не попрощавшись. Конечно, она плакала, но, когда острая боль прошла, Зили радовалась уже хотя бы тому, что в ее жизни случились романтические отношения, а ведь она была уверена, что этого не будет никогда.

С тех пор она ни с кем не встречалась – по крайней мере, насколько я знала, – но, когда на нашей орбите появлялись мужчины, она была склонна уделять им повышенное внимание. Сегодня под ее опеку попал Сэм.

Я же во многом была рада наложенным на нас социальным ограничениям: благодаря строгим правилам отца мне не приходилось разбираться в своих чувствах по отношению к мужчинам. Я точно знала, что мужчины меня не интересуют, и подозревала, что не только из-за сестер, хотя случившееся с ними особого интереса не добавляло. Человек с аллергией на молочные продукты избегает походов в кафе-мороженое – вот так и я избегала думать на тему мужчин. То, что для Зили было трагедией всей ее жизни, мне было гораздо легче принять. Я понимала, что мне очень повезло по сравнению с ней, хотя Дафни это в свое время не спасло.

Зили все болтала и болтала о Европе (сейчас она описывала наш альпийский поход: «скука смертная»), и впереди было еще много стран. Когда она дошла до Франции, она принялась рассказывать Сэму о Лувре и начала было объяснять, что это такое, но Сэм ее перебил.

– Я был в Лувре, милая, – усмехнулся он и с некоторой жалостью посмотрел на нее.

Зили не смогла скрыть смущения.

– Ну конечно, вы там были, – сказала она. – Как глупо с моей стороны.

– О, пожалуйста, не расстраивайтесь, – сказал он, сгладив возникшую неловкость. – Мне с вами очень весело!

И они продолжили свой флирт; я же мысленно застонала. Мне хотелось, чтобы поскорее закончился ужин, чтобы я пошла уже к себе, а больше всего мне хотелось услышать, как Сэм Кольт заводит свою машину и уезжает прочь. А до тех пор мне нужно было потерпеть.

В столовой горели свечи. Мужчины сидели в разных концах стола, а мы с Зили – по бокам, как два канделябра. Во время подобных ужинов от нас обычно требовалось не так много, и я наслаждалась запахом стейка и грибов, доносившимся с кухни. С хорошей и вкусной пищей время проходило быстрее.

Когда мы доедали консоме, до наших с Зили ушей донеслась интересная информация. Сэм сказал, что собирается остаться на лето у сестры, которая живет в Гринвиче с мужем и детьми. Я опустила ложку и посмотрела на Зили – ей явно казалось, что при свете свечей радость на ее лице вовсе не заметна.

– А зачем? У вас же наверняка много дел на работе? – сказала я тоном, настолько лишенным сочувствия, что с таким же успехом я могла бы предложить лично отвезти его в Хартфорд.

– У сестры трое мальчиков, а ее муж уезжает по делам почти на все лето. Я подумал, что мальчишкам нужен мужчина в доме.

– Прекрасная идея, – сказал отец. – Так у нас будет больше времени все обсудить.

– Что обсудить? – спросила Зили.

– Деловые вопросы, – ответил отец, поскольку сказать «цыц!» было бы не очень вежливо.

Вошла Доуви с основным блюдом, поставив перед нами по тарелке.

– Если хотите знать, – заговорщически сказал Сэм, – мы с вашим отцом обсуждаем возможность объединения двух наших компаний.