Текст книги "Вишневые воры"

Я оглянулась на отель и увидела Зили – она вышла на улицу и щурилась, глядя на небо. Потом она прошла по террасе, разыскивая меня.

– Айрис! – позвала она. – Ты где?

– Я здесь, – сказала я недостаточно громко для того, чтобы она услышала, зная, что она все равно меня найдет. Потом она увидела меня на берегу, подошла, встала рядом и взяла меня за руку.

И их осталось двое.

Так мы стояли вместе на краю моря – АйрисиЗили – а перед нами, казалось, расстилался весь мир. Я поклялась, что с нами никогда не случится то, что случилось с сестрами.

Нам предстоит узнать смысл этого «Беги!», и мы будем бежать вместе.

Голубой дневник
Третий том

Трупный цветок
1957

1

Был последний день семестра, и лето лежало передо мной, как ленивый кот на залитом солнцем пледе. Девочки из моего художественного класса пригласили меня на ланч в честь начала летних каникул, и я пошла с ними, с этими Джоаннами и Полли, в кафе через дорогу. Они позвали меня лишь потому, что я сидела рядом и слышала, как они строят планы, но мне было все равно. Я была очень голодна.

В переполненной закусочной они отыскали столик с видом на оживленную главную улицу. Я заняла место у окна. Мои спутницы заказали легкие закуски: салаты от шефа, томатный суп с устричными крекерами. Я заказала сэндвич с пастрами на ржаном хлебе с двойной горчицей.

– Половинку? – спросил официант, уже записывая это в блокнот.

– Целый! – ответила я, и он удивленно приподнял одну из своих кустистых бровей. Эта бровь меня раздражала.

– А еще я буду суп с клецками из мацы. – Мне вдруг захотелось его шокировать – на самом деле супа я не хотела. Мне было всего двадцать лет, но я уже давно поняла, как мало нужно женщине, чтобы шокировать мужчину.

– В чашке?

– В миске. – Я протянула ему меню. – И крем-соду.

Он взял меню и, уходя, снова поднял бровь.

Пока мы ждали еду, разговор перешел к планам на лето. Летние месяцы у всех были расписаны: кемпинг в горах Адирондак, поездка на автомобиле к родственникам в Висконсине, дом отдыха в Кэтскиллз, Ниагарский водопад. Я слушала их беседу, глядя на кирпичный фасад колледжа через дорогу. Заканчивался мой второй год обучения в Педагогическом колледже Грейс-стрит; я официально добралась до экватора своей учебной программы. Даже теперь, спустя два года, я все еще удивлялась, что отец разрешил мне сюда поступить, согласившись с тем, что профессиональная карьера – скромная, подходящая для женщины профессиональная карьера – хороший выбор для меня. Мы никогда не говорили о том, что замуж я не выйду, но нам и не нужно было произносить это вслух. Мы оба это знали.

– А вот Айрис этим летом будет не очень-то весело, – сказала одна из Джоанн и, когда я повернулась к ней, ласково мне подмигнула – прибившейся к ним девочке, приглашенной на ланч из благотворительных побуждений. Я записалась на интенсивный курс художественного мастерства в своем колледже, а это означало посещение занятий с понедельника по пятницу весь июнь и июль. Так я счастливо заполнила две трети своего лета, и это было лучше, чем оставаться дома с Зили.

– А после курсов, Айрис? – спросила одна из Полли. – Надеюсь, ты запланировала хоть что-то веселое на остаток лета? – сказала она, размешивая сахар в своем айс-ти. Они все считали меня неудачницей. Я держалась особняком и не заводила настоящих друзей. Мне было трудно открываться другим людям, трудно быть одной из них. Слишком много секретов.

– Нет, не запланировала, – сказала я, не собираясь опровергать их представления обо мне. – Ничего не буду делать.

Мы перестали ездить в Кейп-Код каждый июль. Эти поездки прекратились после смерти Эстер, и возобновлять их никто не собирался. После того как Белинду отправили в санаторий, а Розалинда, Калла и Дафни нас оставили, мы в течение нескольких лет проводили лето дома. («Нас оставили» – порой я использовала эвфемизмы для описания смерти моих сестер, из-за чего казалось, что они просто отправились в длительный отпуск… а может, так и было, может, именно так выглядит рай.) Потом отец по какой-то причине решил, что нам с Зили нужно посмотреть мир, и летом 1953 года взял нас с собой в поездку по Европе, а через два года, после слезных просьб Зили, согласился еще на одну. Это были волшебные месяцы, но на этом наши летние приключения закончились, и мы снова перестали куда-либо выезжать. Когда Зили спросила, поедем ли мы в Европу в этом году, отец сказал, что не может оставить дела. Прибыльные для «Чэпел файрармз» послевоенные годы закончились, и компания постепенно скатывалась в застой. Мирное время было благом для большинства американцев, но не для нас.

Официант принес наш заказ. Мой сэндвич был огромным, как и миска супа, которую я отодвинула в сторону.

– Ого, ты явно проголодалась! – сказала одна из Полли, аккуратно дотрагиваясь вилкой до своего салата айсберг. Девочки часто говорили о похудении, о том, что им нужно сохранять форму для будущих кавалеров, женихов или в целом для мужчин, но мне об этом не нужно было заботиться. Я жадно вгрызлась в сэндвич. Пока я пыталась уместить его во рту, все эти Полли смотрели на меня. Наверное, не очень женственно так широко раскрывать рот в общественном месте. Да и вообще где-либо.

Они продолжали болтать о летних каникулах, что позволило мне сосредоточиться на сэндвиче и его божественной начинке из соленого мяса и острой горчицы. Я имела обыкновение погружаться в себя и блокировать происходящее вокруг, и вскоре я слышала лишь звуки собственных челюстей и редкие, приглушенные реплики угрюмого официанта в другом конце зала. Я видела, как шевелятся губы у трех Полли, сидевших напротив меня, но никаких звуков до меня не доносилось. Их затылки были мне больше знакомы, потому что все трое целый год сидели на занятиях передо мной. В качестве выпускной работы я нарисовала их сзади: три птички на ветке дерева, каждая с пушистым хвостом светлых волос. Рисунок я назвала «Птички Полли». Они подумали, что я над ними издеваюсь, но я вовсе не пыталась их обидеть. В некоторой степени я даже им завидовала. Ведь все знали, что значит быть Полли. Но никто не знал, что значит быть Айрис – никто, даже я сама.

Позже тем днем, когда занятия закончились, коридоры наполнились возбужденными голосами. Не желая выделяться, я весело улыбалась, проходя мимо однокурсниц и желая им веселого лета, хотя никакого веселья не ощущала.

Я прошла несколько кварталов к месту парковки своего «Ситроена Ди-Эс». Темно-нефритовый, 1955 года выпуска – отец купил мне его на окончание средней школы. Мы вместе поехали в салон подержанных автомобилей – отец сразу сказал, что новую машину покупать не будет, потому что для девушки моего возраста это слишком. Как только я увидела «Ситроен», я поняла, что хочу именно его, особенно после того, как продавец сказал, что «Ди-Эс» по-французски произносится déesse, что значит богиня. Он показал мне «Форды» и «Шевроле», но меня больше ничего не заинтересовало.

– Хочу эту, – сказала я отцу, проведя рукой по глянцевому зеленому капоту. Отец возразил, что такая машина не для меня, но я была с ним не согласна. Ирида, в честь которой меня назвали, – богиня радуги, мне мама в детстве часто об этом говорила. Я никогда не просила слишком многого. И я заслужила эту машину богини.

Продавец сказал, что «Ситроен» раньше принадлежал йельскому профессору, который был вынужден спешно вернуться домой в Лион, так что это хорошая сделка. Я сказала отцу, что такая машина подойдет мне гораздо больше, чем популярные в ту пору громоздкие американские автомобили; это была машина будущего, и я намеревалась ездить на ней очень долго. В конце концов отец согласился.

Я всегда парковалась в нескольких кварталах от колледжа. Большинство сокурсников приезжали на учебу на автобусе или поезде, и я беспокоилась, что машина слишком много скажет обо мне. Ни один студент, ни один преподаватель ни разу не поинтересовался происхождением моей фамилии, никто ни разу не сказал: «Чэпел? Из династии оружейников?» Возможно, дело было в том, что в колледже в основном учились женщины. Он располагался всего в получасе езды от моего дома, но студенты там были из разных округов – Нью-Йорка, Нью-Джерси и Уэстчестера, и, хотя большинство были белыми, в колледже учились представители самых разных этнических групп. Я оказалась в многонациональном окружении, и мне это нравилось. Я больше не была «выжившей», каковой считалась в Беллфлауэрвиллидж. Когда меня спрашивали, есть ли у меня братья или сестры, я отвечала: «Да, у меня есть сестра». Наверное, именно тогда я и начала придумывать себя заново.

Добравшись до машины, я поняла, что еще всего три часа дня и домой мне ехать слишком рано. Обычно по пути я забирала Зили из школы: отец хотел, чтобы кто-то за ней приглядывал. Он беспокоился, что, если ее оставить одну, ее ждут неприятности, а под «неприятностями» он имел в виду мальчиков. Но Зили выпустилась из школы неделю назад, и мне не нужно было за ней заезжать. Она уже была дома, и я не торопилась к ней присоединяться.

Я решила прокатиться. Мне очень нравилось ездить на машине без особой цели, наслаждаясь свободой. «Ситроен» был единственной материальной вещью, которая что-то значила для меня. Да, у меня были платья, туфли и драгоценности, но, очутись они в мусорном баке, я бы не слишком переживала: это были вещи-однодневки. А машина может увезти меня куда угодно: в Сан-Франциско, Мехико, или Юкон, или в бесчисленные пункты назначения где-то посередине, и я верила, что однажды так и будет. Иногда ночью я лежала с открытыми глазами и думала об открывающихся передо мной возможностях.

Я проезжала коммерческие улицы района Рай, мимо магазинов одежды, пекарен, женщин с колясками и старушек с миниатюрными собачками, направляясь в сторону «Эплсид Эстейтс». Нельзя сказать, что я часто туда наведывалась, но после нескольких визитов это уже была знакомая дорога. Мимо меня проплывали колониальные и тюдоровские особняки, дома в стиле кейпкод и ранчо, дети на велосипедах, почтовые грузовики и матери за рулем универсалов, и вот наконец я добралась до Граус-корт.

Не заезжая в переулок-тупик, я остановилась на соседней улице – через дорогу от места нашей с Эстер остановки в тот день, когда она привезла меня, Розалинду и Зили посмотреть на свой симметричный домик «четыре на четыре». Я заглушила мотор и опустила стекло. За все это время в доме два раза менялись жильцы: сначала это была семья с маленьким мальчиком, который любил читать на крыльце; они съехали ранней весной, и в доме теперь жила новая семья. Я лишь однажды краем глаза видела отца семейства – приехав домой, тот подобрал забытый во дворе трехколесный велосипед или футбольный мяч и вошел внутрь. Очевидно, у него были жена и дети, но их я никогда не видела: надолго я сюда не приезжала. Смотреть на этот дом было невыносимо, и все же время от времени меня тянуло сюда.

Со свадьбы Эстер прошло семь лет. Если бы она сейчас была жива, ее старший ребенок уже пошел бы в школу. Я часто рисовала у себя в голове непрожитые жизни своих четырех старших сестер. У Эстер, решила я, будет трое детей. Конечно же, девочек – Эстер хорошо управлялась с ватагой девчонок. Она будет вести разнообразную жизнь: клуб садоводства, активная помощь в школе, веселые выходные в зоопарке или в ботаническом саду. Ее дорогой Мэтью заведет роман с пышногрудой секретаршей, познакомившись с ней на офисной вечеринке, и начнет являться домой поздно, с нелепыми отговорками и запахом джина на губах. Однажды он погибнет, возвращаясь из командировки в Чикаго, – его самолет разобьется на кукурузном поле.

У Розалинды, несмотря на желание иметь одну дочь, будет двое непоседливых мальчишек-близнецов, которых ей хватит сполна. («С деторождением я точно завязала, Родди!») Она сделается экспертом по разведению лошадей в техасском Мидленде и станет блистать подле Родди, устраивая приемы для элиты нефтяного бизнеса. Родди однажды тоже погибнет в авиакатастрофе, возвращаясь из поездки в Венесуэлу, где он пытался провернуть какие-то делишки.

С Каллой и Дафни мне пришлось чуть больше напрячь фантазию: их жизненный путь был не таким очевидным. Однажды они уедут в Европу и снимут мансарду в Париже; Дафни будет рисовать, Калла – писать стихи. Дафни будет зарабатывать на жизнь шаржами на туристов у берегов Сены, а Калла устроится официанткой в кафе, положив в карман фартука неизменный блокнот со стихами. Через несколько лет они вернутся домой. Дафни переедет в Нью-Йорк – я так и вижу ее в черной водолазке и брюках, с мальчишеской стрижкой и ярко-красной помадой; она живет в квартире с «подругой» по имени Марджори или Сюзанна. А Калла найдет покинутый монастырь в Гудзонской долине и станет жить там при свечах. Она будет питаться только хлебом и водой, а крошки скармливать птицам, продолжая писать стихи. При жизни ее работы не будут опубликованы, а умрет она в глубокой старости от легочной инфекции, вызванной древним штаммом бактерий, притаившихся между холодными камнями ее дома.

А как насчет Айрис и Зили, какая жизнь ожидает их? Над этим мне еще предстоит поработать.

В машине я наслаждалась последними минутами свободы, свернув у Гринвича на северо-восток, в сторону дома. По краям проселочной дороги плотно росли деревья, ветви которых прогибались под тяжестью поздней листвы. В воздухе стоял густой цветочный аромат, который всегда наполнял воздух в окрестностях Беллфлауэр-виллидж, и я закрыла окна. Эта навязчивость была типичной для нашего дома – он словно проникал во все поры.

Под конец я решила заехать в пекарню в Беллфлауэре. Обычно я избегала визитов в город и ненавидела каждую секунду пребывания там, но мне хотелось порадовать Зили и купить нам с ней что-нибудь сладкое к чаю. Припарковавшись на Мейн-стрит у кафе-мороженого, я взяла сумочку и вышла из машины. Захлопнув дверь, я увидела за столиком у окна доктора Грина с женой и, видимо, внуками – мальчиком и девочкой. Несколько лет назад доктор Грин вышел на пенсию, а поскольку врачей я избегала, его преемник был мне неизвестен.

Глаза доктора и его жены были устремлены на меня – при этом он смотрел на меня испытующим взглядом врача. Я так же холодно посмотрела на них в ответ: улыбаться и махать им рукой – что, должно быть, от меня ожидалось – я не стала. Потом я резко развернулась и побежала через дорогу в сторону пекарни.

В пекарне была очередь, и я тут же почувствовала раздражение из-за вынужденного ожидания. Когда я заняла место в очереди, стоявшая передо мной женщина обернулась и уставилась на меня. Кто-то улыбнулся, кто-то кивнул, остальные исподтишка поглядывали на меня. Под их коллективным взглядом я переминалась с ноги на ногу и вежливо улыбалась, зажав под мышкой сумочку, словно французский багет, и глядя куда-то вниз.

– Мисс Чэпел! Как редко вы к нам заходите! – сказал мистер Таттл, когда я подошла к прилавку.

Я рассматривала витрину с разложенными на ней пирожными, бутербродами и разного вида выпечкой.

– Я не так часто приезжаю в город, – ответила я, пока остальные изо всех сил напрягали свой слух. Я выбрала меренги с лимонной помадкой и свежей ежевикой – мне казалось, что такое изысканное лакомство должно понравиться Зили. Мистер Таттл упаковал мой заказ, протянул мне розовую коробочку и, улыбаясь, сказал: «Приходите еще!» – а я подумала: «Это вряд ли.

Я остановилась на подъездной аллее, немного не доезжая до «свадебного торта». Вцепившись в руль, я смотрела на наш громадный сахарный дом. Моя автобогиня могла бы унести меня прочь отсюда, куда бы я ни пожелала, и все же день за днем я возвращалась домой.

Все из-за Зили.

Я проехала остаток пути и припарковалась в начале аллеи, оставив в машине сумочку и коробку с пирожными, чтобы забрать их по пути домой – сперва же, как обычно, я собиралась прогуляться (чего не сделаешь, чтобы отдалить неизбежное!). Огибая дом с правой стороны, я старалась не смотреть на семейный участок, где лежали четыре мои старшие сестры (тело Дафни обнаружили рыбаки через неделю после ее исчезновения). Несколько лет я исступленно ухаживала за могилами, сажала цветы вокруг надгробных камней, одержимая мыслью о том, что их корни проникают в землю, туда, где покоятся сестры, и подкармливаются от них. Но со временем я оставила это занятие, почувствовав, что так я лишь еще больше отдаляюсь от них. Я не умела балансировать между миром живых и миром мертвых, как это делала моя мать.

Обойдя дом, я прошла мимо сада Белинды, за которым по-прежнему ухаживал мистер Уорнер, а потом вдоль террасы, мимо лягушачьего пруда, к лугу. Там я сбросила туфли и, не снимая носков, с наслаждением прошлась по прохладной земле. Касаясь руками верхушек высокой травы, я пересекла поляну маргариток. Надо мной пели птицы, и я шла дальше, любуясь раскинувшимся передо мной звездным полем, бесконечными волнами золотистого мака.

Посреди луга я остановилась и встала на колени. Теперь у меня были новые ритуалы. Я закрыла лицо руками, глубоко вдохнула и закричала.

Я кричала громко, так долго, насколько хватало воздуха; гортанные звуки царапали мне горло и изнуряли голосовые связки. Этот крик был сродни ночным воплям моей матери и завыванию сестер в их последние минуты жизни. Это был крик чэпеловских женщин.

Закончив, я какое-то время сидела на коленях, не отнимая рук от лица. Я оставалась в таком положении до тех пор, пока мой слух вновь не начинал воспринимать пение птиц.

2

Проснувшись на следующее утро, я ощутила на своей шее дыхание прильнувшей ко мне Зили, которая спала, обхватив меня руками и переплетя свои ноги с моими. Поняв, что не смогу пошевелиться, пока она не проснется, я снова закрыла глаза, чувствуя спиной нежное биение ее сердца.

У нее появилась привычка иногда забираться ко мне. Она делала это несколько раз в неделю – возможно, даже не до конца при этом просыпаясь. С утра она вылезала из моей кровати и ложилась в свою, словно ничего этого не было. Я понимала, что она уже слишком взрослая для таких нежностей, но позволяла ей эту слабость. Зили была для меня как ребенок – я уже тогда понимала, что ничего даже близкого к этому в моей жизни больше не будет, и находила радость в том, что я кому-то нужна, что кто-то меня обнимает. К тому же для меня это был единственный шанс ощутить физический контакт.

Наша спальня была на первом этаже, под девичьим крылом. Если бы наверху кто-то жил, мы слышали бы шаги прямо над нами, но теперь, конечно, там царила тишина. После смерти Каллы и Дафни мы переехали из просторной спальни, разрисованной пурпурными ирисами и колдовским орехом, в пустовавшую гостиную внизу.

Когда-то это была гостиная нашей бабушки, и все называли ее «комнатой роз». В 1920-х там сделали ремонт: на стенах появились обои с принтом из роз; розы были на шторах, диванах и коврах; лампы Тиффани ярко горели розами, и даже каминная полка была украшена орнаментом из колючей лозы. Казалось, что бабушка готовилась к появлению Белинды и сделала все возможное, чтобы эта комната внушала ей ужас. После смерти бабушки комната долго стояла запертой, пока мы не открыли ее в поисках спальни.

Новая комната была чуть меньше, чем наша старая спальня, но в ней оказалось достаточно места для двух кроватей, которые мы поставили по обе стороны от венецианского окна, и остальной мебели. И пускай это было не самое подходящее место для нас, оставаться на втором этаже мы не хотели, как не хотели (по крайней мере, в то время) переезжать в две разные спальни. На первый этаж переместился и наш отец, переоборудовав для себя никому не нужную бильярдную на противоположном конце внутреннего двора. Мы с Зили предпочли бы вообще переехать в другой дом, но отец не хотел об этом слышать. Он говорил, что «свадебный торт» – это семейный особняк Чэпелов и мы должны оставаться в нем до конца его жизни.

Я всегда просыпалась раньше, да и в целом Зили почти во всех сферах жизни немного отставала. Я принимала ванну, одевалась, садилась за стол и читала ей газету, пока она собиралась.

– Как тебе остров Принца Эдуарда? Смотри, какой очаровательный домик, – сказала я, вырезая объявление из раздела о продаже недвижимости и укладывая его в старую коробку от сигар, где хранились вырезки из газет. – Мы могли бы жить в нем, как Энн из усадьбы «Зеленые крыши», – добавила я, решив, что это тоже звучит мило.

Зили застегнула пуговицы на своем льняном платье, мандариновый цвет которого был ей не слишком к лицу. – А снег там бывает?

– Еще как бывает.

– Тогда нет, – сказала Зили. – Мне нужен теплый климат.

– На прошлой неделе ты была готова ехать в горы Колорадо!

– Тогда зачем ты вообще предлагаешь этот остров?

Зили вредничала, но это была всего лишь игра. Мы поклялись, что, когда я окончу педагогический колледж, то есть через два года, мы уедем из Беллфлауэр-виллидж и поселимся где-нибудь еще. Я бы нашла работу учителем, а Зили… ну, эта часть плана пока оставалась неясной.

Белинда сказала мне: «Беги!» – и пока это было лучшее, что я могла придумать. Жизнь, которую я рисовала в голове для себя и сестры, была до крайности обыкновенной – работа учителем и скромный дом, в котором живут две старые девы и их кошки. Рисованием я собиралась заниматься в виде хобби. Иногда меня удручало отсутствие воображения и некоторой дерзости в отношении будущего, но наша главная задача – выжить, а это важнее, чем приключения.

Отец об этих планах даже не догадывался, это был наш с Зили секрет. Каждую неделю он выплачивал нам щедрое содержание, и половину своих денег я откладывала на счет в банке. От Зили ожидалось то же самое, но она тратила все до последнего цента на ненужные платья и сумочки, которые в день отъезда не поместились бы в «Ситроен». Я же любую покупку оценивала именно с этой стороны: смогу ли я увезти это в «Ситроене»?

Я по-прежнему просматривала раздел недвижимости, когда Зили высоким голосом спросила:

– А Калифорнию мы не рассматриваем?

– Северную или Южную?

– Хмм, – сказала Зили, на секунду перестав пудрить лицо. – А где больше солнца?

– В Южной, конечно.

– Тогда давай поедем туда, купим дом с лимонными деревьями и пальмами и будем целыми днями загорать.

– В смысле ты будешь загорать, пока я на работе?

– Да, – сказала она, не обратив внимания на сарказм. – А вечерами мы будем ходить на вечеринки с кинозвездами.

– А я буду сидеть у бассейна и проверять школьные работы.

– Звучит отлично.

Я вырезала объявление о продаже коттеджа на побережье Флориды и положила его в коробку.

– Зили, если ты хочешь вести такой образ жизни, тебе тоже нужно пытаться откладывать деньги. Иначе мы отправимся в Небраску. Или в Монтану. Или в Арканзас. А это довольно далеко от кинозвезд.

– Пфф.

Когда она была готова, мы отправились завтракать. Зили вошла в столовую и поздоровалась с отцом, я же направилась в сторону лестницы. Это был еще один ритуал. Я уже почти поднялась наверх, когда услышала голос Доуви.

– Миссис О’Коннор уже накрыла на стол. Еда остывает.

– Я всего на минутку, – ответила я, глядя на нее с лестничного пролета, но она не сдвинулась с места. Мне не нравилось, что она за мной наблюдает. «Оставь меня в покое, Доуви, – хотелось ей сказать. – Улетай».

Ни Доуви, ни Зили, ни отец не знали, зачем я каждое утро перед завтраком поднимаюсь наверх. Они и не спрашивали. Когда-то на втором этаже «свадебного торта» кипела жизнь, но теперь его как будто не существовало. Если бы кто-то попросту отрезал этот верхний слой, возражений бы не последовало. Но для меня все было по-другому.

Я поднялась по лестнице и прошла мимо родительского крыла – там царил полумрак, и все двери были закрыты. Затем я дошла до той части дома, где мы жили с сестрами.

– Доброе утро, девочки, – обратилась я к коридору закрытых дверей. Ответного приветствия я, конечно, не услышала. Что бы ни придумывали служанки, здесь не было прозрачных фигур в белых одеждах – здесь были лишь тени отсутствия. Мои сестры оставили после себя так много небытия – все эти застывшие предметы и вечное безмолвие. Гнетущая неподвижность, царившая здесь, могла любого свести с ума.

Сказать по правде, я бы предпочла прозрачные фигуры в белых одеждах.

Несколько мгновений я размышляла, в какую комнату зайти. За день до этого я носила духи Эстер – значит, теперь была очередь Розалинды. Открыв дверь в их спальню, я окунулась в мягкий утренний свет, насыщенный и желтый, как цветки календулы. По моей просьбе служанки оставляли шторы открытыми, хотя двери они всегда закрывали. Меня утешала мысль о том, что спальни над моей головой наполнены светом, а не погружены во тьму – в конце концов, это не склепы.

От моих почивших сестер у меня остались лишь их вещи: бутылочки духов и серебряные расчески, баночки ночного крема и полные платьев шкафы. Их кровати были аккуратно заправлены, вязаные покрывала сверкали белизной, а у изножий лежали аккуратно сложенные стеганые одеяла. Цветы на стенах поблекли и местами потрескались, и это было единственным свидетельством уходящего времени.

Я подошла к туалетному столику Розалинды – там лежали вещи, которые она не забрала перед отъездом, и вещи, которые семья Родди вернула нам после ее смерти. На золоченом подносе лежали ее кольца, и я взяла свое любимое – коралловую камею. Прежде чем надеть его на палец, я вытянула из ее расчески один волосок, стараясь не трогать при этом остальные, и туго обвязала его вокруг безымянного пальца. Сверху я надела кольцо – каштановый волос не позволял ему соскальзывать.

Я спустилась вниз, чувствуя, как волосок сжимает мой палец, словно Розалинда сама держит меня за руку. Кольцо я перевернула камнем внутрь, оставив на виду лишь золотой ободок, чтобы не привлекать лишнего внимания Зили. До меня доносились голоса Зили и отца, и я остановилась у двери.

– Ну почему мне нельзя пойти? – спросила Зили. У наших соседей, семьи Хелланд, намечалась вечеринка, и Зили отчаянно хотела туда попасть.

– С нами сегодня ужинает важный гость, – сказал отец, – и вы с Айрис нужны мне дома.

Я неохотно вошла в комнату – эта реплика будто бы предваряла мое появление. Отец сидел во главе стола, одетый в коричневый костюм, – была суббота, но он собирался на работу. Рядом с ним, на старом стуле Эстер, сидела Зили, а мое место было с другой стороны. Они уже почти закончили завтракать; я подошла к столу и села, покручивая кольцо на пальце. Отец быстро на меня взглянул, сложил газету и положил ее на угол стола между нами.

– Так нечестно, – сказала Зили, и я знала, что она теперь будет возмущаться до конца завтрака, а потом еще и после ухода отца, хотя никто, кроме меня, ее не услышит, а я эти вопросы не решала.

– Вообще-то мне уже восемнадцать! – добавила она. Это была ее новая тактика – ненавязчиво напомнить, что теперь она взрослая и может делать все, что ей заблагорассудится. Но слишком далеко она не заходила, иначе лишилась бы финансовых благ.

Передо мной стояло светло-коричневое яйцо, приглашавшее меня откинуть верхушку и обнажить нежное желто-белое содержимое, но я все медлила, не готовая привести этот день в движение. Я подумала о предстоящих делах этого дня и поняла, что вообще не хочу ими заниматься.

Я принялась намазывать тост маслом, а Зили все препиралась с отцом, и я пожалела, что хруст хлеба под моим ножом не заглушает ее жалоб. Она была очень похожа на Эстер – округлая фигура, длинные темные волосы. (Сама я остригла волосы много лет назад: они едва доходили мне до плеч. Зили же не пугали процедуры, необходимые для ухода за длинными волосами, и она в отличие от меня много времени проводила у зеркала.) Но если внешне она и была похожа на Эстер, вела она себя совершенно иначе. Эстер всегда была самой послушной из нас и – как старшая – самой ответственной. Я не винила Зили за ее постоянные жалобы, по крайней мере иногда я ее понимала, но пока ничего не могла для нее сделать. «Еще два года, – хотелось шепнуть ей. – Держись».

Наконец я срезала верхушку яйца и начала есть, вынимая ложкой желток и размазывая его на тосте.

– Зили, не спорь, – сказала я, включившись. Новый день начался.

Зили повернулась ко мне – ее возмущенный румянец (я уверена, он там был) прятался за свежим слоем пудры. Я не вставала на сторону отца – надеюсь, она это понимала. Я вставала на сторону мира в доме, а достичь его можно было лишь определенным способом. За годы, прошедшие со смерти Дафни, я стала послушной старшей дочерью, и иногда меня саму это удивляло.

– И почему Айрис позволено иметь машину? – Она обращалась к отцу, но, прищурившись, смотрела на меня. – Это нечестно.

– У тебя нет водительских прав, – ответил отец, и Зили повернулась к нему с едва сдерживаемой яростью.

– Потому что ты не разрешаешь мне брать уроки вождения!

– Да, ну что же, – сказал отец, взяв в руки чашку с кофе. – Может быть, этим летом.

– Мне так скучно, а вам обоим просто нравится меня изводить. – Зили, похоже, была в настроении поныть. Видимо, решив, что с него хватит, отец поставил чашку на стол чуть более резко, чем это было необходимо, и явно был намерен сменить тему. Он больше не был частью большой семьи – муж во главе стола, дочери по обе стороны, жена – напротив. Именно поэтому мы были нужны ему за ужином – чтобы не создавалось впечатления, что он одинок.

Отец поинтересовался, как идут дела с планированием меню, которое мы с миссис О’Коннор начали обсуждать несколько дней назад: за подобные приготовления теперь отвечала я. Роль старшей женщины семьи Чэпел я выполняла вот уже шесть лет, и это в некотором роде был рекорд – дольше на этом посту продержалась только Белинда.

– На первое – консоме, затем жареный стейк с грибами и сливочным соусом с хересом, пюре и обжаренная спаржа. И красное вино, – сказала я, и отец удовлетворенно кивнул.

К ужину ожидался мистер Кольт. Я ничего о нем не знала, кроме того, что предполагало его имя. Все эти фамилии часто звучали дома – Кольт, Ремингтон, Браунинг, Смит, Вессон; все они стояли в одном ряду с нашей. Я знала, что он собирается приехать из Хартфорда и встретиться с отцом на заводе, а потом будет ужин у нас дома с его участием. Мне казалось, этой информации достаточно. У меня и в мыслях не было, что мистер Кольт имеет какое-то значение – по крайней мере тогда. Смерть отступила от порога нашего дома много лет назад, словно темный отлив, ушедший обратно в море. Я уже привыкла жить без ее постоянной угрозы; я успокоилась. Мне было невдомек, что она вновь собирает неподалеку свои волны, чтобы вот-вот обрушить их на нас.

3

– Ну же, Зили. Это не конец света, хватит тебе киснуть! – обратилась я к сестре, когда та села в «Ситроен» и захлопнула дверь.