Текст книги "Вишневые воры"

Мы все знали, как и почему они умерли – именно из-за этого отец не позволял нам с Зили приближаться к молодым людям, и оградить от этого Зили оказалось труднее, чем меня.

История Дафни отличалась от всех остальных. Я рассказала доктору, что она умерла от разбитого сердца, в состоянии интоксикации заплыв далеко в море и сгинув там. В тот вечер я продолжила рисовать цветы, встав на стул, чтобы захватить стену повыше. Когда у меня остался лишь один угольный карандаш, в углу я изобразила лес, такой же, какой Белинда рисовала во всех наших спальнях.

Я закончила. На следующий день – последний день наших сессий – мы собирались говорить о Зили.

После завтрака и до прихода доктора я читала «Джейн Эйр». В этот раз, войдя в палату, он наконец заметил цветы на стене.

– Что это? – спросил он, и мне захотелось язвительно отметить, что с наблюдательностью у него не очень.

Я рассказала ему о нашем доме, о стенах, расписанных цветами, в честь которых мы были названы, и о том, что в углу всегда был лес.

– Ты скучаешь по дому? – спросил он.

Я пожала плечами. Я уже не очень понимала, что для меня означает дом. Без сестер «свадебный торт» был лишь коробкой. Я не могла представить, что вернусь туда.

Он снова устроился на стуле и разложил бумаги на столе.

– Сегодня будет непростой разговор, – сказал он, поворачиваясь ко мне на стуле.

– Они все были непростыми.

– Да, я понимаю. Но сегодня мы должны обсудить Хейзел, а со дня ее смерти прошло совсем мало времени, и дистанция между вами еще не такая большая, как в случае с остальными сестрами.

Хейзел. Было понятно, что он совсем не знает ее, что для него она с таким же успехом могла быть персонажем из учебника истории, как Жанна д’Арк или Клеопатра.

– Если вы морально готовы, я бы хотел поговорить о том, как она умерла.

В эти дни мы поговорили обо всех моих сестрах, спускаясь вниз по алфавиту их имен. Как ни тяжело мне было вспоминать Зили, было бы несправедливо ничего о ней не рассказать.

– С чего мне начать?

– Расскажите мне о месяцах, предшествовавших ее смерти.

Я начала с самого очевидного:

– Все изменилось, когда она окончила школу.

Я рассказала ему о пикнике, о Флоренс и ее обручальном кольце, о том, в какую депрессию погрузилась Зили после этого, понимая, что ее ждет совсем не то будущее, о котором она мечтала.

– Уехать со мной, жить вместе, как две старые девы, – я думала, она уже смирилась с тем, что такой будет наша судьба, но оказалось, что для нее это было хуже, чем смерть.

– И что вы при этом почувствовали?

– Боль. Я столько лет старалась спланировать для нас общее будущее, а она мне подыгрывала, хотя на самом деле вовсе не собиралась никуда со мной убегать.

– Неудивительно, что вам было больно.

– Мои чувства не имеют никакого значения. Я должна была заботиться о ней, а я с этой задачей не справилась.

– А кто должен был заботиться о вас?

– После смерти Эстер – никто.

– Это тяжелая ноша.

– До аварии я со всем справлялась. Я вовсе не сломленный человек, которого вы видите перед собой.

Он заверил меня, что не считает меня сломленной, но я сомневалась, что он действительно так думает. Мы сделали перерыв, а когда возобновили разговор, я рассказала ему об ужине с Сэмом Кольтом, после которого Зили начала скрываться и врать. Я рассказала о том, как узнала об их тайной поездке в Рим, и о том, как сильно я тогда за нее испугалась. Я описала свою вылазку к дому Эстер и случай с полицейским Чаки.

– Я отчаянно пыталась удержать ее, но у меня ничего не получилось. Она предпочла мне Сэма.

– И что произошло после ее отъезда?

– К тому времени я уже решила, что поеду в Нью-Мексико. В Санта-Фе есть художественная школа, в которую я могла бы поступить. Как я уже говорила, я много лет планировала наш отъезд – нужно было лишь подождать, пока Зили окончит школу. А когда она сбежала, мне безумно захотелось тоже вырваться из дома. – Должно быть, мой план казался доктору какой-то прихотью с моей стороны, а может, он и был ею. – Я была расстроена, и я торопилась. Поэтому не заметила грузовик. Вот и все. – Это был последний день наших разговоров. Последний день Зили. Я посмотрела на свою руку и потерла рану.

О том, что случилось с Зили, я знала лишь со слов отца. В то утро она поехала в Гринвич, к сестре Сэма, чтобы встретиться с ним там. Потом они с Сэмом отправились в отель, где собирались провести ночь перед отлетом. Они разделили комнату и кровать, и для Зили все закончилось очень быстро. К вечеру она была мертва.

– Сэм убил ее, – сказала я. – А потом наложил на себя руки.

– Вы считаете, что все было именно так?

– Я не считаю, я знаю.

– Сэм действительно покончил жизнь самоубийством, все верно. – Доктор Уестгейт потянулся к столу, порылся в бумагах и достал газету, сложенную на нужной странице. Он передал ее мне – дата была сегодняшняя.

Начинается расследование обстоятельств смерти Кольта

Полиция штата Коннектикут начала расследование обстоятельств смерти Сэмюэла Кольта III, 28 лет, проживавшего в Хартфорде. Его тело было обнаружено береговой охраной в прошлую среду, после того как семья сообщила о его пропаже. Мистер Кольт был найден на своей яхте, дрейфовавшей в водах залива Лонг-Айленд, с огнестрельным ранением груди. Предполагаемая причина – самоубийство. Его смерть произошла через два дня после смерти его девушки, Хейзел Чэпел, 18 лет, проживавшей в Беллфлауэр-виллидж. Оснований подозревать убийство нет, однако расследование продолжается.

Я прочла заметку и бросила газету обратно на стол.

– После того что он сделал с моей сестрой – так ему и надо, – сказала я без каких-либо эмоций.

– А что он сделал с вашей сестрой?

– Я уже говорила. Он ее убил.

– И как он это сделал?

– Точно так же, как Мэтью убил Эстер, Родерик убил Розалинду и Тедди убил Каллу.

Доктор Уестгейт посмотрел на меня долгим и напряженным взглядом.

– Айрис, меня очень беспокоит то, что вы считаете, что эти мужчины убили ваших сестер.

– Но так и было. У Эстер было отменное здоровье, пока она не провела первую ночь со своим мужем; то же самое касается Розалинды. Калла прекрасно себя чувствовала, пока не провела ночь с Тедди. То же с Зили и Сэмом. Какие еще здесь можно сделать выводы?

Он покачал головой.

– Это просто невозможно.

– Доктор Уестгейт, все, что я вам рассказала, – правда. – Мне вдруг захотелось убежать и спрятаться – плохая у меня сформировалась привычка. – После смерти Эстер сестры стали говорить, что наша мать ее каким-то образом отравила…

– Отравила?

– Не в смысле ядом, а в смысле… – Доктору не нравилось слово «сумасшедшая», но мне-то было понятно, как все это звучит. – У мамы было непростое прошлое – как у нее, так и у всех ее предшественниц по женской линии. Брак, дети – это их убивало, либо в буквальном смысле, либо, как в случае с моей мамой, в фигуральном. Сестры думали, что она передала нам это проклятие. Но мама тут ни при чем. Это все мужчины. Я действительно не могу объяснить, как именно они убили моих сестер, но факт остается фактом.

Казалось, доктор Уестгейт не верит своим ушам.

– Поговорите с моим отцом, он вам расскажет, – сказала я, хотя, конечно, никакой уверенности в этом у меня не было.

– Я с ним уже говорил, и довольно подробно. Он сказал, что Эстер и Розалинда умерли от гриппа. Причина смерти Каллы неизвестна. А результаты вскрытия Хейзел еще не поступили.

– Вскрытия?

– Понимаю, как ужасно это для вас звучит. Прошу прощения.

Мои глаза наполнились слезами, но я взяла себя в руки и продолжила. В конце концов, наши беседы подходили к концу.

– Отец никогда не позволял нам с Зили встречаться с мальчиками. Об этом вы его тоже спросили?

– Нет, но ведь он потерял четырех дочерей – ни один отец даже в самом жутком кошмаре не сможет представить себе такое. Неудивительно, что, учитывая все произошедшее, он пытался защитить двух оставшихся дочерей.

– Вы не понимаете. Он делал так не поэтому. – Все мои слова доктор словно выворачивал наизнанку. – Он всегда был против университетского образования для женщин и все же позволил мне учиться в педагогическом колледже, потому что понимал, что выйти замуж и завести детей я никогда не смогу, а что-то ведь мне нужно было делать в этой жизни. Неужели вы не понимаете?

– Вы объясняете поведение отца весьма искаженно.

– Это вы искаженно все понимаете, – сказала я. – Когда все это случалось, вас там не было. А я была.

– Вы сильно травмированы, и это вполне объяснимо. Я не уверен, что смог бы справиться с тем, что выпало на вашу долю. То, что с вами случилось, сравнимо с тем, через что проходит солдат на войне.

То, что он делал, казалось мне ужасным. Он притворялся, что сочувствует мне, но при этом отказывался мне верить.

– Вы говорите, что я неправильно все интерпретирую, а при этом сами не можете объяснить, как и почему умерли мои сестры.

– Не каждую смерть можно объяснить. Медицина не дает стопроцентных ответов, но я уверяю вас, что ваше объяснение того, что случилось с вашими сестрами, ошибочно. Этого случиться не могло. Говорю вам как врач, окончивший Гарвардскую медицинскую школу: своему восприятию не всегда можно доверять.

Мне хотелось возразить ему, но было понятно, что особого смысла в этом нет. Еще вчера я говорила ему о том, что женщину легче объявить сумасшедшей, чем поверить ей, а сегодня он делал то же самое со мной, даже не осознавая иронии происходящего. Я почувствовала, что меня «обелиндили», и в этот момент понимала маму, как никогда.

– Завтра вас переведут в «Ферн-холлоу». Это психиатрическая клиника для женщин недалеко от Гринвича.

– Я знаю, что это. – После смерти Эстер именно туда отправили Белинду.

– Вашей матери там не помогли, но вам, я думаю, помочь смогут. Это хорошее место, и я время от времени буду вас навещать. Ваш случай вызвал у меня большой интерес.

Случай. Вот, чем я стала.

– У вас есть вопросы о процедуре перевода в другую клинику? – Я покачала головой, глядя на стену цветов. – Что ж, хорошо. Отец сказал, что сам вас отвезет. У меня возражений нет. Он приедет завтра утром.

Я уже видела, как это будет: какое-то время я проведу в «Ферн-холлоу», а потом меня отправят в санаторий святого Обера, где мы с мамой будем сидеть на скале, завернувшись в одинаковые пледы, и смотреть на море.

Одержимая мать, одержимая дочь.

6

Днем ко мне зашла Брюэр и, к моему удивлению, сообщила, что у меня посетитель.

– К вам пришла мисс Эдна Доув.

Я тут же села, чтобы Доуви не увидела меня валяющейся на кровати без сил. Последняя сессия с доктором Уестгейтом меня совершенно вымотала, и я едва могла пошевелиться.

– Милая Айрис, здравствуй, – сказала она, зайдя в палату и поцеловав меня в щеку. – Мне так хотелось посмотреть на тебя. – Она грустно улыбнулась мне, словно осознавая невозможность всего происходящего: я была частью большой семьи – и вот теперь я одна.

На ней была овсяного цвета юбка и белая блузка с вязаной кофтой, которую она носила и зимой, и летом. Ее светлые локоны с годами поседели, и казалось, что за последние несколько дней она еще сильнее постарела.

Она села на персиковый диван, а я – на стул у стола, повернутый к ней, – так, как всегда садился доктор Уестгейт. Рядом с собой она поставила две сумки – я удивилась, а потом поняла, что одна из них – моя. Это был тот самый коричневый саквояж с памятными вещами, который я взяла с собой, когда пыталась убежать.

– Не ожидала вас здесь увидеть, – сказала я, хотя была рада, что меня кто-то навестил. Все что угодно, лишь бы не думать о разговоре с доктором Уестгейтом.

– Мы все потрясены случившимся. Но, как бы там ни было, я считаю, что твой отец не должен был скрывать это от тебя.

– Да, – сказала я, удивившись, что она критикует отца за его спиной – раньше она себе такого не позволяла.

– Мы с миссис О’Коннор все глаза проплакали. Со смерти Дафни прошло так много времени, что мы думали… – Она замолчала, достала из сумочки платок и утерла глаза. – Мы надеялись, что кошмар закончился.

– Я рассказала доктору о том, что произошло с сестрами, о том, как они умерли, но он мне не верит.

Доуви нахмурилась.

– Он приходил вчера вечером, пытался что-то выведать. Долго говорил с твоим отцом, но я не знаю о чем.

– Но вы-то знаете, что случилось с сестрами? – Мне нужно было подтверждение от нее.

– Конечно, знаю. И не стоит тебе так уж беспокоиться: моя мать всегда говорила, что доктора мало разбираются в женских делах.

Мне вдруг захотелось, чтобы Доуви поговорила с врачом, подтвердила мою историю, но я понимала, что в этом случае он заберет в клинику и ее тоже.

– Ты, я вижу, времени зря не теряешь, – сказала она, указав на стену за моей спиной.

– Они наверняка все это закрасят, когда я уеду.

– Твой отец сказал, что завтра везет тебя в «Фернхоллоу». Поэтому я здесь. Примчалась, как только услышала об этом. – Она подняла мою сумку поставила себе на колени, положив руки сверху. – Недавно я ездила к твоей маме. Рассказала ей, что решила вернуться в Ирландию. В прошлом году моя сестра овдовела, а у них с мужем ресторан в Голуэе. Поеду ей помогать. Уверена, там мне будет хорошо.

Я никогда не думала о том, что Доуви может уехать. Она казалась мне неотъемлемой частью «свадебного торта».

– Миссис О’Коннор тоже уезжает, она уже уведомила твоего отца. Теперь, когда Зили больше нет, а ты… – Она искала слова, деликатно описывающие мою ситуацию.

– Отправляюсь в психиатрическую клинику.

– Да, в общем, мы с ней больше не хотим здесь оставаться. Мне было непросто жить в этом доме и в лучшие времена, а они давно прошли.

Я подумала о доме, в котором никого не осталось, кроме отца, и о могилах на участке. Мертвых больше, чем живых.

– Когда я разговаривала с твоей мамой, она попросила меня об одной услуге, поэтому я и примчалась к тебе сегодня. Белинда отдала мне свою брошь, ту, которую она всегда носила.

– Брошь Роуз.

– Да. Она попросила меня отвезти ее в Нью-Йорк и продать в ювелирном магазине, и на прошлой неделе я так и сделала. – Доуви наклонилась и зашептала, поскольку дверь была открыта. – В твоей сумке – конверт с тысячей долларов наличными.

– Для меня?

– Еще там письмо от Белинды, в нем все объясняется. – Она встала, вручила мне саквояж и взяла свою сумочку. Мне было жаль, что она так быстро уходит, и я попыталась встать.

Но вместо этого она нагнулась ко мне и обняла, пока я все еще сидела, а потом быстро поцеловала в щеку.

– Я не родня тебе, – сказала она, – поэтому не буду бросаться громкими словами о том, что любила тебя как родную дочь. На это я не имею права. – Она обхватила мое лицо ладонями. – Но знай, что в моей жизни не будет ни дня, когда я не думала бы о тебе и твоих сестрах.

Она ушла, и вокруг меня образовалась пустота. Ведь Доуви все видела. В ней хранилось знание о том, что случилось с сестрами Чэпел, все эти маленькие частички нас. Никто другой в эту историю не поверил бы, а теперь она увозила эту ценную информацию очень далеко, на другую сторону Атлантики.

Частички меня хранилась у моих сестер, и они были погребены вместе с ними. Я боялась, что с отъездом Доуви от меня вообще останутся лишь разрозненные кусочки.

Тогда я впервые отчетливо это осознала: Айрис Чэпел скоро перестанет существовать.

Оставался лишь один вопрос: как именно это случится?

7

Тем вечером я не стала читать письмо Белинды. Она там наверняка прощается со мной, и после всех волнений я была не в состоянии это читать. Но сумку я открыла, проверив содержимое. В ней были два конверта: один с письмом, другой – с пачкой денег – и все те вещи, которые я взяла на память о сестрах: флакон лавандовых духов, кольца, книга стихов Каллы, «Белый ирис», семейная фотография в рамке и остальные вещи. Во внутреннем кармашке я обнаружила еще один конверт – на нем узнаваемым почерком Доуви было выведено «Зили», а внутри – каштановый локон Зилиных волос, аккуратно перетянутый белой лентой.

Я достала из сумки картину и поставила ее на стол, прислонив к стене, чтобы ее было видно издалека. Она была небольшого размера, но все равно добавляла цвета в стерильное однообразие моей палаты. Я истосковалась по цвету.

В тот вечер, пока я ела ужин, Брюэр сидела на диване и развлекала меня выдержками из книги детских имен.

– Как насчет Донны? – спросила она. – Тебе нравится? Здесь пишут, что это имя означает «леди».

– Нормально, – безразлично сказала я.

Она лукаво посмотрела на меня и преувеличенно вздохнула.

– Некоторым сложно угодить, – сказала она и снова принялась переворачивать страницы.

Я подумала о том, что буду скучать по ней – неизвестно, будет ли в «Ферн-холлоу» кто-то похожий на нее. Пока я доедала десерт – персики в сиропе, она зачитывала все новые имена: Летиция, Рейчел, Гертруда.

– А как насчет Сильвии? – спросила она.

– Красивое имя. Мне нравится.

– Ну наконец-то! – радостно воскликнула она. – Тут пишут, что это имя означает «из леса». Я предполагала, что тебе понравится. – Она показала на разрисованную стену и притаившийся в углу лес.

Я обернулась и оглядела свою работу. Лес, нарисованный в наших спальнях рукой Белинды, был таинственным и темным – он должен был контрастировать с красками и очарованием цветочного сада. Я боялась его в детстве, боялась скрывающейся в нем неизвестности. В лесу за нашим домом я провела много часов, и для меня он был связан не только с приключениями, но и с призраками и потерями.

Но в тот вечер благодаря словам Брюэр я поняла, что неизвестность леса – это то, где я теперь живу. Я покинула сад, со всех сторон меня обступили высокие деревья, и я понятия не имела, как оттуда выбраться.

8

В полдень у входа в больницу остановился черный седан отца. Со мной вышла Брюэр; саквояж и холщовую сумку она вручила моему отцу, который на этот раз вышел из автомобиля, чтобы помочь мне. Казалось, он не знает, как реагировать на эту женщину непонятной этнической принадлежности с огромным животом, поэтому он пробормотал слова благодарности и указал мне на пассажирскую дверь, а сам обошел автомобиль с водительской стороны.

Когда мы отъезжали, я опустила стекло и помахала рукой Брюэр. Стоял ранний июль, день был невыносимо жарким, и окно со стороны отца тоже было открыто. Пиджак он снял, рукава засучил до локтей, а его лоб блестел от пота. Мы выехали на основную дорогу, проехали один квартал, после чего движение на наших двух полосах дороги вдруг остановилось.

– Должно быть, авария, – сказал он, и действительно, вскоре мы услышали звук приближающихся сирен. Он нахмурился и посмотрел на часы, а я сидела спокойно – мне торопиться было некуда.

Мы ползли вперед; мое льняное платье прилипло к влажной коже. После замечания об аварии отец больше ничего не говорил; я догадывалась, что эти лишние минуты в машине наедине со мной были для него мучительными. Я заглянула в сумку проверить, взяла ли я платок – он был на месте, и я вздохнула с облегчением. В него было завернуто чучело крапивника. Я погладила мягкие перышки – это меня всегда успокаивало, а потом взяла платок и промокнула им лицо. Затем я открыла флакон с духами Эстер и нанесла по капельке на запястья; аромат лаванды заполнил автомобиль.

Нераспечатанное письмо от мамы так и лежало рядом с конвертом с деньгами. Подумав немного и решив, что в «Ферн-холлоу» у меня могут забрать личные вещи, я достала письмо Белинды и аккуратно вскрыла его.

Дорогая Айрис,

Представляю, как ты переживаешь после ухода нашей милой Зили. Я так хотела увидеть тебя и утешить, но мне не разрешают. Здоровье мое пошатнулось, с тех пор как мне рассказали о произошедшем, но сейчас для меня самое главное, чтобы ты прочитала это письмо.

Мы с тобой никогда больше не увидимся. Ты должна это принять. Мне жаль, что твоя жизнь сложилась именно так, я очень горюю об этом, и эти мысли преследуют меня не меньше, чем все мои призраки. Я не смогла спасти твоих сестер, но у тебя все еще есть шанс. Я вижу это совершенно ясно, поэтому послушай меня внимательно: не позволяй отцу отправить тебя в клинику и даже не думай о том, чтобы вернуться домой. Деньги, которые тебе передала Доуви, мои, на них нет чэпеловской крови. Прошу тебя, воспользуйся ими и начни новую жизнь подальше отсюда. Пусть сейчас тебе это кажется невозможным, но поверь, что ничего невозможного в этом нет, для тебя уж точно.

Тебе удалось избежать судьбы твоих сестер, но не принимай это как данность. Твои сестры шепчут тебе: беги, дорогая Айрис. Беги так быстро, как только сможешь, и никогда не оглядывайся.

С любовью, мама

Я положила письмо обратно в конверт, пытаясь усмирить симфонию охвативших меня эмоций, проглотить ее громкие и резкие ноты. Нельзя было, чтобы у меня на лице отразилась реакция на мамины слова, но сдержаться было непросто. Я была благодарна маме за искреннюю заботу, но у меня не было никаких оснований верить в то, что еще одна попытка бегства закончится иначе, чем предыдущая. Будь это так легко, думаю, мама и сама бы убежала.

Я не могла снова пуститься в бега. Или могла?

– С тобой все в порядке? – спросил отец. Я убрала вещи обратно в сумку и застегнула молнию.

– Скажи, почему ты не рассказал доктору о том, что на самом деле случилось с моими сестрами? – спросила я. В том, что я оказалась в этой ситуации, была отчасти и его вина, и я хотела услышать, что он скажет в свою защиту.

– Я рассказал ему все, что знаю. Эстер и Розалинда умерли от гриппа, Дафни утонула в море, а про Каллу и Зили мы достоверно ничего не знаем.

– Но ведь мы прекрасно знаем, что случилось с Каллой и Зили и что на самом деле произошло с Эстер и Розалиндой. Почему ты не можешь этого признать? Из-за тебя доктор думает, что у меня бред.

– Айрис, не накручивай себя.

– Я себя не накручиваю. Ты меня накручиваешь.

Он продолжал смотреть прямо перед собой, на дорогу, хотя мы никуда не двигались.

– Мы уже скоро приедем. Постарайся не волноваться. – Он явно нервничал. Ему нужно было меня успокоить.

Глядя на его профиль, я вспомнила мамины слова, сказанные в последнюю нашу встречу: «Я никогда не любила его, он мне даже отдаленно не нравился. Ни его лицо, ни то, как он разговаривал, ни его запах – все в нем вызывало у меня отвращение. Перед свадьбой я проплакала несколько дней». Я была продуктом этого союза, была создана из этой материи.

Ко мне вдруг вернулась уверенность в том, что моя жизнь – в том виде, какой я ее знала, – окончена. Айрис должна была уйти.

Я потянулась к ручке двери. Отец, все так же сосредоточенно смотревший на вереницу машин перед нами, ничего не заметил. Одним быстрым движением я дернула за ручку, выскочила из машины и захлопнула за собой дверь. Я нагнулась и посмотрела на него в открытое окно, крепко зажав сумку в правой руке – левая все еще была забинтована.

– Немедленно вернись в машину, – сказал он, наконец заставив себя встретиться со мной взглядом. Я хотела что-то ему ответить, но что? Слов для него у меня больше не осталось.

Я побежала. Водители и пассажиры других машин уставились в окна, с любопытством провожая взглядами молодую женщину в розовом платье, бегущую со всех ног, словно от этого зависела ее жизнь. Мамины слова звучали в моей голове, и я бежала все быстрее и быстрее.

– Айрис! – раздался позади голос отца.

Это был последний раз, когда кто-то назвал меня этим именем.