Текст книги "Вишневые воры"

Голубой дневник
Второй том

Эстер
1950

1

Наутро после свадьбы я завтракала на кухне одна: мне было понятно, что сестры вряд ли хотят меня видеть. Миссис О’Коннор подала мне тарелку омлета и, наливая мне яблочный сок, сказала:

– Будь моя воля, я бы тебя вообще не кормила.

Из столовой доносились голоса сестер и отца – они говорили тихо, все еще утомленные после предыдущего вечера. Миссис О’Коннор приготовила яичницу для моего отца, а сестры, даже Дафни, попросили лишь чай с тостами: их желудки до сих пор пытались справиться с изобильным свадебным ужином. Подав завтрак, миссис О’Коннор вернулась на кухню, села напротив меня и принялась доедать яичницу прямо с чугунной сковороды.

Вскоре пришла Доуви – она несла поднос с нетронутым завтраком Белинды.

– Говорит, что не голодна, – сказала Доуви, и я догадалась, что, не будь на кухне меня, она не ограничилась бы этой фразой. Они разобрали невостребованный завтрак – миссис О’Коннор взяла тост и баночку малинового джема, а Доуви – яйцо всмятку и чашку чая с молоком.

Я ела в тишине, стараясь побыстрее расправиться с завтраком, чтобы убежать наверх до того, как сестры закончат свою трапезу. Я не знала, как долго продлится моя вынужденная изоляция. Тогда мне казалось, что таким теперь будет мое будущее: есть на кухне со слугами, жить тихо, как мышка, неслышно снующая по половицам, и не попадаться никому на глаза.

Но тут раздался телефонный звонок, и будущее изменило свое направление.

Розалинда подошла к телефону в главном холле.

– Резиденция Чэпелов, – сказала она, и ее голос звучным эхом пронзил тишину дома. Через несколько секунд она тревожно спросила: – Мэтью, что случилось?

Миссис О’Коннор, Доуви и я переглянулись и, отложив чашки, вилки и салфетки, повернули головы в сторону дверного проема.

– Заболела? – сказала Розалинда. – Ох, ну как же так! Могу я с ней поговорить? – Розалинда выслушала ответ Мэтью, несколько раз угукнув. Наконец она сказала: – Хорошо. Осторожнее за рулем.

Как только она положила трубку, все сестры одновременно задали свой вариант вопроса «Что случилось?». Я прошла в холл и притаилась у столовой – так, чтобы меня никто не видел, но я могла всех слышать.

– Эстер больна, у нее небольшая температура, – сказала Розалинда папе и сестрам. – Она попросила Мэтью привезти ее домой.

– Зачем это? – спросил отец. – Она здесь больше не живет. – Его слова прозвучали резковато, но мне, честно говоря, тоже показалось странным, что Эстер попросила Мэтью привезти ее обратно в «свадебный торт». Она ведь уже не была маленькой девочкой, нуждающейся в маминой заботе. Да и заботливой мамы у нас никогда не было.

Розалинда явно была обеспокоена: она даже не стала отчитывать отца за его слова, что сделала бы в обычной ситуации. Вместо этого она лишь сказала:

– Я не знаю.

– Она напугана, – сказала Калла.

– В смысле? – спросила Дафни.

– Эстер боится маминого пророчества. О том, что случится что-то ужасное. Вы забыли?

– Мы все прекрасно помним, – сказал отец, – нет нужды заново это обсуждать.

– А что, если Калла права? – сказала Розалинда. – Эстер проснулась и плохо себя почувствовала, что неудивительно: последняя неделя выдалась непростой. Стресс, связанный со свадьбой, может свалить с ног любую женщину, а ей ко всему прочему пришлось переживать еще и из-за… – Розалинда откашлялась и продолжила, понизив голос: – Из-за всех этих ужасных дел с мамой и Айрис. Должно быть, бедняжка волнуется, что небольшая простуда обернется для нее смертельной болезнью.

– Может, ты и права, – сказал отец.

– Конечно, права. Мэтью привезет ее сюда, мы окружим ее сестринской заботой, и к обеду она уже будет как огурчик. Они с Мэтью вернутся в их милый домишко, и Эстер приготовит… – Розалинда осеклась. – Ну, или они сходят в ресторан.

Казалось, что Розалинде удалось развеять беспокойство, вызванное телефонным звонком Мэтью, но, не видя их лиц, я не могла понять, действительно ли они ей поверили – и верила ли она себе сама. Я не стала доедать завтрак и, пока остальные не начали покидать столовую, пошла наверх, мышкой прошмыгнув мимо темного родительского коридора. Белинда безвылазно сидела в своей гостиной, не подозревая о случившемся, и я не собиралась ей ничего рассказывать.

2

Через час приехала Эстер. Она медленно шла по коридору девичьего крыла: белая колонна, которая покинула дом каких-то двадцать четыре часа назад, снова была здесь, и, хотя все одобряюще ей улыбались, мы понимали, что с ней далеко не все в порядке.

Ее вели под руки Мэтью и мой отец, и она не выглядела как человек с небольшой простудой. Она была в халате и домашних тапочках; медленно продвигаясь по коридору, она с трудом отрывала ноги от пола. Через полуопущенные веки она смотрела прямо перед собой, никого не замечая. Ее волосы были частично заколоты и в некоторых местах слиплись от лака. На ее губах бледнели остатки «цветения вишни», а под глазами чернели разводы туши и карандаша. Такой она вернулась к нам: уже не невеста и еще не жена.

Мэтью с моим отцом уложили Эстер в ее старую постель и сняли с нее халат, под которым обнаружилась полупрозрачная сиреневая сорочка с открытой спиной и рукавами-колокольчиками. Через этот соблазнительный кружевной наряд просвечивали полумесяцы сосков – не самое подходящее зрелище для отца. Как только Эстер накрыли одеялом, он ретировался. Отец редко заходил в девичье крыло, и теперь стало особенно понятно почему. Выходя из комнаты, он велел Доуви вызвать врача.

Мы с сестрами окружили кровать Эстер: общие переживания позволили мне вернуться в их круг. Розалин-да поставила стул рядом с изголовьем и теперь протирала мокрым полотенцем лоб и шею Эстер. Каждые несколько минут она опускала полотенце в миску с холодной водой, которую держала Калла. Дафни стояла у подножия кровати и мягко массировала пальцы ног Эстер через вязаное одеяло. Зили взяла меня за руку, и мы, замерев, смотрели на Эстер.

Мэтью, одетый в легкий бежевый костюм, стоял в коридоре, нервно перебирая в кармане ключи и монеты.

– Завтра мы отплываем, – сказал он. – Она поправится?

Ему никто не ответил. Это он был виноват в случившемся: я это знала, мы все это знали. Эстер прожила с нами целую жизнь, и что с ней стало после одной лишь ночи с ним? Он пытался разглядеть ее с порога, но ближе не подходил. Мы окружили ее девичью кровать, и для него места не было.

С момента прибытия Эстер не сказала ни слова – было неясно, может ли она вообще говорить. Казалось, что ее выключили, как лампочку: она была еще теплой, но уже не излучала свет. А я все смотрела на нее и ждала, когда же она снова загорится. Несмотря на все случившееся – предсказание Белинды и мою встречу с безголовой невестой, невозможно было представить, что этого не произойдет.

Я нагнулась и дотронулась до ее руки.

– Скажи что-нибудь, – умоляюще прошептала я. Как бы я хотела, чтобы при виде меня ее щеки порозовели, чтобы она разозлилась на меня за все, что я сделала. Что угодно, лишь бы она вернулась к нам. Как бы я была рада, если бы она открыла глаза и приказала мне убираться из комнаты, ведь тогда она стала бы прежней.

Розалинда обеими руками нежно обхватила лицо Эстер.

– Эстер? – сказала она тихо. – Дорогая, ты слышишь меня?

Я надеялась, что Эстер откроет глаза и скажет ей с шутливым укором: «Роззи, убери от меня эту мокрую тряпку», но она молчала. Ни движения, ни жеста, ни тени узнавания. Казалось, что она лишь глубже погрузилась в овладевшую ею тьму.

– Эстер, проснись! – громко сказала я, тряся ее за плечо. Она не дернулась и не моргнула.

– Что с ней? – спросила Зили, силясь не заплакать. Она посмотрела на меня, как будто я знала ответ, и перевела взгляд на сестер. Розалинда, Калла и Дафни старались держаться невозмутимо, глядя на Эстер почти таким же пустым взглядом, каким та смотрела перед собой, и я знала, о чем они думают, и сама думала о том же: вот оно, что-то ужасное.

В коридоре послышались голоса.

– Это, надеюсь, доктор? – спросил Мэтью. Я уже забыла, что он тоже был здесь.

В сопровождении Доуви появился доктор Грин, облаченный в коричневый вельветовый костюм, – очевидно, он прибыл сюда сразу после церковной службы. Он был нашим семейным врачом еще до моего появления на свет: низкорослый, плотный мужчина, седая борода, очки в проволочной оправе.

Доктор Грин поговорил с Мэтью («Вчера вечером с ней все было в порядке, – донесся до меня голос Мэтью. – Утром ей стало нехорошо, а потом… все хуже и хуже»). Доктор Грин, выслушав его, вошел в спальню с черным медицинским чемоданом в руках.

– Я уверен, это всего лишь переутомление, – сказал он, слегка подталкивая Розалинду и Каллу, чтобы подойти к кровати.

Он оглядел Эстер – она лежала в своем сиреневом пеньюаре, на лице – следы свадебного макияжа, по подушке разбросаны жесткие, как солома, каштановые локоны. Она выглядела как старый манекен, списанный в универмаге и выброшенный на помойку. Никто не должен видеть ее такой, подумала я, переживая за ее честь и достоинство. Мне захотелось накрыть ее одеялом до подбородка и смыть с нее косметику влажным полотенцем.

Она все еще смотрела прямо перед собой через полуопущенные веки. Доктор Грин оглядел ее, обеспокоенно пощипывая свою бровь, но как только он заметил на себе мой пристальный взгляд, его широкое, мясистое лицо расплылось в улыбке.

– Да, как я и говорил: переутомление. – Он поднял руку Эстер и пощупал ей пульс.

– Завтра мы должны отплывать в свадебное путешествие, – донесся из коридора голос Мэтью.

– С этим не должно быть проблем, мистер Мэйбрик, – сказал доктор Грин. Он опустил руку Эстер и потрогал ее лоб. – Пульс слабоват, и у нее температура, – продолжил он. – Сегодня ей нужно дать отдохнуть, а завтра она должна поправиться. – Он оглядел нас и добавил: – И лучше не толпиться вокруг нее, молодые леди. – Но никто из нас не пошевелился.

Он пожал плечами, как бы говоря: «Ну, как знаете», и отошел от кровати, прихватив по пути свой черный чемодан, к которому даже не притронулся.

– Что, это все? – спросила Розалинда.

– Она просто утомлена, – сказал доктор. – Свадебные волнения, ничего страшного. Волноваться не о чем.

– Но вы ее даже не осмотрели!

– Моя дорогая…

– Может быть, нам лучше отвезти ее в больницу? – сказала Калла.

– В больницу? – сказал доктор Грин. – Да вы ей тут вздохнуть не даете, а от этого, конечно, никакой пользы. Вы бы вышли прогуляться, пускай она отдохнет. Возвращайтесь через час, к тому времени она уже придет в себя.

– Да вы понятия не имеете, о чем говорите, – сказала Дафни.

Доктор Грин засмеялся, удивленный такой настойчивостью.

– Милая леди, я понимаю, что вам тяжело видеть сестру в таком состоянии, но неужели мне нужно напоминать вам, кто из нас окончил Йельский медицинский институт? – Он говорил с наигранной беззаботностью. Мы были дочерьми Генри Чэпела, и это, вероятно, в некоторой степени оправдывало наше упрямство. – Успокойтесь. С ней все в порядке, уверяю вас.

– Но она не может пошевелиться, – сказала Розалинда. – Она ничего не говорит. Она даже не знает, что мы здесь!

– Вероятно, ей поможет морской воздух? – сказал Мэтью из коридора. – Мы завтра отплываем, – повторил он. Дафни застонала.

– Именно! – сказал доктор Грин, нахмурившись и неодобрительно взглянув на Дафни. – Вы плывете из Нью-Йорка в Саутгемптон, не так ли? – спросил он Мэтью.

– Да, – ответил Мэтью. – Лондон, Париж и так далее.

– Прекрасно! Спокойный отдых на борту лайнера – это как раз то, что нужно этой молодой леди. Говорю вам как врач.

Мысль о том, что Эстер может встать и отправиться в путешествие, не укладывалась в голове. Ее пришлось бы поднимать на корабль на носилках, но доктора Грина это почему-то не беспокоило. Он вышел в коридор к Мэтью и Доуви и свободной рукой взял Мэтью за плечо.

– У меня три дочери. Это хрупкие создания.

– Да, – сказал Мэтью. – Я начинаю это понимать.

– В семейную жизнь их лучше вводить осторожно. – Он похлопал Мэтью по спине, и они оба хмыкнули, обменявшись взглядами, смысл которых я не поняла. Быть может, это имело отношение к первой брачной ночи, когда у женщины из-за мужчины текла кровь. Но зачем бы они стали смеяться над таким? Там, где кровь, всегда боль – по крайней мере, я так считала.

– Позвоните мне, если состояние миссис Мэйбрик изменится, – сказал доктор Грин, и Доуви пошла его провожать. Мэтью сказал, что ему нужно позвонить, и тоже ушел вниз. Судя по всему, вердикт доктора – «переутомление» – его вполне удовлетворил.

– И что нам теперь делать? – спросила Розалинда, когда мы остались одни. Ее беспомощность пугала меня. Эстер с Розалиндой могли принять решение в любой ситуации, и теперь я боялась, что вокруг не осталось никого, кто мог бы нам помочь. Я хотела вновь украсить голову Эстер венком из маргариток, назвать ее королевой-розой девичьего сада распускающихся бутонов, чтобы она засияла, как тогда, на лугу. Вместо этого я смотрела на стену с астрами за ее спиной и шептала: «Хочу, хочу…»

3

– Ну что там?

Беспокойно ожидавшая новостей Розалинда повернулась к Зили, которая только что вошла в нашу гостиную.

– Она все еще с ней. – сказала Зили. – Ничего не говорит.

Белинда уже несколько часов сидела у кровати Эстер. Она неслышно вошла в комнату, в своем обычном льняном платье, волосы заколоты наверх, с ног до головы белая, как мотылек; ее глаза смотрели только на Эстер, словно никого из нас в комнате не было. Она попросила нас оставить их вдвоем, и мы ушли. С тех пор она молча сидела у кровати дочери, держа ее за руку и время от времени промокая ее лоб влажным полотенцем.

Доуви принесла нам поднос с бутербродами – ветчина с горчицей на треугольных половинках хлеба – и кувшин лимонада, в котором уже растаял лед, а на поверхности плавали сморщенные листья мяты.

Взяв половинку бутерброда, Зили забралась на подоконник.

– Там Мэтью в саду, – сказала она, глядя в окно и вяло покусывая уголок хлеба.

– И что он делает? – спросила Розалинда.

– Курит и ходит туда-сюда.

Розалинда умоляла папу и Мэтью не слушать доктора Грина и отвезти Эстер в больницу, но мужчины доверились диагнозу «переутомление» и больше слышать ни о чем не желали.

– Не понимаю, почему никто ничего не предпринимает! – сказала Розалинда. – Наша сестра лежит без движения, от нее осталась лишь оболочка, и никто в этом доме не выказывает никакого беспокойства! Мэтью курит на улице, отец неизвестно где, а наша мать – наша безумная мать! – которая всю неделю вещала нам о конце света, теперь просто сидит у ее кровати и молчит. Розалинда осеклась, но лишь на секунду; несколькими резкими движениями она утерла выступившие на глазах слезы, явно раздосадованная, что те осмелились прервать эту вспышку праведного гнева. Сидевшая рядом с ней Калла потянулась к ней и похлопала ее по плечу, но от этого прикосновения Розалинда лишь вскочила на ноги.

– Нет, – сказала она. – Так дело не пойдет! Мы знаем Эстер лучше, чем кто бы то ни было. Ей очень плохо. – Она перевела дух, укрепляясь в своей решимости. Это снова была та Розалинда, которую я ждала все утро.

– Мы можем сами отвезти Эстер в больницу, – сказала Дафни.

– Да, – согласилась Розалинда еще до того, как Дафни закончила говорить. – Мэтью в саду, а отец, наверное, засел в своем кабинете. Они не сразу заметят, а когда мы уедем, они уже ничего не сделают.

– А разве нельзя вызвать «Скорую»? – спросила Калла.

– Папа наверняка отошлет их обратно, – сказала Розалинда. – А мы больше не можем терять время, неужели ты не понимаешь?

– Но как мы донесем Эстер до автомобиля? – спросила Калла.

– Проще простого, – сказала Дафни. Двое берут ее под руки, двое поднимают ноги, кто-то один идет впереди.

– Мне кажется, мы не сможем, – сказала Калла.

– Сможем! – ответила Розалинда. – За руль сяду я.

– Но врачи в больнице – они ведь такие же, как доктор Грин? Нас просто отправят домой, – сказала Калла.

– А мы им не позволим. – Я не открывала рта с тех пор, как мы вышли из спальни Эстер. Я понимала, что мне не слишком-то рады, хоть никто сейчас и не обращал на меня особого внимания, но молчать я больше не могла. Розалинда была права – если мы не сделаем что-нибудь немедленно, с Эстер случится что-то ужасное. Я всю неделю знала, что это должно случиться, но теперь со мной была согласна не только Белинда. – Мы откажемся уходить из больницы, пока они не начнут ее лечить, – сказала я. – Если они попытаются выгнать нас, я устрою скандал. Им придется вызвать полицию, чтобы нас выставить.

– Так и сделаем, – согласилась Розалинда. – Но нам нужно торопиться! Зили, спускайся вниз, найди ключи от автомобиля и жди нас у выхода.

Мы встали и выстроились гуськом за спиной Розалинды, которая подошла к двери и выглянула в коридор. Вокруг было тихо, в коридоре никого не было. Она кивнула нам.

Мы высыпали из гостиной и помчались к спальне Эстер и Розалинды, с твердым намерением забрать ее и увезти прочь. В тот короткий миг мы все приободрились. Нас было не остановить. Мы были силой, которая спасет нашу сестру.

И вдруг…

Раздался крик. Нет, это кричала не Белинда – ее крики мы хорошо знали. То, что мы услышали, было больше похоже на завывание. Мы все ринулись к спальне, но в коридоре я вдруг остановилась, не в силах пошевелиться. Этот вой я уже слышала прошлой ночью.

Мы опоздали.

4

Мне не было видно Эстер – сестры в панике столпились вокруг нее, – но я видела маму, которая прислонилась спиной к стене и смотрела на дочь расширенными от страха глазами, прикрыв рот рукой. Она перевела взгляд на меня, и на мгновение наши глаза встретились. Мы обе все поняли.

Эстер лежала в постели, и с ее губ срывался протяжный вой. Подойдя поближе, я увидела, что она обеими руками сжимает себе шею; ее глаза были открыты, но в них не было ничего, кроме пустоты. Она выла беспрерывно, не делая пауз для вдоха. В комнату вбежал отец, а за ним – Мэтью с Доуви.

– В чем дело? – спросил Мэтью. – Что происходит? – На этот раз он не остался в коридоре и стал прорываться к кровати: солдат, готовый к бою.

– Я позвонила врачу, – сказала Доуви. Она запыхалась и, чтобы не упасть, схватилась за комод.

Отец попытался оторвать руки Эстер от ее шеи, но та вцепилась в нее мертвой хваткой и не поддавалась. Мэтью поспешил на подмогу, и вместе они смогли разжать ее руки, оставившие на шее красные полосы и царапины от ногтей. Эстер больше не сопротивлялась. Она перестала выть и вдруг обмякла.

Теперь она лежала, как и прежде: раскрытые глаза, отрешенный взгляд. Сестры пытались унять дрожь и справиться со слезами. Никто не знал, что делать дальше.

Но передышка была временной. Эстер села в кровати – впервые за это время, открыла рот и снова принялась выть. На этот раз она вытянула перед собой руки – прямые, негнущиеся. В ней было что-то звериное.

– О господи, – сказала Розалинда, пятясь от кровати. Доуви резким движением схватила Зили за руку и вывела из комнаты.

– Эстер, милая, – сказал Мэтью. – Прошу тебя, скажи, что случилось! – Он подавил всхлип. Я никогда не видела, как плачут мужчины; он пытался сдерживаться, но отчаяние душило его. – Я люблю тебя, – лишь смог выдавить он.

Услышав эти слова, Эстер перестала выть и начала смеяться – громко, безумно. Она опустила руки и взялась за края кровати, удерживая себя в сидячем положении, и спустила ноги на пол. Все это время она продолжала смеяться.

Сквозь сиреневую сорочку просвечивали ее соски: прежняя Эстер сгорела бы от стыда. Она схватила с тумбочки лампу Тиффани – зеленое стекло в тон нарисованного на стене леса – и встала, выдернув шнур из розетки. Мэтью подошел к ней и попытался забрать у нее лампу. Она перестала смеяться и уставилась на него.

– Дорогая, – сказал он, обняв ее и пытаясь увести к постели. Эстер развернулась и ударила его лампой по лицу, и он упал, взвыв от боли. Бросив лампу рядом с ним, она подбежала к окну. Размахнувшись, она разбила кулаком стекло, а потом втянула окровавленную руку обратно. Раны были серьезными, но она не вскрикнула и даже не поморщилась от боли, равнодушно глядя на стекающую с руки кровь.

Никто из нас не проронил ни слова, никто из нас не пошевелился, когда она медленно стянула с плеча сиреневый пеньюар, обнажила грудь и начала медленными, нежными движениями растирать грудь кровью с порезанной руки. Она сняла пеньюар с другого плеча, и он сполз на пол. Она размазала кровь по шее и груди, а затем по животу, бокам и бедрам. Потом она подняла руки над головой, почти радостно, и стала выть еще глубже и протяжнее, чем раньше. Ее тело вибрировало и гудело, извиваясь и выворачиваясь с каждым воплем. Казалось, что она парила в экстазе; ее голова была вздернута вверх, как у волка, а из гортани вырывались утробные, животные стоны.

Затем она обрушилась на пол и умерла.

5

Вскоре на место трагедии прибыл доктор Грин. Не знаю, что именно отец рассказал ему о произошедшем. Доктор предложил сделать вскрытие, но отец отказался – он не хотел, чтобы тело его дочери изрезали вдоль и поперек. Мнения Мэтью, которого отправили в больницу для наложения швов, никто не спросил. Эстер была в родном доме, и ответственность за нее снова легла на плечи отца. Он выдал ее замуж, а после ее смерти забрал обратно.

Белинда, как и все мы, была в шоке. Словно керамическая статуэтка, она стояла у края стола, и казалось, что в любую минуту она может упасть на пол и разбиться на кусочки, которые уже не склеить. Доктор Грин заставил ее выпить веронал и выдал по таблетке моим старшим сестрам, а нам с Зили сказал, что мы еще маленькие. Через час после происшествия Белинда уже спала у себя в спальне, а сестры лежали на диванах в нашей гостиной, погрузившись в спасительное вязкое забытье.

Доуви утешала Зили в нашей спальне, а меня миссис О’Коннор увела на кухню и усадила за стол, поставив передо мной кружку какао. Я вновь оказалась там, где начала этот день, но не представляла ни который час, ни сколько времени прошло с того завтрака.

В соседней комнате отец беседовал с доктором Грином, у каждого в руке по стакану виски. Доктор сказал, что причиной смерти был грипп.

– С утра, когда я ее осматривал, у нее была температура, – говорил он отцу. – Это верный признак вирусной инфекции. Я подозревал, что это грипп, но не хотел, чтобы вы волновались. Мистер Мэйбрик так переживал по поводу предстоящего круиза… – А потом он добавил, что в редких случаях грипп вызывает галлюцинации.

– Понятно, – тихо сказал отец, принимая это объяснение так же, как до этого принял диагноз «переутомление». Доктор мог сказать «малярия» или «порок сердца», и я уверена, что, несмотря на сцену, разыгравшуюся в спальне, отец тоже ответил бы: «Понятно».

В парадную дверь постучали. Я выглянула в холл: отец и доктор Грин приветствовали двух мужчин в черных костюмах, один из которых нес каталку. Все вместе они направились наверх.

Нижняя гостиная выходила в холл, и я пошла туда – посмотреть, что они будут делать. Эти мужчины могли быть врачами, но зачем ей теперь врач? Пробыв какое-то время наверху, они начали спускаться. Двое мужчин несли каталку, на которой лежал длинный черный пакет, застегнутый на молнию. Они выкатили каталку на улицу; следом вышли отец с доктором, оставив за собой пустую тишину, которая начала медленно смыкаться над моей головой.

Я побежала на кухню, толкнула боковую дверь и понеслась через огород к задней части дома. Я бежала и бежала – не ведая, куда и зачем, – мимо маминого сада и лягушачьего пруда, в сторону луга. Острые ветви и камни царапали мои босые ноги, но боль меня не останавливала. Я бежала через луг, а в ушах у меня раздавался гипнотический вой Эстер, и на короткий миг мне показалось, что мне удастся оторваться от того, что преследовало меня. Но тут мои ноги подкосились, и я упала. Уткнувшись лицом в траву и цветы, я почувствовала, что меня сейчас стошнит, и встала на четвереньки, давясь от рвотных позывов; но ничего не произошло. Вскоре я поняла, что захлебываюсь не от рвоты: меня душили рыдания. Они переполняли мне горло и грудь, создавая невыносимое давление. Горе обрушилось на меня, и как я ни старалась подавить рыдания, они прорвались наружу.

6

Со смерти Эстер до похорон прошло два дня. Горе не сплотило нас – скорее наоборот: мы все погрузились в свое облако тьмы, выход из которого искали поодиночке.

Я бродила из комнаты в комнату, от разговора к разговору, безуспешно пытаясь сфокусироваться хоть на чем-то. Жизнь в «свадебном торте» всегда походила на жизнь в аквариуме, а в то время – особенно. Мы плавали в мутной воде, не видя ничего, что происходило за стеклом. Помимо погружения в собственное горе, те дни мне запомнились странным сочетанием повседневности и жути. В какой-то из дней я видела, как служанка оттирает кровь с паркета в комнате Эстер и Розалинды, а в это время внизу миссис О’Коннор делала изящные эклеры для поминок. Так я это и запомнила: кровь и пирожные.

Все чаще звучало слово «похороны». Раньше оно мне попадалось только в книжках – захороненное сокровище, похороненный дневник, все это в контексте гробниц фараона и пиратских приключений. Но теперь оно воспринималось по-другому. Все началось с подслушанного мной спора между Розалиндой и Делит, матерью Мэтью, которая хотела, чтобы Эстер облачили в наряд невесты – в то нелепое «лунное» платье. Мэйбрики чувствовали себя не при делах: мало того что у них забрали Эстер, так еще и все решения о необходимых процедурах мой отец принял без них, поэтому, когда дело дошло до обсуждения платья, Делит была непреклонна.

– Мою сестру не будут хоронить в этом безумном платье, – сказала Розалинда хриплым голосом, сжимая в руке платок. – Так это слово было произнесено впервые: «хоронить».

– Ваша сестра умерла невестой Мэтью. И она останется его невестой навеки.

– Невестой Мэтью она была всего одну ночь, и это не очень хорошо для нее закончилось, – сказала Розалинда. – Что-то мне подсказывает, что ее образ как невесты Мэтью – это не то, что мы бы хотели увековечить в памяти.

– Как вы можете быть такой жестокой! – сказала миссис Мэйбрик.

– Розалинда, довольно! – сказал отец, который явно начинал терять терпение от этого разговора.

– Папа, ты же не позволишь хоронить Эстер в этой… вещи! – И снова это слово: «хоронить».

– Это не ему решать, – сказала миссис Мэйбрик. – Эстер была женой моего сына.

– Весьма недолго! – ответила Розалинда.

– Мэтью хочет, чтобы ее похоронили в том платье, – сказала миссис Мэйбрик. – Не вижу смысла обсуждать это дальше.

Теперь, когда я услышала это слово, я стала замечать его везде: «похоронили». Всего сутки со смерти Эстер, и мы погрузились туда, о чем раньше не могли и помыслить.

Мэтью, который оставался в автомобиле, пока его мать спорила о платье, открыл входную дверь и ввалился в дом, схватившись за ручку, чтобы не упасть.

– Я же просила тебя подождать на улице, – сказала Делит, и, посмотрев на Мэтью, я поняла почему. Выглядел он ужасно: на лице повязка в том месте, где его ударила Эстер, на плечах измятый и влажный бежевый пиджак – он был во вчерашнем костюме, а от него самого разило спиртом и потом. Его галстук петлей болтался на шее, словно он недавно избежал виселицы и с тех пор не отрывался от бутылки.

– Возвращаться в эту чертову тюрьму – последнее, что пришло бы мне в голову, но мне срочно надо отлить. – Он был жалок: то восхитительное морское существо, которое поразило нас прошлым летом, теперь казалось грудой хлама, выброшенной на берег. Жизнь героя войны обернулась трагедией, и он барахтался в обломках кораблекрушения.

Доуви увела его в ванную – уходя, он оперся о ее руку. Делит с Розалиндой продолжили прерванный спор, на этот раз об украшениях: какие на Эстер будут серьги, какое ожерелье и, наконец, какие кольца. Делит сказала, что она должна быть похоронена без венчального кольца с бриллиантом.

– Мэтью хотел бы сохранить его на память.

– Что сохранить на память? – спросил Мэтью, который по пути из ванной все еще пытался застегнуть брюки.

При виде сына Делит напряглась; бледной рукой она поправила черные, цвета шерсти скунса, волосы.

– Подожди меня в автомобиле, – сказала она.

– Я хочу поговорить с миссис Чэпел, – сказал Мэтью, опершись о стол.

– Она спит, – ответил отец. Он взглянул на Делит в надежде, что та утихомирит сына. Как собака, чувствующая приближение дождя, он каждой своей клеткой ощущал назревающий скандал.

– Ну так пойдите и разбудите ее, – сказал Мэтью воинственно.

– Она плохо себя чувствует.

– А вот и нет, – воскликнул Мэтью, стукнув кулаком по столу. – Не думаю, что она плохо себя чувствует. Мне кажется, она здесь единственный человек, который знает, что на самом деле происходит, и я хочу поговорить с ней!

Делит подошла к нему и попыталась взять его под руку, но он оттолкнул ее.

– Мы что, будем притворяться, что миссис Чэпел не предсказывала всего этого?

– Пойдем, дорогой, – сказала Делит, снова потянувшись к его руке.

– Миссис Чэпел! – крикнул Мэтью, и его голос эхом разнесся по дому. Он бросился к лестнице, но был слишком слаб, чтобы подняться по ней. На полпути он рухнул и остался лежать, уперев лоб в край ступеньки. Он не шевелился. Я подумала, что он заснул, но вскоре поняла, что он плачет.

Ошеломленная, я вышла в мамин сад и стала рвать первые попавшиеся цветы – шалфей, гортензию, сжав их в кулаке. Белинда не знала, что происходит внизу; отец нанял сиделку, которая постоянно давала ей снотворное.

– Мы что, будем притворяться, что миссис Чэпел не предсказывала всего этого?

– Да, Мэтью. Будем.

В тот вечер Доуви отослала нас с Зили наверх – выбрать платья для похорон. Вытащив из шкафа все свои наряды, Зили свалила их в одну кучу на кровати.

– Зили, тебе нужно выбрать одно платье. Мы не в отпуск собираемся.

– Я хочу посмотреть, что у меня есть, – сказала она, не поднимая глаз и обиженно надув свои пухлые губки. Ища уединения в своем горе, я забыла о сестре и даже не знала, чем она занималась весь день. Кто-то вообще присматривал за ней? Ее перепачканное платье и спутанные волосы говорили о том, что, видимо, нет.

– Где теперь Эстер, как ты думаешь? – спросила она, вываливая на кровать последние платья из шкафа.

В те дни я избегала ее в том числе поэтому: из-за ее нескончаемых вопросов, на которые у меня не было ответа.

– Она на небесах, – сказала я буднично, словно говорила: «Она в аптеке». Платье для похорон я уже выбрала: темно-коричневое, которое я часто надевала в церковь.

– А что там, на небесах?

– Зили, – раздраженно выдохнула я. – Откуда мне знать? Можно подумать, я там бывала. – Я начала сортировать ее платья, убирая обратно в шкаф яркие летние сарафаны, которые точно для этого случая не подходили. На кровати осталось несколько темно-синих платьев: черных не было. Раньше нам никогда не приходилось одеваться в черное.