Текст книги "Вишневые воры"

– Она уже далеко. Я больше ее не чувствую.

– Может быть, она и правда рассердилась на нас за то, что мы сделали?

– Нет, цветочек. Я точно знаю, что, когда она ушла от нас, ей стало понятно, почему мы так себя вели. И она была благодарна нам за это.

– Откуда ты знаешь?

– У меня дар – наверное, это можно так назвать. Мне его передала мама, когда умирала. Не знаю, был ли он у нее, но благодаря ей я всегда знала и чувствовала то, что недоступно другим людям. Например, в этом доме я каждую ночь вижу призраков, а больше их не видит никто.

– Чэпеловские жертвы.

– Их манит этот дом и притаившаяся здесь тьма. Но со временем я поняла, что они не желают нам плохого. Им лишь нужно, чтобы их замечали. Мне бы радоваться, что Эстер отправилась к свету, и все же…

Внутри нее что-то надорвалось. В глазах промелькнул ужас, и я поняла, что этот миг настал. Она сходила с ума.

– Не бойся, мама, – сказала я самым нежным своим голосом, пытаясь не дать ей погрузиться слишком глубоко.

– Я больше никогда ее не увижу, и эта боль невыносима, – сказала она, и в эту секунду то, что она все это время пыталась сдержать, вырвалось наружу. Она начала кричать. Я никогда не слышала, чтобы кто-то так кричал. Она сжала голову руками, ее лицо покраснело, на лбу и шее вздулись вены, рот раскрылся так широко, что оттуда могла бы вылететь стая птиц. Чудовищный звук не прекращался и был таким мощным, что все ее тело билось в конвульсиях; это был протяжный, мунковский крик, самое ужасное, что я когда-либо слышала.

Я выскочила из постели и встала у стены, закрыв уши руками.

– Перестань! – крикнула я, но она не останавливалась. – Мама, замолчи! – Ее нечеловеческий крик наверняка проник во все уголки дома, и я понимала, что кто-то уже идет сюда. Мне хотелось броситься к двери и закрыть ее на замок, чтобы защитить маму, но я не успела – дверь распахнулась, и на пороге появился отец, одетый в коричневый костюм. Он схватил меня за руку и повел к двери, где уже стояла Розалинда – тоже одетая, с завивкой и макияжем. Она взяла мою руку, словно приняв эстафетную палочку от отца. Дверь за мной закрылась, приглушив крики, и Розалинда сказала:

– Пойдем, Айрис. Все кончено.

6

С нами поселилась новая медсестра. Работая под надзором доктора Грина, она лучше справлялась с задачей держать Белинду под действием веронала столько, сколько потребуется. Теперь Белинда крепко спала всю ночь до самого утра. Она больше не ждала Эстер, не страдала от визитов чэпеловских жертв и не кричала. Отец сказал, что пора избавить ее от кошмаров – так он называл ее видения. Он считал, что ей лучше погрузиться в состояние наркотического транса, забыться, оказаться там, куда не проникают даже сны.

В течение дня, за исключением случаев, когда это было крайне необходимо, снотворного ей не давали, но у лекарств был продолжительный эффект, поэтому периоды ясного сознания у Белинды были очень короткими – да и нельзя сказать, что в это время она становилась прежней. Она сама словно стала призраком нашего дома, находясь здесь и не здесь одновременно.

Медсестре выделили комнату на третьем этаже, рядом со спальней Доуви, и она присматривала за Белиндой, когда та не спала, а в это время Розалинда присматривала за мной. Мне больше не разрешали ходить на могилу Эстер, а ночью я не должна была закрывать дверь в спальню – Розалинда иногда проверяла, сплю ли я в своей кровати. Все взрослые моей семьи каким-то образом узнали о том, что я бодрствовала целыми ночами, засыпала на уроках и секретничала с Белиндой.

Розалинда сдала экзамен на вождение (то, с какой попытки это было сделано, не внушало особого доверия к ее водительским навыкам) и теперь иногда возила нас развлекаться. Мы посетили тыквенную ярмарку, посмотрели американский футбол в Йеле и один раз ездили собирать яблоки. Постепенно мы отходили от лихорадочного сна, в который я погрузилась под воздействием Белинды, и, хотя в разговоре никто не возвращался к случившемуся, я знала, что они все прекрасно помнят.

Однажды после школы Розалинда, несмотря на холодную погоду и к большой радости Зили, повезла нас в кафе-мороженое. Оставив сестер там, Розалинда вышла со мной на улицу, и через пару минут мы уже были у входа в офис доктора Грина.

– Я же не болею! – сказала я, но Розалинда уже открывала дверь, приглашая меня войти.

– Это займет лишь несколько минут, – сказала она, а когда я не сдвинулась с места, добавила: – Это папа тебя записал, так что лучше тебе пойти – вряд ли он обрадуется, если ты откажешься.

Секретарша доктора Грина провела меня в его кабинет и вышла, а Розалинда осталась ждать в приемной.

В кабинете стоял полумрак: стены были обиты деревянными панелями, а маленькое окошко не пропускало достаточно света, из-за чего здесь приходилось включать свет даже днем. Когда я вошла, доктор Грин поднялся из-за стола и указал мне на стоявший напротив стул. На его письменном столе громоздились книги и бумаги, а рядом с телефоном, на квадратике восковой бумаги, лежал недоеденный бутерброд с говядиной.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, и мне тут же вспомнилось, как в день смерти Эстер он сжал плечо Мэтью и сказал: «У меня три дочери. Это хрупкие создания».

– Нормально, – угрюмо пробормотала я.

– Это хорошо, – сказал он, слегка откинувшись в кресле и сложив пальцы домиком.

– Зачем я здесь?

– Твой отец попросил меня поговорить с тобой. Он беспокоится о том, что ты находишься под сильным влиянием мамы. Насколько я понимаю, твои сестры давно ее игнорируют, а ты – нет. Все волнуются за тебя – уж не веришь ли ты сама в эти сказки про призраков?

– Я даже не знаю, – сказала я, отказываясь склоняться в ту или иную сторону. – Ведь мама оказалась права насчет того, что случилось с Эстер. Не понимаю, почему ее никто никогда не слушает.

Доктор Грин пристально посмотрел на меня, и взгляд его словно бы говорил: «Так вот, значит, как это будет». Он опустил взгляд на недоеденный бутерброд, видимо понимая, что вернется к нему не так быстро, как надеялся.

– Ты считаешь, что твоя мать – надежный источник информации?

– Эстер мертва. Мама это предсказала.

Он подался вперед, положив локти на стол. Его лицо исказилось.

– Ничего она не предсказывала. Ты должна понять, что твоя мать – больная женщина. У нее с головой не все в порядке.

– Но она же предупреждала…

– Мисс Чэпел, как мы обычно поступаем с заболевшими людьми?

Меня бесило, что он говорит со мной как с ребенком.

– Даем им лекарства.

– Правильно. Если у пациента инфекция, я назначаю пенициллин. Болезнь твоей мамы нельзя вылечить лекарствами, но я могу сделать так, чтобы ей было комфортно. Чтобы она не страдала. Я стал врачом, чтобы избавлять людей от страданий, понимаешь? Она больше не боится. Ей больше не нужно беспокоиться о том, что твоя сестра бродит по вашим коридорам и ищет ее.

– Она не об этом беспокоилась. Она хотела, чтобы Эстер навестила нас. Чтобы…

– Перестань. Призраков не существует. Я врач, и я много раз видел, как умирают люди, а когда служил в армии, неоднократно делал вскрытие. Ты знаешь, что это?

– Да.

– Когда люди умирают, их больше нет. Они отправляются на небеса и выполняют Божью волю. Они не остаются здесь, в Беллфлауэр-виллидж, разгуливая в домах по ночам и пугая всех до смерти. Они уходят в другое место, туда, где им будет хорошо и куда мы все однажды отправимся. Ты меня понимаешь? Потому что если нет…

– Понимаю, – сказала я, не желая слышать окончания этого предложения. Я не хотела знать, какая судьба меня ждет, если я продолжу упорствовать.

Он выпрямился, оценивая меня пристальным взглядом врача, будто сомневаясь, верить мне или нет. Я слишком быстро сдала свои позиции, и за это мне было стыдно, но я не хотела, чтобы меня накачали лекарствами или заперли в «Ферн-холлоу», как когда-то Белинду. Спорить с ним, как бы сильно он ни заблуждался и как бы люто я его ни ненавидела, означало усугубить мое и без того шаткое положение.

– Я понимаю, – повторила я, чтобы он точно услышал.

– Хорошо. – Он посмотрел на бутерброд. – Если тебя что-то будет волновать, ты всегда можешь прийти ко мне и поговорить. Договорились?

– Да.

Он встал и обошел стол.

– Вот и молодец, – сказал он, похлопав меня по спине. Отпустив меня в приемную, он закрыл за собой дверь; наверное, спустя минуту он уже ел свой бутерброд и докладывал моему отцу о нашей беседе; ох уж это изменчивое, как прогноз погоды, душевное состояние чэпеловских женщин.

– Все в порядке? – спросила Розалинда, глядя на меня поверх свежего выпуска журнала «Гламур». Я улыбнулась и кивнула, делая то, что от меня ожидалось. Розалинде я больше не доверяла.

– Отлично, – сказала она, и мы вышли на улицу. По дороге в кафе-мороженое она сказала:

– Надеюсь, ты усвоила урок.

– Какой урок?

– Наша мать безумна, и ты рискуешь пойти по ее стопам, если не будешь осторожна.

Не оборачиваясь на меня, Розалинда вошла в кафе, а я помедлила у двери, ужаленная ее словами. Через стекло я видела Зили – она сидела за столом с Дафни и Каллой и выуживала ложкой мороженое из огромного бокала, смеясь над чем-то, что сказала Дафни. Впервые за долгое время она выглядела счастливой.

Розалинда
1951

1

В конце октября 1950 года компания «Парамаунт пикчерз» выпустила фильм «Чэпел-70: винтовка, покорившая Запад» с участием Джеймса Стюарта и Джанет Ли. В нем рассказывалось о легендарной магазинной винтовке «Чэпел файрармз», производившейся с 1870 года и сыгравшей большую роль в геноциде американских индейцев в последние годы так называемого освоения американского Запада.

Несколько других производителей оружия в Коннектикуте – «Винчестер» и «Кольт» – настаивали на том, что покорение Запада было бы невозможным без их оружия – в частности «Винчестера-73» и «Кольтписмейкера», но винтовке «Чэпел-70» была отведена основная роль. Мой отец был очень горд тем, что его продукцию отметил Голливуд, поэтому в дни премьеры арендовал кинотеатр «Беллфлауэр-синема» на целую неделю. Всем работникам завода Чэпела разрешили выбрать день и посмотреть кино в рабочее время, а жители городка и руководители подразделений компании были приглашены на вечерние сеансы. Входные билеты, буфет – все было бесплатным; для моего отца – человека, обычно отличавшегося бережливостью и старавшегося не привлекать лишнего внимания к себе и своей семье, – это был широкий жест.

Со дня смерти Эстер прошло всего четыре месяца, и мы с сестрами восприняли новость о голливудском фильме, восхваляющем нашу фамилию, с умеренным восторгом, однако перспектива пойти на премьеру нас все же обрадовала. В день премьеры мы должны были приветствовать старших руководителей компании «Чэпел файрармз», прибывавших в кинотеатр с семьями. Белинда, к счастью, осталась дома – от фильма, прославляющего фамильное оружие, у нее точно случился бы разрыв сердца.

Приехав на премьеру без жены, наш отец нуждался в нашей поддержке. Своим присутствием мы должны были продемонстрировать, что он состоявшийся человек, ведущий полноценную и полную любви семейную жизнь. По настоянию Каллы мы надели черные платья, купленные в универмаге Гринвича за день до этого. Поборница викторианской морали, Калла убедила нас, что появляться в ярких платьях на общественном мероприятии спустя лишь несколько месяцев после смерти Эстер – неприлично. Стараниями Каллы мы должны были явить миру картину единения в скорби, но в результате вышло так, что в своих черных платьях и туфлях мы смотрелись гламурно.

Именно то, как выглядела Розалинда – черное платье до колен, ниточка жемчуга на шее, нежная розовая помада на губах, – и привлекло к ней внимание мужчины, за которого пять месяцев спустя она выйдет замуж.

Питер Толлсо больше двадцати лет работал с моим отцом – он был первым вице-президентом одного из управлений «Чэпел файрармз». На премьере его сопровождала жена Адель, которая пригласила своего кузена. Я приметила его еще до того, как он был нам представлен, – в фойе «Беллфлауэр-синема» он возвышался над всей толпой. Даже босиком и без головного убора он был бы выше всех, но в тот вечер он щеголял в ковбойских сапогах и шляпе, а потому не заметить его было невозможно.

В фойе собрался весь цвет отцовской компании – руководители управлений с женами и детьми. Ожидая начала сеанса, они беседовали друг с другом; взрослые потягивали вино, дети – кока-колу. Мужчина в ковбойской шляпе медленно продвигался от входных дверей в глубь фойе, но поскольку наша компания стояла у дальней стены – мы с Зили заняли наблюдательную позицию на ступеньках, ведущих на балкон, – до нас он добрался лишь спустя какое-то время. Находясь на некотором возвышении, я видела, как его шляпа движется сквозь толпу, будто акулий плавник, и вот наконец он, в сопровождении Питера и Адель, оказался прямо перед нами.

– Позвольте представить: Родерик Уайтли, мой кузен, – сказала Адель. Ее лицо, обрамленное гладким каре светлых волос, походило на карту изящных тонких линий. – Он из Техаса.

– Но я родился в Коннектикуте, Адель, почему ты все время об этом забываешь? – тепло отозвался Родерик, пожимая руку моему отцу. Родерик не был красавцем, однако он сразу производил сильное впечатление: его полные губы были приоткрыты, а два передних зуба были крупнее остальных, и, хотя они не слишком выдавались вперед, я все равно невольно вспомнила Багза Банни. Весь он словно бы состоял из выпуклостей: защитного цвета брюки плотно обтягивали его округлые бедра и икры, а темно-коричневый блейзер эффектно облегал плечи и бицепсы. На нем был галстук-боло (хотя я тогда еще не знала, что он называется именно так), который больше походил на подвеску: серебряный медальон в форме буйвола на коричневом шнурке. Мне было интересно, всегда ли он так одевался – или выбрал костюм под тематику вечера. Собравшаяся в фойе публика смотрела на него как на актера, приглашенного рекламировать фильм.

– Для меня большая честь познакомиться с вами, сэр, – сказал Родерик отцу, и мы с Зили переглянулись, понимая, что произойдет дальше – это происходило каждый раз, когда молодой человек, прошедший войну, знакомился с нашим отцом. Таких рассказов мы слышали бесчисленное множество: о битвах на самых разных территориях, от европейского побережья до японских лесов. Для нас с Зили это были своего рода сказочные истории – винтовка Чэпела олицетворяла дракона, уничтожавшего врага в дальних странах. Все эти молодые люди говорили о том, как держали винтовку в своих огрубевших руках, день за днем, месяц за месяцем, год за годом, и что оружие было единственной преградой между ними и смертью, и что познакомиться с человеком, который производил его, все равно что встретиться с ангелом-хранителем или даже Богом. Родерик не был исключением.

– 82-я воздушно-десантная дивизия, Форт-Брэгг, – сказал он сразу, словно отчитываясь. – Вашу винтовку я не выпускал из рук, она была для меня сродни четкам: я молился, держа ее в руках, обедал, положив ее на колени, и убил из нее нескольких итальянцев. Он повернулся к нам с сестрами: – Прошу прощения, дамы, но такова война.

Мой отец, пользуясь этой паузой, повернулся, чтобы представить нас Родерику, начиная с Розалинды.

– Это моя старшая дочь, – сказал он и осекся. – Это моя дочь, Розалинда.

Родерик снял шляпу и оказался брюнетом с густыми волнистыми волосами.

– Мисс Розалинда Чэпел, – сказал Родерик, взяв ее ладонь в свою руку и покачав головой – этот жест можно было расценить как изумление. – Никак не приду в себя. Еще одна представительница семьи Чэпел, и какая красавица! – Он улыбнулся ей, обнажив гигантского размера зубы.

Свободной рукой Розалинда взбила прическу. Мужчины, разговаривавшие с отцом, были для нее на одно лицо, как солдатики на полке; рассказ Родерика ничем не отличался от других историй, и вполне вероятно, что Розалинда вообще не замечала Родерика, пока тот не взял ее руку в свою.

– Ваш кузен очарователен, – обратилась она к Адель.

– О, не правда ли? – ответила Адель. – Иногда даже слишком для него, – добавила она, подталкивая его вперед, чтобы он представился остальным сестрам. Родерик поздоровался с Каллой и Дафни, быстро пожав их руки, а потом со мной и Зили.

– Доброго денечка, девочки, – сказал он нам в ответ на наше приветственное помахивание со ступенек. Я подумала – это он серьезно? И кто вообще так разговаривает?

– Надеюсь, вы не обидитесь на меня за мои слова, мисс Чэпел, – сказал Родерик, возвращаясь к Розалин-де, – но ваш отец оказывает нашей стране плохую услугу, снимая в рекламе солдат и ковбоев, хотя мог бы обратиться к таким изумительным девушкам, как вы и ваши сестры. Убежден, что, если бы в рекламе снимались вы, винтовки моментально разлетелись бы с полок магазинов.

Розалинда просияла: она обожала быть объектом обожания.

– Вы слишком добры, – сказала она, с улыбкой обернувшись к Калле и Дафни – те всем своим видом демонстрировали крайнюю скуку. Чары Родерика, какими бы они ни были, на них явно не действовали. Розалинда дотронулась до своего жемчужного ожерелья и принялась накручивать его на пальцы, сверкая ярко-красными ногтями. Они с Родериком неприлично долго разглядывали друг друга, и все это в присутствии отца, который пытался перейти к следующей группе людей, желавших поприветствовать его. Заметив это, Адель и Питер увели Родерика к бару, чтобы взять вина.

С того вечера для Розалинды начался обратный отсчет. Она говорила, что теперь пришел ее черед: она будет следующей, кто выйдет замуж, а значит, следующей, кто умрет. Вскоре станет очевидно, что для сестер Чэпел эти события означают практически одно и то же.

2

Фильм был ужасен – его даже близко нельзя было сравнить с картиной «Хватай свою пушку, Энни!», в которой Энни Оукли хотя бы пела и танцевала. В «Чэпел-70» показывали только ковбоев с винтовками – казалось, что те не мылись месяцами и только и делали, что скакали на лошадях по широким просторам вестерна, снятого в цвете «Техниколор». Единственным, что удерживало мое внимание, были пейзажи – все эти янтарные и шафрановые оттенки, которых не было в наших краях; столовые горы, глубокие каньоны, скала Шипрок и бескрайнее небо. Но великолепие природы омрачалось сценами перестрелок и кадрами погибших от винтовки Чэпела людей, оставшихся лежать в красной пыли.

«Звездой» фильма была одноименная магазинная винтовка «Чэпел-70». Раньше винтовки заряжались только одним патроном; новая же разновидность позволяла загружать в магазин целую обойму и стрелять беспрерывно. До ее изобретения кровопролитие в таком масштабе, как это было показано в фильме, было невозможно. Истинное достижение семьи Чэпел: массовое уничтожение. Я была очень рада, что Белинда этого не видела.

После фильма – в моей голове все еще звучало эхо выстрелов – мы облачились в пальто и шарфы, чтобы пройти два квартала до «Медоу и мейн», мясного ресторана в Беллфлауэр-виллидж. Мой отец, семья Толлсо и другие руководители фирмы заняли круглый стол в центре зала. Калла с Дафни сели за столик для двоих в углу, около бара, а нас с Зили отец посадил с Родери-ком и Розалиндой, к их большому огорчению. Они сидели друг напротив друга, а между ними горела свеча в красной баночке; Родерик отличался невероятным аппетитом, и стол был уставлен белоснежными тарелками со стейками, лобстерами и крабами, рядом с которыми теснились разнообразные блюда из картофеля – жареная картошка, пюре и картофель по-лионски.

Родерик рассказал, что сам он родом из семьи нефтепромышленников из Коннектикута, где у его родителей глубокие корни. Когда ему было десять лет, отец увез их – Родерика, его мать и двух его младших братьев – в Техас, где получил должность в «Галф ойл». Карьера отца стремительно росла, и вскоре он основал собственную компанию – «Уайтли петролеум», и, судя по тому, что рассказывал Родерик, с тех пор семья сколотила неплохое состояние. У них был дом в Дариене, на Контентмент-Айленд-роуд, прямо на берегу пролива, и они наведывались туда так часто, как только могли, – на лето, в Рождество и на Пасху, чтобы хоть ненадолго вырваться из техасского Мидленда, в котором, по словам Родерика, цивилизованной культуры не было никакой.

Сейчас Родерик временно обосновался в Коннектикуте – он учился в магистратуре по инженерному делу в Йеле и жил в университетском городке, а выходные проводил в загородном доме. К тому времени, когда мы с ним познакомились, он учился в Йеле уже полтора года, в июне ему предстояло выпуститься и вернуться в Техас, в семейный бизнес, и начать подготовку к тому, чтобы занять в компании место отца.

– А вообще я мечтаю навсегда уехать из Мидленда, – сказал Родерик, разбивая ложкой карамельную корочку на крем-брюле. – Жил бы в Коннектикуте, работал в Нью-Йорке и занялся бы чем-нибудь не связанным с нефтью. – Он говорил с выраженным южным акцентом.

– Вы могли бы остаться здесь, – довольно нескромно сказала Розалинда. – Она залезла ложкой в его крем-брюле, хотя до этого заявляла, что не хочет десерт. В это время мы с Зили старались побыстрее разделаться с огромным куском шоколадного торта с ванильным мороженым и малиновым сиропом, пока никто не заметил, сколько сладкого мы уже съели.

– Впрочем, было бы глупо отказываться от того, что с таким трудом выстроил мой отец. Я бы там прекрасно зажил. Жизнь подкидывает нам лимоны, мы делаем лимонад, и все в таком роде. Я уже и дом купил – хотите посмотреть?

Он достал бумажник, вынул из него сложенную фотографию и показал ее сначала Розалинде, а потом нам с Зили. На фотографии было запечатлено ранчо с массивным дубом во дворе, а вокруг, насколько можно было судить, на много акров тянулась пустынная земля. Я разглядела линию горизонта – за домом, очень далеко, там, где плоская земля касалась неба.

– Вы там живете, когда приезжаете домой? – спросила Розалинда.

– Пока нет. Я купил его перед тем как поступить в университет. Вот здесь, смотрите, – Родерик указал на свободное пространство перед домом, – можно будет построить конюшни.

– Для лошадей? – спросила Зили, набрав полный рот торта. Она была в восторге от этой идеи.

– Так точно, мэм, для лошадей.

– Никогда не каталась на лошади, – сказала Зили.

– А это значит, что вы никогда по-настоящему и не жили, – ответил Родерик. – Приезжайте в любое время! Считайте, что теперь у вас есть открытое приглашение на Паломино-роуд.

– Паломино-роуд, – мечтательно сказала Розалин-да. – Звучит как будто из другого мира.

– Так и есть, – сказал Родерик. – Там и правда другая планета.

Он убрал фотографию в бумажник и, пока уносили блюда, спросил Розалинду, не хочет ли она пойти с ним на концерт классической музыки на следующий день. Розалинда с готовностью согласилась и даже осмелилась заявить, что обожает классическую музыку.

– А вот и нет! – сказала Зили. – Ты же сама говорила, что классическая музыка – для старичков и старушек, у которых уже со слухом проблемы.

Розалинда сердито взглянула на нее:

– Это, наверное, Дафни говорила.

– Что ж, значит, увидимся! – сказал Родерик, счастливо улыбаясь Розалинде, а потом нагнулся к Зили и заговорщически прошептал: – В следующий раз приглашу ее на джаз. Она любит джаз? – Он подмигнул нам и надел свою ковбойскую шляпу.

3

Концерт классической музыки стал их первым свиданием в череде многочисленных встреч. Родерик приглашал Розалинду на вечеринки и ужины в складчину у его кузенов и кузин – оказалось, что у него столько родственников по всему Коннектикуту, что их дома усеивали местный пейзаж так же плотно, как бензоколонки. Я была рада, что Розалинды теперь часто не было дома: в такие дни никто не следил за мной и не бросал на меня нескончаемые осуждающие взгляды, которые должны были сказать мне, что я сошла с ума и день ото дня становлюсь все безумнее.

После свиданий Розалинда приходила к нам в гостиную, принося с собой шлейф холодного зимнего воздуха, с хлопьями снега в волосах и на воротнике; от нее пахло сосной и дымом (от камина и сигарет), а ее дыхание слегка отдавало вином. Она рассказывала о том, где они ели – итальянскую еду в Уотертауне или китайские пельмени в Нью-Хейвене – и чем занимались потом: ходили в джаз-клуб или пили горячий шоколад в уютном кафе. На фоне этих рассказов наша жизнь казалась еще более унылой: долгие дни в школе, простые ужины – говяжье рагу, мясной рулет, пастуший пирог – и темные зимние вечера, которые мы всегда проводили дома, плотно укутавшись в сумерки, как в шарф; в отличие от вечеров Розалинды наши вечера не мерцали снежинками и уютными огнями; в них не было аромата горящих дров и теплых напитков, они несли застоявшийся запах плесени, который не выветривался из ковров и старых паркетных досок и от которого было трудно дышать.

Мы пережили первое Рождество без Эстер и, когда пришел Новый год, с облегчением закрыли двери за 1950-м. Приход 1951 года мы отпраздновали в нашей гостиной; Родерик принес бутылку шампанского «Моэт и Шандон», и нам с Зили тоже разрешили выпить пару глоточков.

После Нового года Родерик и Розалинда встречались почти каждый день. Родерик предложил ей «билет на волю» – и к концу января они уже были помолвлены. Свадьба тоже была своего рода «билетом», уже более постоянным, и, хотя конечным пунктом был техасский Мидленд, Розалинда не собиралась выпускать удачу из рук. Она была готова немедленно запрыгнуть в повозку Родерика, пусть эта метафора и слишком прямолинейна для описания человека, который сам выглядел так, будто сошел с каравана повозок, – это впечатление о нем осталось у меня неизменным.

Свадьбу назначили на 31 марта – семья Родерика как раз собиралась в это время, на Пасху, быть в Коннектикуте. Выходить замуж в марте, наверное, не очень романтично, но июнь даже не рассматривался – этот месяц навсегда остался за Эстер, а большую часть апреля и мая Родерик планировал готовиться к выпускным экзаменам, в итоге компромиссом стал последний день марта. До получения Родериком диплома магистра молодожены собирались жить в загородном доме семьи Уайтли в Дариене, а после выпуска из университета им предстояло запоздалое свадебное путешествие: поездка из Коннектикута в Техас на кадиллаке Родерика, придорожные мотели с мерцающей бирюзой бассейнов и гамбургеры в ресторанах для автомобилистов. Потом они должны были добраться до пустынных равнин Мидленда, поселиться на Паломино-роуд, завести лошадей и родить дочь (лишь одну!), о которой мечтала Розалин-да. Они назовут ее Эстер Роуз, говорила она.

Все произошло так стремительно – ухаживание, помолвка, подготовка свадьбы, будущее, простирающееся перед ними, как банкетный стол, который, как все предполагали, был таким длинным, что его конца не было видно. Казалось, что все движется слишком быстро – со смерти Эстер не прошло еще и года, но никто из нас не осмеливался об этом говорить. Розалинда, как та лошадь Родерика, уже скакала вперед во весь опор, и мы прекрасно знали, что случилось бы, вздумай кто-нибудь встать у нее на пути.

– С молодой женою-янки, – пропел Родерик в день их помолвки на мотив мелодии в стиле кантри; ему было 28, Розалинде – 19. Был промозглый январский вечер, мы сидели в главной гостиной, в окна стучала метель, и огонь в камине едва справлялся со своей задачей. Ненадолго к нам вышла Белинда, но почти сразу попрощалась и ушла, сославшись на головную боль.

– Ох, Родди, – сказала Розалинда, элегантно присев к нему на колени. Она поцеловала его в щеку и сняла шляпу с его головы. – Ты сделал меня счастливой как раз тогда, когда я думала, что счастливой больше никогда не стану. – Она надела шляпу на себя и опустила ее так низко, что половина ее лица исчезла.

4

Два месяца перед свадьбой прошли относительно спокойно, что само по себе было событием. Произошедшее с Эстер не укладывалось в голове, как не укладывалось в голове то, что подобное может произойти снова. Даже Белинда восприняла известие о помолвке своей второй дочери без истерики, хоть это ни о чем и не говорило, поскольку ее способности к истерике были приглушены вероналом. Медсестра Марш по-прежнему жила с нами: она присматривала за Белиндой в дневное время и погружала ее в наркотический сон на ночь.

Розалинда хотела свадьбу попроще: без девочек-цветочниц, подружек невесты и шаферов. Были приглашены лишь члены семьи и самые близкие друзья. Церемония должна была состояться в церкви Беллфлауэра, а праздничный ужин – в отеле «Крим». Розалинда купила скромное, но элегантное платье, которое вместе с остальными вещами для свадьбы оставила в загородном доме Уайтли, подальше от нас. Несмотря на то что Белинда постоянно находилась под воздействием успокоительных, а я вела себя прилично, Розалинда не хотела рисковать. В доме вообще не было никаких признаков грядущей свадьбы – кроме сундука с вещами Розалинды, который она приготовила и оставила в холле. Розалинда бросила учебу в женском колледже Дарлоу и в преддверии свадьбы была так занята, что мы почти ее не видели. Казалось, что она уже съехала.

За неделю до свадьбы у нас начались весенние каникулы. Конец марта был ласковым и благоуханным, он прошествовал как нежнейший из агнцев и принес нам самое упоительное время года: дни становились длиннее, на деревьях распускались цветы, и тоска зимних месяцев, словно Бастинда, потихоньку испарилась. Пережить зиму в Новой Англии всегда считалось достижением, а в том году – особенно.

Когда пришло тепло, над могилой Эстер поставили надгробный камень. На нем было лишь ее имя, а под ним – остроконечная астра, выточенная в граните. Отец не хотел, чтобы она была похоронена как Мэйбрик, но назвать ее Эстер Чэпел тоже уже не мог. Получалось, что теперь она принадлежит лишь себе самой.

Во время каникул нам казалось, что уже пришло лето. Розалинды вечно не было дома, Калла практически не выходила из библиотеки, где писала стихи для своей книги, а Дафни дни напролет проводила со своей подружкой Вероникой Крим – ее семья владела отелем, где Розалинда собиралась праздновать свадьбу. Дафни так и ездила туда-сюда: их везде возила мама Вероники. Мы же с Зили были предоставлены самим себе: гуляли по окрестностям, наблюдая за тем, как наше царство выходит из спячки; я везде носила с собой альбом для рисования и карандаши, а Зили – свои детективные романы.

Однажды, в начале недели, я пошла гулять одна, пока у Зили был урок фортепиано. К тому времени я уже оставила эти занятия, решив сосредоточиться на изобразительном искусстве. Немного порисовав тюльпаны и нарциссы в саду Белинды, я отправилась к лягушачьему пруду – посмотреть на отражения нежно-зеленых почек деревьев на поверхности воды. Мне хотелось запечатлеть солнечные блики на туманно-сером фоне.