Текст книги "Вишневые воры"
Автор книги: Сарей Уокер
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)
Фиолетовый блокнот
17 августа 2017 года
Абикью, Нью-Мексико
Раньше такое случалось один или два раза в год, но с тех пор, как я начала писать в голубом дневнике, это происходит каждую ночь. Тук-тук. И так несколько часов подряд: стук в стекло, дребезжание дверных ручек, все громче и настойчивее, до самого рассвета. Я превратилась в Белинду, одержимую ночными призраками, вот только ко мне стучатся не жертвы чэпеловского оружия. Я знаю, кто там, знаю, кто просится внутрь. Но я не обращаю на нее внимания и пишу дальше.
Да, на нее. Разве удивительно, что мой призрак – женщина?
Ночью мне теперь было не до сна, поэтому в последние две недели я прилежно работала, исписав все три тома Голубого дневника под покровом темноты. Днем я брожу, как в тумане, словно я и не человек вовсе, а проводник воспоминаний, которые должны быть выплеснуты на бумагу. И вот я закончила, написала последние слова этой истории сегодня утром, перед самым рассветом: «Это был последний раз, когда кто-то назвал меня этим именем».
За шестьдесят лет с того момента, когда отец крикнул мне «Айрис!», меня и правда больше никто так не называл, и я считаю это своим большим достижением. Не так уж просто становиться кем-то другим, но у меня это получилось, и все было хорошо до недавнего времени, пока меня не вынудили вновь обратиться к прошлому, и Айрис Чэпел выцарапала себе путь назад.
Эмоции, охватившие меня после завершения дневника, заставили меня встать из-за стола, выйти на задний двор и отправиться вверх по красным холмам, над которыми все еще была видна бледная луна. Я вышла не для того, чтобы прокричаться, как это делала Айрис, хоть мне этого и хотелось. Неожиданные приливы эмоций – не редкость для меня. Когда хоронишь в себе столько всего, неудивительно, что эмоции накапливаются и просятся наружу. Представьте себе вулкан.
Быстро взбираясь на холм, что в моем возрасте было почти подвигом, я не обращала внимания на острые камни, царапающие нежную кожу моих ступней, зачем-то вознамерившись достичь вершины (желание взойти по земной юдоли?). Наверху, пошатываясь и пытаясь перевести дыхание, я оглядела раскинувшуюся передо мной деревню: с одной стороны – красные скалы, с другой – низкие, отлогие холмы, покрытые полынью и кедром; их приглушенный серо-зеленый покров лишь изредка прерывался желтоватыми островками лебеды. Я немного постояла – и вдруг упала. Лежа в пыли, я пыталась понять, не нанесла ли я себе непоправимые травмы, не сломала ли что-нибудь, не повредила ли внутренние органы. Какое-то время я боялась пошевелиться, но потом собрала все силы и перевернулась на спину.
Простиравшееся надо мной подбрюшье неба понемногу светлело, окрашиваясь в нежно-голубые тона, и тихо мерцало россыпью далеких звезд. Оно было так прекрасно, что у меня перехватило горло. Под этим небом я казалась себе лишь маленькой крупицей вселенной, частичкой пыли, которую однажды унесет ветер. Мне нравилось чувствовать себя крошечной. После нескольких недель ведения дневника, жизни под тяжестью нахлынувших воспоминаний и неминуемой расплаты за то, что я со временем обозначила для себя как «комплекс выжившего», я была рада мысли о том, что однажды меня не станет. Теперь, на закате жизни, я превратилась наконец в ночной ирис из стихотворения Каллы. Мое воссоединение с сестрами приближается. Мы были разлучены слишком долго; я дожила до почтенного возраста, а они вечно останутся молодыми. Десятилетиями я не позволяла воспоминаниям вернуться – и только так смогла выжить. Если бы мне сейчас представился шанс поговорить с ними, оправдаться, я бы сказала им, что Айрис умерла еще тогда, в 1957 году, и что все это время она была с ними.
Не знаю, сколько я так пролежала в пыли на холме. Мне уже стало казаться, что я никогда не смогу встать, не смогу добраться домой, что я умру от августовской жары и буду лежать здесь и медленно разлагаться, стану пищей для диких зверей. Они разорвут меня на кусочки, и таков будет мой конец: была женщина, а остались лишь ее части, раскиданные по холмам.
Я думала, не позвать ли на помощь, но было в этом что-то театральное, и я не хотела поддаваться панике. Потом я услышала голоса ангелов: мои молодые соседи пришли меня искать.
– Мисс Рен, где вы? – прокричал Диего.
А затем голос Джейд:
– Мисс Рен?
Я чуть не заплакала.
– Я здесь! – позвала я.
Диего взобрался на вершину холма и подбежал ко мне, подняв столб пыли, из-за чего я тут же закашлялась.
– Мисс Рен, вы целы? – Очень мне не нравилось, что они с Джейд продолжали называть меня «мисс Рен», словно я была какой-то старой девой.
– Ради всего святого, Диего, зови меня Сильвией, – сказала я, когда он поднял меня на руки. В моей жизни почти не было мужчин, но все же стоило признать, что они очень полезны, когда нужно поднять что-то тяжелое. Я обвила руками его шею и позволила себе опереться на него всей тяжестью своего веса. Он понес меня вниз, как жених, переносящий невесту через порог своего дома. Джейд ждала у изножья холма – как всегда, с малышом в слинге на груди.
– Вы могли там погибнуть, мисс Рен, – с упреком сказала она своим носовым голосом.
– Давай не будем драматизировать, – сказала я под воркование ее малышки. Именно из-за нее они встали так рано и обнаружили меня. Когда мы вошли в дом, я нежно погладила девочку по голове. Вполне вероятно, она спасла мне жизнь.
Диего и Джейд еще какое-то время носились вокруг меня. В обычной ситуации я бы им запретила, но забота о пожилых дает людям возможность почувствовать свою пользу, а я была благодарна им за помощь, поэтому не стала протестовать. Джейд сделала чай, а Диего принес аптечку. Он промыл мои раны, которые, слава богу, были незначительными, лишь несколько царапин, хотя позже наверняка появятся и синяки.
– Лоле не нужно об этом рассказывать, – сказала я, когда первоначальная суета утихла. Они усадили меня в мягкое кресло – каждый раз, погружаясь в него, мне хотелось мурлыкать от удовольствия. Где-то в возрасте 75 лет мы с Лолой избавились от всей нашей стильной современной мебели и обзавелись нелепыми, но крайне удобными откидными креслами и ворсистыми диванами, словно сделанными из плюшевых мишек, – я их все тайно обожала.
Диего и Джейд сидели на диване напротив меня и смотрели, как я пью чай. На их лицах было невинное выражение, будто они не понимали, о чем это я, но я прекрасно знала, что иногда Лола звонит им из поездок, чтобы осведомиться обо мне. Мы с Лолой ровесницы, но ей не составляет труда упорхнуть на другой континент в одиночку. А потом, вдали от дома, она постоянно беспокоится обо мне. Скажем честно, беспокоиться, может, и есть о чем, но это все равно меня раздражает. Она словно бы демонстрирует мне, что мы разные и что за мной кто-то должен постоянно присматривать.
– Вы уверены, что не хотите съездить в больницу? – спросила Джейд. Ее блузка была распахнута, будто мы сидели на пляже где-нибудь на Лазурном Берегу. Но меня это не беспокоило, я смотрела на младенца.
– Нет, не волнуйтесь, – сказала я. – Обошлось без повреждений. – Хотя это было не так. Все мое тело ныло после падения, и каждый раз, когда я подносила чашку к губам, я делала над собой усилие, чтобы не поморщиться от боли.
Джейд и Диего посмотрели друг на друга, потом на меня. Они были странной парой – казалось, что кто-то ошибся, соединив их вместе. У Джейд была абсолютно белая, почти меловая кожа – не знаю, как ей это удавалось под солнцем Нью-Мексико. Светлые дреды, повязка на голове и кольцо в носу: было такое впечатление, что все детали своего образа она позаимствовала из других культур. У Диего же была темная кожа и блестящие черные волосы, убранные в хвост, и непослушная борода, которую он заплетал в косу и завязывал внизу зеленой (всегда зеленой!) резинкой. Руки его были сплошь покрыты татуировками, словно длинные рукава цветастой рубашки.
Я не очень разбираюсь в современной моде и отношениях, и все же они хорошая пара. Диего – внук моих соседей, четы Герреро. Мистер и миссис Герреро умерли в этом году с интервалом в три месяца, и Диего унаследовал их дом. Соседство с молодыми людьми оказалось очень полезным, хоть они порой и слишком меня опекают.
– Мисс Рен, – сказал Диего, – мы можем отвести вас к врачу. Нам это совершенно не трудно.
Оттого что он упрямо продолжал называть меня «мисс Рен», я внутренне закричала. Возможно, все это потому, что он служил в Афганистане – почтительность в ходу среди военных. Я подумала о том, что Белинда сказала бы об этом бывшем воине. Впервые за несколько десятилетий Белинда ежедневно начала появляться в моих мыслях, хотя ей не было места здесь, в жизни Сильвии Рен.
– К врачу я и сама могу съездить, если понадобится, – сказала я, опасаясь, что действительно понадобится. Все тело разламывалось от боли. – Вы идите, наверняка у вас куча дел. – Диего разводил пчел и продавал мед на фермерских рынках; Джейд держала гончарную мастерскую.
Я кивнула им, давая понять, что со мной все в порядке, и они наконец поднялись и пошли к выходу. Только тогда я немного расслабилась. Обычно я не могу полностью расслабиться в присутствии других людей, за исключением Лолы.
– Если вам что-то понадобится, зовите, – сказал Диего перед уходом. Он это часто говорит – видимо, думает, что я чувствую себя спокойнее под защитой мужчины. Я пока так и не сказала ему, что если меня в этой жизни кто-то и защищал, то вовсе не мужчины.
(Не считая сегодняшнего утра.)
Когда Диего и Джейд ушли, я заковыляла на кухню, где приняла ибупрофен и налила себе еще чаю, а потом пошла в кабинет, где на столе красовались свидетельства моего времяпрепровождения в последние две недели: три голубых дневника и письма от Элайзы Мортимер.
После того как я отправила Элайзе открытку с предложением оставить меня в покое, она замолчала на несколько дней, а потом принялась отыгрывать потерянное время. Всю последнюю неделю я каждый день получаю от нее письма. Она прислала мне стопку ксерокопий некрологов из «Гринвичского обозревателя», посвященных моим сестрам; статью из «Нью-Йорк таймс» о смертях Зили и Сэма; рекламный проспект о модернизации компании «Кольт меньюфекчеринг», в котором она гордо демонстрирует свой новый особняк для выездных мероприятий – дом, в котором я выросла.
Конверты приходили один за другим – должно быть, в них были все новые вырезки из газет, иллюстрирующие несчастья моей семьи, которые Элайза беспечно копировала и отсылала мне с записками в стиле «Я бы хотела это с вами обсудить». Но последние письма я даже не открывала. Как говорят, на ошибках учатся.
Она хочет заставить меня прервать молчание, хочет сломить мое сопротивление. Вот только вряд ли она догадывается, что ее тактика оказалась весьма эффективной. До ее бесцеремонного вторжения я никогда – действительно, никогда – не планировала писать историю жизни своих сестер, и я пока еще не решила, стало ли мне после этого лучше или хуже. Впрочем, о прошлом – в частности, о своем пути в искусстве – я начала думать еще до ее первого письма, так что можно сказать, что ее слова упали на подготовленную почву. Мы с Лолой обсуждали возможность создания музея, посвященного моему творчеству. Совсем небольшого, учитывая, что большинство моих работ выставляются или находятся в частных коллекциях. Лола даже обратилась к агенту по недвижимости, чтобы найти в Санта-Фе подходящее здание, поскольку если и делать музей, то, конечно, в Нью-Мексико. Но когда они позвали меня осмотреть несколько потенциальных домов, я засомневалась. Оказалось, что думать о загробной жизни Сильвии Рен мне пока не очень хотелось, и я сказала Лоле, что я пока не готова и что мне нужно еще время.
Теперь, когда мои дневники написаны, я не знаю, что с ними делать. Когда я исписала первый голубой дневник, Джейд отправилась в книжный магазин в Санта-Фе, где купила мне два почти таких же, только других оттенков: если их положить один на другой, они создают восхитительное омбре, переход от темного к светлому.
Хотя я не уверена, что именно так заканчивается моя история. Все эти шестьдесят лет каждый божий день я ищу свет – и нахожу его лишь иногда.
Днем я села в наш старенький «Субару» и поехала в Эспаньолу, несмотря на боль во всем теле. За рулем мне всегда хорошо думается. Я проголодалась, поэтому завернула к закусочной «Лотабургер» и, не выходя из машины, заказала два двойных чизбургера с зеленым перцем чили и кока-колу. Через дорогу был заброшенный участок, и я припарковалась там, чтобы не везти еду домой. Благодаря Лоле вот уже почти шестьдесят лет я не ем мяса – за исключением тех дней, когда она в отъезде. Она говорит, что отказывается есть «смерть» и не хочет видеть ее в своем доме. По ее словам, если мы будем есть смерть, мы пропитаемся ею и негативная энергия нанесет вред нашим творческим способностям. Я не то чтобы поддерживаю эту точку зрения. Но я убеждена, что Лола и Белинда, доведись им встретиться, понравились бы друг другу.
Пока я ела в машине – этот процесс вызывал у меня восторженные чувства и сопровождался стеканием говяжьего жира с моего подбородка, я снова принялась размышлять, что делать с дневниками. До того как я начала их писать, история моих сестер была похоронена так глубоко, что казалась окаменелой, как мушка в янтаре. Я могла бы носить их – Эстер, Розалинду, Каллу, Дафни, Зили – как драгоценные камни на колье. Но эти дневники так тяжелы, что на шею их не повесишь – боюсь, мне одной их даже не поднять. Нужно что-то с ними сделать.
Принявшись за второй чизбургер, я стала думать, какие у меня варианты. Я могла сжечь их, но тогда весь процесс их написания был бы не чем иным, как изгнанием бесов. Когда моя жизнь окончится, история Айрис Чэпел и ее сестер уйдет вместе со мной, и, хотя так должно было случиться изначально, теперь, когда она была у меня перед глазами, я не могла допустить, чтобы они исчезли во второй раз.
Можно разместить дневники в моем архиве в Университете Нью-Мексико, и тогда их прочитают после нашей с Лолой смерти (это будет хит!).
Или же я могу опубликовать их сейчас, и весь мир узнает, кто я на самом деле. Но я даже не уверена, что мои безумные полуночные метания по коридорам прошлого достаточно хороши для публикации – я их не перечитывала и не собираюсь. Я, конечно, не Лев Толстой северного Нью-Мексико, но я старалась. Кроме того, размышлять о публикации дневников довольно глупо, ведь я скрывалась десятилетиями, и какой смысл сейчас, когда мне восемьдесят лет, показывать свое белье миру.
По дороге домой я заехала на почту – идти туда пешком на этот раз я не хотела, была не в настроении. В почтовом ящике я, конечно же, обнаружила письмо от Элайзы Мортимер – всего лишь письмо, не один из ее пухлых конвертов, полных газетных статей, чьи заголовки, раскручиваясь и увеличиваясь, как в фильмах времен Великой депрессии, должны были сбить меня с ног. Вернувшись домой, я бросила конверт в лоток к остальным письмам, села за стол и посмотрела в окно: мальвы, красные холмы… Я наслаждаюсь этим видом с того самого времени, когда впервые посетила этот дом в 1957 году.
Лола снимала его еще до нашей встречи – ей нужен был дом в тихом месте, с садом, в котором она могла бы выращивать цветы и травы для производства своих духов. Потом мы выкупили его и переехали сюда жить, а свой магазин Лола передала управляющим. Вид не изменился, а вот дом – очень. Когда мы с Лолой начали хорошо зарабатывать, мы все здесь переделали и построили еще одно крыло, а потом все эти годы модернизировали его тут и там, добавляя современные штрихи. Когда его превратят в музей – уверена, после нашей смерти так и будет, эти комнаты не потребуют особых преобразований. Я прямо вижу, как в гостиной на складном стуле сидит скучающий охранник, который говорит туристам, тянущимся к Лолиной вазе индейцев навахо или фотографии Таос-Пуэбло: «Пожалуйста, не трогайте руками!»
Ужасно об этом думать на самом деле. Сейчас мне бы лучше отвлечься, забраться в постель, отдохнуть, почитать книгу, поспать. Моему телу нужно восстановиться после падения, и не стоит мне лишний раз испытывать судьбу. И все же письмо Элайзы Мортимер притягивает мое внимание. Оно такое тоненькое после всех этих огромных пакетов. Интересно, что она хочет?
Уважаемая мисс Рен,
Вы не ответили на мои письма, и я прекрасно Вас понимаю и уважаю Ваше желание не разглашать свою частную жизнь. Но поймите и Вы меня – несмотря на все мои сомнения в отношении дальнейшего расследования, связанные с тем, что мои попытки его продолжить не приветствуются, я остаюсь журналисткой, а Вы – публичной персоной, величайшей американской художницей. Я убеждена, что ваша личная история могла бы во многом дополнить историю становления женщин и способствовать более глубокому пониманию феминистского и современного искусства.
Недавно я говорила с Фредерикой Хелланд Бранч, младшей сестрой Флоренс. Фредерика все еще живет в Беллфлауэр-виллидж, а Флоренс, к сожалению, в прошлом году умерла. Фредерика рассказала мне, что Флоренс была близкой подругой Хейзел (Зили) Чэпел и что она и все ее родные всегда знали, что Вы и есть Айрис. Франсис, другая сестра Фредерики, владеет одной из картин Сильвии Рен, купленной в галерее в Нью-Йорке.
Фредерика мне очень помогла в моем расследовании – в частности, она предоставила мне фотографии Айрис Чэпел, которые подтверждают предположение о том, что Айрис – это Вы. Она рассказала, что, когда, в отсутствие наследников, имущество мистера Чэпела распродавалось после его смерти, она купила несколько предметов (например, серебряный чайный сервиз), которые она готова вам передать, если Вам они нужны. Нам с Фредерикой разрешили посетить семейный особняк Чэпелов, и я стала чуть лучше понимать Сильвию Рен, когда увидела роспись на стенах спальни (сейчас они используются как кладовые; если хотите, я могу сделать фотографии).
Я благодарна Фредерике и другим давним жителям Беллфлауэр-виллидж за информацию, но им известно далеко не все, и я до сих пор не знаю, как именно умерли Эстер, Розалинда, Калла и Зили. И никто не знает.
И хотя вопросы остаются, как видите, мне удалось собрать убедительные свидетельства того, что Вы и есть Айрис Чэпел. Ко мне обратился редактор «Вэнити фэйр» с предложением опубликовать это расследование в их журнале. Я буду рада, если Вы согласитесь поучаствовать в подготовке этой статьи – в той степени, в какой пожелаете. Вы знаете, как со мной связаться. Со своей стороны я заверяю Вас, что Ваша история будет рассказана с огромным уважением к Вам и всем Вашим родным.
С уважением, Элайза Л. Мортимер
Я отбросила письмо в сторону. Понятно, что Элайза хочет опубликовать статью обо мне в престижном журнале, но мне кажется, что «Вэнити фэйр» для этого подходит меньше всего – журнал, претендующий на серьезную журналистскую работу в своих статьях и при этом размещающий на обложке старлетку с грудью навыкат.
Письмо Элайзы не испугало меня так, как ее предыдущие письма – по крайней мере те, которые я удосужилась прочесть. Наверное, я уже приняла для себя тот факт, что меня разоблачат, но, как она и сама пишет, всего она знать не может. Она вольна написать историю о цветах и оружейном деле, но она никогда не узнает того, что в действительности произошло с моими сестрами.
Да, я не испугалась, но мысль о том, что Элайза и какой-то глянцевый журнал собираются, образно говоря, эксгумировать моих сестер без моего разрешения, меня очень разозлила. Я раскрыла присланный Элайзой рекламный проспект «свадебного торта», где теперь проводились выездные совещания дельцов из оружейной компании (и это тоже совершенно ужасно), взяла лупу и просмотрела все фотографии. Я и раньше это проделывала – мне хотелось разглядеть могилы моих родных, все семь, включая родительские, но, если они и были там, за деревьями ничего не было видно.
Еще толком не поняв, что делаю, я взяла телефон и набрала номер своего юриста в Нью-Йорке, поскольку не знала, к кому еще с этим обратиться. Без Лолы я в этих делах полный профан.
Ребекка, как обычно, ответила сразу же.
– Я хочу купить дом, – сказала я. – У вас есть кто-то по сделкам с недвижимостью? – Я рассказала ей о доме в Беллфлауэр-виллидж, захваченном оружейниками. Так и сказала: «захваченном».
– А зачем он вам?
– Это мое дело, – сказала я, огрызаясь, как злая собака, а потом почувствовала угрызения совести. – Простите, у меня был тяжелый день. – Я надеялась, что она оценила то единственное извинение, которое она когда-либо от меня услышит. – Этот дом раньше принадлежал моей семье, – объяснила я, решив, что скрывать это больше нет нужды. Все равно скоро все это будет опубликовано на пестрящих молодыми телами страницах «Вэнити фэйр». – Кроме меня, в семье никого не осталось. Можно сказать, что это мой дом, и я хочу выкупить его обратно.
– Как интересно, – сказала она, радуясь возможности выведать обо мне хоть что-то. – Вы планируете туда переехать?
– Конечно, нет! Но, может быть… – Я умолкла, испугавшись мысли, промелькнувшей в моей голове. – Может быть, однажды там будет музей.
– В последнее время вы полны сюрпризов, Сильвия! – сказала она. – Хорошо, я поговорю со своим коллегой – он как раз занимается недвижимостью.
– Поговорите, пожалуйста.
– Его зовут Кендзи. Я узнаю у него, что можно предпринять, и перезвоню.
Повесив трубку, я не могла поверить в то, что только что сделала. У этой Элайзы Мортимер прямо талант мотивировать меня к неожиданным поступкам. Так зачем останавливаться? Я снова взяла трубку, позвонила Диего и попросила его зайти.
– Вы уверены, мисс Рен? – спросил Диего.
Сколько себя помню, люди всю жизнь во мне сомневаются.
– Да, я уверена, – сказала я, стоя рядом с ним в дальнем углу двора. – О кустах не беспокойся. Просто копай, пока не доберешься до деревянной коробки. Хорошо?
– Попробую копать вокруг них, – сказал Диего, берясь за лопату. Я понаблюдала немного за его работой, а потом, прихрамывая, пошла к себе в кабинет (тело все еще болит), где как раз успела подойти к телефону. Звонила Ребекка – рассказать о том, что ей удалось узнать.
– Мой коллега Кендзи очень заинтересовался вашей просьбой, – сказала она. – Его дочь – ваша большая поклонница! Он тут же созвонился с владельцем. Кажется, все складывается в вашу пользу – Кольт уже какое-то время рассматривает возможность продать дом, хотя в риелторских списках его еще нет. Его компания производит эти богомерзкие карабины «АР-15с», которые в наши дни в Коннектикуте, скажем так, не очень популярны.
– То есть дом продается?
– Официально – нет, но они открыты к предложениям. Вот только выйдет наверняка недешево. Кендзи говорит, что можно для начала объявить им два миллиона…
– Отлично, скажите ему, что я рассчитываю на быструю сделку и плачу наличными. – Мне была противна мысль о том, что мне придется вести дела с Кольтом. Оружейная компания больше им не принадлежала, но одно лишь имя вселяло в меня ужас.
Поговорив с Ребеккой, я снова понаблюдала за тем, как орудует лопатой Диего. Интересно, что сказала бы об этом Лола. По возвращении из Бразилии в конце месяца Лолу, мою милую Лолу, ждет множество сюрпризов. Недавно она слегла с вирусом, а после выздоровления старалась наверстать пропущенное со своими студентами, так что наши телефонные разговоры стали короче и расспросов с ее стороны было меньше, чем обычно. Но я уверена, что Джейд и Диего уже доложили ей о моих странностях. Однажды утром Диего заглянул ко мне и увидел через окно, что я сплю в откидном кресле, зажав в руках винтовку, которая обычно лежит у нас под кроватью.
В голубом дневнике Лола ни разу не упоминается, и это меня расстраивает. Как будто семейный портрет написан, а один человек стоит за рамкой. Двадцать лет я была одной из Чэпел, и целых шестьдесят – партнершей Лолы. Должна ли я написать еще один дневник о ней? Теперь, когда я начала фиксировать события своей жизни – некогда частной, скрытой от чужих глаз, – может, мне стоит продолжить?
Мы познакомились с ней в первый же день моего приезда в Санта-Фе: я была все в том же розовом платье и сжимала в руках огромную сумку. Из Нью-Йорка я доехала на автобусе до Чикаго, оттуда до Денвера, потом пересела в автобус до Санта-Фе, по пути превратившись в Сильвию Рен. Айрис осталась в Коннектикуте, а Сильвия родилась в Иллинойсе, где автобус остановился на заправке в небольшом фермерском городке. Купив виноградную газировку и пакетик с арахисом, я села на краю поля, пока остальные пассажиры стояли в очереди в единственный туалет. Я смотрела, как над кукурузными полями восходит солнце – мое первое солнце за пределами Восточного побережья, оставленного прошлым вечером, – и вдруг поняла, что мне удалось сделать то, что до меня не удавалось ни одной женщине в моей семье: убежать. Теперь мне нужно было исчезнуть и переродиться; от Айрис оставались лишь жалкие фрагменты, но они могли уничтожить меня. Та жизнь, то прошлое – все это было невыносимо.
Так я стала Сильвией Рен из Иллинойса, и так я представилась Лоле через час после приезда в Санта-Фе. Автобус из Денвера высадил меня недалеко от Санта-Фе-плаза в самый разгар сезона дождей: я не увидела ничего похожего на яркие цвета тех картин в галерее; все вокруг было мутно-серым. Я побежала в ближайшую закусочную, где заказала яичницу с тостом; яичница была с перцем чили, и я долго пыталась выковырять эти зеленые кусочки, но в итоге сдалась. За едой я просмотрела объявления в местной газете и увидела Лолино объявление о комнате. Позже я узнаю, что в центре Санта-Фе у нее парфюмерный магазин, который она унаследовала от своей тети, а над ним – квартира, где и жила Лола. После смерти тети ее спальня стояла пустой, и Лоле эта пустота казалось невыносимой.
Мне было неловко встречаться с потенциальным арендодателем в таком виде – в одежде, которая была на мне несколько дней, с мокрыми от дождя волосами и перевязанной рукой. Парфюмерный магазин располагался между индийским ювелирным и художественной галереей. На стенах – деревянные полки, а по периметру комнаты – невысокий стеклянный прилавок в форме подковы, а позади него – небольшое пространство для продавца. На полках стояли бутылочки с духами, и когда я открыла дверь, меня обдало волной терпкого аромата. Отдельных запахов разобрать было нельзя, как если бы все краски на палитре смешались и получился черный.
В магазине, кроме Лолы, никого не было – она стояла за прилавком и выглядела безупречно. Полуночно-синее платье с золотым поясом, изящные золотые кольца в ушах, бесцветный лак на ногтях, волосы завязаны в низкий пучок, и не следа косметики на лице. Глаза были скрыты за очками в оправе кошачий глаз, и мое внимание привлекли ее полные губы: глубокий изгиб верхней губы мне тут же захотелось нарисовать. Это был мой первый творческий импульс в Нью-Мексико: нарисовать пики и долину ее рта, этот притягательный ландшафт.
– Я ужасно выгляжу, – сказала я, представившись и чувствуя себя оборванкой по сравнению с ней. Она же просто смотрела на меня, едва заметно улыбаясь. Возразить она мне вряд ли могла, и ее улыбка сама по себе была проявлением доброты. Как говорят, «начинай так, как рассчитываешь продолжить», и во многом этот момент передает суть наших будущих отношений: спокойная, надежная Лола и вечно растерянная я.
– Я только с автобуса, приехала из Иллинойса, – сказала я. – Я оттуда родом.
– Принесло, как перекати-поле? – сказала она и улыбнулась еще шире. – Дождь сегодня просто стеной. Принести вам полотенце? – Она не стала ждать ответа, вышла в служебное помещение и вернулась с белым полотенцем. Я с благодарностью взяла его и вытерла лицо.
– Никогда не бывала в Иллинойсе, – сказала она, наблюдая за моими попытками вытереть волосы. Мне хотелось ответить: «И я тоже. Только проездом».
– Из какого вы города? Чикаго?
– Нет, Беллфлауэр-виллидж, – сказала я без задней мысли, сложив полотенце и оставив его на прилавке. Мне предстоит еще несколько лет противостоять щупальцам Айрис, которые не сразу меня отпустят.
– Не каждый цветок можно использовать в парфюмерии, – сказала Лола, и я услышала в ее речи легкий акцент. – Например, колокольчики[20]20
Bellflower (англ.) – колокольчик.
[Закрыть] – нельзя.
– Ясно, – задумчиво сказала я, не понимая, зачем она мне это рассказывает.
– Но можно подойти к этому с другой стороны. Чем пахнет Беллфлауэр-виллидж? Иными словами, чем пахнет дом?
Таким странным был этот вопрос, и задан он был с таким авторитетом, что я ответила, не интересуясь, зачем ей это. Нового дома у меня еще не было, поэтому я ответила про старый.
– Летом он пахнет зеленым. Зеленый – это запах?
– Да, конечно.
– Пахнет землей и дикими цветами на лугу, – сказала я, неожиданно почувствовав легкую тоску по дому. – Фиалковыми духами и английской лавандой.
– Хорошо, а чем еще? – Своими вопросами она напоминала мне доктора Уестгейта и его психоанализ. Я не понимала, чего она добивается, но мне было интересно.
– Старым викторианским домом.
– Хм, – сказала она. – Такого я раньше не слышала. И чем он пахнет?
Я на мгновение задумалась.
– Свадебным тортом и тайнами.
– Интересно. А чем еще?
– Точно не розами.
Она подняла брови.
– Почему не розами?
Я несколько дней не спала и плохо соображала. Я не ответила, и она настойчиво переспросила:
– Можешь объяснить, почему не розами, Сильвия?
Этим именем меня назвали впервые, и меня тут же пробила дрожь. Говорить о розах мне не хотелось, но я могла понять ее удивление: для парфюмера розы – как для повара лук и чеснок.
– Простите, а почему вы спрашиваете?
– Для ваших духов, – сказала она, взяв с прилавка небольшой белый блокнот и карандаш. – Вы же за этим пришли? – Она сделала несколько пометок в блокноте, подняла глаза и увидела мое озадаченное выражение лица.
– Мои клиенты рассказывают мне о своей жизни, – пояснила она, – и я делаю для них индивидуальные духи. Для вас я могу сделать аромат Беллфлауэр-виллидж – или другой запах по вашему выбору. – Она что-то записала в блокноте, и я прочла вверх ногами: «Без роз». – Но мне кажется, что этот аромат может выйти очень даже неплохим. Будет готов через несколько дней. Вас это устроит?
Я сказала, что она неправильно меня поняла и что я здесь по объявлению об аренде комнаты.
– А, – сказала она, на этот раз более пристально меня разглядывая и, должно быть, прикидывая, можно ли впустить в дом эту потрепанную незнакомку.
– Я собираюсь поступать в Дворцовую школу искусств, – сказала я. – А в целом я очень тихая. Неприятностей со мной не будет.
(Не все из этого окажется правдой, но в школу искусств я и правда поступлю, и я действительно довольно тихая.)
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.