Текст книги "Вишневые воры"

– Это я сделала, – сказала я. – И виновата только я.

– Что сделала? – спросила Эстер. В присутствии своих будущих родственников она старалась держать себя в руках, и я была им очень благодарна за плохие манеры.

– Это я испортила фарфор и хрусталь. Я все испортила.

– Испортила? В каком смысле?

– Уничтожила.

Присутствующие пытались переварить услышанное.

– Но зачем? – спросила Эстер.

Я взглянула на Мэйбриков, стараясь придумать более деликатное объяснение, но пути назад уже не было.

– Я хотела остановить свадьбу.

По коридору, как и тогда в гостиной, прокатилась волна недоуменных взглядов. Миссис Мэйбрик решительно шагнула вперед.

– Ваша мать не хочет, чтобы Эстер выходила за моего Мэтью? И по какой же причине? Для этой семьи Мэтью недостаточно хорош? – Она говорила, указывая пальцем на меня, а на ее руке позвякивали три круглых золотых браслета. – Потому что я убеждена, что… – Она издала горький смешок, и ее лицо исказила гримаса едва сдерживаемой ярости. Я уже приготовилась услышать продолжение этой суровой тирады, но Эстер не дала ей закончить.

– Дорогая Делит, – сказала Эстер, обняв будущую свекровь. – Объяснить все это непросто, но к Мэтью это никакого отношения не имеет.

– Надеюсь, что нет!

Доуви попыталась проводить миссис Мэйбрик с дочерью вниз по лестнице, но сделать это ей оказалось не под силу: они не сдвинулись с места. Можно сколько угодно говорить о тяготах жизни под одной крышей с Белиндой, но она хотя бы проводила дни в своей комнате, подальше от людских глаз.

– Айрис, – сказала Эстер, приподняв подбородок и собрав остатки гордости. – Иди к себе в комнату, поговорим об этом позже.

Наши взгляды встретились, и на мгновение коридор будто опустел. Ее глаза, обычно такие светлые и приветливые, устало смотрели из-под нависших век. Вчерашняя Эстер, королева-роза девичьего сада распускающихся бутонов, медленно исчезала, словно акварель под дождем.

– Эстер, – сказала я, страдая от мысли о том, что причинила ей боль в этот и без того тяжелый день. – Я хотела тебе помочь. Плохое предчувствие было не только у мамы. Мне кажется, я тоже это чувствую.

– Хватит, – сказала Эстер, на секунду закрыв лицо ладонями и подавляя крик. – Иди к себе.

Я поняла, что сказать здесь больше нечего, повернулась и пошла вниз.

Но мне удалось спуститься лишь на пару ступенек, потому что Эстер вдруг воскликнула:

– Айрис, посмотри, что ты наделала!

Она подошла ко мне и приподняла задний подол моего платья. Я обернулась и увидела яркое пятно крови, огромное и уродливое, цвета кораллового рифа, проступающее сквозь «морскую пену».

– Ох, нет! – сказала я, потрясенная и униженная.

Калла начала декламировать своим поэтическим голосом: «Вскричала: «То проклятья длань!» – Затворница Шалота»[11]11
  А. Теннисон. Леди из Шалота. Перевод А. Лукьянова.


[Закрыть].

И если до этого мне удавалось сдерживать эмоции, то теперь мои глаза наполнились слезами: горячими, солеными слезами стыда. Кровотечения у меня начались несколько месяцев назад, и все это время я хранила их в тайне. И вот мой алый позор открылся сразу всем. Я выдернула подол платья из рук Эстер, всей душой желая провалиться сквозь землю. На меня были направлены восемь пар глаз, и ни в одном взгляде не было сочувствия, никто не посмотрел на меня с состраданием, никто не сделал мне любезности отвернуться. Мне казалось, что в воздухе витало невысказанное: «Она получила по заслугам». Но карма редко действует так быстро.

Эстер схватила меня за руку чуть выше локтя, ее ногти впились мне в кожу.

– Ай! – вскрикнула я, а она потащила меня по коридору к нашим спальням. За нами помчались Доуви и Розалинда. Доуви пыталась успокоить Эстер, но та не отпускала мою руку: вся ее ярость, накопившаяся за день, сейчас выплескивалась наружу. Когда мы добрались до спальни, она с силой втолкнула меня внутрь. Спотыкаясь, я сделала несколько шагов и рухнула на кровать. Она подбежала ко мне и начала срывать с меня платье.

– Ты его испортила! – кричала она. – И я не удивлюсь, если ты сделала это нарочно!

Она пыталась стянуть с меня платье через голову, но я не давалась, крепко прижав руки к бокам и рыдая уже в полный голос. Мое упрямство лишь удвоило ее гнев, и она продолжала тянуть платье, пока не раздался звук рвущейся ткани.

Доуви и Розалинда пытались оттащить ее от меня, но она отпихивала их локтями.

– Нужно его постирать, – шипела она сквозь зубы.

– Эстер, дорогая, – сказала Доуви, когда ей наконец удалось вырвать платье у нее из рук. – Это платье испорчено. Стиркой тут уже не поможешь.

Наступила тишина; все переводили дух. Одернув платье и смахнув волосы с мокрого лица, я повернулась к Эстер.

– Можешь взять его и сжечь, мне уже все равно, – сказала Эстер. – Никакой цветочницей на свадьбе ты не будешь: Зили сама справится. Да и вообще, – продолжила она решительно, – я вообще не хочу тебя видеть на свадьбе.

– Но она же не виновата, – сказала Розалинда.

– Правда? А как насчет всего остального, что она тут устроила?

– Может, поговорим об этом позже? – Розалинда, обычно такая невозмутимая, явно опешила от этой внезапной вспышки гнева.

– И маму на свадьбе я тоже видеть не хочу. Доуви, скажешь ей? Вряд ли она расстроится. Скорее наоборот.

– Эстер, – сказала Доуви, потянувшись к ней. – Но это же твоя мать!

Эстер отдернула руку и вышла из комнаты. Розалин-да и Доуви поспешили за ней.

Оставшись одна, я оперлась о край кровати, чтобы унять дрожь. Казалось, что мое тело сжали невидимые клещи. Где-то на лестнице послышалось утешающее воркование, а затем шаги удалились, и стало совсем тихо.

Несколько минут я не могла заставить себя пошевелиться, а потом поднялась проверить, ушли ли Мэйбрики. Я пошла в библиотеку, окно которой выходило на парадный подъезд. Внизу отец Мэтью открывал дверь своего серебристого седана: его жена и дочь сели впереди, а сам он обошел автомобиль и сел за руль. В это время на улицу вышли Мэтью, Эстер и Розалинда; Розалинда шла чуть впереди, чтобы не мешать молодоженам. Как и раньше, Мэтью обнимал Эстер за талию, но теперь он нежно поглаживал ее бок.

Мне бы посочувствовать Эстер: это был ужасный день, превзошедший наихудшие ее опасения. Но никакого сочувствия во мне не было. Когда автомобиль Мэйбриков отъезжал от подъезда, мои глаза опять обожгли слезы, а в душе разгорелась злость. Мной руководила любовь к сестре, и все мои действия были направлены на ее защиту, а она взяла и унизила меня при всех.

Мне захотелось принять ванну, чтобы смыть с себя кровь и слезы. Я отошла от окна и оказалась прямо перед безголовой невестой. За последние дни я так часто ее видела, что перестала обращать на нее внимание. Но сейчас ее красота поразила меня: воздушный кремовый шелк, женственные линии, очертания фигуры Эстер, по которым это волшебство было скроено.

Во мне вновь закипела злость, перемешанная с безумием: все-таки в моих жилах текла мамина кровь. Я приподняла подол своего платья и засунула правую руку в трусы, затем левую. Достав руки, я потерла их одна о другую, размазав по ладоням липкую красную жижу.

Кремовый шелк платья на ощупь был таким же роскошным, как я себе и представляла. Прислонив ладони к лифу платья, я провела руками вниз: на шелке остались яркие следы крови. И там, где когда-то пульсировала моя злость, начали биться волны удовольствия.

14

В ту ночь разразилась гроза: мощные порывы ветра и дождя бились в окно, диковинные белые узоры молний разрывали небо. Иногда я открывала глаза и видела в окне яркие вспышки света. Я смутно понимала, что засуха наконец закончилась: молния раскрошила ее, разнесла на кусочки, как стеклянную вазу.

Казалось, что гроза длилась несколько часов, а потом все стихло. Под утро, измученная беспокойной ночью, я крепко заснула. Меня разбудил доносившийся откуда-то шум, далекая какофония, становившаяся все громче. Я подтянула одеяло к подбородку и подоткнула его по краям, зарывшись в середину матраса, словно в норку. К шуму добавились причитания банши и резкие крики ветра. Я и не думала, что ветер может так кричать. Прижавшись щекой к подушке, я была рада, что в теплой постели меня никто не тронет.

Вскоре я вновь подскочила от оглушительного грохота. Ветер был все сильнее, все громче, и он был в моей спальне. Я нерешительно приподняла голову и почувствовала, что меня за плечи и бока тянут чьи-то руки. Комната закружилась, и я упала с кровати на пол, сильно ударившись головой о паркет. Сквозь пелену шока и страха я увидела Эстер: она склонилась надо мной, сжав руки в кулаки и обрушивая на меня удар за ударом.

15

Остаток дня я провела с мамой в ее гостиной – меня уложили на диван и приложили ко лбу компресс. Доуви поочередно приносила то аспирин, то горячий бульон. Она ухаживала за мной, потому что это была ее работа, но свое неодобрение моих поступков ей скрыть не удалось. Боль во всем теле и затяжной шок от нападения Эстер не позволили чувству вины захлестнуть меня всю. Я не могла поверить, что это я испортила платье. Я была не в себе. Быть может, я превращалась в кого-то еще? Но эта новая «я» мне совсем не нравилась. Лежа на диване, я чувствовала лишь головную боль и тяжесть в сердце; мне казалось, что я состою из нескольких разрозненных частей, что я и не человек вовсе.

На мою радость, Доуви заставила маму открыть окно и впустить свежий воздух: мы все должны были хорошенько проветриться. Белинда знала о том, что я натворила, но ругать меня не стала – кажется, она вообще не замечала моего присутствия. После того как все ее попытки привлечь чье-либо внимание потерпели поражение, она еще больше замкнулась в себе. И хотя она была со мной в одном помещении, она казалась бестелесной, как ее призраки. Я слышала, как ее карандаш поскрипывает по тисненой бумаге: это мягкое шуршание было единственным звуком в комнате.

Ближе к вечеру Доуви расскажет мне, что последний день перед свадьбой мои сестры провели в дождливом Манхэттене, бегая по универмагам и свадебным салонам. Они вымокли насквозь, отчаянно пытаясь найти новое платье, которое село бы на фигуру Эстер – с ее высокой талией и пышными формами – без дополнительной подгонки. Июньский свадебный ажиотаж схлынул, выбор был небольшой, но в последний момент Эстер повезло: она набрела на готовое платье из синтетического атласа, отделанное рюшем и носившее гордое название «Лунная мечта». Платье, которое никто не купил. Эстер ненавидела его.

Мне довелось увидеть это платье на следующее утро, но лишь мельком, когда сестры собирались на свадьбу. Ту ночь я провела у мамы в гостиной: в девичьем крыле меня видеть никто не хотел, даже Зили не зашла меня проведать. Когда я услышала шелест платьев и шаги в коридоре, я выглянула за дверь и шепотом позвала маму посмотреть, но она невидящим взглядом смотрела на свой цветочный сад, вцепившись в края письменного стола так, что ее пальцы скрючились от напряжения.

Эстер стояла на верхних ступеньках, глядя в противоположную от меня сторону. Новое платье было огромным, скроенным так замысловато и пышно, что оно напоминало кафедральный собор. Его объемные оборки топорщились в самых странных местах: этот наряд был полной противоположностью элегантному совершенству испорченного мной платья. К нему была приколота та самая вуаль из привозного французского кружева с вышивкой из оранжевых цветов. Я не смогла разглядеть ни головы Эстер, ни ее волос, ни вообще какой-либо части ее тела – белая колонна, окутанная тканью. Я вроде бы видела ее, но, как и моя мать, она казалась бестелесной.

Вокруг нее выстроились мои сестры в платьях оттенка морской пены, в волосах – веточки гипсофил. Розалинда, стоявшая рядом с Эстер, встретилась со мной взглядом. Она наклонилась к Эстер, приподняла ее вуаль и прошептала ей что-то на ухо, но та никак не отреагировала.

Розалинда велела девочкам идти вниз, чтобы Эстер спокойно спустилась за ними. Когда они удалились, Эстер какое-то время стояла на лестнице одна, и я надеялась, что она обернется, но она не удостоила меня вниманием. И я понимала, что действительно его не заслужила. Она начала спускаться: сначала исчезла нижняя часть платья, потом середина, и вот осталась видна только верхушка ее головы. Мне хотелось позвать ее, мое горло сдавили рыдания, но она уже скрылась, словно вошла в глубокие воды, которые плотно сомкнулись над ней.

16

Когда все ушли, я вернулась к себе в спальню: находиться у мамы я больше не могла. Всю прислугу позвали на свадьбу, и мы с Белиндой остались в доме одни. Миссис О’Коннор оставила в холодильнике бутерброды с салатом из тунца и, конечно, с ветчиной и горчицей. Я съела две штуки, пока рисовала у себя за столом, а потом легла вздремнуть. Спала я долго, а потом снова села за свой рисунок каллы, который начала пару дней назад. Вокруг я добавила еще цветов: гипсофилу, наперстянку, дельфиниум, пурпурный вьюнок и волчий корень – все токсичные, ядовитые – для моего личного букета невесты.

Когда я закончила, уже было темно, и пока я прорисовывала последние детали, в моей голове возникали танцы, праздничный торт, звон бокалов – словом, все то, что я пропустила. Я думала о том, когда же должно случиться что-то ужасное, но к тому времени уже поняла, что оно либо случится, либо нет, и ничего мне с этим больше не поделать.

Около полуночи, все еще сидя за рисунком, я услышала, как вернулись сестры: по паркету застучали каблучки, наперебой зазвучали радостные голоса. В комнату вошла Зили, в каждой руке по белому мешочку, которые она без объяснений положила на свой туалетный столик.

– Ах, Айрис, – прошептала она, слишком взволнованная, а потому забывшая, что меня следует игнорировать. – Что это был за вечер! – Она говорила так быстро, что сама за собой не поспевала; слова вылетали из ее рта, словно пузырьки из переполненной бутылки сельтерской воды. Сначала она рассказала о церемонии венчания, потом перенеслась на прием в Уэнтуорт-холле, но мысли ее путались, и следить за рассказом было невозможно: мне удалось уловить лишь какие-то обрывки ее впечатлений.

Она сказала, что Эстер была очаровательной невестой, даже в ее безумном «лунном» платье. Упомянув платье, Зили не сделала паузу, чтобы отчитать меня: столько всего ей хотелось рассказать.

– Мне разрешили посыпать дорожку, ведущую к алтарю, лепестками роз, – говорила она. – Ведь мамы не было, и Эстер сняла запрет на розы.

Розалинда стояла у алтаря подле Эстер, «словно королевна»; Дафни и Калла мало улыбались, но все равно были прекрасны. Все вместе они «были похожи на русалок». Зили подробно описала момент, когда отец отдавал Эстер ее будущему мужу – он отдавал ее; она говорила об этом так буднично, словно это был пакет с вещами, который передали на благотворительность.

В церкви яблоку негде было упасть, люди толпились у входа, чтобы посмотреть на невесту – первую из сестер Чэпел, выходившую замуж; на них глазела вся округа, и Зили чувствовала себя кинозвездой. После церемонии их фотографировали, Эстер позировала в кругу всех сестер, «кроме тебя». Для семейного портрета с Эстер – невестой без матери в главный день ее жизни – сфотографировался отец. Впрочем, это было не так уж странно: Белинда вообще редко где-либо появлялась. На праздничный ужин они поехали в «Роллс-Ройсе». Зал приемов был похож на «заколдованный лес», сказала Зили, чьи фантазии сплошь состояли из волшебных сказок (мне казалось, что в них не хватало ведьмы – хотя, наверное, ведьмами были мы с мамой). Весь зал был украшен гирляндами из кремовых роз: их привезли прямо перед свадьбой, после того как Белинду вычеркнули из списка приглашенных. По словам Зили, Эстер сказала: «Какая же свадьба без роз», и я подумала, как удобно она воспользовалась отсутствием мамы. На каждом столе стояла ваза с астрами и жасмином, спинки стульев были увиты плющом, по всему залу горели свечи. Под потолком, словно миниатюрные луны, мерцали белые бумажные фонари.

Мэтью, конечно, был сказочным. Умопомрачительным. Галантным. Он был каждым прилагательным из словаря Золушки. Зили даже танцевала с ним под песню Дорис Дэй «Это волшебство»; когда Зили дошла до этого места в рассказе, она сделала небольшой пируэт. С папой она прошла круг традиционного вальса, а потом танцевала с Дафни и Каллой. Дафни съела больше порций стейка с картошкой, чем кто-либо из присутствовавших в зале мужчин.

В конце вечера Мэтью увез Эстер на открытом кабриолете. Гости осыпали их конфетти и лепестками роз, хлопали и кричали, пока молодожены не скрылись из виду. Я представила, как кабриолет подъезжает к их дому на Граус-корт, где их приветствует девочка-гаргулья.

– Торт был с лимонным кремом, – сказала Зили, потирая живот. – Я съела два куска.

Она подошла к туалетному столику и взяла один из мешочков.

– Смотри, – сказала она, положив мешочек ко мне на стол и приподняв верхнюю ткань, под которой обнаружился тоненький кусочек торта, размером не больше черепаховых гребней Розалинды.

– Я не голодна, – сказала я. Это были мои первые слова с тех пор, как она вернулась. Измятый бисквит, растаявшая глазурь: всю дорогу до дома Зили держала этот торт в своих теплых ладошках.

– Его не надо есть, глупая. Его надо положить под подушку, и тогда тебе приснится будущий муж.

Должно быть, я отреагировала довольно мрачно, потому что Зили наконец оставила меня в покое и вернулась к стадии игнорирования. Я снова взялась за рисунок и добавила к букету несколько цветков кальмии, прокручивая в голове детали церемонии и праздничного ужина. Я никогда еще не чувствовала себя такой покинутой, хотя и не относилась к этому с таким трепетом, как Зили. Хотя и пыталась все испортить.

Зили вышла из ванной и переоделась в ночную рубашку. Она взяла с туалетного столика свой мешочек с тортом и положила его под подушку.

– Это был самый грандиозный вечер в нашей жизни! – сказала она, забираясь в постель. В волосах ее все еще блестели гипсофилы, а в голосе слышалась злоба.

Я продолжила рисовать, пока не поняла по ее дыханию, что она уснула. Букет невесты был закончен, и я приколола рисунок к доске над своим столом, а потом сняла халат и села на краешек кровати, собираясь выключить свет и лечь спать, тем самым перевернув страницу этого дня – самого грандиозного в их жизни и самого ужасного – в моей. Но тут мой взгляд упал на мешочек со свадебным тортом, который Зили оставила на моем столе. Было глупо, да и довольно негигиенично класть торт под подушку, но я не смогла устоять. О своем будущем муже я практически не думала. Я знала об этом лишь то, что однажды он у меня будет, хочу я этого или нет. И если он правда мне приснится, я хотя бы буду знать, кого потом искать.

Я осторожно опустила голову на подушку и стала ждать, когда торт пришлет мне свои прогнозы. Сразу заснуть у меня не получилось: той ночью в девичьем крыле нас было лишь пятеро, и все казалось неправильным.

17

Где-то в ночи послышался вой.

Я спала, но не понимала этого. Мне казалось, что все происходит наяву, и пусть кто-нибудь попробует доказать мне обратное.

Сперва я подумала на Белинду, но это не было похоже на ее обычные ночные крики: казалось, что где-то рядом стонет раненый зверь. Потом послышались шаги: они приближались и казались оглушительными; от них содрогался пол и дребезжали стекла.

Это что, мой будущий муж?

Я в ужасе вцепилась в края кровати. Шаги становились все громче, пока вдруг не затихли у моей двери, а потом кто-то забарабанил в дверь. Я хотела убежать и спрятаться, но мои ноги отяжелели. Все, что я смогла сделать, это закрыть глаза, чтобы хотя бы не видеть того, что будет.

Дверь со скрипом распахнулась, и я почувствовала, что меня навестил вовсе не будущий муж. В комнате было женское присутствие: в воздухе тут же распространился запах роз. Я делала короткие, резкие вдохи. Мне стало трудно дышать; мои легкие наполнились невозможным ароматом, а воздух стал таким влажным, словно в нем разлили океан духов. Тот, кто открыл дверь, прошел в комнату обычным, почти неслышным шагом. У подножия кровати послышалось шуршание, и я наконец открыла глаза. Передо мной стояла безголовая невеста. Она была прекрасна, как и в последний раз, когда я ее видела: приталенный лиф, волны ткани, ниспадающие в шлейф, который тянулся из коридора, как молочная река. В комнате было темно, но невесту освещал лунный свет; ее кремовый шелк сиял и переливался. В платье был лишь один изъян – оно было перепачкано в крови. Моей крови. Но, даже несмотря на это, она вся светилась, как и должна светиться каждая женщина в день своей свадьбы.

Безголовая невеста обошла мою кровать и наклонилась ко мне. Я дрожала от страха. Она приблизила к моему уху пустое место, где должны были находиться ее голова и рот, и прошептала очень-очень тихо:

Почему ты не спасла меня?