Текст книги "Знамя любви"

– Я бы хотела поехать с тобой, – сонным голосом промолвила она, освещенная уже ярким солнцем.

– В кирасе ты будешь выглядеть замечательно. Но ты больше нравишься мне такой, как сейчас, – Казя ждала от него чего-то большего, но она и сама так хотела спать, что не могла как следует раскрыть глаза. Алексей вызвал Карцеля и велел принести горячей воды и мундир. «Скоро он уедет», – подумала Казя, и у нее защемило сердце. Правда, он уезжал еще не сейчас, а поздно ночью, но тогда о двух прекрасных месяцах с Алексеем уже будет напоминать только Карцель, который останется с ней.

– Смотри за ней хорошенько, маленький негодяй, не то я тебе уши отрежу, – пригрозил Алексей.

– Что ваше, то мое, ваше превосходительство. Будьте спокойны. Я о ней позабочусь, – без всякой обиды ответил карлик.

Казя окончательно проснулась от того, что Алексей сдернул с нее одеяло и с полуулыбкой смотрел на ее обнаженное тело.

– Вот такой я хочу тебя запомнить, – сказал он.

Он поцеловал Казю. Она обвила руками его шею и на миг прижалась, но он разнял ее руки и отстранился.

– Ненавижу прощания, – отрывисто сказал он, тремя большими шагами достиг двери и скрылся за ней. Казе еще было слышно, как он сбегает по ступенькам лестницы. Но вот его шаги затихли вдали, и она зарылась лицом в подушку.

Наплакавшись, она еще какое-то время продолжала лежать, размышляя. Внутри себя она ощущала болезненную пустоту, но перед тем как начать новую жизнь рядом с Фике, надо было как следует подготовиться, а для этого следовало осушить слезы и подняться с постели. И Казя поднялась.

Часть 5

Глава I

Вызов к молодому двору последовал, однако, только в середине июня. Великая княгиня с супругом пребывала в Петергофе, и Казе было предложено явиться туда незамедлительно.

Сидя в душной от полуденного зноя карете, Казя прижимала к лицу носовой платок для защиты от пыли, врывающейся в открытое окно. Сквозь стук колес и резкие удары тяжелых рессор прорывался громкий фальцет Карцеля, поносившего на чем свет стоит кучера Бубина.

– Смотри, куда едешь, дубина стоеросовая! Думаешь, ее светлости приятно трястись, что твоей горошине на сковородке. – Одолеваемый чувством высокой ответственности за благополучие и комфорт Кази, он взял себе за правило разговаривать со слугами чрезвычайно грубо. Однажды Казя даже пожурила его за высокомерную манеру отдавать приказания, на что он возразил:

– Но, пани, подумайте сами, что скажет мой господин, если узнает, что я позволял этому мужичью пренебрегать вашими удобствами?

Карету с такой силой подбрасывало на рытвинах, что Казя хваталась за кожаные петли. За молодыми тополями, высаженными с обеих сторон дороги, виднелась залитая солнцем равнина. Кое-где на маленьких лесистых холмиках возвышались богатые летние особняки вельмож. Длинные канавы, заросшие высоким тростником, тянулись вдаль до самого моря, на крошечных болотистых лугах радом со своими жалкими приземистыми лачугами гнули спины под палящим зноем мужчины и женщины, косившие траву.

Мимо на взмыленных конях галопом проносились всадники, карета Кази обгоняла то другие экипажи, то телеги, груженные сеном, с привязанными сзади жеребятами. Бедняки, заслонясь ладонью от солнца, брели по пыли, толкая перед собой маленькие тачки или неся на спине тяжелые мешки. В одном месте карета встретилась с колонной солдат на марше – их песня слышалась еще долго после того, как они остались далеко позади.

Казя откинулась на спинку трясущегося сиденья и предалась мыслям об Алексее. После его отъезда она получила от него всего лишь одну коротенькую небрежно нацарапанную записку, в которой он сообщал, что здоров, но очень по ней скучает. «Пытались предпринять атаку... Но пруссаки, видимо, увиливают от встречи с нами...» Далее он интересовался, хорошо ли смотрит за ней Карцель? Кончилась записка такими словами: «Сейчас ты уже, наверное, находишься при великой княгине. Я вижу вас вдвоем и хотел бы знать, о чем вы беседуете».

Казя тосковала по Алексею, по его объятиям, но, как ни старалась, не могла вспомнить его лицо. Она закрывала глаза, снова и снова пытаясь восстановить в памяти милый облик, но его черты расплывались, становились нечеткими. Хорошо помнилось лишь его тело. Казя вздохнула и переменила положение, выпрямилась и выглянула в окно. Далеко впереди показались золотые купола Петергофа, сияющие над кущами деревьев, и боль в груди унялась при мысли о том, что ждет ее в ближайшем будущем. Сердце забилось сильнее. Казя, стараясь успокоиться, сделала глубокий вдох. На миг ее охватило желание повернуть назад, уехать куда глаза глядят, лишь бы избежать предстоящего испытания. «Но ты же этого хотела, – сказала она сама себе, – а сейчас уже поздно бить тревогу».

Появилась ватага босоногих ребятишек. Они бежали рядом с каретой, стараясь не отставать, и глазели на Казю. Она крикнула детям что-то ласковое, несказанно их этим удивив.

– Она, вроде, не печалится, – кисло заметил кучер, натягивая грязные вожжи.

– А чего ей грустить? – откликнулся Карцель. – Едет на новую жизнь.

* * *

Фрейлины Екатерины размещались в отдельном здании, находившемся в стороне от главного дворца, около конюшен. Здесь отвели комнату и Казе. Карцель при виде ее пришел в негодование.

– Как! Такая дыра! Да в ней и груму-то не пристало жить! – ворчал он, не переставая, с важным видом наблюдая за переноской Казиного багажа.

– А куда, пани, прикажете ваши платья? Нет ли где помещения поприличнее? – обратился он к мажордому, встретившему карету.

Мажордом пожал плечами и, ни слова не сказав, удалился. Было слышно, как он, спускаясь по лестнице, хохочет.

Крохотная комнатка под самой крышей оказалась нестерпимо жаркой и душной. У грязного потолка жужжали мухи, постельное белье выглядело несвежим.

Казя подошла к маленькому оконцу. Ей в нос ударил резкий запах конюшни. Скат крыши загораживал перспективу, над яркой зеленью деревьев виднелась лишь Узкая полоска темно-синего моря. Казя села на кровать, подавленная сильным разочарованием; ее одолевала усталость, вспотевшее тело чесалось от пыли. Вокруг ее лица жужжала назойливая жирная муха. Это был единственный звук, нарушавший тишину в доме. И было непонятно, что же ей надлежит делать дальше. Карцель исчез и вернулся с кувшином тепловатой воды. Казя вымылась, причесалась, надела ярко-красное платье и сразу почувствовала себя лучше.

– Внизу человек пришел за вами, – сообщил, возвратившись, Карцель. – Судя по ливрее, лакей графини Брюс. – Казя вспомнила красивую женщину, стоявшую за спиной Екатерины.

– Она шлет вам привет и приглашает во дворец.

– Прекрасно, пойдем немедленно.

Лакей проводил их через покрытый гравием просторный двор к боковой двери во дворец.

Казя с благоговением взирала на длинные коридоры и величественные просторные комнаты, через которые они проходили, но от ее внимания не укрывались пятна зимней сырости на роскошных обоях или трещина во всю длину огромного позолоченного зеркала. Ее наблюдательный взор заметил, что драгоценная мебель кое-где обветшала, сильно поцарапана, а великолепные парчовые шторы внизу обтрепались. Заметив удивление в глазах Кази, Карцель пояснил:

– Обстановку и шторы перевозят из одного дворца в другой. Поэтому на стулья, например, опасно садиться – того и гляди развалятся под тобой. О пани, поверьте, вот уж воистину, не все то золото, что блестит.

Лакей подозрительно оглянулся на Карцеля. «Полячишко, судя по выговору», – подумал он презрительно. Его старый дед частенько о них рассказывал. – «Хуже монголов, а те все жулики» – вот как он о них отзывался.

Они проходили мимо многочисленных лакеев в дворцовых ливреях, а кое-где и мимо камергеров или фрейлин, и те и другие с любопытством оглядывали Казю, но ни один не попытался остановить ее и что-нибудь сказать. Казины ноги в узких туфлях отекли и болели от нескончаемой ходьбы по длинным мраморным лестницам и необъятным паркетным полам.

Она уже отчаялась достичь когда-нибудь цели, но, наконец, лакей распахнул дверь небольшой комнаты и громко доложил о ее прибытии, исказив при этом фамилию.

– Русский болван, – злобно прошипел Карцель. – Вы готовы, пани?

– Да. – Вступив в комнату, Казя с порога увидела женщину, которая читала, сидя у окна.

– А я не стану терять времени даром, – с ухмылкой прошептал карлик. – Замочная скважина во дворце не менее полезна, чем в каком-нибудь захудалом еврейском шинке. – Он поклонился и затворил дверь за Казей.

Женщина поднялась со своего места и, приветливо распахнув навстречу Казе руки, улыбаясь пошла ей навстречу. На ней было замечательное платье французского покроя из светло-голубой парчи с серебряной отделкой, очень глубоко вырезанное спереди. Темные волосы были изящно уложены на маленькой аккуратной голове. Наряд дополняли длинные белые перчатки и короткий шлейф, волочившийся сзади по полу. Улыбалась она весьма дружелюбно, но глаза, внимательно осмотревшие Казю с головы до пят, как бы оценивали ее внешность, а в голосе звучал металл. Красота Кази была живой и теплой, а баронесса Брюс напоминала бриллиант, отполированный до непревзойденного блеска.

– Ах, графиня, как я рада приветствовать вас при Дворе. Молва опередила ваше появление, я столько о вас слышала, что давно мечтаю познакомиться. – Изящным жестом она указала на обитый желтым атласом стул. – Прошу вас садиться.

– Ваша слава также дошла до меня, – в свою очередь, улыбаясь, ответила Казя. Светло-карие глаза взглянули на нее пристально, красиво очерченный рот слегка напрягся.

– В таком случае вы знаете, что я Прасковья Брюс. – Дамы уселись у открытого окна и для начала заговорили о второстепенных пустяках, присматриваясь друг к другу. Графиня Брюс задавала Казе завуалированные вопросы о ее поездке и жизни в Петербурге, Казя довольно односложно отвечала.

Легкий приятный ветерок донес до них аромат садов, которые, насколько хватало глаз, простирались до самого моря. К ним вели широкие ступени между рядами фонтанов. Слышалось пение птиц и жужжание пчел. Борзая отделилась от стенки, у которой лежала, и, подойдя к Казе, разрешила той потрепать ее длинные шелковые уши.

– Как вам, наверное, известно, – заговорила графиня Брюс после небольшой паузы, – я, будучи старшей фрейлиной, обязана ввести вас в курс ваших обязанностей. – Она снова ненадолго замолчала, машинально листая лежавшую перед ней на столе книгу. – Надо вам сказать, прежде всего, что я служу ее высочеству почти двенадцать лет.

– Вы, должно быть, хорошо изучили ее характер.

– О да, безусловно.

«У этой полячки гордый надменный вид, не предвещающий ничего хорошего», – подумала герцогиня Брюс. Вечернее солнце скользнуло холодным лучом по светло-зеленым шелковым обоям и по золотым листьям винограда, обвивающим столбы маленького камина. «Комната напоминает свою хозяйку, – подумала Казя – Красивая, аккуратная, но тепла никакого». Мраморные часы на каминной доске, очень похожие на часы в столовой Волочиска, зажужжали и пробили шесть раз.

– А сейчас, – неожиданно поднялась графиня Брюс, – пойдемте, познакомитесь с остальными фрейлинами. За ужином я официально представлю вас великой княгине.

Однажды после обеда Екатерина в сопровождении Кази спустилась по широкой лестнице в Нижний парк, раскинувшийся между дворцом и морем. Время приближалось к одиннадцати, тем не менее, позолоченные статуи сверкали, словно внутри них находился источник света, а Большой канал производил впечатление темно-синей стрелы, нацеленной на бледный блин моря. Извергаемая многочисленными фонтанами вода с силой взлетала высоко вверх сверкающими струями и столбами, при падении они распадались на тонкую серебристую пыль, носившуюся в воздухе по воле едва шепчущего ветерка.

– Я люблю это место, – сказала Екатерина. – После духоты летнего Петербурга оно кажется раем. Мне оно нравится больше, чем Ораниенбаум. Обычно мы именно там проводим лето, но сейчас Ораниенбаум ремонтируется, – Строго расчерченные красивые сады с ровными рядами молодых деревьев и правильно чередующимися цветочными клумбами были залиты странным неземным светом июньской ночи.

Казе пришел на память незабываемый момент перед заходом солнца много лет назад, когда весь Волочиск лежал, затихнув, в таком же розоватом сиянии.

Они медленно прогуливались без слов. Вокруг слышался лишь умиротворяющий звук падающей воды; на светлом фоне зелени деревьев четко выделялись казавшиеся неподвижными струи фонтанов в форме пастушьих посохов.

Отдаленный смех придворных, шедших на некотором расстоянии от Екатерины, заглушило пение дроздов. Казе на момент почудилось, что вот сейчас раздастся крик павлина.

– Последний раз мы гуляли вместе с вами по берегу озера в Волочиске, – нарушила молчание Екатерина. – Помните? Еще видели цаплю на высохшем дереве, серукг, скрюченную, ну вылитый канцлер Бестужев. – Она рассмеялась, но почти тут же снова приняла серьезный вид.

– Вас не расстраивают воспоминания о прошлом? Она знала о трагедии в Волочиске от Станислава, и хорошо себе представляла, какой ужас пережила Казя в ту ночь.

– Н-н-нет. Уже н-н-нет. Екатерина пожала ей руку.

– Когда вам захочется, поделитесь со мной этими грустными воспоминаниями? – мягко произнесла она.

– Может быть, в свое время.

Екатерина сорвала маленькую красную розу и поднесла к носу.

– Как много красивого на свете, – вздохнула она. – Иногда мне кажется, что только мы, люди, портим эту красоту, хотя вместе с тем... – Она повернулась лицом к белому с золотом длинному фасаду дворца, поблескивающему в последних лучах закатного солнца. – Взгляните, на что мы способны, когда перестаем помышлять о разрушении.

Аромат цветов смешивался со свежим морским воздухом. Казя при каждой из бесчисленных придворных трапез пила вино, и оно необычайно обострило все ее чувства, которые теперь с невероятной ясностью доносили до ее сознания даже малоощутимый запах маленького листика, чуть слышный шепот падающей капли воды, далекую песню дрозда. По этой же причине она испытывала одновременно и грусть, и радость. Ощущала себя и свободной, как никогда, и пленницей этого волшебного места. Ей хотелось то петь, то плакать.

– Здесь я прикажу поставить еще один фонтан, каскадом. Я хорошо себе представляю, как он будет выглядеть: площадка в черно-белых квадратах, наподобие огромной шахматной доски, и падающая на нее вода. Парку следует придать более естественности, пусть он походит на английские сады такого рода. Ведь сейчас он точно скопирован с Версаля. А мне бы хотелось, чтобы у него было свое лицо.

Казя рассеянно слушала рассказ Екатерины о ее планах.

– Ах, язык мой – враг мой! Снова болтает, помимо моей воли! – И великая княгина оглянулась вокруг себя, как если бы среди низкорослых, высвеченных солнцем деревец кто-то мог прятаться и подслушивать ее. Но там, естественно, не было ни души, все шли далеко позади.

– Мне не пристало говорить, что то или это следует переделать. Пока, во всяком случае, не пристало, – тихо добавила она, в укор себе самой, качая головой.

Навстречу, хрустя гравием аллеи, гуськом шагали солдаты. Завидев великую княгиню, сержант, шедший во главе взвода дворцовой охраны, отдал отрывочную команду, его люди остановились как вкопанные. Словно каменные изваяния, стояли они с деревянными, ничего не выражающими лицами, глядя прямо перед собой поверх головы маленькой женщины с дружелюбной улыбкой на устах.

– Прекрасная ночь, Левашов! – сказала она.

– Точно так, ваше высочество! – Сержант в зеленом мундире и длинных черных гамашах скалой навис над Екатериной.

– Но слишком теплая, пожалуй. Мне кажется, в ваших красивых мундирах вы изнываете от жары.

– Точно изволите заметить, – на широкое гранитное лицо с трудом просочилась улыбка.

– Вы, вижу, идете с дежурства, не стану вас задерживать.

Отсалютовав, он повел взвод дальше. Екатерина проводила глазами высокие ладные фигуры солдат среди садовой зелени.

– Если бы не он, меня бы насмерть завалило бревнами и штукатуркой, – тепло сказала Екатерина.

– Да, Стас, Граф Понятовский рассказывал мне, – отозвалась Казя.

– Здание, словно карточный домик, рухнуло чуть ли не на головы нам. Это самое ужасное во всех домах, отстроенных в России. С виду они красоты необыкновенной, но Боже вас упаси прислониться слишком сильно к стене... Но мы пришли... Какой вокруг хаос! – Она развела руками.

Перед ними стоял Монплезир, небольшой дворец с обитыми плющом стенами и маленькими белыми окошками.

– Прелесть, правда, Казя? – Низкое одноэтажное здание окружал отдельный сад. – Вот где мне хотелось бы жить. Прежде всего, потому, что дом стоит прямо на море. В отсутствие ее величества императрицы мы с его высочеством часто наезжаем сюда на несколько дней. Это такая радость, нечто вроде пикника.

– К тому же пикника без взрослых.

– Именно, – рассмеялась Екатерина. Несмотря на умудренные жизненным опытом глаза Казн, было в ней нечто, что заставляло Екатерину чувствовать себя очень юной, как если бы они снова были детьми.

– О, Казя, у меня нет слов, чтобы выразить, как я рада, что вы рядом со мной. – Она села на маленькую простую скамейку среди кустов роз и потянула за собой Казю.

– Мне кажется, что в этих громоздких нарядах у нас весьма комичный вид.

Кринолины – пышные юбки на тонких обручах – широким колоколом встали вокруг каждой из них.

– В прошлую зиму, будучи в Ораниенбауме, я на рассвете ходила со старым рыбаком стрелять уток и надевала по этому поводу мужскую одежду – брюки и кожаный кафтан. Никогда в жизни у меня не было подобного ощущения раскованности, как в этом платье.

– Могу себе представить, – поддакнула Казя. Обязательные для придворных дам туалеты очень скоро надоели Казе, она с грустью вспоминала удобные юбки с рубашками и длинные свободные жакеты, которые носила в Зимовецкой.

– Но все же, – продолжала Екатерина, – выпадают, конечно, такие минуты, когда хочется выглядеть дамой. Станислав, например, желает меня лицезреть только в самых роскошных нарядах, не считая, конечно, тех минут, когда... когда... – Тут они обе расхохотались, вспугнув стаю белых голубей с зеленой черепичной крыши маленького дворца. Розовые от яркого еще заката голуби, покружив над Монплезиром, опустились обратно на крышу и огласили сад умиротворяющими гортанными звуками.

– О да, это в натуре мужчин – им подавай или все, или ничего.

Казя внезапно нахмурилась, лоб ее прорезала небольшая складка, руки затеребили голубой атлас платья.

– Пока мы одни, мадам, я хочу вам кое-что сказать. – Она опасливо покосилась на медленно приближающихся и смеющихся фрейлин. Кто-то из них кричал: «Смотрите, смотрите! Солнце падает в море».

Светило зашло за Кронштадтскую крепость, и, в конце-концов, кануло в розовые воды моря. В садах сразу о темнее, но небо еще хранило розоватый отблеск, равда настолько слабый, что голуби казались маленькими серыми привидениями.

– Оно прячется на один-два часа, не больше, – сказала Екатерина. – Как можно спать в белые ночи? – она замомолчала, – Одно из самых прекрасных явлений в России.

– Известно ли вам, мадам, каким образом я получила должность вашей фрейлины?

– Я бы предпочла, чтобы наедине вы называли меня Екатериной. Хотя при других... Ну, да вы понимаете! – С моря повеяло прохладой, и Екатерина, поводя сверкающими белизной плечами, накинула на себя шаль.

– Полагаю, что знаю. Граф Шувалов, выбирая мне фрейлин, руководствуется отнюдь не одними моими пожеланиями. – Она подняла руку, не давая Казе заговорить. – Нет, нет, не прерывайте меня. Он предложил вам информировать его обо всем, что происходит близ меня и может представлять интерес для Тайной канцелярии, или – в данном случае это более правдоподобно – для самой императрицы. Я угадала?

Казя с удивлением смотрела на Екатерину.

– Иными словами, он предложил вам шпионить за мной. – Екатерина погладила Казину руку. – Не волнуйтесь, дорогая. – Она весело рассмеялась. – Видит Бог, со дня моего приезда сюда двенадцать лет назад не было ни одной минуты, когда бы за мной не велась слежка. Сначала это был Репнин...

– Князь Репнин, которого я видела в тот вечер, когда... – изумилась Казя.

– Когда его высочество промаршировал со своей личной гвардией через весь зал? Да, в тот самый. Затем его сменил Чоголоков, а теперь вот – граф Шувалов. И все же сейчас кое-что переменилось к лучшему. Вы не поверите, Казя, но в первые годы моего пребывания здесь я бы не могла назвать своей даже собственную душу. Что бы я ни делала – ела, пила, говорила, – все немедленно становилось достоянием императрицы. Даже мои невысказанные мысли, – Екатерина замялась.

– Мне вы можете говорить все, что угодно, дальше меня, клянусь, ваши слова не пойдут.

– Знаю, – сказала Екатерина. «Но ведь в казематах Тайной канцелярии, – подумала она, – есть страшные орудия пытки, с помощью которых человека можно заставить сообщить сведения даже о самых близких друзьях. А чего человек – будь то мужчина или женщина – не знает, того из него не выбьешь».

– Но я не могу быть доносчицей, – краска залила щеки Казн. – Я не стану этого делать.

– Но вы должны, Казя. Кроме того, на сей раз это будет забава, игра, которой мы будем вместе развлекаться. – По тону Екатерины можно было подумать, что речь идет о покере или преферансе. – Итак, решено, вы остаетесь моей фрейлиной и будете информировать графа Шувалова о важнейших событиях нашей повседневной жизни. Например, какие слова я произношу, отправляя моих гончих спать; или о том, как продвигается моя беременность; о последних выходках его высочества, – Екатерина веселилась от всей души, глаза ее лукаво поблескивали.

– По впечатлению, которое произвел на меня граф Шувалов... – начала было Казя.

– О, коварством он не уступит змее. Но не беспокойтесь, мы его обведем вокруг пальца, сообщая время от времени какие-нибудь интимные подробности моей жизни или содержание переписки, в которую вы якобы заглянули, и так далее. Мы вынуждены так поступить, иначе я лишусь вас, как лишилась моей дорогой мадам Владиславы, – грустно произнесла великая княгиня.

– Вам я, наверное, кажусь могущественным божеством, – продолжала она, – но на самом деле в настоящий момент я значу в русской политике не больше, чем тюльпаны на соседней клумбе. Мне нравится порою тешить себя мыслью, что судьба мира зависит от каждого моего слова, но... – она пожала плечами с той самоиронией, которую Казя часто наблюдала у Дирана.

– Может, конечно, и настанет день, когда все переменится, но пока что я всего-навсего женщина, которая ожидает ребенка и которой так нужно, чтобы рядом с Ней были друзья. – Она замолчала и с закрытыми глазами откинулась на спинку скамьи.

А невдалеке прогуливалась, оживленно беседуя, графиня Брюс со своей подругой княгиней Гагариной.

– Я служу ей верой и правдой с того дня, как она приехала сюда из Зербста. Так неужели я буду сидеть сложа руки и спокойно наблюдать за тем, как эта женщина старается занять мое место?

– Зря, мне кажется, вы так волнуетесь, – мягко успокаивала ее Анна. – Вам прекрасно известно, что Екатерина не из тех, кто ни с того ни с сего отворачивается от старых друзей. – Анна с большим удовольствием гуляла бы одна, в тиши, наслаждаясь пением птиц и вздохами морского ветра, – Мне, признаться, она нравится, – сказала спокойно Анна. – От нее исходит какая-то свежесть. – Анна получала истинное удовольствие от того, что поддразнивала свою красивую подругу.

– Свежесть?! Дорогая Анна, вы поражаете меня наивностью. Какая свежесть? Да она самая настоящая авантюристка, пробу ставить негде – и более ничего. Казацкая графиня, которая и по-русски-то говорит с казацким акцентом. – В голосе Прасковьи Брюс слышалось презрение. – Ничтожная личность. – Анна знала, что ее подруга не права, но возражать не хотела.

– Да-да, ничтожная личность с замашками уличной девки, – продолжала неприязненно графиня Брюс. – И двух недель не прошло после ее приезда, как она улеглась в постель к Орлову. – Голос графини дрожал от праведного гнева. «Чья бы корова мычала», – подумала бедная Анна не без злорадства – ведь на женщину средних лет с изуродованным лицом мало кто из мужчин заглядывался. Сквозь деревья она видела сидящих рядышком на скамье Екатерину и Казю, склонившихся головами друг к другу. Эта полячка в ближайшем будущем станет силой, с которой нельзя будет не считаться. Глупо делать вид, что ты этого не замечаешь.

– Знаете, Прасковья, из братьев Орловых мне всегда больше всех нравился Григорий. – Анна постаралась направить разговор в более мирное русло.

– Все они выскочки без гроша в кармане, – отпарировала графиня Брюс, скривившись в недовольной гримасе при звуке донесшегося до них смеха Екатерины. – Мужичье, молодое мужичье.

– О да, конечно! Но вспомните, дорогая Прасковья, что ведь и мы все когда-то с чего-то начинали.

Она замолчала, вечернюю тишину нарушало только шуршание их пышных юбок по гравию.

Казя смотрела на приближающихся навстречу женщин. Она заметила косые взгляды, которые бросала на нее за обедом графиня Брюс, и поняла, что эта женщина – ее злейший враг.

Екатерина пробудилась от дремы и открыла глаза.

– Прасковья! Анна! – Она приветливо улыбнулась и вздохнула всей грудью. – Какая дивная ночь! – Она потянулась и зевнула. – Меня клонит ко сну, но я не могу уйти. Побудем здесь еще немного. Пойдемте к потешным фонтанам. – Графиня Брюс шагнула вперед, желая подать ей руку, но Екатерина уже поднялась, опершись на княгиню Гагарину.

– Я пойду с вами, Анна.

Казя и Прасковья Брюс шли позади. Со стороны маленького фонтана, названного Грибок, построенного по приказу царя Петра, до них доносился громкий хохот. Стоило кому-нибудь усесться на скамейку под грибообразной крышей фонтана, как стекающие с нее струи отсекали его от внешнего мира, и сидящий как бы оказывался в клетке из серебристых капель воды.

– Этот парк вас, наверное, поражает, ведь ничего подобного вы раньше не могли видеть, – промолвила со сладчайшей улыбкой баронесса Брюс, обращаясь к Казе.

– Ну, конечно! – искренне отозвалась Казя. Перед ее глазами фрейлины и другие придворные, взявшись за руки, водили, приплясывая, хоровод вокруг фонтана-клетки, вовсю потешаясь над двумя пленницами, запертыми завесами текущей воды. – Здесь столько сюрпризов!

– О да! – подтвердила баронесса Брюс и улыбнулась своей самой обворожительной улыбкой.

Как-то раз вечером Екатерина сидела с Казей перед Монплезиром. Казя наслаждалась шумом моря, непрестанное шуршание и шипение прибоя, набегающего на блестящую гальку, действовали на нее успокаивающе. На западе небосклона собирались облачка, предвещавшие дождь, но было очень тепло. Екатерина говорила. Говорила уже почти час. На нее порой нападало такое настроение, когда она говорила все, что ни взбредет на ум, перескакивая с одного сюжета на другой или обрывая себя на полуслове, чтобы высказать восхищение пением птицы или красотой промелькнувшего мимо мотылька. Сейчас она говорила о предстоящем отъезде английского посла.

– Несмотря на разницу в возрасте лет в тридцать, сэр Чарльз был моим другом настолько долго, что его отъезд на следующей неделе явится для меня невосполнимой потерей. – «Искушенный светский лев, – подумала Казя, – в совершенстве постигший науку лести». Ей, Казе, он не особенно нравился. Ну а Екатерина, как любая женщина, падка на лесть.

– И это он, разумеется, ввел ко мне Станислава. Екатерина вздохнула, поднялась со своего места и прошла несколько футов, отделявших ее от воды.

– В его лице Станислав теряет лучшего друга и союзника. И это в тот момент, когда здесь плетется интрига, чтобы снова выслать Станислава, – горестно сказала Екатерина. – А что я могу сделать? Я бессильна. – Носком своего маленького вышитого башмачка она дотронулась до воды. – Есть легенда о короле, который пытался повернуть море вспять. Вот в такой роли выступаю здесь я. – Она возвратилась и села на скамейку. – Враги сэра Чарльза объединились, а мы против них беспомощны. Новый посол Франции маркиз де Лопиталь и посол Австрии граф Эстергази всячески добиваются его отъезда. – Она взглянула на свои часики, украшенные бриллиантами.

– Он опаздывает. А ведь знает, как я в таких случаях беспокоюсь.

– Я не сомневаюсь, он придет, как только сможет, – успокоила ее Казя. Чайки ныряли в воду, а затем взмывали вверх с серебряными рыбками в клювах. По заливу шел корабль, все его паруса были подняты, но он продвигался очень медленно – трудно было поймать капризный ветер, то и дело менявший свое направление и поднявший уже нешуточную волну.

– Как мне его удержать? – внезапно спросила Екатерина, многозначительно взглянув на свою округлившуюся фигуру. «Ты всегда сможешь удержать кого угодно», – подумала Казя. Екатерина в простом белом платье, отделанном на груди розовой лентой, вся сияющая, была сегодня и в самом деле очень привлекательна.

– Будьте самой собою, – посоветовала Казя.

– Живот растет. Фигура пропала. В самое неподходящее для этого время.

– Ваше положение вам к лицу, – совершенно искренне уговаривала Казя Екатерину. Великая княгиня носила ребенка Понятовского, и весь Петербург, естественно, знал об этом.

– А после того как ребенок родится? Что тогда, Казя? Станет ли он любить меня по-прежнему?

– Больше, чем когда бы то ни было! – Казя с горечью подумала о Пугачеве.

Екатерина не отрывала глаз от чаек, плавно кружащихся на фоне розового неба.

– Когда родился Павел, Сергей от меня отошел. – Казя знала, как относился к своей царственной любовнице Сергей Салтыков, как ее безгранично уязвило его безразличие к ней во время беременности и после рождения их общего – так гласила молва – ребенка.

– Сергея направили в Стокгольм сообщить о рождении сына у великой княгини. Какая ирония судьбы! – Рассмеялась Екатерина. – А там он продолжал волочиться за каждой мало-мальски смазливой юбкой. О, мне доносили о каждом его шаге. Всегда находится сколько угодно людей, готовых сообщить подобную малоприятную новость. Для собственной пользы, разумеется. – Екатерина снова посмотрела на часы и нахмурилась, вглядываясь сквозь листву деревьев в прибрежную дорогу.

– Тогда мне казалось, что красивее его нет на свете – пока не появился Станислав. Помните, в детстве мы никогда не могли вытащить его гулять? Он или читал, или беседовал с вашей матушкой о живописи, а если не о живописи, то на другие сходные темы. В результате он стал интересным собеседником. Я люблю его не только за красоту, но и за ум. – Она упорно смотрела мимо Кази на дорогу.

– Такого счастья, как с ним, я не знала ни с кем, – продолжала она. – Он наделен необычайно чуткой душой. В нем сочетается все, о чем только может мечтать женщина – пылкость, нежность, красота. – Казя сжимала в руке последнее письмо от Алексея, но слова Екатерины пробуждали в ней воспоминания не о нем, а о Генрике. Ей казалось, что это о нем говорит Екатерина.