Текст книги "Тёмные улицы"

– Я не помню да и не хочу помнить, что произошло во время родов. Мне потом говорили, что сердце не выдержало и пришлось срочно везти меня в реанимацию и проводить кесарево сечение, а меня подключать к электрокардиостимулятору. Ребёнка я после этого не видела ни живым, ни мёртвым.

Горячие слёзы обожгли глаза Аби. Чёрт, она то думала что всё выплакала, что не осталось на это ни моральных, ни физических сил. А вот нет же, остался порох в пороховнице.

– Мои роды принимала мадам Легран. – короткая заминка. Набрать побольше воздуха в лёгкие перед очередным броском в омут прошлого. Не испугаться, не свернуться калачиком в ставшей тесной раковине. Так нужно, Аби. Исповедь принесёт избавление и освободит место в Душе.

– Аби, не надо. Пожалуйста. – Морщинистая смуглая рука держит, обнимает за плечи, не даёт сползти, упасть. Пара шагов до стула, а кажется будто целая вечность прошла.

– Нет, Цыган. Они должны знать. Да и я не могу больше держать этот мир одна. Идёт беда да не одна. Даже будь я здорова, то и тогда не смогу защитить, заслонить. Пришло страшное время, когда понадобится Сила всех, не важно крылатый он или нелюдь. Каждому, хочет он или нет, придётся решать, по какой дороге ему идти: жить как раньше или присоединиться к нам. Стать звеньями одной цепи.

Она говорит и её слушают и слышат. Каждое слово, как удар ножа в грудь. Дар Кассандры – тяжёлая ноша, но именно благодаря ему она может сейчас рассказывать и предупреждать.

Да, права, тысячу раз права старая Аби. Пришло время многое менять. Разрушения начались не с предательства Паучихи, хотя и сыграли они решающую роль в истории города. Нет, разрушения начались с раскола, когда нелюди отделились от крылатых и возомнили себя невесть кем. Что нелюди, что крылатые, гордость и зазнайство присуще всем.

Старое должно уйти, уступив место для молодого и полного сил.

– Оба раза, когда я рожала, Паучиха находилась подле меня. Вы спросите – почему я позволила ей приблизиться ко мне? В то время она работала акушеркой в родильном отделении, помогала детям появиться на свет. Это потом, когда боль от потерь притупилась, но никуда не исчезла, я задумалась. Думала долго и много. Куда уходили во время родов врачи и почему я оставалась в родильном зале один на один с мадам Легран. Почему вокруг моих родов с каждым днём вырастала стена молчания. Почему моих детей похоронили без моего согласия, ведь знали, что я язычница и что у язычников мёртвых принято кремировать и разбрасывать пепел над рекой. Есть у нас миф или обычай такой, называйте как хотите. Испокон веков считалось так, что все реки, текущие по поверхности планеты, одновременно протекают и в мире мёртвых, куда живым хода нет. Реки эти сливаются в одну у престола Повелителя Смерти в огромное, не измерить глубину и ширину, озеро. Реки приносят к ногам Смерти пепел сожжённых телесных оболочек, реки очищают Души умерших от накопившейся за всю жизнь грязи. И из озера Души выходят кристально чистыми и обновлёнными. Шрамы рассасываются. Раны заживают. Обиды смываются.

Тяжёлый взгляд Аби приковывает Паучиху к месту, не позволяет шелохнуться. Куда Змею до такого. Ужалить, загипнотизировать на время, лишить возможности сопротивляться. Но Аби, стоит ей захотеть, прошептать вслух или мысленно, одно единственное слово и жизнь покинет тело. Гнев разъярённой женщины, гнев матери, потерявшей детей, раскалённой лавой обжигал мадам. Никто не остановит Абигайль. Если только Безликий, но его здесь нет. Его давно нигде нет. Наблюдает со стороны, но не вмешивается.

– Я просила показать мне могилы детей – мне отвечали отказом. Я требовала и писала жалобы в администрацию города. Обивала пороги инстанций. Писала на телевидение и в газеты. В лучшем случаем – мне указывали на дверь. В худшем – угрожали.

Пальцы судорожно цепляются за руки Цыгана, боясь потерять надёжный якорь, удерживающий от последнего шага в пустоту тёмных комнат, тёмных улиц, где живые слепы, а покойники, ушедшие за Грань, зрячи. Где друзья предают, а враги протягивают руку помощи, наплевав на ненависть. Где люди хуже зверей, а звери человечнее людей.

– Тогда я поняла, что мертва. Мертва не по своей воле или желанию. Мертва потому, что так решили где-то там, в кабинете какого-то министра чего-то там. Это как стоять под проливным дождём, но не иметь возможности войти внутрь, к теплу домашнего очага и мягкому пледу в кресле. Мёртвым остаётся только стоять и смотреть, не переступая порога дома живых. Тебе ведь знакомо это чувство, мадам? Когда ты проходишь в толпе людей, но никто, ни одна живая Душа не по-настоящему тебя не видит. Замечают тело и желают заполучить его на пару-тройку ночей. Оцениваю одежду и делают соответствующие выводы. Ты же помнишь, как это: когда кто-то, наделённый Даром Создателя, рассматривает под грудой барахла твою сущность. И ты, глупая и наивная, словно мотылёк летишь на его свет. А потом скулишь и зализываешь раны в сердце. Ведь и им тоже, по большому счёту, пофиг и на тебя, и на твои чувства. Этот мир ломает даже самых сильных.

Кривятся, кривятся губы в улыбке. Но в глазах застыл холод морской глубины. Глаза обещают смерть. Тянет за собой на дно, обвив ноги водорослями. Змей создал одного Зверя, мадам Легран – второго. И этот Зверь никогда не сидел на цепи, не слушался приказов, как наивно думала Паучиха. Разве удержишь море в объятиях берегов если ему вздумается выйти на свободу? Затопит, похоронит под толщей обезумевшей воды. Не сбежать, не уплыть, не уйти.

– Где мой ребёнок, Легран? Где. Мой. Второй. Ребёнок.

– Он здесь, Аби. Перед тобой. – На то он и Царь змей, чтобы быстро справляться с эмоциями и держать их под контролем. – Оглянись вокруг и почувствуй своего сына.

– Змей, если ты знаешь, то скажи. Хватит уже мучить Абигайль. Ей итак досталось выше крыши и ещё с довеском. – Цыган зол. Цыгану больно. Цыган отомстит. Не за себя, за Аби. Он в своём праве отца и мужа.

– И правда, Змей. Оставь игры людям. – Чиркает спичка в полутёмной комнате. Свечи потухли, но никто не догадался зажечь их по новой. А Ворону холодно, Ворону страшно в надвинувшихся на него сумерках. Сотни мёртвых лиц и слепых глаз смотрят из мрака на парня. Чужие, далёкие, из других миров и Вселенных. И лишь огонь может прогнать, загнать в углы, из которых они просочились в дом. Свечи вспыхивают и возвращают надежду на лучший исход. Прогоняют монстров под кроватью. – Пора заканчивать спектакль.

Змей внимательно следит за каждым движением парня и птицы. Ищет, вынюхивает, пробует на вкус эмоции и мысли. Облизывает пересохшие губы.

– Что ты увидел во тьме? – Глаза Царя сверлят, но не завораживают. – Чего испугался, что зажёг свечи?

– Какое отношение к вопросу Аби имеет мой страх темноты? – Попытка улыбнуться уголками губ забитого жизнью парня, на глазах превращающегося в мужчину.

Жизнь закалила, оставила метку. Навалилась всем весом в надежде сломать, согнуть. Не получилось. Измученное существо вырвалось из под контроля, послав всех по известному адресу, и на скопленные тяжёлым трудом деньги купило подержанный байк.

Впервые за всё время помог Безликий, подкинул координаты мастера с золотыми руками, что за маленькую плату смог поставить железного коня на колёса и вдохнуть в потрёпанные железяки жизнь, заменив их на новые, блестящие. Теперь никто не отличал старую рухлядь от того произведения искусства, что с рёвом проносилось по ночным дорогам на окраине города.

Глаза Змея хранили тайны. Глаза Змея рассказывали, но не всем понятен язык, на котором ведётся повествование. Шёпот опавшей листвы, потрескивания костра. Не молчи, говори, говори.

– Я увидел лица чужих мне… людей. Или не знаю, кто это приходил ко мне. – Птица больно впивается в плечо когтями, ощущая перекатывающийся под кожей страх Ворона, липкий и тягучий как смола. – Они говорили, а я… струсил.

– Они показывали тебе твою… мать?

– Что?

На короткий миг под личиной мужчины проступил тот самый парень: испуганный, лохматый, неуверенный ни в чём. И живущий, плывущий по волнам, не в силах бороться с течением бурной реки.

– Тени, кого они тебе показывали? Ведь показывали же? – Понимание того, что он давит, принуждает Ворона, не останавливало Змея. Птенец прав. Пора заканчивать чужую игру. Хотя какой из него птенец. Птицы взрослеют быстрее. Будущий вожак рождался на глазах. Вожак собственной стаи.

Ворон понял. Вспомнил лицо в сумерках комнаты. Налившиеся свинцом ноги удалось передвинуть с третьей попытки, когда собрал всю волю в кулак. Шаг в пропасть или навстречу новой жизни? Решай, птенец. И раскрой наконец свои покрывшиеся пылью крылья. Навстречу ветру и свободе. Навстречу НАСТОЯЩЕЙ матери. Лети!

И он шагнул. Шагнул, чёрт побери всё и всех! В объятия задохнувшейся от потрясения Абигайль, в объятия на глазах постаревшего Цыгана.

Змей понял слова Прозерпины правильно. Жизнь за жизнь, Царь. А получилось две жизни, если не четыре.

Женщина, столько лет считающаяся матерью Ворона, оказалась ещё одной марионеткой в кровопролитной игре мадам Легран. Потеряв ребёнка во время преждевременно начавшихся родов, женщина в какой-то момент прочувствовала всю боль от потери. Говорят же, что материнские чувства просыпаются рано или поздно. В случае с «матерью» Ворона это произошло поздно.

Когда женщина начала медленно, но верно сходить с ума, на сцену взошла, сверкая рубинами и бриллиантами на шее и пальцах, в неизменно алом, как кровь, платье Паучиха. Она ворвалась в жизнь страдалицы ураганом, спасительницей погибающей Души.

– Взамен умершего ребёнка я подарю тебе другого. Но с этого времени ты будешь принадлежать мне телом и Душой. Особенно – Душой.

Сверкнувшие в прокуренном насквозь баре хищные глаза мадам не обещали ничего и в то же время все сокровища мира.

Ребёнка Паучиха принесла в тот же вечер, благополучно стерев память всего медперсонала роддома, где рожала женщина. А её подельники озаботились о том, чтобы в нужных документах пропала строчка о смерти такого-то мальчика, с таким-то весом. И самое главное – записи видеокамер. Куда без них в век технологий?

Одного не учла любительница красных тряпок: чужой ребёнок, будь он хоть трижды «усипусенькой» и «милашечкой», никогда не заменит настоящего, родного. Так и случилось с Вороном, которого сначала хотели отдать в детский дом, наплевав на труды Паучихи, а потом и вовсе сделали рабом в чужом, никогда ему не принадлежавшем, доме – подарок от чужой бабушки.

Жизнь довольно странная и капризная дама. Вы не находите?

Кровавый рассвет мадам Легран

История Паучихи вписана кровавыми нитями в историю города. Её загребущие ручки наложили отпечаток на всё, к чему когда-либо прикасались. Люди, нелюди, крылатые, они безликой массой проходили мимо подрастающей девочки с угольными волосами и агатами необыкновенных глаз, которыми она смотрела на мир. Белый зрачок на тёмном, почти чёрном фоне радужной оболочки. Нечеловеческая красота.

Девочка вырастала из одного платья, чтобы примерить на себя следующее и понять: не то. Одежда не справлялась с задачей, для которой покупалась. Она не привлекала к ней внимания крылатых, не заинтересовывала нелюдей. Что-то шло не так, не по плану и раненое самолюбие скулило внутри, царапалось, вынуждало до крови кусать губы и заламывать руки.

Попытки заговорить с объектами желаний оборачивались крахом. От отпрыска семейства Легран шарахались в рассыпную, стоило ей открыть горящий красной помадой рот. Без объяснений. Словно она носила на лбу метку библейского Каина, которому суждено было бродить по свету тенью самого себя.

И нет, чтобы задуматься девочке на тему «Что со мной не так?». Может, тогда бы бушующая река истории повернулась в другом направлении и всё бы разрешилось мирным путём. Умершие – были бы живы. Разбитые сердца – целыми. Пролитые слёзы заменились бы смехом и улыбками. Но когда сердце затмевает ненависть и желание обладать любой ценой тем, на кого падал взгляд, то здравому рассудку уже нет места. Привыкшая получать всё самое лучшее по первому требованию, девочка не могла смириться с тем, что её игнорируют.

– Ты поступаешь правильно, – успокаивала мрачную доченьку мать, чем только подливала масла в сжигающий неокрепшую Душу огонь. – Однажды этот мир будет принадлежать тебе. Отец может купить для тебя всё, что пожелаешь.

Она могла стать ангелом, но предпочла поддаться шёпоту зеркал, занимающих одну из стен в детской комнате. Зеркала показывали то, что так желало видеть юное создание. Как неуклюжее детское тело превращается в произведение искусства: упругая стоячая грудь, длинные ноги, тонкая талия, нежное, почти фарфоровое лицо с правильными чертами.

Вы скажите: всему виной родительское воспитание. Избаловали, испоганили чистую детскую Душу. Возможно, вы правы. А может и нет. Семейство Легран надёжно охраняет фамильные тайны. Как и белоснежные крылатые Сфинксы на гербе. По обе стороны от щита.

Воспоминания возникали перед воспалёнными глазами Паучихи один за другим, пока её, связанную по рукам и ногам, везли на место казни. А она-то в который раз за сегодняшний вечер понадеялась, что лавина обойдёт её стороной. Но хозяйка подземного мира была непреклонна.

– Ты умрёшь, хочешь ты этого или нет. – Бывшая официантка не боится смотреть в глубину фасеточных глаз, зная, что Паучихе не по силам проделать то же самое с ней. – Ты сделала неправильный выбор в жизни, встала не на ту сторону. Правительство использовало тебя, а ты так этого и не поняла. Если не я, то тебя убьют они. Выбирай, смерть от чьих рук ты согласна принять.

– Ни от чьих. Я жить хочу! – Почти рычит, почти срывается на крик мадам Легран. Толку от крика нет, но не кричать невозможно. Страх душит, сжимает в липких объятиях. – Жить хочу!

– Они тоже хотели жить. Те, кто погиб из-за твоих гнусных делишек, проворачиваемых за нашими спинами. Верни их и я пощажу тебя, дам второй шанс.

Они обе знали предел Силы мадам. Поэтому Паучиха заткнулась и за всю дорогу не произнесла больше ни одного слова.

Кривые зеркала разбились с оглушительным звоном, выполнив поставленную перед ними задачу. Зеркала в рамке из серебра, заговорённые любящими родителями в подвале родового поместья. Чтобы дитятко не знало боли, когда вступит в подростковый период и начнёт переживать по поводу внешности. Чтобы уверенность не покидала наследницу фамилии, когда наступит время принимать Посвящение.

Богатство ключом открывает замки к любым дверям. Вседозволенность и молчаливое одобрение родителей толкают на необдуманные поступки. Всё правильно. Мир должен принадлежать таким, как она: сильным, властным, не отступающим перед малейшей опасностью, перешагивающим через тех, кто не смог, опустил руки. Только одно желание имеет право на жизнь: жажда. Не важно, деньги это или простая человеческая похоть. Любви не существует. Любовь для слабаков. Паучиха сильная.

Первое зеркало пошло трещинами в тот день, когда юная мадам Легран поняла: она не всесильна. Здесь, в проклятом Богами городе, господствуют две Силы. Одна, способная остановить и наказать её, держалась в руках Абигайль и Безликого, защищающих и оберегающих покой Иных, к какому бы классу они не относилось. Другая пауком пряталась по углам и щелям, вынюхивая, собирая информацию, вылавливая крылатых и нелюдей по подворотням и квартирам, фабрикуя ложные показания свидетелей каких-либо криминальных дел.

– Да, да, конечно! Мы видели именно ЕГО. Стоял в сторонке и наблюдал за дракой, а потом исчез.

– Дык это ОНА на своей тачке меня и подрезала, что я не справился с управлением и врезался в столб.

«Вот оно. Свершилось», злорадно подумала мадам и без задней мысли сделала для себя выбор на всю оставшуюся жизнь. Месть во имя мести. Охота во имя охоты. Тенью прятаться за спинами тех, кто считает себя властью этого города. Люди глупы, не важно, в кресле министра они сидят или носят тряпьё бомжей. Прикинуться дурочкой, жаждущей денег, превратиться в глаза и уши правительства в мире Иных. Что может быть слаще? Убрать двух зайцев одним выстрелом. Ай да молодец, ай да красавица, Паучиха.

Камушки противно скрипели под колёсами машин. Низко растущие ветки деревьев стучали по закрытым стёклам, не пуская дальше, загораживая дорогу. В просвете между ними мадам Легран замечала куски неба с проплывающими облаками. Где-то там, на горизонте, пролегла полоса, возвещающая о наступлении рассвета. Идеальное время для смерти и замаливании грехов.

Она сразу узнала место, куда её привезли, стоило один раз посмотреть на него. Фамильное поместье её гордой и неприступной семьи.

Увитые плющом и мхом Сфинксы, стерегущие покой мёртвого дома. Скрипящая на ветру калитка. Кладбище, разбитое прямо здесь, вдоль дорожки, ведущей внутрь серого негостеприимного монстра с мутными глазами-окнами и разинутой пастью-дверью. Длинный высунутый «язык», усыпанный мелким гравием, обвивал старые потрескавшиеся кресты и могильные плиты, под которыми нашёл последний приют каждый из семейства, носящий фамилию Легран.

– Пауку паучья смерть. – Царь змей ёжился на пронизывающем ветру, повыше поднимая воротник куртки и согревая замёрзшие руки дыханием. – Погодка на удивление омерзительная, вы не находите?

– Природа чувствует надвигающуюся беду и заранее оплакивает мадам Легран. – Глаза Прозерпины на короткий миг вспыхивают в предрассветных сумерках.

– Тогда где дождь? Если она оплакивает.

– Можно плакать со слезами, если уходящий дорог. – Абигайль не обращает внимание на капризы природы. Что ей ветер, когда внутри ревёт торнадо, вырывая с корнем старые надгробия и вскрывая гноящиеся раны. – А можно и так. Без слёз. Без боли. Но с холодом. Отдавая поклон уходящему.

Змей понимающе кивает. Знакомо. Сколько раз удивлялся внутреннему безразличию и бездушию, когда после смерти знакомого не мог выдавить из себя скупой слезинки. Чужие, не затронувшие внутри ни одной струны.

Небо медленно, шаг за шагом, покрывалось оранжевыми пятнами. Пятна сливались в полосы. Полосы разрастались, захватывая небосклон, раскрашивая его в огненные и багровые оттенки. Облака и те напялили на себя непривычную одежду. Огненно-красный рассвет нового дня.

Нелюди поглядывают на сошедшее с ума небо и не понимают. Сверяют время с наручными часами. Шёпотом строят предположения и пожимают плечами. Происходило что-то непонятное. И не в природе здесь дело.

В подвал спускались молча, цепочкой, шаг в шаг, интуитивно не желая оставлять на пыльном полу лишние следы своего пребывания. Дом поглощал звуки, угнетал, давил тяжестью каменных стен. Занавешенные плотными, покрытыми тоннами пыли, шторами окна не пропускали внутрь ни капли света. Тени прячутся по углам, вжимаются в щели и трещины, распугивая колонии пауков, что многие годы назад облюбовали здание и использовали его в качестве прибежища.

В подвале сыро и холодно. Тошнотворно-сладкий запах разложения вырывается из-за толстой железной двери, стоило только открыть её ржавым ключом, висящим здесь же, на стене.

– Дьявол и вся его преисподняя! – Гадес не в силах сдержать эмоциональный возглас и приступ головокружения. Облокачивается на стену, расстегивая верхние пуговицы рубашки. – Здесь что, пыточная? Даже в морге нет такой вони.

Мадам Легран довольно скалится, обнажая ровные белые зубы с острыми клыками. Молчит, зараза, молчит. Вылитый каменный Сфинкс. Для полноты картины не хватает туловища льва и взгляда, устремлённого в вечность.

Нелюди уходят, повинуясь молчаливому приказу Прозерпины. Так же цепочкой, ступая след в след впереди идущему. Нужно успеть приготовить декорации к последнему акту трагедии. Канистры с бензином перекочёвывают из багажников машин и рядком выстраиваются на дорожке. Птицы под предводительством Гарпии следят за тем, чтобы одинокий путник или бродяга, ошивающийся на окраине города, не помешал внезапным появлением и не спутал все карты. Птицы издавна славились острым взглядом и слухом, у них этого не отнять.

Пока оборотни опустошали содержимое канистр, крылатые приковывают Паучиху к стене. Ни прощания, ни насмешек в адрес женщины, ни отпущения грехов. Злодеяния мадам может простить только Создатель, не они. Так пусть уходит к Нему. Во благо всем живущим во Вселенной.

Прозерпина взмахивает рукой и Грай бросает подожжённую тряпку в раскрытую «пасть» поместья, после чего закрывает дверь на замок. Про шепчет, распевает старинные слова заклинания на латыни, призывающего огонь, повелевающего ему сжигать до тех пор, пока Жизнь не покинет мрачные стены дома. И огонь, послушный воле хранительницы Жизни, отвечает, расцветает багряными и оранжево-жёлтыми бутонами цветов. Тепло, ещё теплее, обжигающе горячо, больно!