Текст книги "Русская публицистика. Эволюция идей и форм"

Надо добавить, что поиски точных теоретических и терминологических решений для журналистики в социологии коммуникаций не могут увенчаться успехом еще по одной причине. Она связана с чрезвычайной размытостью коммуникативного поля в науке, несмотря на многолетние попытки придать ему некие четкие контуры. Подводя своего рода итог этим попыткам, ведущий специалист в данной области С. Вайсборд выпустил монографию, где признает, что коммуни-кативистика не является научной дисциплиной, а представляет собой своеобразную прото– и постнауку, которая не имеет теоретического и методологического ядра и существует в размытых дисциплинарных и интеллектуальных границах[91]91
  Waisbord S. Communication: post-discipline. Camdridge, UK; Medford, MA: Polity, 2019.


[Закрыть]. Другие исследователи уточняют, что «наука о коммуникации… вряд ли обладает характером нормальной науки: трудно представить, какая тема так или иначе не относилась бы к коммуникации»[92]92
  Клюканов И. Э. Наука о коммуникации в поисках самоидентичности // Научные исследования и разработки. Современная коммуникативистика. 2014. Т. 3. № 1. С. 5.


[Закрыть].

Полемика помещается в более широкие рамки, когда она в целом касается взаимоотношений теории журналистики с другими научными дисциплинами, имеющими в журналистике свои предметные интересы. Президент Бразильский ассоциации исследователей журналистики проводит четкую разграничительную линию: «В то время как исследователь из другой области, изучающий журналистику, может довольствоваться использованием методологий из собственной дисциплины… исследователь, желающий выявить особенности журналистики… должен быть в первую очередь озабочен тем, как сделать возможной разработку… методологий, адаптированных к особенностям журналистики. <…> Мы настаиваем на различии между так называемыми исследованиями журналистики [journalism studies] и теориями журналистики»[93]93
  Machado E. From journalism studies to journalism theory. Three assumptions to consolidate journalism as a field of knowledge // Brazilian Journalism Research. 2005. Vol. 1. No. 1. P. 14–15.


[Закрыть]. Аргументация автора устремлена к углубленной специализации в своей профессиональной сфере, во избежание растворения в смежных науках.

Конечно, нет речи о запрете оригинальных идей в теории или директивном насаждении единственно правильной терминологии. Плюрализм служит двигателем науки, и с разными подходами надо считаться как с данностью. За данность надо принимать и лавинообразное проникновение в специальную лексику, с одной стороны, неоправданного калькирования иностранных выражений, с другой стороны – всевозможных техницизмов, тоже, как правило, иноязычных по рождению. Лексикон ученых и журналистов неудержимо засоряется избыточными англицизмами, такими как неблагозвучный фактчекинг (вместо привычной проверки фактов), мертвящая аттрактивность (привлекательность), жаргонный фейк (дезинформация), не говоря уже о лишенном внятного содержания наименования «новые медиа».

До некоторой степени революционный взрыв в технологиях напоминает социально-культурный перелом, произошедший в России после 1917 года. Тогда тоже в речевую практику хлынули дисгармоничные лексические новообразования, хотя и спровоцированные иными факторами. Современники-литературоведы отмечали: «На наших глазах, можно сказать, произошел… прорыв словарного языкового фронта <…> – и новые слова, новые обороты, новые выражения неудержимым потоком низвергаются на язык». Какие же делались выводы? «Нельзя загородить поток, но можно направить его. Нельзя искоренить ни пошлое тяготение к новым словечкам, ни озлобленную ненависть к новому слову, но можно учить людей разумно и бережно относиться к своему языку»[94]94
  Горнфельд А. Г. Новые словечки и старые слова. Петербург: Колос, 1922. С. 34–35, 63.


[Закрыть]. По всей видимости, терминологию журналистики в нашем веке тоже ждет постепенное, разумное и бережное выстраивание сообразно динамике профессиональной практики и логике развития своей области научного знания.

Итак, наблюдения за текущей литературой вопроса показывают, что терминология находятся в фокусе научного интереса. Трудами научного и журналистского сообществ в России создан фонд разнообразных справочников, имеющих, как правило, прикладное, профессионально-практическое назначение. Вместе с тем явно ощущается и формулируется в публикациях запрос на фундаментальные издания энциклопедического характера.

Решение данной задачи тесно связано с ответами на базовые вопросы о природе и функционировании журналистики в изменившейся социально-культурной и технологической среде. Сторонники коренного пересмотра концепций и вслед за тем терминологического аппарата аргументируют действием двух мощных факторов – потребности развивать международное сотрудничество в теории и цифрового взрыва в медийной индустрии. Согласно этой логике журналистику в качестве опорной категории заменяют медиа и коммуникации, что проявляется как на уровне доктрин, так и на уровне терминологических обозначений. Однако предложения такого рода вызывают возражения в российских и зарубежных научных кругах.

По нашим представлениям, приоритетное внимание к медиа означает изменение объекта изучения и научно-дисциплинарного поля. Интересам развития теории в большей мере соответствуют не вытеснение одного поля другим, а их взаимодополнение и взаимодействие. Мы находим основания для подтверждения выдвинутой в статье гипотезы о том, что интернационализация и цифровизация являются мощными факторами изменений в теории журналистики и модернизации ее аппарата, но они не вызывают ее отмирания или радикального пересмотра.

Значит, речь может идти о сравнительно мягком решении, соотносящимся с распространенной сегодня концепцией текучей реальности, в которой утратили свою определенность и влиятельность постулаты, ограничения, нормы и т. п. Данному условию отвечает контекстный подход, который активно используется в лингвистике и культурологии. Если нет возможности описать явление в границах единственной концепции, то действует принцип дополнительности контекстов, в совокупности раскрывающих смысл и значение объекта анализа[95]95
  Калашников В. Г. Метод контекстного анализа в методологии контекстного подхода // Педагогика и психология образования. 2018. № 2. С. 59.


[Закрыть]. Ныне данный подход получает распространение в целом ряде социальных и гуманитарных дисциплин. Он помогает преодолеть нарастающую многозначность терминологии как препятствие к взаимопониманию между представителями разных предметных областей в науке. Из-за использования различной терминологии для обозначения идентичных значений происходят потери части научных достижений (гипотез, методов исследования, терминологии)[96]96
  Елькина Е. Е., Кононова О. В., Прокудин Д. Е. Типология контекстов и принципы контекстного подхода в междисциплинарных научных исследованиях // Современные информационные технологии и ИТ-образование. 2019 Т. 15, № 1. С. 143.


[Закрыть]. Думается, принцип дополнительности контекстов может найти полезное применение в исследованиях журналистики, в том числе при разработке ее обновляемого терминологического аппарата. К такому решению толкают и многомерность самой журналистики как института и профессиональной практики, и возрастающая разноголосица в ее теоретической интерпретации. Движение по этому пути будет успешным лишь при условии, что сохранится общее объектное поле – журналистика, во всем ее разнообразии, без попыток заместить ее другой субстанцией, располагающей собственным теоретическим обеспечением.

Корконосенко Сергей Григорьевич,

доктор полит.н., профессор,

заведующий кафедрой теории журналистики

и массовых коммуникаций СПбГУ

[email protected]

Е. И. Орлова
Взаимодействие журналистики и литературы: несколько нерешенных вопросов[97]97
  Статья подготовлена в Институте мировой литературы им. А. М. Горького РАН за счет гранта Российского научного фонда (проект № 20-18-00003).


[Закрыть]

Аннотация. В статье обсуждаются проблемы истории и методологии изучения истории журналистики и литературы в их взаимодействии: типология изданий, периодизация, развитие сатирической публицистики, филологические методы в изучении истории журналистики, имманентные процессы в развитии литературы и журналистики и их соотношение с «внешними» историческими условиями. В качестве оптимального и общего для обеих наук метода автору статьи видится соединение культурно-исторического подхода с анализом поэтики художественных и публицистических произведений.

Ключевые слова: литературный процесс, журналистика, публицистика, культурно-исторический метод, поэтика.

В последнее время явственно наметился поворот в осмыслении самых принципов исследования истории журналистики и – на фоне все дальше уходящего от нас ХХ века – в размышлениях историков журналистики и литературы о формах взаимодействия литературы и журналистики, о соотношении публицистического и художественного и некоторых других. Не претендуя, конечно, решить все эти вопросы, обозначим их и наметим те точки, которые представляются, на наш взгляд, точками наибольшего напряжения.

У каждой из наших наук – истории журналистики и истории литературы – есть свои специфические и нерешенные проблемы, а есть и общие. Например, заметно, что разные формы художественной речи – поэзия и проза – развиваются в истории литературы неравномерно: начало XIX века можно с полным правом назвать эпохой поэзии, все главные художественные открытия происходят именно здесь (первая русская комедия новой формации, первый русский роман нового типа – стихотворные произведения). Лишь к концу 1830-х годов проза начинает не только интенсивно развиваться, но даже и влиять на поэзию, отсюда появление, например, у Некрасова сюжетности в стихах, голосов персонажей, вплоть до сказа и т. д. Вероятно, не случайно и объединение им стихотворений в циклы – этот новаторский прием затем был глубоко усвоен и по-своему претворен в поэзии символистов.

Нечто подобное мы видим в начале ХХ века: серебряный век – век поэзии по преимуществу. Отчего так происходит, сказать невозможно, но на протяжении 1900–1910-х годов в воздухе начинает витать идея книги стихов как нового романа (от Бальмонта до Ахматовой можно видеть это явление, осмысляемое одновременно самими поэтами и критиками-филологами). Разрабатываются, в том числе и на страницах периодики, вопросы теории стиха, особенностей прозы и поэзии. Так формируется центральная часть литературоведения – поэтика, и одновременно мы видим мощный взлет в развитии литературной критики, так что создаются предпосылки для их постепенного обособления, что и происходит в ХХ веке. Но в его начале наблюдается замечательный синтез «журнальной науки» (по позднейшему определению Б. М. Эйхенбаума) и газетно-журнальной критики.

Общим полем интересов и общей нерешенной проблемой можно считать вопрос о сатире, с ее неравномерным развитием, еще не поддающимся осмыслению, с ее смешением жанров, может быть вообще обусловленным ее полигенетической природой (например, фельетон и рассказ – границы между ними часто оказываются размытыми). Понятно, что в разные периоды российской истории взлеты и упадок сатиры, в том числе сатирической журналистики, не могли не быть связаны с причинами внешними – законами о печати, цензурными условиями и т. д. Но есть, вероятно, еще не изученные нами имманентные процессы. «Так, например, период гласности конца 1850-х гг. – времени появления многочисленных уличных юмористических листков – в значительной степени отличается от нового всплеска юмористических изданий рубежа 70–80-х гг. XIX в. Типологическое определение представителей “малой прессы” также нуждается в специальном рассмотрении. В рамках даже одной типологической группы существует разнобой в определении юмористических и сатирических изданий, типологические признаки которых порой трудноразличимы»[98]98
  Громова Л. П. «Малая пресса» в социокультурном пространстве России XIX века // Русская литература и журналистика в движении времени. Ежегодник 2013. М., 2014. С. 32–33.


[Закрыть], – пишет Л. П. Громова. При этом она указывает, что интересна не только «многострадальная» цензурная история этих журналов и «листков». «Этот сегмент прессы представляет интерес и как социокультурный феномен, являющийся отражением процессов массовизации журналистики как части культуры общества»[99]99
  Там же. С. 37.


[Закрыть]. Л. П. Громова констатирует важность этих проблем и для последующих десятилетий в России.

В самом деле. Понятен взлет (по крайней мере, количественный) сатирических изданий во время революции 1905 года и их последующий спад. Но чем объяснить расцвет сатиры, в первую очередь сатирического фельетона в 1920-е годы, когда на протяжении всего десятилетия шла дискуссия о сатире, которая, особенно по прошествии времени, видится нам сегодня скорее кампанией по ее уничтожению, вплоть до требования писать «положительную сатиру», а цензурные условия были многократно ужесточенными в сравнении с дореволюционным временем? (Кстати, и в 1920-е годы не различали юмористику и сатиру.) В печати шла дискуссия о фельетоне, а литературоведы видели в нем неотъемлемую часть современной им словесности. «Фельетон – принципиально существенная проблема литературы в целом»[100]100
  Тынянов Ю., Казанский Б. От редакции // Фельетон. Сборник статей под редакцией Ю. Тынянова и Б. Казанского. Л., 1927. С. 7.


[Закрыть], – писали в 1927 году Ю. Тынянов и Б. Казанский, предваряя составленный ими сборник исследований о фельетоне для издательства «Academia». В начале 1930-х годов М. Булгаков, признаваясь в «чрезвычайном» влиянии на него Салтыкова-Щедрина, так отвечал на предложенную литераторам анкету о Щедрине:

«Вы пишете об оценке Щедрина в связи с задачами создания советской сатиры?

Я уверен в том, что всякие попытки создать сатиру обречены на полнейшую неудачу. Ее нельзя создать. Она создается сама собой, внезапно»[101]101
  Новый мир. 1976. № 1. С. 210.


[Закрыть]. – Тогда эта булгаковская анкета, конечно, не была напечатана – это произошло лишь 36 лет спустя после смерти писателя. И в это же время, как будто снова не слишком подходящее для расцвета сатиры, – в 1970-е годы, – возрождается фельетон: в «Литературной газете» шестнадцатую полосу ведет Евгений Сазонов, «людовед и душелюб», чей образ создавался, вероятно, по подобию Козьмы Пруткова, но превосходил того по степени сатирической остроты. Продолжается издание журнала «Крокодил». В «Известиях» крупным явлением становятся фельетоны Владимира Надеина и Устина Малапагина (настоящее имя – Анатолий Шайхет). Они потом издаются отдельными сборниками и, таким образом, входят в литературный процесс.

Напротив, конец 1980-х – начало 1990-х годов, которые по внешним условиям, казалось бы, могли стать благоприятным периодом, не дают сколько-нибудь заметного всплеска сатирической публицистики и литературы.

Вот это еще одна из общих для истории журналистики и истории литературы неизученных проблем – расцвет и затухание жанров журналистики, в частности публицистики, целых пластов литературы.

Сотрудничество наших наук чрезвычайно плодотворно для них обеих.

Начало изучению взаимодействия литературы и журналистики после долгого перерыва (примерно в три десятилетия) было положено в конце 1960-х – в 1970-е годы ХХ века, когда были изданы два тома коллективных трудов Института мировой литературы «Литературный процесс и русская журналистика конца XIX – начала ХХ века». Несколько раньше там же вышли «Очерки истории русской советской журналистики. 1917–1932»: главное внимание и здесь было уделено литературным журналам.

Эти исследования актуализируются в начале XXI века, причем в филологии отчетливо видна тенденция нового интереса к историко-культурному и даже политическому контексту эпох – например, начала ХХ века. На базе ИМЛИ РАН были выпущены две коллективные монографии[102]102
  См.: Политика и поэтика. Русская литература в историко-культурном контексте Первой мировой войны. Публикации, исследования и материалы. М., 2014; Перелом 1917 года: революционный контекст русской литературы. М., 2017.


[Закрыть], там же подготовлен труд по истории литературной критики в России рубежа XIX–XX веков. На очереди еще одна коллективная монография, целиком посвященная связям литературного процесса и журналистики в предреволюционное десятилетие.

Итак, культурно-исторический метод вновь актуализируется в ситуации методологического плюрализма, характерного для современного литературоведения. Этот же подход всегда составлял основу историко-журналистских штудий – вероятно, он и останется общей платформой для междисциплинарных исследований по истории литературы и журналистики.

Что же касается частной методологии, то в истории журналистики в начале ХХI века выявилась готовность пересмотреть некоторые из методологических принципов – например, типологию печати XIXХХI веков или принципы периодизации. Как ни удивительно, первыми о том, как следует изучать историю журналистики, задумались университетские ученые старшего поколения.

Например, Б. И. Есин в 2012 году размышлял о том, что, по-видимому, можно строить учебный курс и иначе, чем исходя из истории освободительного движения – «от Радищева до Ленина». Теперь Есин задумывается о том, что можно отталкиваться, «может быть, от самих форм журналистики <…> Например, журнал одного лица. Потом пойдет сатирическая печать, правительственная печать, потом печать энциклопедическая, общественно-политическая и т. д. Если идти по типологическим признакам, тогда не важно, какой ориентации издания – славянофильской или анархической. Типология не считается с политическим содержанием: газеты Каткова или Чернышевского все равно имеют общие черты. Это один из главных вопросов»[103]103
  Беседы с Учителями. Книга первая. / Сост. С. Распопова. М., 2012. С. 59.


[Закрыть]. Но все же в собственных исследованиях Есин всегда придерживался традиционной методологии, а ценные мысли, высказанные в интервью, рассчитанном на определенную, небольшую и скорее всего не профессиональную аудиторию, не получили у него дальнейшего развития и не прозвучали в академической среде.

Так что, по-видимому, совершенно независимо от идей Б. И. Есина Г. В. Жирков в 2016 году поставил вопрос о новых принципах периодизации истории журналистики: «Существующая периодизация истории журналистики не только устарела, но и имеет отчасти следы предложенной И. В. Сталиным периодизации политического назначения.

Более дробное деление исторического времени, говоря упрощенно, “по царям или вождям”, кроме того, вносит в исследование фактор усиления политизации истории и не отражает основные особенности развития журналистики. Так, нередко говорят о “брежневском периоде” как времени застоя. При этом на первый план естественно выходит политическая сторона проблем, а главное – то, что это была эпоха бурного развития телевидения, – остается на периферии <…>

Разговор об этом и постановка этой проблемы сейчас возникает как следствие происходящей в современных условиях смены парадигмы журналистики. Мы переживаем эпоху, подобную эпохе Гуттенберга: новый информационный носитель – интернет – производит качественно революционные преобразования в информационном процессе.

Чтобы понять современное состояние информационного процесса, журналистики, результат его длительной эволюции, необходимо раскрыть их собственную логику развития.

Перед историками журналистики стоит задача привести периодизацию истории журналистики в соответствие с ее имманентным развитием»[104]104
  Жирков Г. В. Логика имманентной эволюции журналистики: к проблеме периодизации ее истории // Век информации. Медиа в современном мире. 55-е Петербургские чтения. Тезисы Междунар. науч. форума 21–22 апреля 2016 г. Отв. ред. В. В. Васильева. СПб.: Институт «Высш. шк. журн. и масс. комм.». СПбГУ, 2016. Электронный сборник (http://jf.spbu.ru/conference/6081.html Дата обращения: 2.02.2017).


[Закрыть].

Итак, за частными вопросами типологии и периодизации видно некоторое, мы бы сказали, поле методологического напряжения – как «внутри» каждой из наук (особенно это касается истории журналистики), так и между ними. Ведь имманентное рассмотрение истории журналистики на деле довольно трудно осуществить. И тот же Г. В. Жирков констатировал «прощание» журналистики с литературным процессом начиная с 1914 года – Первой мировой войны, когда журналистика становится в первую голову орудием пропаганды[105]105
  См.: Жирков Г. В. Прощание журналистики с литературным процессом // Русская литература и журналистика в движении времени. Международный ежегодный научный журнал. 2018. № 1.


[Закрыть]. А вместе с тем условием выживания любого издания, от толстого журнала до бульварного листка, в те годы (да и в позднейшие) была именно литература. Даже ежедневные газеты печатают прозу и стихи (последнее особенно достойно удивления, ведь стихи, как высшая и особая форма речи, на уровне поэтики могут совсем не корреспондировать с основными газетными жанрами – информативными по преимуществу).

Актуальным становится вопрос о взаимодействии филологии и истории журналистики. Так, Ю. Б. Балашова пишет:

«В филологической науке традиционно история журналистики рассматривалась как часть истории литературы. Методологическое описание историко-журналистского ряда производилось главным образом с позиций культурно-исторической школы. <…> Литературоведение занимается и взаимоотношением журналистики и власти, и вопросами цензуры, и публицистикой. Периодизация истории журналистики <…> в целом совпадает с той, что принята и в истории литературы. <…>

Какую позитивную программу мы могли бы предложить? Во-первых, история журналистики должна строиться как история медиа, с привлечением более широкого контекста <…> Во-вторых, историю журналистики возможно построить с помощью тех методов, которые выделяются в западном подходе к анализу медиа, с учётом их филологического генезиса. <…> В-третьих, в качестве специальных филологических методов целесообразно опираться при анализе типов изданий на поэтику входящих текстов, распространяя их признаки на типологические характеристики и рассматривая тип издания как сверхтекст, а конкретные тексты как метатексты»[106]106
  Балашова Ю. Б. Филологическая методология истории журналистики // Журналистика в 2019 году: творчество, профессия, индустрия. Материалы Международной научно-практической конференции. Т. 1. М., 2020. С. 350–351.


[Закрыть].

Здесь наблюдается нечто полярно противоположное тому, что постулировал еще в 1930 году Д. Е. Максимов: для него контекст периодического издания определяет опубликованный в нем художественный текст – для Ю. Б. Балашовой «входящие» тексты создают «метатекст» и определяют в конце концов «сверхтекст» издания.

Мы обозначили лишь некоторые, но, вероятно, важнейшие проблемы, образующие поле методологического напряжения. Однако бесспорно то, что если говорить об общем главном предмете изучения для двух наук, то им является взаимодействие литературного процесса и журналистики (в XXI веке – СМИ). Отчетливо видна тенденция к расширению этого поля. Литературная репутация, литературная судьба, писатель как медиаперсона – вот примеры различных постановок только одной проблемы (сказывается ли здесь методологический плюрализм, или недостаточная разработанность терминологии, или поспешная дань новой конъюнктуре, «научной моде» – другой вопрос).

У каждой из двух наук есть и свои суверенные области. В зону внимания филологов не входит, например, экономическая, педагогическая, деловая журналистика, наконец специализированные издания (они привлекают филологов лишь постольку, поскольку печатали или не печатали в свое время художественные произведения либо публицистические выступления писателей). В изучении истории журналистики реже применяются частные филологические методы и методики, зато есть точки соприкосновения этой науки с историографией. Кроме того, в последние годы появились опыты анализа русской журналистики, например, XIX века в терминах современной теории массовых коммуникаций[107]107
  См., например: Греков В. Н. «…Что называть успехом?» (Коммуникативные проблемы публицистики славянофилов) // Русская литература и журналистика в движении времени. Международный ежегодный научный журнал. 2013. № 1.


[Закрыть]. Продуктивность таких исследований могла бы стать предметом отдельной дискуссии.

Еще один актуальный вопрос – о соотношении публицистического и художественного. Он может быть особенно важен для совместных исследований по истории журналистики и литературы. В последние годы наметились совершенно разные возможности для его решения в теории публицистики (считать ли ее частью теории журналистики?), в лингвистике и в литературоведении.

Например, Г. С. Прохоров предлагает вместо словосочетания «художественная публицистика», непомерно, по его мнению, широкого, термин «художественно-публицистическое единство». Он же показывает различия в понимании художественной публицистики у исследователей журналистики: «Если для Е. Журбиной, В. Шкловского, Л. Кройчика художественная публицистика существует на дискурсивной границе, то для С. Морозова, Л. Гроссмана, М. Черепахова, Е. Прохорова, А. Бочарова, В. Виноградова – она особый раздел публицистики (или журналистики), с особенностями, лежащими исключительно в области стилистической обработки текста»[108]108
  Прохоров Г. С. Поэтика художественно-публицистического единства (на материале литературы периода классического посттрадиционализма). Автореферат дисс. … докт. филол. наук. М., 2013. С. 4.


[Закрыть]. Лингвисты же рассматривают художественную публицистику как «особенность письма». Можно видеть, что здесь у Прохорова Виноградов смыкается с исследователями журналистики, но, добавим, в лингвистике можно встретить и совсем другой взгляд. Так, крайней точкой лингвистического подхода видится нам позиция Г. Я. Солганика, считающего невозможным, неправомерным самое понятие художественно-публицистического жанра. Он пишет: «Подразумевается, что очерк и другие жанры этой группы (фельетон, памфлет, малые формы сатиры – Е. О.) принадлежат как публицистике, так и художественной литературе. И в этом как раз и заключается неточность термина, несоответствие его если не журналистской теории, то стилистической (лингвистической) <…>

Публицистика и художественная литература – принципиально разные виды речи (литературы)»[109]109
  Солганик Г. Я. Существуют ли художественно-публицистические жанры? // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10. Журналистика. 2016. № 1. С. 128.


[Закрыть].

Итак, даже в пределах одной науки – лингвистики – ученые могут понимать проблему по-разному (что мы и видим). Это не должно нас смущать. Плюрализм методов, характерный для филологии начала XXI века, пришел наконец на смену догматическим спорам предшествующего, борьбе за гегемонию в науке. Но Г. С. Прохоров прав в том, что понятие «художественная публицистика» слишком широко и неопределенно. Он замечает: «К художественной публицистике относили оды М. В. Ломоносова и путевую литературу XVIII века, “Архипелаг ГУЛАГ” А. И. Солженицына и “Прощание с Матерой” В. Распутина, но при этом сохраняли неопределенность в характеристике фельетонов М. М. Зощенко, И. А. Ильфа, А. Зорича»[110]110
  Прохоров Г. С. Указ. соч. С. 3.


[Закрыть].

Понятно, что при этом Прохоров называет разных исследователей (его отсылки мы здесь опускаем). При упоминании же фельетонистов он ссылается на кандидатскую диссертацию Л. Е. Кройчика (1968) и коллективную монографию о сказе (1978), но как будто упускает из виду, что в монографии тот же Кройчик убедительно провел границу между публицистикой Зощенко и его же малой прозой на уровне поэтики: в фельетонах мы имеем дело с однонаправленным сказом, в отличие от рассказов, где сказ разнонаправленный[111]111
  См. Мущенко Е. Г., Скобелев В. П., Кройчик Л. Е. Поэтика сказа. Воронеж, 1978.


[Закрыть], – при том, что фельетон у Зощенко Кройчик безоговорочно и совершенно справедливо относит к типу беллетризованного.

Г. С. Прохоров констатирует: «…разработанная на сегодняшний день модель художественной публицистики находится в конфликте с базовыми принципами теоретической поэтики»[112]112
  Прохоров Г. С. Указ. соч. С. 5.


[Закрыть]. Поэтому он предлагает новое понятие – художественно-публицистическое единство – и подробно анализирует «Дневник писателя» Достоевского как вершинный пример такого единства, чтобы на уровне композиционно-архитектонической цельности, сюжетостроения, хронотопа и повествования доказать правомерность предложенной им категории.

Как бы то ни было, может быть, именно соединение культурно-исторического метода с анализом поэтики дает нам такой инструментарий (возможно, тоже не универсальный, как нет универсального метода для исчерпывающего анализа произведения), который позволяет, учитывая социокультурный контекст произведения (общее), соединить его с особенным – анализом поэтики конкретного автора или произведения, публицистического или собственно художественного.

Орлова Екатерина Иосифовна,

доктор филол. н., профессор,

заведующая кафедрой истории русской литературы

и журналистики МГУ

[email protected]