Текст книги "Русская публицистика. Эволюция идей и форм"

О. С. Кругликова
Размышления о методе: историко-семантический анализ в исследованиях по истории журналистики

Аннотация: В статье анализируется современное состояние теоретико-методологического поля истории русской журналистики как научной дисциплины, рассматриваются перспективы применения подходов истории понятий и метода историко-семантического анализа к решению исследовательских задач по изучению истории русской журналистики.

Ключевые слова: история русской журналистики, историко-семантический анализ.

Одной из актуальных задач для истории русской журналистики как поля междисциплинарных научных изысканий является поиск релевантной исследовательской методологии. На протяжении длительного времени к феноменам, составляющим предмет истории журналистики, обращались в рамках разных исследовательских направлений: историки изучали по материалам прессы историю общественной мысли, литературоведы рассматривали жанровую эволюцию публицистических текстов в целом или творческое наследие отдельных выдающихся литераторов, опубликованное на журнальных и газетных страницах. Эти направления исследований развивались практически автономно друг от друга, оперируя специфическими методами исторических и филологических наук, при этом институционально (на уровне действовавшей номенклатуры научных специальностей и традиционной структуры подразделений исследовательских учреждений) история журналистики развивалась в русле литературоведения.

На содержательном уровне «концептуализация истории журналистики как самостоятельной молодой гуманитарной науки происходила в 50–70 х гг. XX столетия».[113]113
  Бик-Булатов А. Ш. Концептуализация истории отечественной журналистики на современном этапе // Ученые записки Казанского университета. Гуманитарные науки. Т. 154, кн. 6, Казань, 2012. С. 170.


[Закрыть] При этом в начале её самостоятельного пути вопрос о теоретических основаниях этого научного направления (а, следовательно, и о его методологических установках) не ставился: переживаемый западной гуманитаристикой теоретико-методологический кризис, обусловленный лингвистическим поворотом, не коснулся советской гуманитарной науки, стабильность которой была гарантирована политически установленной безальтернативностью марксизма и детерминированных им классовых интерпретаций всех явлений общественной жизни.

Необходимо отметить, что и крах советской политической системы не привел незамедлительно к поиску и выработке новых теоретических оснований в истории журналистики, и даже на первых порах не стимулировал обращения историков журналистики к теоретическим изысканиям коллег филологов и историков, которые в это время в «догоняющем режиме» адаптировали актуальные западные теории к отечественной специфике. Первое постсоветское десятилетие ознаменовалось активным освоением нового эмпирического материала, прежде скрытого от внимания исследователей идеологическими барьерами. Выработка новых концепций не была возможна без восполнения обширных лакун в эмпирике – публицистика и эпистолярное наследие деятелей консерватизма, диссидентов, эмигрантов, etc, составило основу научных работ по истории журналистики.

Такое активное освоение больших объемов новой эмпирики на фоне отсутствия релевантных теоретико-методологических подходов обусловило одну из главных проблем современных историко-журналистских исследований, подвергающихся заслуженной критике за свой описательный, публикаторский характер, отсутствие попыток комплексного осмысления феноменов общественного бытия.

На рубеже XX–XXI вв. потребность в новых теоретических подходах к исследованию истории журналистики остро ощущается научным сообществом – становится очевидно, что приращение объема информации уже не трансформируется в приращение знания, на фоне впечатляющих громад новой фактографии еще более беспомощными выглядят попытки интерпретации, не базирующиеся на внятных теоретических основаниях. Поэтому появляется ряд работ, предлагающих новые исследовательские подходы. Е. В. Ахмадулин рассматривает возможность применения теоретико-методологических оснований адаптированной теории систем, в работах М. М. Ковалевой и Н. М. Макушина история журналистики приближается к классическим подходам исторической науки, предлагается журналистику в целом рассматривать прежде всего как функциональный элемент политической системы, А. Ш. Бик-Булатов обращается к исследованию журналистики через призму теории дискурса.

В практике современных историко-журналистских исследований все чаще декларируются методы контент-анализа и дискурс-анализа, однако их применение в данной исследовательской сфере приобрело специфический характер.

Сам факт того, что дискурс-анализ имеет характер прикладной методологии, до сих пор не является очевидным – он, как и онтологический статус дискурса, активно дебатируется, все чаще ставится вопрос о том, что расплывчатая и разнообразно трактуемая теория дискурса трудно инструментализируется как автономная методология. Отмечаемая исследователями широчайшая полифония определений как самого дискурса, так и дискурс-анализа[114]114
  Кожемякин Е. А. Дискурс-анализ как междисциплинарный проект: между методом и методологией // НАУЧНЫЕ ВЕДОМОСТИ Серия Гуманитарные науки. 2015. № 6 (203). Выпуск 25, с. 5–12.


[Закрыть], позволяет говорить о почти не ограниченном просторе индивидуальных исследовательских интерпретаций в отношении обоих понятий. Немаловажно, что даже в тех случаях, когда за дискурс-анализом признается статус методологии, он предстает скорее как комплекс нескольких одновременно применяемых методов, сочетающихся в различных комбинациях в зависимости от конкретной исследовательской задачи[115]115
  Джерри Д., Джерри Дж. Дискурс-анализ // Большой толковый социологический словарь. – М.: АСТ, 1999.


[Закрыть].

Надо отметить, что существуют относительно успешные попытки операционализировать дискурс-анализ для изучения российских медиа, предпринятые, например, Э. В. Чепкиной применительно к исследованию современных дискурсивных практик, но вот возможность его использования в сфере истории журналистики представляется спорной. В прикладном аспекте, как отмечает сама исследовательница, дискурс-анализ пригоден для изучения устоявшихся, стабильно реплицируемых дискурсивных практик, характерных для общества с высокой степенью медиатизации политики[116]116
  Чепкина Э. В. Практики конструирования поля политики в журналистском дискурсе // Вестник НГУ. Серия: История, филология. 2012. Том 1 1, вып. 6: Журналистика, с. 72–77.


[Закрыть], в то время как история журналистики имеет дело с динамично меняющимися реалиями эпохи становления журналистики. Отметим, что такого же рода ограничения имеют и некоторые интенсивно развивающиеся новые методы, такие как конверсационный анализ[117]117
  Корбут А. Говорите по очереди: нетехническое введение в конверсационный анализ // СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ ОБОЗРЕНИЕ. 2015. Т. 14. № 1, с. 120–141.


[Закрыть], который может быть эффективен в отношении исследования современных медиа, но вряд ли может быть адаптирован для изучения исторических явлений, поскольку предполагает глубокую личную погруженность исследователя в непосредственную практику рассматриваемых социальных взаимодействий[118]118
  Садыков Ч. З. Конверсационный анализ и перспективы этнометодологического исследования речевых действий // Вопросы студенческой науки. Вып. № 7 (35), июль 2019. С. 123–128.


[Закрыть].

Что касается контент-анализа, несмотря на то, что объективных ограничений применения этого метода к решению историко-журналистских задач нет, на практике исследователями зачастую осуществляется подмена контент-анализа анализом контента. В данном случае от перестановки слов принципиально меняется исследовательская практика – контент-анализ как строгий метод качественно-количественного анализа текста, главным преимуществом которого является столь редкая в гуманитарной сфере высокая степень объективности и повторяемости, требует точного следования процедуре, которое на стадии представления результатов выражается, в частности, в четкой артикуляции в тексте научной работы программы исследования, т. е. как минимум установленной категории анализа, единицы счета, принципа кодирования (манифестное или латентное) etc[119]119
  Семёнова А. В., Корсунская М. В. Контент-анализ СМИ: проблемы и опыт применения / Под ред. В. А. Мансурова. – М.: Институт социологии РАН, 2010. – 324 с


[Закрыть]. Кроме того, применение контент анализа не имеет смысла в отношении отдельного текста или небольшого их числа, метод эффективен только при работе со значительными текстовыми массивами[120]120
  Пашинян И. А. Контент-анализ как метод исследования: достоинства и ограничения // Научная периодика: проблемы и решения, 3 (9), май-июнь 2012, с. 13–18.


[Закрыть]. На практике во многих историко-журналистских исследованиях дается только интерпретация изучаемых текстов, т. е. заявленный как метод контент-анализ подменяется базовой процедурой понятийного чтения, в рамках которой исследователь знакомится с текстами публицистики и дает личностно-обусловленную их интерпретацию.

Можно сказать, что чаще всего декларируемое в историко-журналистских исследованиях использование методов дискурс-анализа или контент-анализа носит условный характер и замещает собой действительную размытость и неясность методологии исследования, на выходе дающую все ту же описательность и субъективность интерпретаций.

Очевидно, специфика предмета истории журналистики, определяющая объективные ограничения по использованию большинства подходов, свойственных изучению современных медиа, заставляет историков журналистики в поисках метода обращать свои взгляды все-таки к теоретико-методологическому аппарату исторической науки, точнее – к тем междисциплинарным подходам, которые возникли в результате творческого преодоления историками вызовов лингвистического, а затем когнитивного поворота. Перспективным в этом отношении представляется подход истории понятий[121]121
  Бёдекер Х. Размышление о методе истории понятий // История понятий, история дискурса, история метафор. М.: НЛО, 2010. С. 34–65.


[Закрыть], и сформированный отечественными исследователями на его основе метод историко-семантического анализа[122]122
  Калашников М. В. Историко-семантический анализ в историческом исследовании: от истории понятий к истории общественного сознания // Историческая наука сегодня: Теории, методы, перспективы. 2-е изд. М., 2012. С. 368–390.


[Закрыть].

Теоретические основания истории понятий начали вырабатываться в 60–70-х гг. прошлого века в Германии и связаны, прежде всего, с именем профессора Билефельдского университета Р. Козеллека. В некотором смысле история понятий является органической частью лингвистического поворота, поставившего в центр исследовательских размышлений обо всех процессах, протекающих в социуме, язык и текст. «Непосредственный предмет истории понятий – формирование понятийного аппарата социально-политических теорий. Но ее претензии простираются гораздо дальше, ибо она исходит из мысли, что исследование исторических понятий – кратчайший путь к постижению истории»[123]123
  Копосов Н. Е. Основные исторические понятия и термины базового уровня: к семантике социальных категорий // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Том 1. № 4, с. 31.


[Закрыть]. Обращаясь к историко-филологической составляющей интеллектуальных процессов, история понятий отталкивается от представления о том, что ключ к познанию сущности исторического процесса и составляющих его явлений заключен в максимально точной интерпретации базовых исторических понятий, детерминирующих характер эпохи. При этом главным требованием является «схватывание», восприятие именно той концептуальной нагруженности понятия, которая была свойственна определенной эпохе, того смысла, которым понятие наделялось в локальный исторический момент.

Смысловое наполнение таких слов как «свобода», «государство», «собственность», «время», «суверенитет» и т. д. в разные исторические эпохи было различным, одна и та же языковая единица, многократно изменяя свою семантическую структуру, прошла долгий путь и продолжает функционировать в современном нам языке. Если историк предпримет попытку интерпретации исторических феноменов, вооружившись современным пониманием тех языковых единиц, в которых исторический процесс был репрезентирован его участниками, он не сможет избежать ложных выводов, осовременивания и искажения смыслов социально-политических и культурных явлений прошлого.

Важно отметить, что речь в данном случае идет не о том, чтобы изучить, как тот или иной конкретный персонаж, исторический деятель интерпретировал изучаемое понятие, а именно о поиске некоего среднего вектора всех бытовавших на определенном историческом этапе его трактовок, т. е. под семантическим значением понимается некий интеграл его разнообразных артикуляций представителями различных элитарных групп, его рецепций обществом, его инструментализаций в социально-политической практике и бытовом поведении людей данной эпохи. Отметим здесь предварительно, что такая интерпретация самого феномена «понятия» как минимальной изучаемой единицы общественного сознания имеет важное методическое следствие – в рамках данного подхода исследователь оказывается тем ближе к достижению своей цели, чем больший круг разноплановых источников он привлекает.

Самостоятельное развитие идеи истории понятий получили в рамках работ К. Скиннера[124]124
  Скиннер Кв. Свобода до либерализма / пер. с англ. А. В. Магун; науч. ред. О. В. Хархордин. СПб., 2006.


[Закрыть] и исследователей кембриджской (чаще фигурирующей в работах историков как англо-саксонская) школы. На теоретическом уровне отличие двух сложившихся направлений истории понятий заключается в том, что последователи кембриджской школы отрицают характерное для немецкой исторической и философской традиции метафизическое восприятие исторических понятий как относительно стабильной системы значений и уделяют большее внимание социально-политической прагматике и конкретным дискурсивным задачам акторов исторического процесса.[125]125
  Рощин Е. Н. История понятий Квентина Скиннера // Полис. Политические исследования. 2006. № 3. С. 150–158


[Закрыть] Однако, при декларируемом принципиальном различии на теоретическом уровне, обе концепции в целом синонимичны на прикладном, методическом уровне, т. е «реальная исследовательская практика адептов двух традиций не настолько противоположна».[126]126
  Копосов Н. Е. История понятий вчера и сегодня // Исторические понятия и политические идеи в России XVI–XX века. СПб.: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге: Алетейа, 2006, с. 14.


[Закрыть]

Освоение истории понятий как нового научного направления в рамках отечественной гуманитаристики происходит в начале XXI в. Свидетельством растущего интереса к этой методологии со стороны научного сообщества являются конференции и семинары, проводившиеся в начале 2000-х гг., и появление научных трудов, обращавшихся к осмыслению русской истории через призму исторической семантики[127]127
  «Понятия о России»: к исторической семантике имперского периода. Т. 1–2. М.: НЛО, 2012; Очерки исторической семантики русского языка раннего Нового времени. М.: Языки славянских культур, 2009. 432 с.; Понятие государства в четырех языках. М.; СПб.: Европейский ун-т в Санкт-Петербурге, 2002. 216 с.; Исторические понятия и политические идеи в России XVI – ХХ века: Сб. науч. работ. СПб.: Алетейя, 2006. 256 с.


[Закрыть]. Важной вехой являются попытки не только манифестировать новые теоретико-методологические подходы, но и инструментализировать их в конкретной исследовательской практике.[128]128
  Тимофеев Д. В. Принципы инструментализации методологии «истории понятий» в исследованиях по истории общественного сознания России XVIII – первой четверти XIX в. // Вестник Томского государственного университета. 2018. № 436. С. 184–191


[Закрыть]

Принимая во внимание то, что главной целью истории понятий становится комплексный анализ социального сознания на определенном историческом отрезке, именно история журналистики становится наиболее благодатной почвой для применения данного подхода. Являясь одновременно и разносторонним отражением феноменов общественного сознания, и инструментом его формирования, журналистика по определению выступает конституирующей основой общественного бытия. Но именно в России в силу национально-исторической специфики становления журналистики она оказалась дополнительно насыщена и социальными смыслами, и социальными функциями. Журналистика для России была одновременно и научной кафедрой, и политической трибуной; и инструментом просветительской деятельности, и инструментом самоорганизации политических сил; восполняла собой и отсутствие парламента, и недостаточность университетов. Начиная со знаменитого манифеста В. Г. Белинского «журналистика – все в наше время» (а, пожалуй, и до него, еще в эпоху Н. И. Новикова и Н. М. Карамзина), журналистика проникалась почти мессианским пафосом общественного служения и именно в поле журнальной полемики формировались те черты сознания эпохи, которые позволяют познать историю России в целом.

Если обращаться от общей постановки проблем и задач к исследовательской практике, то условная программа действий будет складываться из следующих шагов:

– установление единицы историко-семантического анализа, которой может являться выраженное в слове понятие, не обладающее предметной сущностью, а являющееся метафорически образованной абстрактностью, либо совершенно виртуальной, либо обладающей так называемой мнимой предметностью, но грамматически категоризируемое как предметность. При этом исследователь отталкивается от понимания того, что «смысл какого-либо понятия, вследствие его изначальной метафоричности и абстрактности, может быть понят только с помощью контекстного анализа значения слова, являющегося формой данного понятия».[129]129
  Калашников М. В. Идеологема. Концепт? Понятие! (К вопросу о минимально значимой единице исследования в рамках историко-семантического анализа) // Стены и мосты «Стены и мосты» – III: история возникновения и развития идеи междисциплинарности: материалы Международной научной конференции, Москва, Российский государственный гуманитарный университет, 25–26 апреля 2014 г. – М.: Академический проект; Гаудеамус, 2015, с. 131.


[Закрыть] Примерами таких понятий могут служить «личность», «свобода», «время», «справедливость», «право», «монархия», «суверенитет» и т. д.;

– установление рамок контекста (хронологических и географических);

– выявление как можно более широкого круга источников, могущего дать представление о специфике трактовки данного понятия а) «лидерами мнений» в публичном дискурсе (журналистика, литература, публицистика и т. п.) б) представителями элитарной и неэлитарной социальной страты в эго-документах (переписке, мемуарах, дневниках) и неопосредованной коммуникации в) органами государственной власти в нормативных и делопроизводственных документах и т. д. «При таком подходе, – как отмечает Д. В. Тимофеев, – история общественного сознания не может быть сведена к отдельным высказываниям известных мыслителей, государственных или партийных деятелей, а представляет собой эволюцию совокупности индивидуальных представлений, отраженных в множестве текстов различного функционального назначения. Именно поэтому источниковая основа исследований по истории общественной мысли может состоять как из текстов, предназначенных для широкого круга читателей, так и документов, созданных в непубличном пространстве»[130]130
  Тимофеев Д. В. Методология истории понятий: от теории к практике // Но в о е п р о ш л о е (Тh e n e w p a s t). 2 0 1 6. № 4. С. 157.


[Закрыть];

– сопоставительный анализ выявленных трактовок понятия. Те содержательные элементы, которые будут общими для всех уровней и акторов коммуникации, всех её каналов и форм, составят некое семантическое ядро понятия, квинтэссенцию смысла, в то время как различия, возникающие на идейной периферии, будут отражать динамику того напряжения, которое возникает «между обобщенным в понятии наличным бытием и проектом будущего, который оно пытается сформулировать и навязать как логическую неизбежность»[131]131
  Копосов Н. Е. Основные исторические понятия и термины базового уровня: к семантике социальных категорий // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Том 1. № 4. С. 32.


[Закрыть];

– лингвистический анализ специфики грамматических категоризаций понятия в языке. Не имея другой формы бытования кроме слова, понятие являет себя не только через семантические, но и через грамматические связи. Грамматическая структура языка является не только формой структурной организации высказывания, она сама по себе «формирует мысль, является программой и руководством мыслительной деятельности индивида»[132]132
  Уорф Б. Л. Наука и языкознание // Новое в лингвистике. Вып. 1. М., 1960. С. 172.


[Закрыть] Показательными в этом отношении являются, например, сравнительные исследования грамматической категоризации понятия «государство» в разных европейских языках. В качестве весьма симптоматичной черты отечественного общественного сознания указывается тот факт, что именно в русском языке слово «государство» сочетается с глаголами активного действия, т. е. обретает не свойственную ему в других языковых системах субъектность[133]133
  Понятие государства в четырех языках. М.; СПб.: Европейский ун-т в Санкт-Петербурге, 2002. 216 с


[Закрыть].

В отечественной науке есть многие позитивные предпосылки к успешному внедрению метода истории понятий в исследовательский процесс, поскольку русская (прежде всего, петербургская) историческая школа имеет богатую традицию источниковедческой критики, уделявшей большое внимание историко-психологической и контекстуальной интерпретации текста исторического источника. Но в то же время, если речь идет об изучении истории России и, в частности, истории русской журналистики, то обозначаются и некоторые объективные проблемы исследовательского процесса.

Используя подход истории понятий или метод историко-семантического анализа, мы имеем дело со специфическими языковыми единицами, они не просто не имеют предметного означаемого, важно, что многие из них принадлежат одновременно и к сфере изучаемых понятий, и к сфере научной терминологии. Например, слово «либерализм» как единица естественного языка, использовалось публицистами и общественными деятелями в разные эпохи с различным смысловым значением.

В период институционализации наук об обществе либерализм был осмыслен как термин, обладающий ясно сформулированным конвенциональным значением, общим для исследователей, теоретиков и практиков политической сферы. Однако нерелевантность использования этого слова в его современном терминологическом смысле для номинации социальных феноменов прошлого очень быстро оказалась очевидной и вызвала понятийную неразбериху. Попытавшись в первые постсоветские десятилетия на волне «переоценки ценностей» подойти с современной терминологической моделью к оценке деятелей русской журналистики XIX в. по их идеологической принадлежности, исследовали вынуждены были в конце концов признать свою беспомощность в доктринальном определении публицистов прошлого как консерваторов, либералов, умеренных или революционных демократов и т. д. Современные политологические термины то и дело вступали в противоречие с реалиями прошлого – либо с содержанием публицистического наследия персонажа, либо с прямо данной им самоидентификацией, либо с его практической политической деятельностью. Так, например, называвшие себя консерваторами М. Н. Катков и В. П. Мещерский в публицистике то и дело предлагали радикальные политические преобразования, так что реформаторский пыл последнего с трудом удавалось унимать даже императору Александру III.

В попытках выбраться из кризиса определений интерпретаторы породили целый ряд терминов-оксюморонов типа «революционный консерватизм», «консервативное реформаторство», и т. п., а также ряд условных бинарных оппозиций, использовавшихся для формирования фальш-определений на основе антитезы – т. е. «консерваторы – это все те, которые не либералы» и наоборот.

М. В. Калашников, интенсивно работающий в направлении развития подходов истории понятий, отмечает актуальность вставшей перед исследователями задачи «отличить в рамках новых научных направлений понятия естественного языка как единицы анализа от инструментализированных понятий (терминов)».[134]134
  Калашников М. В. Идеологема. Концепт? Понятие! (К вопросу о минимально значимой единице исследования в рамках историко-семантического анализа) // Стены и мосты «Стены и мосты» – III: история возникновения и развития идеи междисциплинарности: материалы Международной научной конференции, Москва, Российский государственный гуманитарный университет, 25–26 апреля 2014 г. – М.: Академический проект; Гаудеамус, 2015. С. 127.


[Закрыть] Эта необходимость породила такие дефиниции как «идеологема» и «концепт», обозначавшие понятия естественного языка в их нетерминологическом значении, обусловленном либо политической интенцией автора (идеологема), либо культурно-историческим контекстом (концепт). При этом термин «концепт» сегодня активно используется в рамках когнитивных исследований для обозначения единицы познания и мышления, что в сфере междисциплинарных штудий вряд ли проясняет исследовательскую практику, а скорее запутывает дело, превращая «концепт» (как и «дискурс») в нечто парадоксальное – чем больше его используют и чем разнообразнее трактуют, тем труднее понять и конвенционально зафиксировать, что же все-таки под ним подразумевается.

В этом отношении представляется вполне обоснованным предложение М. В. Калашникова возвратиться к базовой терминологии истории понятий и в качестве предметной единицы исследования закрепить именно понятие, которое «как минимально значимая (значащая) единица, формой которого в свою очередь является соответствующее ему слово, должно быть непосредственным объектом анализа в историко-семантических исследованиях».[135]135
  Там же. С. 131.


[Закрыть]

Немаловажно отметить, что поскольку история понятий обладает этим важным свойством – способностью уточнения границ между понятиями естественного языка и терминами – возникает искушение сугубо инструментального восприятия истории понятий как вспомогательной дисциплины, способной обогатить социальные и политические науки, или эффективно использоваться в качестве инструмента их критики, но не имеющей самостоятельной масштабной цели[136]136
  Копосов Н. Е. История понятий вчера и сегодня // Исторические понятия и политические идеи в России XVI–XX века. СПб.: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге: Алетейа, 2006, с. 14.


[Закрыть]. Но такая трактовка неоправданно сужает смысл и возможности предполагаемой методологии. Отталкиваясь от тезиса о том, что «естественный язык это организованная во времени динамично меняющаяся система общественного сознания» и признавая «тотальную историчность общественного сознания»[137]137
  Калашников М. В. Историко-семантический анализ в историческом исследовании: от истории понятий к истории общественного сознания // Историческая наука сегодня: Теории, методы, перспективы. 2-е изд. М., 2012. С. 377–378.


[Закрыть] метод историко-семантического анализа открывает возможности комплексного познания процессов истории.

Однако, как уже отмечалось, метод имеет и свои выраженные ограничения. Например, применительно конкретно к истории русской журналистики использование метода осложняется национально-исторической спецификой. Журналистика в России родилась в период петровских реформ, который является для России в терминологии немецкой школы истории понятий «временем перевала», т. е. временем, когда тотально изменяется семантический контекст привычных понятий, рождаются новые понятия, радикально меняется общественное сознание. Обилие заимствований, не всегда успешное освоение неологизмов, размытые границы между действительно новыми понятиями и модными именами старых понятий, все эти социокультурные процессы эпохи имели на рождающуюся журналистику громадное влияние. В екатерининское время русское образованное общество переживает еще одну масштабную волну заимствований, едва успев за время правления Елизаветы освоиться с наследием Великого Петра, оно вынужденно усваивает в результате культурной трансмиссии Просвещения сложившийся западноевропейский язык обозначения понятий социально-политической сферы, но они в русском языке долгое время обладали определенной искуственностью, поскольку не родились органически из практики социально-политической жизни, а были калькированы. Зачастую в системе понятий возникали как бы означающие без означаемого, т. е. слова, которые не сопрягались ни с какими реальными явлениями в русском социально-политическом контексте, а наполнялись значением более или менее произвольно. Вторая треть XIX в. не случайно вошла в историю как «эпоха сознания», это очень емкая метафора, показывающая главный вектор этого времени – формирование более-менее общего для всех участников общественного диалога понятийного аппарата пригодного для осмысления социально-политической действительности. А завершился этот процесс, в сущности, только к концу столетия: «в результате многочисленных и разнонаправленных семантических сдвигов, семантического калькирования и последующей семантической перегруппировки постепенно возникает русский вариант… «метафизического языка»… Во второй половине XIX в. вызванная подобными процессами перестройка понятийной системы русского языка в основном завершается, так что появляется возможность говорить о периоде стабильности, хотя и весьма недолгом»[138]138
  Живов В. М. История понятий, история культуры, история общества // Очерки исторической семантики русского языка раннего Нового времени. М.: Языки славянских культур, 2009, с. 14.


[Закрыть].

Поэтому основную трудность применения историко-семантического анализа к русской истории создает та нестабильность понятийных значений, которая ввиду исторических особенностей свойственна русскому общественному сознанию. Высочайшая динамика изменения русского семантического контекста приводит к тому, что, если в рамках западноевропейских штудий можно говорить о том, что ключевые понятия имеют более-менее отчетливое, стабильное значение на протяжении целых эпох – свой понятийный набор у средневековья, у Возрождения, у эпохи Модерна – то в русском контексте можно столкнуться с полной реконцептуализацией понятия за несколько десятилетий. Понятие «прогресс», как его понимали, например, Карамзин и его современники, и «прогресс» в интерпретации современников Герцена уже трудно сопоставимы. Это, безусловно, затрудняет задачу исследователя, хотя и не делает её невозможной.

Также необходимо отметить еще одну важнейшую черту национальной специфики: «в русской дискурсивной истории – еще в большей степени, чем в дискурсивной истории многих европейских языков – социально-историческая сфера крайне нечетко отделена от сферы христианско-религиозной, с одной стороны, и народно-магической – с другой».[139]139
  Там же, с. 9.


[Закрыть] В данном случае важно, что вплоть до конца XIX в. в России не только представления малообразованных масс о политических явлениях строились не на рационально-теоретических категориях, а на интуитивно сознаваемых понятиях христианской справедливости, свободы, добродетели, греха и спасения, но и элиты на социальные процессы и текущие явления политической практики всегда смотрели через призму вероучения. И это касается вовсе не только богатейшего наследия представителей русской религиозной философии и публицистики – религиозный контекст был в равной мере значим и для их идейных оппонентов.

Например, В. Кантор в исследовании о Н. Г. Чернышевском, обращаясь к трудам И. Паперно,[140]140
  Паперно И. Николай Чернышевский – человек эпохи реализма. М. 1996.


[Закрыть] показывает, что творчество провозвестника социалистической идеологии, а в юности подававшего большие надежды богослова, содержит множество библейских и новозаветных аллюзий, которые легко считывались его современниками, в массе своей хорошо знакомыми с прецедентными религиозными текстами. Книги Чернышевского, по выражению В. Кантора, «стали родом «нового Евангелия», толкуемого, как то и бывает со святыми книгами, вкривь и вкось»[141]141
  Кантор В. К. Христианский пафос Николая Чернышевского: срубленное «древо жизни» российской судьбы // Очерки русской культуры XIX века. Т. 5. Художественная литература. Русский язык. – М.:Изд-во Моск. Ун-та, 2005. С. 186.


[Закрыть]. На русской почве социалистические и коммунистические учения и борьба за их внедрение обретали черты религиозного мистицизма,[142]142
  Подробнее об этом: Глинский Б. Б. Крамола, реакция и террор // Исторический вестник. СПб., 1909. Т. 1 18; Элбакян Е. С. Религиозная идея в сознании народников // Кентавр. Историко-политический журнал. 1995. № 3. С. 137–151; Морозов Д. А. Религиозность и религия в русском революционном народничестве и терроризме в 1870–1880-х гг. // Вестник Томского государственного университета. 2016. № 409. С. 99–103.


[Закрыть] а утвердившаяся в XX в. советская идеологическая модель была, в сущности, ни чем иным, как эрзац-религией формально секуляризованного общества, где перманентно созидаемый, но никогда не достижимый коммунизм был семантически аналогичен христианскому Царству Божию.

Таким образом, исследование истории журналистики через призму историко-семантического анализа затрудняется для большинства современных исследователей не только объективным фактором (пластичностью быстро изменяющихся понятий), но и фактором субъективным – их собственным недостаточным погружением в религиозно-философский и богословский контекст, обусловленный многолетним отрывом от культурной традиции, полностью определявшей общественный диалог изучаемого периода.

Впрочем, несмотря на указанные трудности, история понятий как подход и историко-семантический анализ как метод имеют, на наш взгляд широкие перспективы применения в исследованиях по истории русской журналистики.