Текст книги "Истоки: социокультурная среда экономической деятельности и экономического познания"

В отличие от этого основные положения Шариата, сведенные в единый кодекс в XI в., применялись к новым ситуациям без изменения. Отчасти это было связано с тем, что мусульмане на протяжении почти всей истории имели свои мощные государства, запас прочности которых позволял пользоваться традиционным кодексом, не меняя его. Такой порядок, естественно, тормозил социальное и экономическое развитие государств и адаптацию их к новой мировой ситуации. Только в последние десятилетия XX в. в тех государствах, где традиционное законодательство служит основой юридической системы, наметилась тенденция к приспособлению Шариата к современным условиям.[135]135
  См., напр.: Мамедова Н. М. Исламская экономика и глобализация (на примере Ирана) // Ислам и политика (взаимодействие ислама и политики в страна Ближнего и Среднего Востока, на Кавказе и в Центральной Азии). Сб. ст. М.: Институт востоковедения РАН, «Крафт ++», 2001; Сюкияйнен Л.Р. Шариат и мусульманско-правовая культура. М.: Институт государства и права РАН, 1997.


[Закрыть]

Наконец, важнейшим фактором, который влияет на экономическое поведение мусульманского населения, являются ограничения, налагаемые исламом на потребительское поведение. Эти ограничения, по версии ряда исследователей, имеют прямое отношение к структуре конфессиональной общности. Как уже отмечалось, изначально ислам формировался под сильнейшим влиянием иудаизма. Иудаизм, в свою очередь, складывался как закрытая конфессиональная группа, т. е. общность, в которую почти невозможно попасть «со стороны». Такое ограничение, помимо всего прочего, имело и свою экономическую подоплеку. При торговле на дальние расстояния особое значение приобретает уровень доверия внутри группы, т. е. соблюдение всеми ее членами определенных правил под угрозой потерять в ней членство. А такую дисциплину можно соблюдать только в группах, имеющих четкие границы. В иудаизме эти границы идеологически обосновывались тем, что все иудеи являются потомками тех, кто вместе с Моисеем покинул Египет, причем это относится как к мужчинам, так и к женщинам. Поэтому в соответствии со строгой трактовкой иудаизм нельзя принять. поскольку невозможно искусственно стать чьим-то потомком. Конечно, при желании можно было обойти этот запрет, однако в течение столетий раввинат весьма строго следил за его соблюдением.

Дополнительной гарантией относительной закрытости являлся свод правил, именуемых кашрут или кашурут. Так, например, весьма жесткими были пищевые запреты. Кроме того, многие продукты (мясо, вино) должны были быть произведены только самими иудеями. Нельзя было ходить в гости к иноверцам и приглашать их к себе в гости, так как иудей не имел права садиться с ними за один стол.

Ислам, по самой истории своего возникновения, является религией открытой. Можно принять ислам. Однако условия его развития также предполагали наличие четких границ группы, поскольку необходимо было поддерживать весьма строгие правила социальных (в том числе и рыночных) отношений. Решение непростой дилеммы было найдено основателями религии в частичном использовании принципов иудаизма. С одной стороны, ислам может принять любой человек, признающий его основы. С другой – признав свою принадлежность к сторонникам Мухаммада, необходимо было соблюдать целый ряд требований, ограничивающих повседневное поведение. Так, например, все вещи делились на «очищающие» и «нечистые». К первым относятся вода, земля, солнце, огонь. К нечистым предметам относятся собственно нечистоты, кровь, сперма, такие животные, как собака и свинья, а также неверные (немусульмане). Прикосновение к любому из этих предметов требует ритуального очищения. Кроме того, многие хозяйственные операции с нечистыми предметами запрещены. Соответственно, запрещались к употреблению в пищу любые предметы, так или иначе связанные с нечистыми вещами (например, свинина, кровяная колбаса, мясо некоторых птиц и рыб). Целый ряд полуфабрикатов (например, мясо) должны быть приготовлены определенным образом. Налагались весьма строгие ограничения на поведение в публичных местах. Особенно это касалось женщин и молодежи. Во многом эти запреты повторяли те, что содержатся в иудаизме. Ограничивались или вовсе запрещались брачные связи с представителями других конфессий. Со временем ограничительный смысл этих запретов забылся. Однако сами запреты глубоко запечатлелись в исторической памяти народов, исповедующих ислам. По мере возрождения роли религии в обществе многие из этих ограничений, почти забытые при советской власти, снова стали актуальными. Это, в свою очередь, сказывается на потребительском поведении и требует соответствующей реакции бизнеса.

В России начала XXI в. влияние ислама на экономические установки, безусловно, сказывается, но имеет свою специфику, определяемую рядом обстоятельств.

Последователи ислама в России (татары, башкиры, народы Северного Кавказа) не имеют прямого отношения к его основателям – арабам. Таким образом, ислам большинством народов России был воспринят даже не на второй, а на третьей-четвертой волне его распространения по миру. Этот факт важен еще и потому, что истинным Кораном признается только арабский текст, дошедший до нас из VII–VIII вв. Все переводы на другие языки, и даже пересказ на современном арабском языке, считаются лишь «смысловым переводом» и, по определению, не могут во всей полноте отразить содержание сур. Кроме того, народы России имеют разную историю проживания в государствах, устроенных по законам Шариата. Камские татары, например, потеряли свою государственность еще в XVI в., и хотя Шариат еще некоторое время продолжал действовать, однако после воцарения династии Романовых он в полном объеме уже не имел силы на территории их проживания. Мусульманские же народы Кавказа перешли из-под влияния Турции и Персии под протекторат России лишь в XIX в., и поэтому историческая память о нем может сохраняться достаточно глубоко и долго.

Нельзя, конечно, не учитывать весьма активной прозелитской деятельности исламистских центров на территории России в последние годы. Однако их проповеди имеют весьма ограниченный круг слушателей. Кроме того, основное внимание в деятельности этих центров уделяется не хозяйственным вопросам, а идеологическим принципам. Сама Турция, например, один из спонсоров неоисламизма в России, не является исламским государством в строгом смысле слова, поскольку ее законодательство основано на правовых системах, принятых в Европе. В полной мере говорить о влиянии классического ислама на экономическую культуру можно только в отношении населения мусульманских стран, т. е. стран, законодательство которых опирается на Шариат. Мусульмане, живущие в государствах, подчиняющихся светским (вернее – немусульманским) законам, не могут полностью использовать экономические нормы Шариата. Действие большинства законов Шариата должно поддерживаться государством, но это невозможно, поскольку они противоречат законам Российской Федерации.

Кроме того, необходимо иметь в виду, что абсолютное большинство рядовых мусульман, как в России, так и в других странах, не читали нормативных книг, в которых раскрывается содержание Шариата. Содержание норм воспринимается только через интерпретацию священнослужителей – мулл и муфтиев.

Наконец, по основным занятиям современные мусульмане значительно отличаются от средневековых купцов. Среди них представлены все слои общества. Естественно, что законы, регулирующие обмен и распределение в обществе мелкотоварного производства, не могут в полной мере соответствовать сегодняшней ситуации.

Эти обстоятельства делают невозможным применение всех законов Шариата в среде мусульман России XXI в. Такая попытка не отвечала бы ни законодательству Российского государства, ни интересам самих мусульман.

Приведенные нами данные MI, конечно, являются лишь косвенным подтверждением возможного влияния ислама на экономику. Однако одно из важных направлений остается пока неизученным даже с помощью таких методов. Является ли принадлежность к исламу основанием для формирования социальных сетей? Ответить на этот вопрос, конечно, нельзя по материалам массовых опросов. Однако первые попытки, опирающиеся на качественные методы, в этом направлении предпринимались. Так, интервьюирование предпринимателей из среды татар г. Ижевска не дало оснований для вывода о наличии таких связей.[136]136
  Мулукоеа Л. Феномен этнического предпринимательства на примере татар города Ижевска // Российская социология завтрашнего дня: сб. студ. работ; Гос. ун-т – Высшая школа экономики. М.: ТЕИС, 2006.


[Закрыть] Это, однако, не исключает того, что в других ситуациях такие сети могут формироваться.

Вернемся к вопросам, поставленным в начале нашей статьи. Почему во всем мире, и в нашей стране в частности, возрастает тяга людей к традиционным нормативным системам, в том числе и к исламу? И второй вопрос: могли ли повлиять особенности традиционного Шариата на установки по отношению к социальным нормам, выявленные по данным MI?

Конечно, причины возрождения интереса к религиозным и этническим ценностям сегодня лежат не только в экономической сфере. В значительной степени – это реакция на «глобальную аномию», разрушение ценностных ориентиров, сложившихся у человечества за время его существования. Корни этого стремления к нормативной определенности лежат глубоко в психологии человека, и прежде всего в информационной ограниченности каждого индивида. Для человека, как представителя своего вида, является нормальным принадлежать к социальной общности (группе), обладающей достаточно четкими границами и определенной социально-нормативной системой. Последние два обстоятельства также тесно связаны друг с другом. Устойчивая и определенная нормативная система может сложиться и существовать только в общности, имеющей четкие границы. Непрерывное изменение состава группы, нечеткость ее границ, как в пределах поколения, так и между поколениями, не позволяет сложиться такой системе. Более того, оно вызывает у людей тягу к большей определенности. Следовательно, глобализация сама по себе порождает противоположные тенденции.[137]137
  Сусоколов A.A. Культура и обмен. Введение в экономическую антропологию. M.: SPSL – «Русская панорама», 2006. С. 208–221.


[Закрыть]

Главным фактором, привлекающим внимание к экономической составляющей ислама, является то, что некоторые (но далеко не все!) из его положений, сформулированных более тысячи лет назад, созвучны сегодняшней экономической ситуации. Напомним читателю предыдущих разделов только некоторые из них.

• Недопустимость приватизации естественных ресурсов и монополизации дифференциальной ренты.

• Недопустимость приоритета финансовой сферы (виртуальной экономики) над реальной сферой производства товаров и услуг.

• Обязательность перераспределения сверхдоходов (в первую очередь дифференциальной ренты) в интересах всего сообщества.

• Отрицание личного богатства как главного критерия статуса человека в обществе.

• Разработка механизмов социального страхования всех без исключения слоев населения. Сюда относятся и средства от заката, и законы наследования, резко отличающиеся от европейских, и правила организации фирм.[138]138
  Напомним, что и само слово фирма пришло к нам из мусульманского мира. Оно происходит от персидского фирман – разрешение, выдаваемое властями на организацию предприятия.


[Закрыть]

Интересно, что экономические взгляды Мухаммада и его последователей по ряду положений совпадают с основными идеями К. Маркса, К. Поланьи и ряда других авторов, критиковавших основные положения сторонников либеральной экономики.

Конечно, многие из законов Шариата не соблюдаются в полной мере и в мусульманских странах. Важно, однако, что они сформулированы в качестве социального идеала, значительно отличающегося от идеалов «первого мира». Экономические коллизии последних лет только повышают их ценность в глазах приверженцев ислама. Глобальные кризисные ситуации последних десятилетий укрепляют сторонников Шариата в их принципах. Хотя, как уже говорилось, большинство рядовых мусульман не знакомы с тонкостями законодательства времен Аббасидов, их привлекает не буква, а дух законов Шариата, который был заложен еще в Коране.

На второй вопрос, на наш взгляд, можно ответить положительно. Приведенные нами данные не противоречат гипотезе, что исторические особенности экономической культуры ислама могут сказываться на нормативных ориентациях представителей ислама, выявленные в табл. 1 и 2.

Организационное действие. В исламе, как и в любой ортопраксической религии, значительное внимание уделяется организации повседневной жизни. Именно этим можно объяснить тот факт, что мусульмане и иудеи в большей степени склонны придерживаться определенного порядка, что и проявляется в ответах на вопросы анкеты. Этим они отличаются от ортодоксального православия, в котором основное внимание уделяется общим ценностям. Это проявляется, в частности, в том, что в православии отсутствуют документы, аналогичные Мишне евреев или нормативным книгам Шариата. Русское православие, как и многие другие христианские конфессии, уделяет значительно меньше внимания хозяйственным и организационным вопросам. По мнению большинства исследователей (с которыми солидарен и автор данных строк), «… в православии нет специально разработанной и богословски обоснованной канонической хозяйственной этики».[139]139
  Зарубина Н.Н. Бизнес в зеркале русской культуры. М.: Анкил, 2004. С. 100.


[Закрыть]

Инициирование изменений. Как было показано, ислам является весьма консервативной религией. Его последователи в меньшей степени ориентированы на изменения в отличие от представителей другой ортопраксической религии – иудаизма.

Денежный доход как критерий успеха. Наконец, тот факт, что мусульмане занимают промежуточную позицию по отношению к материальному успеху как терминальной ценности, также вполне согласуется с различиями в вероучении между тремя аврамическими религиями.

В последние десятилетия особенно остро ощущается, что мир вступает в новую фазу развития. Проблемы, которые создавались прежними цивилизациями, решались за счет территориальной экспансии и привлечения новых ресурсов. В XXI в. этого сделать невозможно – Земля стала слишком мала. Поэтому особенно ценным становится опыт прошлых цивилизаций, которые пытались, на своем уровне, решить проблемы, аналогичные нынешним. История, как известно, развивается по спирали. Учет опыта предков – залог успеха в будущем. Так, например, могут существовать разные типы предпринимателей, разные правила использования природных ресурсов. Вполне возможно, что некоторые нормы и ценности Шариата окажутся более соответствующими современной социальной, экономической и экологической ситуации в мире, чем действующие в настоящее время в так называемом первом мире. То же самое может относиться не только к мусульманской, но и к китайской культуре, и к ряду других культур. Культурное многообразие – залог дальнейшего развития человечества.

© Сусоколов A.A., 2011

Джеймс М. Бьюкенен. Этические правила, ожидаемые оценки и большие группы[140]140
  Перевод сделан по: Buchanan J.M. Ethical Rules, Expected Values, and Large Numbers // Ethics. 1965. Vol. 76. No. LP. 1-13.
  Автор выражает благодарность коллеге, Гордону Таллоку, за целый ряд полезных обсуждений в ходе подготовки этой статьи.


[Закрыть]

Что влияет на индивидуальный выбор этических правил? Я намерен продемонстрировать, что критическое значение имеет размер группы, в которой осознанно действует человек. Правила индивидуального выбора, даже на фундаментальном уровне, касающемся этических принципов, могут значительно различаться в малых и больших группах. Это предположение подкрепляется хорошо известными и всеми наблюдаемыми явлениями. Однако насколько мне известно, теории этики пренебрегают очевидной важностью такого фактора, как размер группы.[141]141
  С одной стороны, рассуждения М.Дж. Зингера в одном пункте близки к тому, чтобы учитывать значение размера группы как такового, но их контекст отличается от контекста данной статьи. См.: Singer M.J. Generalization in Ethics. N.Y.: Alfred A. Knopf, Inc., 1961. P. 137.


[Закрыть]

Далее в этом вводном параграфе статьи излагается попытка связать мои рассуждения со стандартными вопросами этики. Меня вынуждает сделать это необходимость очертить тематику предпринимаемого исследования. При этом недостаток моей компетенции в области этики станет полностью очевиден. Во втором параграфе исследуется процесс индивидуального выбора между этическими правилами посредством упорядочения возможных социальных состояний или ситуаций. Предлагается одно из возможных упорядочений и приводятся доказательства его допустимости. Показывается, что индивидуальный выбор этических правил зависит от этого упорядочения вкупе с субъективными расчетами вероятности того или иного этического выбора, сделанного другими участниками соответствующей группы. В третьем параграфе обсуждается важность размера группы для этих вероятностных расчетов, в нем приводится простой пример, иллюстрирующий, как индивидуальное решение может быть изменено одним лишь изменением размера группы. Достаточно обстоятельно описывается дилемма индивида, который рассматривает себя как часть большой группы. В четвертом параграфе проводится сопоставление с экономической теорией индивидуального выбора, в которой признана, хотя и недостаточно прояснена, значимость такого фактора, как размер группы. Наконец, в пятом – изучается возможность применения гипотезы критического размера для реформ социальных институтов.

Дабы предупредить неправильное восприятие предлагаемой работы, позвольте определить, чем она не является. Она не является эссе в области «этики», под чем я понимаю рассуждения о том, что человек должен или не должен делать. Помимо этого, что станет очевидно информированному читателю, этой статьей я не предполагаю внести вклад в кантовскую критическую философию ни в плане традиционных дискуссий о том, что Кант действительно имел в виду, ни в современном варианте дискуссий о принципах обобщения этических аргументов. Я буду касаться исключительно индивидуального выбора этических правил и возможности предсказать этот выбор. Такой анализ должен включать некоторое рассмотрение имеющихся альтернатив и именно в этой связи я принимаю, без доказательств, уместность некоторого подобия кантовскому разделению морального закона и субъективных или частных максим поведения. Меня интересует примерно тот же вопрос, который был поставлен Беком: «Что это за условия, свойственные бытию, подобному человеческому, которые позволяют индивиду быть заинтересованным в существовании закона и рассматривать закон в качестве своего мотива».[142]142
  Beck L.W. A Commentary of Kant's Critique of Practical Reason. Chicago: University of Chicago Press, 1960. P. 219.


[Закрыть] Меня не интересует сама способность субъекта адекватно различать действия, продиктованные «моральным законом», и действия, продиктованные «частными максимами», ни в целом, ни в отдельном случае. Я просто принимаю, что обобщенный или универсальный принцип может быть применим к достаточно большому количеству случаев, чтобы сделать мои рассуждения, которые ограничены этими случаями, заслуживающими развития.[143]143
  Признаюсь, что мое знание соответствующей литературы является обрывочным. Но в этих рамках я выработал свою позицию, достаточно близкую выраженной Уорнером Виком в его обзорной статье «Обобщение и основы этики». См.: Wick W Generalization and the Basis of Ethics // Ethics. 1962. Vol. LXXII. July. P. 288–298.


[Закрыть] Мой анализ лишь требует, чтобы индивид рассматривался как стоящий перед выбором между этическими правилами, и это в целом напоминает кантовскую дихотомию, описывающую альтернативы, которые имеются у человека.[144]144
  «Кантовская альтернатива» здесь это выбор между следованием условному императиву (частным максимам) или категорическому императиву (всеобщему моральному закону). – Примеч. перев.


[Закрыть]

Именно в такой постановке вопроса я хотел бы проанализировать возможность предсказывать этот выбор. Подчеркну, что выбор, который будет исследован, является выбором между отдельными правилами поведения, но не между отдельными действиями в определенных обстоятельствах. Большая часть моих рассуждений может быть применима и непосредственно к выбору действий, но, по некоторым соображениям, которые еще будут изложены, полезно ограничить конкретный анализ выбором между правилами, которые, будучи избраны однажды, определяют рамки дальнейших действий.

Предполагается, что индивид сталкивается со следующей проблемой: какое этическое правило я должен принять в качестве руководства к моим дальнейшим действиям? Перед ним есть две альтернативы. Он может принять правило, которое мы будем называть «моральный закон», или же правило, которое в целом мы будем называть «частной максимой». Выбирая первое, индивид вынуждает себя действовать в последующем на основе некоторого принципа обобщения. Это значит, что он должен действовать так, чтобы его действия могли быть обобщены для всех случаев, независимо от конкретных последствий.[145]145
  «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла в то же время иметь силу принципа всеобщего законодательства» (Кант И. Соч.: в 6 т. М.: Мысль, 1963–1966. Т. 4. Ч. 1.С. 331). «[Людям] достаточно того, что они исполняют свой долг, что бы ни было с земной жизнью и даже если бы в ней, быть может, никогда не совпадали счастье и достойность его» (Кант И. Критика практического разума. СПб., 1908. С. 81–82). – Примеч. перев.


[Закрыть]

Выбирая второе правило, он не привязывает себя изначально ни к каким конкретным принципам поведения. Он сохраняет полную свободу действовать на основе соображений целесообразности (выгоды) в каждом конкретном случае, который возникает. Заметим, что эти два этических правила не обязательно будут диктовать разное поведение при совершении конкретных действий. Человек, который отрицает моральный закон как этическую норму, реально ограничивающую его выбор среди возможных действий, тем не менее может полностью принимать поведение, диктуемое этим правилом в конкретной ситуации. Именно поэтому выбор, который является центральной темой моего исследования, не должен быть интерпретирован как выбор между «моральными» и «неморальными» правилами.

Поскольку вводится понятие генерализации (обобщения) или универсализации, то индивидуальное поведение приобретает общественное содержание. Выбирающий и действующий субъект взаимодействует с другими субъектами, чье поведение, в свою очередь, становится необходимой частью среды, в которой осуществляется его собственный выбор. В связи с этим большая часть критической теории Канта представляется мне чрезмерно индивидуалистической. Индивидуальное решение, будь то выбор морального закона или принципа целесообразности в качестве этического правила, безусловно зависит от ожиданий индивида в отношении поведения окружающих и от его оценки сравнительных состояний общества как результата этого поведения. Те правила, которые предположительно будут выбраны другими членами общества, являются важным фактором при характеристике альтернативных социальных состояний или ситуаций.

Теперь хотелось бы перейти к исследованию индивидуальных оценок различных социальных состояний или ситуаций, и для этого лучше всего определить, как субъект ранжирует для себя различные альтернативные исходы или результаты. Эти исходы могут быть описаны в виде двух наборов этических правил – самого индивида и других (его контрагентов). Нижеприведенная последовательность и есть упорядочение шести социальных состояний, расположенных по мере восхождения их желательности.

1. Наихудший из возможных миров. Индивид для себя принимает моральный закон, при этом практически никто из его контрагентов не делает этого. В этой ситуации индивид окажется в крайне невыгодном положении. Очевидно, что это состояние является нежелательным для любого, кроме мазохиста.

2. Mondo cane.[146]146
  Собачий мир (шпал.). – Примеч. перев.


[Закрыть] Это состояние лишь немногим лучше первого. Здесь индивид предполагает, что практически никто из его сограждан не следует моральному закону как этическому правилу. В то же время для себя он также принимает принцип выгоды. Следуя доминирующей манере поведения, он может предотвратить возможное ущемление своих интересов.

3. Следование долгу в смешанном мире. Это состояние, когда индивид предполагает, что примерно половина его сотоварищей будет следовать некоей версии морального закона и он сам также исходит из этого закона как этического правила. Вместе с другими моральными представителями группы он вынужден ожидать, что в определенных ситуациях ему придется действовать вопреки собственным интересам.

4. Следование выгоде в смешанном мире. Это состояние отличается от третьего только тем этическим правилом, которое выбирает для себя индивид. Здесь он решает следовать своим собственным частным принципам при совершении каждого конкретного действия. Очевидно, в некоторых случаях он будет ожидать благоприятных результатов от такой свободы.

5. Мир универсальных ценностей. Это состояние можно, в определенных пределах, назвать идеальным кантовским миром. Индивид и практически все члены сообщества следуют моральному закону как основному правилу поведения. Взаимное уважение, честность, долг: все это содействует установлению наиболее желательных форм социального взаимодействия.

6. Выгода в мире долга. В этой ситуации индивид сохраняет за собой право действовать в соответствии со своими частными принципами, в то время как практически все остальные участники группы следуют некоей версии морального закона. Очевидно, что это состояние наиболее желательно для индивида. При совершении конкретных действий он сохраняет полную свободу следовать требованиям собственной выгоды, как он ее понимает, а также может расширить свой выбор и при желании действовать строго в рамках категорического императива.

Я предполагаю, что приведенное выше упорядочение социальных состояний является разумным для большинства индивидов. Могут возразить, что оно само по себе отражает оценки аморального человека, поскольку такое упорядочение не придает самому факту принятия морального закона никакого позитивного значения или ценности. Могут сказать, что индивид должен и, если он морален, будет предпочитать мир, в котором он сам действует в соответствии с моральным законом по причине внутренней ценности морали самой по себе. Я не намерен спорить с теми, кто, возможно, разделяет эту точку зрения, хотя у меня есть для этого аргументы. Просто любая критика подобного рода представляется неуместной в рамках моего анализа, и именно чтобы защитить себя от нее, я концентрируюсь на исследовании выбора скорее этических правил, нежели самих действий. Индивид может по указанным причинам предпочесть действовать в соответствии с моральным законом, даже если он не выбирает этот закон в качестве первостепенного этического правила для себя. Если тем не менее он приписывает хоть какую-нибудь ценность расширению выбора, то при прочих равных условиях он будет оценивать состояние, где сохранится этот его выбор, более высоко, чем состояние, где его выбор явно ограничен.

Предложенное упорядочение было представлено в виде простого ряда чисел от 1 до 6. Определенная цифровая шкала потребуется нам при обсуждении выбора индивидом правил поведения, но эта шкала является абсолютно произвольной в том, что касается отношения чисел друг к другу. Исключительно для упрощения я буду использовать этот простой порядок чисел для определения относительной ценности, которую индивид может приписывать различным возможным социальным состояниям. В качестве альтернативы можно прибавить какое-либо количество нулей к каждому из чисел или, что, возможно, более реалистично, использовать некий множитель для каждой пары чисел. В последнем случае шкала может принять вид восходящего ряда – 1, 2, 30, 40, 500, 600, который демонстрирует большее различие между миром морального закона и миром выгоды. Тем не менее здесь важна произвольность выбора конкретных числовых значений. Частично для того, чтобы подчеркнуть этот произвольный характер, частично для простоты мы будем использовать простой порядок чисел.

Предложенное упорядочение социальных состояний можно изобразить в виде простой матрицы (см. табл. 1). По горизонтали расположены альтернативные правила, которые может выбрать для себя индивид, а по вертикали – варианты поведения других в группе, как их предвидит индивид. Разумеется, количество столбцов может варьироваться в зависимости от того, насколько детализировано человек проводит различие между возможными правилами поведения, выбранными другими.

Таблица 1

Собранная в матрице информация недостаточна для определения, каким образом в реальности индивид будет выбирать между имеющимися у него двумя этическими правилами. В ней нет никаких указаний на этот счет, поскольку нет указаний на оценку индивидом вероятности выбора другими той или иной модели поведения. Пока мы не введем подобного рода оценки, ожидаемое значение различных альтернатив не может быть выявлено. Нам необходимо знать, какую степень вероятности приписывает индивид каждому из трех возможных вариантов поведения его контрагентов.

Предположим, что он приписывает вероятность 0,6 первой модели, 0,3 – второй и 0,1 – третьей. Теперь матрица в сокращенном виде может быть представлена как табл. 2, где в скобках указаны значения предполагаемых индивидом вероятностей.

Таблица 2

Взяв значения из упорядочения социальных состояний и учтя вероятности, указанные в табл. 2, мы можем рассчитать ожидаемое значение для каждого альтернативного выбора, перед которым стоит индивид. Как показывает правый столбец, ожидаемое значение для следования моральному закону оказывается ниже, чем ожидаемое значение для поведения на основе принципа целесообразности. В таких условиях индивид может быть вынужден отказаться от морального закона как этического правила и взамен принять правило, которое позволит ему действовать в каждой ситуации в соответствии со своими субъективными принципами.

Ожидаемые значения, очевидно, зависят скорее от вероятности, которую индивид приписывает различным вариантам поведения других, нежели от собственного выбора правил. Тем не менее детальный анализ приведенного числового примера показывает, что изменение значений вероятностей не меняет выбор правила поведения. Для иллюстрации этого тезиса предположим, что вероятности были изменены с (0,6–0,3 – 0,1) на (0,0–0,4 – 0,6). Очевидно, что в этой новой ситуации ожидаемое значение каждого правила поведения возрастает; индивид просто живет в «лучшем» мире. Но заметим, что, имея тот же порядок ранжирования и те же оценки, ожидаемая величина для принятия морального закона, которая теперь равна 4,2, остается меньше, чем ожидаемая величина для альтернативного принципа поведения, которая теперь возросла до 5,2. Следовательно, мы приходим к выводу, что в нашей модели, независимо от того, какой принцип поведения приписывает индивид своим контрагентам, он не примет решения следовать моральному закону как обязательному этическому правилу до тех пор, пока его сравнительная оценка социальных состояний будет оставаться такой, как она принята в примере.

Представители этической теории могут критически отнестись к использованию каких-либо чисел для обозначения оценок, которые индивид дает социальным состояниям, и поскольку я являюсь экономистом, меня могут обвинить в том, что я подспудно ввожу понятие «ожидаемая полезность». Разумеется, мне хочется называть «то, что человек максимизирует в ходе своего выбора» чем-то вроде «полезности», и используемый здесь подход восходит к известной в экономической науке теории ожидаемой полезности. Тем не менее следует подчеркнуть, что числовая шкала является здесь не чем иным, как удобным средством для анализа индивидуального выбора этических норм, и любые параллели между этой шкалой и «полезностью» в различных значениях «счастья» или «удовольствия» могут быть полностью отброшены. Индивиды выбирают то, что они выбирают, будь то яблоки или этические нормы, и мы можем в обоих случаях обсуждать их выбор с помощью ранжирования «лучших» и «худших» результатов. Если мы не можем делать этого, то мы не будем способны вообще обсуждать процесс выбора. Это единственная цель, с которой были введены произвольно принятые числовые обозначения социальных состояний. Если бы это было самоцелью, большая часть нашего примера была бы абсолютно ненужным грузом. Но, как я намерен показать в следующем разделе, предложенная конструкция даст возможность прийти к существенным выводам.