Текст книги "На все времена. Статьи о творчестве Владимира Бояринова"

Песня на два голоса

Ольга РЫЧКОВА

«Облако, доброе облако…», «Под высокой звездою», «Деревенская идиллия», «Иванушка»… Уже по названиям стихотворений понятно, что новый сборник Владимира Бояринова «Красный всадник» – о нашем, родном, сокровенном. Недаром Бояринова называют одним из самых верных и строгих хранителей высоких традиций русской поэзии.

Уже в первом стихотворении «Узелки на память» автор рисует таинственную – будто из русской сказки – картину:

 
Дремучий сон глубок.
Полуночью слепой.
Не катится клубок
Неведомой тропой…
 

Так и видится: тёмные ели, за ними – серый волк, избушка на курьих ножках, васнецовская Алёнушка у омута… И дальше то и дело встречаются в стихах сказочные, былинные мотивы:

 
Где ты была —
Знал ли Боян,
Вещий к тому же?
Слышал – ушла
Днесь на древлян
С местью за мужа…
 

(«Имя твое»)

Или:

 
Раньше месяц над речкой
Смотрел веселей,
Берега были сплошь
Из густых киселей.
А ночами Яга
Ухажера ждала…
 

(«Через левое плечо»)

А то будто зазвенит в стихах озорная частушка:

 
… Постучусь-ка я к любимой.
Или спит уже давно?
Мамка с папкой ли побили,
Что вернулась поздно?
Будто сами не любили,
Не вздыхали розно…
 

(«Что-то люди стали строги…»)

В стихах Владимира Бояринова «Пахнет стружкой и липовым медом, И молитвенный плещется звон», соседствуют таежный лось и кот из Лукоморья, тёмные омуты и полынные травы, извечная русская боль и радость… И все это – части единой картины мира, куплеты одной песни:

 
Это песня на два голоса
Да на старые лады
Для ржаного в поле колоса
И для горькой лебеды…
 

На два голоса – поэта и читателя.

29.10.2013 г.

Сквозь железные прутья реальности

Владимир Андреев

(Открытое письмо поэту Владимиру Бояринову)

 
Он натягивал тетивочки шелковые,
Тыи струночки золоченые,
Он учал (начал) по стрункам похаживать,
Да он учал голосом поваживать!
 

Вот жизнь наша, Владимир, встречаться мы встречаемся, но скорее не встречаемся, а сталкиваемся. Встреча-существо духовное, великое событие, да еще на этой земле, да под этим небом и… в человеческом обличье.

Вот жизнь, Володя! Ни выпить, ни закусить, хотя и того и другого по торговым и неторговым центрам и точкам в изобилии… Прошло то-то времечко, что зёрнышко наливает, когда овёс уже в кафтане, а гречиха в рост пошла. А вот посидеть за чаркой, поговорить, затянуть беседу – дудки-с…

Да. Вспомнил тут же твои стихи, когда во мне проговорилась любимая тобой пословица-загадка: «Лежит брус – во всю Русь. На ноги встанет, – неба достанет!» Вот родник и крылья твоего духа…

Дорогой Владимир Георгиевич!

Выражаюсь по-русски, обращаюсь по имени-отчеству искренне к тебе.

Язык русский, его быстротекущий поток любой камень обтачивает и, в конце концов, источает.

Когда мы с тобой служили в издательстве «Современник», я – в редакции русской советской поэзии, а ты напротив – в редакции национальных литератур России, под эгидой Юрия Кузнецова. Помнится, в издательстве был обычай: накануне какого-либо праздника, скажем, 23 февраля, Дня Советской Армии, или же – 8-го Марта, после собрания Сорокин или же Прокушев произносили речь, а в конце, на десерт, мы, пишущее стихи, читали по одному стихотворению. Вот на одном из таких мероприятий я познакомился с тобой и твоим стихотворением «Красная рубаха». Мне понравилась открытая стойка стихотворения, весёлая бесшабашность и молодость, а важнее – одно вольное и нескрываемое чувство: мне везёт сейчас и повезёт в будущем; я, вам, мол, не хухры-мухры…

Повеяло вольной степью, удалью, всем тем жизненным, чего всегда, особенно в нынешние времена, не хватает всякому человеку…

 
И на Майский праздник как надел обнову,
Как ступил из круга лёгкою ногой,
Ёкнуло сердечко у одной зазнобы,
В пляс пустились сами ноги у другой.
И остыть не в силах, выходил на воздух,
И вздыхал свободно, и седлал коня…
 

А вот концовка: «С той поры над степью только и видали Красную рубаху рано поутру». Это стихотворение, как и любимая тобой пословица, тоже определило твое творчество, словом, ты развивался нормально и тебя в отрочестве не угробили ложь, лихоимство, зависть, тебя хранила доброта, сердечность и прямота твоих предков, а потому молодое дерево твоего таланта не сломали негативные силы общества, мира сего сильные и слабые… В стихотворении изображен здоровый дух народа, его «весёлая сила», разгул, когда не степной орёл поднимается, а молодой казак (бурлак) разгуляется. Кстати, мало кто знает какую песню имел в виду песню Исаковский, когда его Катюша «выходила, песню заводила про степного сизого орла…»

Антон Палыч Чехов писал в письмах, что очень любит пить, петь, плясать в шумной гульбе.

Замечу, вначале эмоция, чувство обретает форму метафоры, мифа, а потом уже насилуется как литературный приём, «красная свитка» Гоголя появлялась среди Сорочинской ярмарки. Это гармонично и сообразно, в дугу, в масть, национально, так же, как твоя красная рубаха над степью, это и заря, и «рукава, метнувшиеся птицей к небесам», и прекрасная юность, мечта, торжество жизни и её лучшая часть – смелость духа, которая несмотря ни на что, простреливает как злак, будущая жизнь – росток.

А вот яркий пример использования естества, мифологической находки, как формы чувства, в виде литературного приема. Это почти весь Булгаков Михаил. Все безнационально и мертво.

Позднее я узнал, что ты одной крови с Павлом Васильевым, Владимиром Цыбиным… Более подробно мы сошлись в великом горе, когда разрушилось наше Отечество – Великий СССР, нашими и не нашими руками в исторических свершениях и потугах… Мне нравилось, как ты пишешь, нравилась простота, открытость и взаимопонимание, да что говорить, полярные поэтические души возможно и не сходятся, но благословен день и час встречи с поэтом! Ты меня называл, порой, искренне и по-мальчишески отважно и забавно дядькой Вовкой. Мне этакое обращение полюбилось своей доверительностью, оно все ставило на свои места. Вообще ход имен, их преобразование, «отесывание» до неузнаваемости по законам определенных языков потрясающе удивительны. Например, как трудно убедить современного человека, что Дед Мазай – это Масай, Мойша, то есть Моисей. А твоего отца звали Георгий (это письмо набираю на компьютере на Георгия Весеннего, когда прилетает к нам соловей, на Егория) древнее имя Георгий – Гюрге, отсюда по звуку Юрий, ну а Георг превратился в Жоржа благодаря французам: у них звук «г» порой читается, как «ж», например у Хлебникова о Есенине и Мариенгофе, когда они приехали в Харьков:

 
Московская колымага,
В ней два имаго.
 

Латинское «имаго» во французском произносится как «имажо», то есть – два имажиниста. Тоже Иван, Жан, Ян, Хуан, Жуан, кстати есть в Москве кафе «Дон-Иван», это бессмертное детище Жана Батиста Поклеена (Мольера).

Наше с тобой одноименность – Владимир имеет свою систему видоизменения, но если я пойду этим путем, то вконец забуду зачем пишу тебе письмо, мой незабвенный дядька Вовка. В детстве меня дразнили сверстники: «Вова-корова, дай молока!» чем доводили до слёз. В связи с этим я написал шутливое стихотворение, когда потихоньку стало исчезать в России натуральное коровье молоко и коровье масло, на котором мы росли с тобой с добавкой мёда с лепёшками… Спортсменов наших и солдат надо бы питать натуральными продуктами, тогда и результаты будут иными. Русский крестьянин-солдат четыре года пахал в Отечественную не благодаря тушенке, а прочной и могущественной закваске и заправке хлеба-соли…

Избранное ты назвал «Испытания», мысль твоя понятна, это смысл, долг и наказание Господа тебе на всю твою жизнь – нести крест свой, именно свой, а не чей-то… И в радости… В муках рожденное слово… Этот символ твоего пути есть название книги «Испытания».

 
Как я рад великой перемене!
Как я рад и солнцу, и копне!
Прикорнул от радости на сене —
Даль приснилась розовая мне.
А за этой розовою далью
Ты платок полощешь голубой,
И полны глаза твои печалью,
И полны глаза твои мольбой.
 

Ты «говоришь теперь кудряво», весело и пернато, как соловей, и как не всегда видимая кукушка, незамысловато, как суслик, и величаво, как степной беркут… А вообще радость не есть простота, а сложное чувство наполненности жизнью, которая проста в своей сложности, а иначе она давно бы исчезла с лица земли.

В тебе естественно сочетаются поколения, – это благодаря древнему слову и таланту. Современный человек мало знает русских слов, о причине этого явления говорить противно; образование есть у него, но такое, которое удаляет от первообраза человека, то есть он, человек нынешний, в своей массе о-без – образен, и это во сто крат бедственнее, нежели полное невежество и безграмотность, но ведь не спрячешься от поучений телевизора, радио, компьютера… Всевозможных газетенок, песенок и рекламных роликов…

Слава Богу не танковых! «В тени прилягу под копной». Вероятно, необходима сноска для слова «копна»…и т. д.

Нет начитанности. Что за слова: зело, вельми, вестимо, вечор, десно, крестцы… В стихотворении «Метель» просто и метафорически незатейливо проигрывается обычная человеческая жизнь в её историческом корне, в поклонении русскому слову, его древлеву, изначальному смыслу через решетки реальности.

 
В краю таёжном и далёком,
Там, где нельзя окинуть оком
Ни глушь дремучую, ни степь,
Метель посажена на цепь.
…………………
Там по суглинистому скату
Крылечко стелется к закату,
По брови вросшему в быльё
И стерегущему жильё…
…………………..
 

В концовке заколочена вся мысль-чувство стихотворения, знание автором законов природы, тайги:

 
В краю таежном и далёком
Тому бесстрастность выйдет боком,
Кто, греясь возле очага,
Не вздрогнет, словно от испуга,
Не выйдет в ночь на голос друга,
На крик о помощи – врага.
 

Господи! Как же ныне попираются законы и Твои, и природы… Да, знаем, знаем, что наш эгоизм, гордыня выйдут боком, но не сейчас же – так думают некоторые. А потому порой трудно осуждать неких «тиранов», которые карали сразу же нравственного и физического преступника, не дожидаясь Божьей кары, Божьего суда…

В какой-то степени, ты, Володя, один из немногих по части усвоения русского фольклора, по бешенному, как молния, раскатистому русскому слову. По отваге своей мудрости и скоморошеству калик-перехожих, этих «Божиих птиц», ты впереди паровоза. Ты растворил в себе древность. Ты многое усвоил. Ты прославил, как колдун, наших предков и они тебя не предадут. Я не усваиваю Блока, Пастернака, многих из придуманного серебряного века и даже Маяковского, несмотря на то, что он стоит, раскорячившись, как ЛЭПовская опора среди русских степей…

Кто мне назовёт более гармонически-затейливую фантазию русских сказочников, которые изображали жрицу Бабу-Ягу-Йогу: «на печи на девятом кирпичи, лежит Баба-Яга, костяная нога, нос в потолок врос, сопли через порог висят, титьки на крюку замотаны, сама зубы точит, языком сажу загребает».

Просвещенные и посвященные знают, что лучше русского языка на земле не сыскать по выразительности, ассоциативности, корневой образности, изящного, многозначного, в одно ухо входящего в другое выходящего, подвижного, летающего под облака орлом, серым волком по земле рыскающего и белкой по древесам. Ты, Бояринов все эти качества нашего орудия знаешь. Знает и наше Православие, самая приближенная к Творцу религия, Его величие и аскезу. Это жизнь среди всех и для всех… Это и будущее, и начало.

Однако человек ограничен не только телом своим. Он устает от жизни и уходит, чтобы пополнить резервуары быстро уходящей энергии, в этом свидетель твое стихотворение «Буду жить на старой даче, между мхов и лопухов…» Володя, когда у некоторых краплёная колода, они все кричат о новом и новейшем, всё по-новому, да по-новому, а когда же по-доброму? Когда же энергопотенциал окажется на нуле, то подобно Рубцову скажут: «За все хоромы я не отдаю Мой низкий дом с крапивой под оконцем…» И я тебя понимаю, что ум – великий убийца – он отпускает душу на волю:

 
Раньше складывал в тетради
Всё, что помню и люблю,
А теперь сижу в засаде:
Мысль появится – убью!
 

Сказал, как выстрелил, что ж, издержки нашей профессии, не всем же заглушать грусть свою вином…

Перлы поэтические рассыпаны повсеместно: Пора отречься от свободы в угоду бойкого пера… Приговорен я к высшей мере – гореть на медленном огне… Где мое сердце упало, там похоронена мать… Как рванёт однажды точка, так вселенную родит… Мысль глубокая, ты, как знаток сказок, знаешь Кощея: смерть его – на кончике иглы, но и новая жизнь – на кончике иглы… «Весна идет – и зацвели Подснежники в оленьих взорах»…

Вот отдохнул на старой даче и пошли-поехали удалые стихи: «Ляжет грусть через Русь, я повдоль пройдусь». Чудо поэзии! А вот – чудо из чудес – твой Пётр. Стихотворение своей необычностью, меткостью, бесстрашием в своей правоте сшибает с ног!

 
Мы Россию крепко любим,
Мы ей голову отрубим, —
Не ходить же молодой
По Европе с бородой!
 
 
Мы присвистнем молодецки,
Мы вам крикнем по-немецки:
От ревнителей пера
Императору: Ура!
 

А вот стихотворение «Без шуточек» с намёком, ассоциативное, малостопное по размеру, с кажущейся простоватостью, с хитрецой и ухмылкой, где забытый ныне дедушка Крылов Трифона величает Тришкой, трёшкой:

 
Из-под кафтана тришкина
Достану томик Пришвина,
И жизнь в родном краю
В момент перекрою!
 

Вот, Владимир опять на ум мне пало беспокойство, что поэзия станет уделом немногих, ведь молодёжь нынешняя не знает русского языка и литературы, и боязно, что несмотря на богатую культуру некому её будет толковать, не поможет ни Владимир Даль, ни равноапостольский князь Владимир Красное Солнышко. Как знать… я сомневаюсь, что школьники знают басню «Тришкин кафтан»… А, может, я превратился в профессионального ворчуна от литературы?..

Вселяет веру твой Пётр лесоруб и дровосек:

 
Он – Юпитер, он – кондитер,
Он испёк чудесный Питер,
Что на краешке стола
Во главе стоит угла!
 

Я затрудняюсь определить это стихотворное явление: раешник? – Нет.

Частушечная хватка здесь налицо, как выеденное яйцо. Не знаю. Ты, товарищ Бояринов, просто молодец во главе угла.

Формалистическая отличимость твоего стиха в смысле метрики, в ее малостопности, которая рождает легкость и простоту:

 
Кто счастьем не светился
Уже на склоне лет,
Тот вовсе не родился,
Того на свете нет!
 

«Тот пасынок у Бога, Кто знать не знал любви».

Хороший, чистый, душистый, образный русский язык служит тебе верой и правдой. Мало кто сейчас служит верой и правдой хотя бы отечеству…

 
У нашего Егорки
Больно глаз зоркий,
Одна беда —
Глядит не туда!
 

Сиди криво, а говори прямо. Если Богом не дано, то к любому кафтану или же смокингу, руки обломай, – не пришьёшь.

Ныне все бросились торговать «во все тяжкие», так, что порой и не помнят, что и кого продают… продают воду, воздух, планеты, Родину, отца с матерью, а еще своих предков – грех непростительный до скончания века. Как можно продать свой пупок, который предки тянули несколько тысячелетий, чтобы тебе родиться. Я понимаю, что больше всего зла происходит от невежества; но если не знаешь, слушай свое сердце и до помрачения ума веруй в Бога Иисуса Христа. Торговать можно, то есть суетиться, но все не должны этого делать, все должны работать, в широком смысле… У казака свои заботы. Они оскорблялись, когда их называли торгашами т. е. крама-рями. Крамныця, палатка, киоск… Кстати Омар Хайям в переводе – палаточник. Я иногда нашего Крамаренко подначиваю: «Витю, знаешь, як переводится твоя фамилия на русский? – Палаточник, торгущий мелким оптом». «Да?» – возвел он на меня свои серые выдающиеся очи. И мы расхохотались.

Стремя для казацкого чобота, что крыло для пяты Меркурия. Они отплясывали журавля и метелицу. Я по своему опыту знаю, что жизнь на селе всегда шла по своим правилам, законам, свычаям-обычаям. Это главнейшая ось жизни любой нации, которая жила-была, пела, плясала под свою дудку, свою гармонь… в хоккее свои правила, в баскетболе – свои… Но если приходится жить-поживать и дорогу держать, не дай Бог, по чужим правилам, то это гроб с музыкой и без музыки… Мерзость запустения… Туши свет, сливай воду…

А вот твоя лирика ясная, как калина да малина: «На кусточке при долине, Соловей поёт в малине», «Прекрасно море голубое…» Все это вкупе начинает выходить в прекрасной ипостаси, когда поэзия выполняет свою завещанную функцию – познание самого себя, Бога в себе, путь к единению с миром, который все же есть – одна вещь.

 
И ничего под шум прибоя
К словам, что с детства берегу:
«Прекрасно море голубое!» —
Добавить больше не могу…
 

Когда-то я учился в инженерно-строительном институте. В ту пору были в стране прекрасные преподаватели, почти все личности, поэты, знающие искусство родное и литературу, может оттого, что еще не иссякли корни Российской империи и отсутствие телевидения… В этом письме я не ставлю цели социально-философского исследования нашей прекрасной, благословенной Богом, жизни, но я хотел бы, чтобы читателями наших стихов были подобные им человеки, люди (корень «люд», люкс, люк

– свет). Физик читая лекцию по теории относительности подавал, нам ее сжато: Минута, проведенная на раскалённой печке, кажется нам часом, а час, проведенный в обществе любимой женщины, кажется – минутой… Химик, бывший штангист, приземистый и налитой сталью, обращался к нам не иначе, как господа студенты, и все химические реакции объяснял в образной системе окружающей нас жизни… Однако был один прагматик, носящий твою фамилию – Бояринов. Высокий, грузноватый с залысинами, с благородным светлым и дородным лицом, со светлыми, ясными глазами хорошо поставленным басом, выверенными манерами, казалось врожденными. Делая по настоянию деканата перекличку, он сам считал этот процесс экзекуцией для студентов. Читал он нам сопромат и технологию металлов.

– Петросов!

Встает невысокий смугловатый парнишка с усиками: – Я!

– Вы не Петросов, вы Петросян – раскатисто произносит Бояринов. Студент опускает голову.

– Я знаю, когда преследовали армян, многие меняли и подделывали фамилии под русские.

В национальном вопросе он был весьма щепетилен, но в общем справедлив и благороден, чему и обязывала его знаменитая фамилия Бояринов (Ох, матушка скучно мне, боярыня грустно мне…поёт Лидия Русланова).

– Стеценко!

Тишина. Голос из аудитории:

– Рванул в кино!

Другой голос:

– И не один.

Аудитория ржет наконец-то.

– С девицей, – на высокой и лукавой ноте с улыбкой спросил Бояринов, – Святая простота, наивность… Однажды я на киностудии присутствовал на одной съемочной мизансцене. Что же я увидел! На лежащем стенде была нарисована кирпичная стена, а на ней пожарная лестница, по которой горе-герой лез с дьявольским напряжением всей плоти и духа, а съемка велась сверху. Всё, иллюзион для меня был закончен. С тех пор в кино я ни ногой, – Бояринов гомерически хохотнул, теперь же я и присно посещаю только театр, да почитываю классиков…

Каков человек! Личность, да, Володя Бояринов?..

А в Литинституте: по эстетике – Астахов, Толстых и Артамонов (зап. лит.), Тахо-Годи (ант. лит.), супруга Алексея Лосева… Словом образование в стране процветало, но не хватило сил поддержать эту планку, тем паче наступал технический прогресс, который, как тебе известно, требует жертвы и немалой… Чем будем дальше расплачиваться, Бог ведает.

Я родился в Харькове. Харьков русский город на Украине также, как и Донбасс (туда при раскулачивании бежали куряне и орловцы)… Но русский язык и литература преподавались сильнее, чем украинский. И нам учителя говорили постоянно, что мы учимся свободно на Украине, благодаря старшему брату – русскому народу.

Украинский язык есть сплав малороссийского наречия и русского языка, который сохранил больше архаики в себе, нежели русский язык, плюс польский с примесью гуцульского диалекта. И в данном случае Западная часть Украины в современном раскладе находится в более боевом положении, чем Восточная несмотря на более мощную корневую систему.

Михаил Юрьевич Лермонтов в Тамани пишет: «меня, однако, поразило одно: слепой говорил со мною мало-российским наречием, а теперь изъяснялся чисто по-русски».

Выше я говорил о торгашестве, так я вспомнил стихи Николая Старшинова:

 
Зловещим заревом объятый,
Грохочет дымный небосвод,
Мои товарищи – солдаты
Идут вперёд
За взводом взвод.
 
 
………………………..
 
 
А вот – рубли в траве примятой!
А вот еще… И вот, и вот…
Мои товарищи – солдаты
Идут вперёд
За взводом взвод.
 
 
Все жарче вспышки полыхают.
Всё тяжелее пушки бьют.
Здесь ничего не покупают
И ничего не продают.
 

Идет война, идет защита Родины и в эти времена «Здесь ничего не покупают и ничего не продают». Вот и ныне надо помочь Родине, может быть, не куплей-пода-жей, а словом, делом, судьбой, подвигом и, конечно же, правдой и откровенной прямотой…

И почему-то ложится в этот логический контекст твое стихотворение «Русский пан», тем более мне, как стихотворцу, оно «в жилу»:

 
Пролетарии всех стран —
Голодранцы и поэты,
Помирает русский Пан,
Попираются заветы.
Не гудят уже шмели
Семиреченской бормотки…
 

Да, помирая, сам не знает – на кого нас покидает. Мне грустно и нелегко…

Однако стихотворение «От рождения» по смыслу и безжалостной образности еще бесстрашнее перед самим собой:

 
От рожденья путь мой ясен:
Верю в Мать, Христа и Смерть…
…………………………..
Нет такой высокой жерди,
Чтоб повеситься с тоски —
Не поставлю выше смерти
Ни одной своей строки!
 

Так же, ты не ставишь выше жизни даже лучшую из своих строк. А выше смерти – ни одной строки. И в первом случае и во втором, ты, Бояринов, наверняка прав, по-любому, это твой опыт.