Текст книги "Владимир Шаров: По ту сторону истории"

ПЯТЬ ДНЕЙ В ГЕРМАНИИ

Яков Рывкин

В своем Terminkalendar’e, где я записываю всех пациентов и срочные дела (должен, как все врачи, сохранять его десять лет), нашел за 2014 год. «23 мая – пятница – Шишкин – 14.15 аэропорт – Hotel „Zu Krone“ – 20 часов – клуб „Вольтер“». Михаил Шишкин был первым в запланированной факультетом славистики и мною серии встреч с современными русскими писателями. Со второй встречей начались «пробуксовки». Тех, кого хотела пригласить декан факультета профессор Шахадат, не хотел я, и наоборот. Я позвонил Михаилу, и он сказал: «Пригласите Володю Шарова, это лучший и интереснейший писатель, который сейчас есть в России».

Я такого имени не слышал. Да и понятно. После непростых двадцати лет в Германии, в отсутствие среды, полноценного общения, литературных журналов можно было о ком-то не услышать, кого-то не заметить, не рассмотреть.

Фрау Шахадат была не в восторге от этого предложения, Шарова она тоже не знала. Но рекомендация Шишкина подействовала. Она сказала: «Давайте вместе подумаем, почитаем». Я выписал на Озоне.ру пару книг Шарова и начал читать. Чтение непростое и не для «в кровати перед сном». Прочитал о Володе у Виктора Топорова; при его критике многих знаменитых – редкое положительное мнение о Володиных ранних работах. Нашел в интернете новомирскую «разборку».

При моей занятости трудно было высвободить время для погружения в чтение. У Ирины, моей жены, времени было больше, она быстро прочитала и сочла Володины книги очень интересными. Особенно ей понравился только что вышедший роман «Возвращение в Египет». Она рассказывала мне о нем, зачитывала особенно понравившиеся места. Взгляд Шарова на историю России, на революцию и ее причины, на становление Советского Союза, на роль старообрядцев в этих событиях был необычен. Я освободил для чтения выходные и уже не мог оторваться.

В декабре 2014 Володя получил «Русского Букера», и фрау Шахадат согласилась на приглашение Шарова и чтение его последней книги.

Начались переговоры, которые велись в основном с Олей, женой Шарова, по электронной почте. Володя компьютером/интернетом не пользовался. Ольга пересылала мне статьи, Володины стихи. Оказалось, что у него нет переводов на немецкий. Я позвонил ему и спросил, какие отрывки из книги он хотел бы прочитать. Он сказал: «Выбирайте сами». Я выбрал семь отрывков. По два отрывка взялись переводить мои приятельницы-немки, учительницы русского языка в гимназии, три отрывка было поручено перевести студентам выпускного семестра факультета славистики.

Чтение назначили на 13 мая. Во время наших телефонных переговоров я начал испытывать симпатию к Володе и решил, что он должен побыть в Тюбингене подольше, хотя бы дней пять-шесть. Особенно мне запал в душу его ответ на мой осторожный вопрос: «Что вы едите?» (Мало ли, пишет книги о сектантах и староверах, носит бороду лопатой…) «По родителям я еврей, ни к какой вере себя не причисляю, ем все», – ответил Володя.

В моем Terminkalendar’e за 2015‐й записано: «11 мая – понедельник – 18.40 – Шаров / Аэропорт – отель „Метеора“».

11‐го днем позвонила дочка Володи Аня и предупредила, что он будет в светло-коричневой кожаной куртке.

Помню первое впечатление. Он не вписывался в выходящую толпу, это бросалось в глаза. Он был совершенно спокоен, самопогружен. Был как бы не от мира сего. Всю эту сутолоку, спешку, радостные крики встречающих он не замечал. Он думал о чем-то своем. Я помахал ему рукой и начал приближаться. Вышли из толпы. Я взял пакет из его руки, и мы двинулись к машине. «А у вас тут жарко», – сказал он, но куртку не снял.

В машине быстро разговорились, стало легко. Он начал расспрашивать про Штутгарт, Тюбинген, юг Германии. Заехали в отель. Володя оставил там чемодан, переоделся, и мы поехали к нам ужинать. Ел действительно все и с удовольствием. Был обаятелен. И установилось ощущение особенного спокойствия и взаимопонимания. Говорили о России, Москве, немного об Украине. Больше о его книгах, о Севере и тамошних староверах. Я провел первые три года после медфака на Белом море. Ему были интересны мои впечатления, воспоминания. Договорились с утра посмотреть Тюбинген.

12-го, во вторник, я зашел рано утром, около девяти, в гостиницу, Володя уже позавтракал и был готов. До старого города от «Метеоры» минут семь ходьбы. По дороге показывал ему Университет, факультеты, старый ботанический сад, книжные магазины. Володе явно все было интересно, отрешенность пропала. Я люблю водить гостей по Тюбингену. Володя оказался одним из самых благодарных, интересных слушателей. Расспрашивал про Лютера, Меланхтона и других деятелей немецкой Реформации. Хорошо ориентировался в швейцарском движении Реформации. Интересовался великими тюбингенцами: Гёльдерлином, Гегелем, Шеллингом, Кеплером и другими. Я показал ему Евангелическую школу, где они учились, их мемориальные комнаты. Башню, где последние двадцать лет провел больной Гёльдерлин.

Володя пришел в восторг от размеров центральной площади в замке: «Здесь можно мистерии ставить!»

У крепостной стены над Некаром, рядом с виноградником нашли солнечное место и пару теплых камней, сели и начали беседовать о России, о Европе, о русской психологии, истории и судьбе. Он считал, что настоящий момент в истории России – один из самых тяжелых. Идет планомерное выдавливание всего лучшего. О судьбе России, ее народа никто не думает, все лозунги – лишь бутафория, для того чтобы верхушка могла набить свои карманы. Народ превращается в «быдло». Даже у большевиков было лучше, у них вначале были идеи.

Говорил он спокойно, не горячился, это явно было уже много раз им продумано. Я пытался возражать, отвечал, что и в Европе, в Германии не все так просто, что и здесь идет интеллектуальное оскудение, единая Европа проводит нивелирование не только государств, но и человека, который теряет корни, привычки, связь с родной землей, обычаями и т. д.; человек превращается в винтик огромной машины по производству и перепроизводству продукции, которая в таком количестве никому не нужна, миром правят деньги и стресс…

Ярко светило солнце, рядом грелись несколько кошек, одна осторожно ходила около наших ног – вероятно, мы заняли один из ее любимых камней.

У меня с 14 часов начинался прием, нужно было торопиться в праксис (так в Германии называется помещение, где врач принимает своих пациентов).

Чтобы сэкономить время, мы поели в студенческой столовой. Я показал Володе, как найти праксис, и мы договорились, что он придет ко мне к 18 часам – поужинаем у нас. Он пришел переполненный впечатлениями от Тюбингена, от обилия молодежи, солнца, зелени, старинных зданий, книжных развалов.

За ужином разговаривали в основном о завтрашнем чтении, о его романе.

Ирина много и подробно расспрашивала о процессе создания книги: что является фантазией автора, как влияет собственный жизненный опыт на творчество. Обсуждались отрывки, которые будут прочитаны завтра. Володя вспоминал жизнь в Воронеже, в экспедициях. Говорили о Мандельштаме и Платонове. О Платонове говорили много. Володя хорошо знал его творчество, его жизнь.

В Terminkalendar’e записано: «12:00 – Brechtbau (здание Брехта) Zimmer 426 – 11:30 Slaw. Seminar – Zim 538».

У меня с утра было несколько пациентов. Договорились с Володей, что я зайду к нему в гостиницу в 10:45 и мы потихоньку пойдем к Brechtbau, дому Брехта, где расположен филологический факультет со славянским семинаром. Времени оставалось много. Мне хотелось еще немного поговорить с Володей о тех фрагментах, которые были переведены, настроить его на выступление, подготовить к особенностям немецкой аудитории.

В 10:45 я пришел к Володе. Он был в шортах, вернее, в «бермудах», и футболке. Он сиял и был похож на американского профессора из очень демократической среды. Ноги у него были, как у всех рыжих людей, незагорелые. Для роли русского/московского писателя, пишущего трудные романы, где библейские сюжеты вклиниваются в суровую российскую действительность, он не совсем подходил. Учитывая предыдущие сложные контакты с фрау Шахадат, я представил, как она будет потом мне эти «бермуды» припоминать.

Нужно было мягко, чтобы не обидеть, не вызвать протест, Володю переодеть. Я осторожно сказал, что сейчас свежо, май и в помещении тепло, но после выступления мы запланировали прогулку в летний замок Вюртембергских королей с посещением ресторана, и там может быть холодно. Ложью это не было. Замок Вюртембергских королей подействовал, и Володя переоделся. Времени осталось меньше, но достаточно.

До Brechtbau от гостиницы четыре минуты ходьбы. Мы даже успели посидеть на скамейке в скверике около факультета, где я пытался Володе объяснить, что будут не только студенты, но и люди, которые думают, что они что-то знают о России и понимают в ней. Могут задавать вопросы, относящиеся не к его книге, а к современной политике (2015 год: Украина – Россия – Крым). Я позвонил Маттиусу Якобу, который должен был читать тексты по-немецки, – сказать, что мы уже около Brechtbau; договорились, что он встретит нас у входа и мы вместе поднимемся в 426 комнату. Мы сели в холле, и Маттиас на своем прекрасном русском языке начал задавать вопросы по тексту, вписывая какие-то поправки и замечания в переводы. Было очень приятно наблюдать их работу. Я отсел немного в сторону, чтобы не мешать.

Народ потихоньку собирался. Студенты, преподаватели, наши знакомые, знатоки России, просто интересующиеся. Мы прошли в комнату, заняли места поближе к столу, где потом Володя должен был выступать. Фрау Шахадат задерживалась. Мы заранее с ней договорились, что вести встречу, модерировать, как говорят теперь, буду я. Но открывать встречу должна была она. Наконец фрау Шахадат пришла, и чтения начались.

Она коротко представила Володю и передала слово мне, добавив, что выбор сегодняшнего выступающего принадлежит исключительно доктору Рывкину. У нее было явно не очень хорошее настроение, пару раз она меня прерывала и особенно возмутилась, что я где-то сослался на Википедию. Была недовольна и ссылками на Топорова. Позже я узнал, что в эти дни был болен ее отец, и она много времени уделяла ему.

Возникла и еще одна неприятная ситуация. На таких чтениях обычно присутствует одна русская женщина лет пятидесяти, которая всегда недовольна, если начинают говорить о диссидентах и преследованиях сталинско-брежневских времен или плохо отзываются о Путине. Естественно, когда я сказал, что Володя за какое-то выступление, к счастью для русской литературы, был отчислен из Плехановского института, она взорвалась и начала громко комментировать, что, мол, сейчас все любят из конъюнктурных соображений изображать из себя борцов с властью и интересно было бы узнать, за что именно отчислили Володю. Немцы в таких ситуациях теряются. Я же довольно жестко, но культурно оборвал ее тираду и сказал, что она может после чтения остаться и Володя, конечно, с удовольствием ответит на все интересующие ее вопросы. Она еще какое-то время ерзала на стуле, пыталась что-либо спросить или вставить, затем встала и, демонстративно хлопнув дверью, ушла.

Володя, сидевший рядом со мной, был спокоен, скорее отрешен. И только один раз сказал: «Яков, ну что вы так волнуетесь, все будет хорошо. Скоро пойдем пить кофе».

Наконец наступило его время. Он вышел к столу, рядом сел Маттиас Якоб, и они начали чтения. Отрывки были сильные: про корабль бегунов, о козле отпущения, о принудительной «свадьбе» на площади во время Гражданской войны, пара коротких кусков, связанных непосредственно с семьей Гоголя, с «Мертвыми душами».

В зале было тихо. Как потом сказала мне одна очень милая преподавательница славянского семинара (Катя Зонненвальд), которая и руководила переводами текстов на факультете, «от Владимира как будто шла какая-то теплая волна, он очень располагает к себе, ты чувствуешь, что имеешь дело с кем-то необычным, большим, но дистанции нет…»

Читал Володя отстраненно, как будто публики не было, читал для себя, как читают поэты. Сам текст был для него важнее публики. Еще его чтение напоминало мне чтение в синагоге. Можно было также сравнить его с камланием шамана в начале транса. Он настолько был погружен в текст, что окружающего для него не существовало. Присутствующие сидели тихо. Маттиас Якоб читал по-немецки, перехватив у меня инициативу модерирования. Опять Катя Зонненвальд: «И сама личность Шарова, и его тексты производят впечатление чего-то непривычного, неизведанного».

Задавали вопросы, но немного. Про Крым и Путина вопросов не было. Они были неуместны.

Фрау Шахадат обратилась к Володе последней: «Для кого вы пишете? Кто ваши читатели? Ваши тексты очень сложны. Есть ли вообще у вас читатели? Я наблюдала за моими студентами – они вас не понимают».

Володя как-то вдруг растерялся, осунулся, стал оправдываться. Неожиданно вступился Маттиас Якоб: «И Пауля Целана читают и понимают не все».

Закончилось все очень радостно. Подходили студенты, что-то спрашивали. Володя подписал несколько книг, которыми запаслись русскоязычные слушатели. Подарил книгу фрау Шахадат, Маттиусу Якобу. Жалко, что не хватило книги Кате – ведь это она со студентами делала часть переводов. Наши друзья остались очень довольны. Все еще немного постояли перед Brechtbau, обсуждая выступление. Я расслабился: все позади, можно «пойти пить кофе».

Ириша сказала, что у нее готов обед, а в Бебенхаузене мы ничего в это время заказать не сможем. Решили ехать обедать домой.

С нами поехала наша хорошая подруга Инга Кнопп. Инга – преподаватель русского языка с многолетним стажем. Говорит по-русски с едва уловимым акцентом. Объехала сама или с русскими друзьями самые интересные уголки России. Бывала в Вологодской, Архангельской области, Владимирской, Псковской, Новгородской. Жила неделю на Соловках. Хорошо знает Москву, Питер. Глубоко знает русскую литературу и искусство. Она переводила два фрагмента из Володиной книги на немецкий. Последние четыре года, перед выходом на пенсию, преподавала немецкий в Ташкенте. За это время объездила Среднюю Азию и западную часть Китая.

Они немного поговорили с Володей о Средней Азии, где проходила часть жизни Коли, главного героя романа «Возвращение в Египет», и где Володя работал в экспедициях. Особенно Ингу интересовали старообрядцы и сектанты. Володя был в ударе, много и интересно рассказывал, в том числе байки о своем отце. При чтении своей книги и простом разговоре возникало ощущение, что перед тобой два разных Шарова. Чтение – это камлание, самопогружение. Разговор, рассказ, импровизация – бурление, всполохи протуберанцев.

Я заехал за Володей в отель в 8:30. Впереди был длинный маршрут. Ехали по знаменитому пути Святого Якоба через Шварцвальд. Заехали в Хорб, старинный город, где в архитектуре готика переплетается с немецким ренессансом и барокко. Посмотрели нарядную церковь на горе, центральную торговую площадь. Полюбовались панорамой сверху.

В Хорбе несколько лет жил и недавно умер Анри Волохонский – автор слов песни про небесный Иерусалим «Над небом голубым», из которой Борис Гребенщиков сделал популярную интерпретацию. Мои попытки рассказать Володе об этом окончились неудачно. Гребенщиков его в тот момент не интересовал.

За обедом как-то незаметно перешли на «ты», периодически возвращаясь на «вы». Совершенно исчез барьер, как будто мы знали друг друга годы. Заговорили опять о «Возвращении в Египет». Володя спрашивал, что мне в книге не понравилось. Я сказал, что мне мешало сосредоточиваться обилие адресатов для писем и что женщины в этой и других его книгах недостаточно женщины для меня. Его это заинтересовало, и мы стали дискутировать.

В 18 часов я привез Володю в гостиницу и предупредил, что в 19:30 мы с Ириной зайдем за ним и вместе отправимся на концерт. В 19:45 мы были у собора, где нас уже ждала наша приятельница – Беатриче с билетами. Исполняли Баха и Генделя. Акустика и исполнение были прекрасны. Готические своды величественны. Люди сидели, погруженные в гениальные звуки музыки. Учителя, врачи, профессора, студенты, прихожане этого собора, простые горожане… Мы сидели на балконе. Володя как бы и не слушал, рассматривал публику внизу. И тихо спросил: «Как народ, который создал все это, мог пойти за Гитлером?» Я ответил коротко: «Это слишком сложно. Завтра поговорим».

Когда на следующее утро я заехал за Володей, он сел в машину и сразу повторил свой вопрос: «Как они могли пойти за Гитлером? Как могли пойти за ним?» Отъезжая от гостиницы, я сказал: «Володя, ну, во-первых, это были не они, а их родители». – «Это не имеет значения, одно, вернее даже два поколения не в счет, это были они. Как они могли пойти за Гитлером?»

Я сам много думал раньше, особенно в первые годы, и формулировка была приблизительно такая же. «Как они могли пойти за Гитлером? Как они могли содеять это все?» Тогда, двадцать три года назад, этот вопрос был более обоснован: они были на улицах, на концертах, в магазинах, среди моих пациентов – люди, которые воевали, которые отдавали приказы, исполняли их. Жены и дети этих людей. Я приезжал на вызов к пациенту и видел стены, увешанные фотографиями отцов в униформе. Пациент без ноги, с фантомными болями рассказывал мне, что потерял ногу в России, и тут же добавлял: «Я не стрелял в людей, я был артиллеристом и только подвозил снаряды». Для меня он был пациентом с фантомными болями, которые не давали ему покоя ни днем, ни ночью. Для самоуспокоения он нашел формулировку: «Я не стрелял в людей, я был артиллеристом и только подвозил снаряды».

Я тоже нашел формулировку: «Пациент с фантомными болями».

Когда-то в детстве я спросил мать: «Лечила ли ты фашистов?» «Конечно, – сказала мама, проведшая все годы войны на передовой в полевом госпитале, – немцы страдали от болей не меньше наших ребят».

Первое время слова «Verboten», «Halt», «Zurüсk» я воспринимал как удар кнута, разрыв снаряда. Память советских послевоенных фильмов.

Косой взгляд, недоброжелательный ответ на мой вопрос, произнесенный со славянским акцентом, ранили надолго. Про свое «еврейство» я старался не упоминать. Из России, русский врач, занимающийся китайской медициной. В то время, более двадцати лет назад, русских в Германии еще любили. Горбачев, перестройка, Солженицын, Достоевский, Чехов. Встречались, правда, и откровенные антисемиты и русофобы. Те, кто непосредственно участвовали в войне, почти все вымерли. Прошло семьдесят лет. Немало сделано и продолжает делаться для преодоления прошлого. Дискуссии о жертвах и палачах вспыхивают время от времени и приобретают большой накал. Многим немцам годы фашизма нанесли тяжелую психическую травму, которую они не могут проработать (изжить) до сих пор.

Мы приобрели в Германии много друзей-немцев. Во-первых, мы попали в Тюбинген, университетский город с большим количеством профессоров, студентов, вообще интеллигенции. Город с традициями. Но среди этих традиций был и антисемитизм. Евреев выгоняли из Тюбингена несколько раз. Во времена чумных погромов, затем когда граф Карл-Эберхард основал в XV веке университет. Кто-то из профессоров шепнул: «Негоже, чтобы в университетском городе жили евреи». Последний раз во времена Гитлера. Сожгли синагогу, многие погибли в концлагерях.

Рассказал Володе о Пауле.

Пауль Целлер мальчишкой был отправлен на Восточный фронт, попал в плен под Сталинградом, чудом выжил. Провел несколько лет в советских лагерях, где много пережил и испытал. Когда вернулся, окончил богословский факультет в Тюбингене и работал евангелическим священником много лет. Один из основателей дня памяти «Хрустальной ночи» в Берлине и затем по всей Германии. Сооснователь общества дружбы Тюбинген–Петрозаводск. Много доброго сделал в Карелии в 1990‐х. В 1995 году организовал сбор средств для покупки Торы, которая была подарена евреям Петрозаводска. (Об этой истории он написал книгу, которую Ирина перевела на русский. Книга была издана в Петрозаводске. При прощании Ирина подарила один экземпляр Володе.)

Мы много и откровенно беседовали с Паулем об этой войне, немцах, русских, евреях. В первые годы он был одним из моих «университетов» для постижения Германии. Самым близким другом, откровенным, теплым и человечным. Были и другие, всех не перечислишь. Я называл имена и рассказывал о других немцах, с которыми встретился здесь. Володя слушал очень внимательно.

Мы въезжали в густой туман. В мае по ночам холодно, с утра прогревает, образуется туман. Туман рассеивается обычно к полудню. Было 9:30. Эту дорогу, этот подъем я знаю хорошо. Но такого тумана я еще не видел. Это было сплошное молоко, можно сказать даже – сметана. Туман был спрессован. Мы продвигались в облаке. Я включил противотуманки. Они ничего не давали.

Володя был настроен оптимистично, декламировал: «„Он из Германии туманной привез учености плоды, вольнолюбивые мечты…“ Кстати, Яков, я всегда думал, что туманная Германия из‐за ее философского тумана». – «Да, тут тумана хватает».

Он пока не понимал или не хотел показывать, что уже понял опасность ситуации.

Этот серпантин я знал, но если навстречу спускается какой-нибудь идиот на средней скорости, то могут возникнуть сложности. Нечто подобное мы испытали с Ириной в конце девяностых на Лерка-Пассе – перевале в Швейцарии.

Туман не рассеивался. Кто-то явно не хотел, чтобы мы с Володей туда поднялись. Володя вдруг замолчал, а потом сказал: «Яков, а может быть, развернемся? Нам обязательно туда надо?» – «Володя, здесь серпантин, разворачиваться негде. Мы начнем разворачиваться, и кто-нибудь в нас впилится. Будет неприятно».

Поворот сменялся поворотом. Начинался самый сложный поворот, опасный даже при хорошей видимости, тут часто бьются мотоциклисты.

Осторожно спускаясь с зажженными противотуманками, прошли мимо нас по стеночке, одна за другой две машины.

«Спасибо», – поблагодарил я сам не знаю кого.

«Володя, скоро серпантин закончится, там будет хорошо, солнечно. Швабские Альпы – плоскогорье. Плоское как блин. Ну не блин, конечно, а перловка, сваренная с комками, как в армии. Холмики, высотки, овраги».

Еще один поворот – и мы поднимемся в деревню, там все будет хорошо. Уф.

«Володя, а вы водите машину?» – «Водил, права есть. Но она мне в Москве не нужна». – «Мой сын тоже не хочет. В Берлине. Здесь, в Швабии, без машины никак».

Мы поднялись наверх: легкий туман, молока не было.

Володя выдохнул: «Ну, Яков, вы гигант». – «Володя, пока вы со мной, с нами ничего не случится. Вы назначены на неделю моим ангелом-хранителем, а я вашим».

Замок Лихтенштейн около Ройтлингена был построен на скале над ущельем впервые в XIV веке. Много раз разрушался и в этом виде возведен на руинах старых замков уже в XIX веке как пример романтического историзма. Очень посещаемый туристический объект, особенно любят приезжать туда родители с детьми.

«Будем как дети», – предложил я Володе. Он улыбнулся. Он хорошо улыбался.

Он действительно радовался как ребенок (иногда мне казалось, что он и был большим ребенком) этому замку-игрушке, красивому виду со скалы, ущелью, крепостным стенам, пушечкам, ядрам, украшениям внутренних комнат, библиотеке. Но это было только начало нашего путешествия, затравка. Надо было двигаться дальше. Моя цель пока оставалась тайной для Володи. Я хотел, чтобы она стала неожиданностью и завершением начатого нами разговора.

Через 25 минут мы подъехали к Гомадингену. Гомадинген вместе с прилегающим к нему Марбахом – один из самых известных конных заводов Германии.

Я рассказал Володе смешную историю, которую здесь обычно рассказывают. Однажды королева Англии приехала в Баден-Вюртемберг. У нее была обширная программа, еще в Англии она заявила, что хочет посетить Марбах. Марбаха в Вюртемберге два. Один около Штутгарта – место рождения Шиллера и его музей, а также главный и лучший литературный музей Германии, архив немецкоязычной литературы XX века. В частности, здесь хранятся недавно выкупленные Германией за большую сумму рукописи Кафки. В верхах решили, что королеве надо к Шиллеру. Привезли, водят по музеям, по архиву. Чем-то она недовольна, нетерпение выказывает. Наконец говорит: «Шиллер – это хорошо, но где же лошади?»

Мы приехали к марбахским лошадям. Лошади здесь действительно потрясающие, и мы с Володей их осмотрели. Они осмотрели нас.

Володя сказал: «Смотрит она на тебя глазом, и ты чувствуешь себя таким ничтожеством».

Затем зашли во внутренний двор, присели на скамеечку около родника, которым начинается река Лаутер, одна из самых длинных и красивых рек в Швабских Альпах, впадающая в Дунай, и я начал рассказывать Володе еще одну историю.

Давным-давно к власти в Германии пришел деспот и изувер Гитлер, который хотел извести всех евреев в мире, а евреи этого почему-то в очередной раз не хотели. И обратились они за помощью к своим соседям-неевреям, к христианам: мол, помогите, ребята, спрячьте нас. А может быть, евреи и не просили их, а соседи-христиане сами так решили. Христиане, простые немцы спрятали евреев в монастыре. Монахи кормили и поили их какое-то время, пока подручные Гитлера об этом не узнали. Евреев, естественно, всех по концлагерям с соответствующими последствиями, ну и у монахов тоже неприятности: закрыли их монастырь. И сидим мы как раз в стенах этого монастыря, и те евреи, несомненно, приходили к этому роднику.

«Да откуда же евреи в такой глухомани?» – спросил Володя. «Много их было здесь, в Швабских Альпах. Прятались они от погромов и выселений здесь со средних веков, как твои бегуны на своих кораблях. Вот на один из таких кораблей мы сейчас и поедем».

От Мюнсингена, где я работал лет семь, до Буттенхаузена рукой подать. Минут десять езды. Бывал я там у пациентов не раз, делал иголки (акупунктурa), уколы с обезболивающими, блокады с локальными анестетиками (типа обкалывания новокаином), разговаривал с пациентами о житье-бытье. И рассказали они мне следующее. Во второй половине XVIII века хозяин этих земель Филипп фон Лиебенштайн разрешил селиться евреям (за хорошие деньги – 4 гульдена с персоны в год) в этой лесной долинке. Число евреев быстро увеличивалось, так как фон Лиебенштайн дал им определенные гарантии защиты. В 1795 году построили они синагогу, и уже к концу XIX века при общем количестве жителей 800 человек более половины населения составляли евреи. Занимались в основном ткачеством. Делали различные инструменты, простые украшения. Торговали. В XIX веке в деревне евреями было построено бесплатное ремесленное училище, которое могли посещать как еврейские дети, так и немецкие. Была основана бесплатная библиотека, народная школа. Один из наиболее успешных предпринимателей, у которого, кроме торговли тканями, был в Мюнхене антикварный магазин, на свои деньги организовал освещение улиц в Буттенхаузене. В деревенском совете было поровну депутатов христиан и евреев.

Когда нацисты пришли к власти, начались неприятности. Подожгут дом какого-нибудь еврея, попытаются бросить горящий факел в синагогу, но общими усилиями немцев и евреев все удавалось налаживать. Приехала группа нацистов из Мюнсингена – их прогнали. Был послан большой отряд из Ульма – жители повалили деревья и перегородили дорогу, ведущую в долину. Прислали новую бригаду молодчиков в коричневой форме, дорогу расчистили. Многим жителям удалось бежать вниз по долине, к Дунаю и дальше, но 89 еврейских семей осталось. Все они погибли в концлагерях.

Я видел в некоторых, теперь немецких, крестьянских домах очень красивую старинную мебель, настенные часы – ар-деко, венецианское стекло. На осторожный вопрос: «Откуда?» – осторожный ответ: «От прежних хозяев осталось».

Сейчас Буттенхаузен – обычная тихая деревня. Но еврейское кладбище на горе восстановлено. Местные школьники с учителем подняли камни, подправили могильные плиты. Вот туда мы с Володей и пошли. Володя ходил по кладбищу как потерянный, спрашивал меня, что означает тот или другой символ. Я как мог объяснял. Я хотел его сфотографировать, потом раздумал. А он не попросил. Сфотографировал камни.

Потом долго разговаривали о еврействе, о Библии. Володины родители были далеки от религии, как и большинство евреев в Советском Союзе. Мой отец пытался нам с братом что-то объяснить.

«Вы правы, – заметил Володя, – что-то общее с бегунами и кораблем в этом месте есть».

Потом говорили об антигитлеровском Сопротивлении в Германии. Он был неплохо осведомлен об этом. «Да, немцы разные, и нельзя их всех под одну гребенку».

Когда сели в машину, продолжали говорить о религии, о возникновении христианства. Потом перешли на буддизм. Володя расспрашивал меня о Китае, где я неоднократно бывал – учился иглоукалыванию. О Тибете, куда я как раз в это время собирался, о котором много читал. Как мог отвечал на его вопросы. Привел слова Далай-ламы, что, если ты хочешь всем добра, нельзя придерживаться только какой-то одной религии или идеологии. Нужно быть толерантным. Об этой мысли долго дискутировали. Володя сказал, что в другой ситуации, может, был бы раввином и был бы счастлив.

Он спросил, как я себе представляю смерть, и я ответил, что мое представление об этом неоднократно менялось. Сначала я придерживался чисто атеистического, естественнонаучного мнения, как и пристало медику. С этим представлением я до сих пор не совсем расстался, но в последние годы я думаю, что где-то, не в космосе, конечно, а в параллельном материальному, духовном мире, существует единый разум, который отправляет на Землю, в материальный мир духовные частицы, сгустки, корпускулы (как хотите, так и называйте) и на время вселяет их в тела. Тела бренны, а души вечны. После смерти тéла душа возвращается назад в единый разум (духовное облако) обогащенной, как обогащенная руда. (Бывает и шлак. Отходы.) Тогда можно понять даже реинкарнацию, переселение душ, о котором говорят буддисты. Особенно милые моему сердцу тибетцы. У японцев души предков продолжают жить недалеко от дома семьи.

Так что Федоров, по-моему, был неправ: зачем возвращать на Землю то, что уже находится на месте? Труды, книги, письма, музыку надо пытаться сохранять на Земле, в библиотеках, хранилищах, в интернете, на дисках и т. д., но даже если что-то и пропадет, не так страшно, оно вернется со следующими душами-корпускулами к нам опять. «Рукописи не горят».

Володя задумался, а потом спросил: «А где же все-таки Бог?»

Начали дискутировать о непознаваемости мира, метафизике, агностицизме.

При всей отрешенности от внешнего мира, самопогруженности, Володя по своей сути буддизму не подходил. Он был именно самопогружен, наполнен своими мыслями, что для медитации, буддистского восприятия мира контрпродуктивно. В буддизме, и особенно в даосизме и в его продолжении дзен-буддизме, нужно на время очистить свой мозг, раствориться в универсуме, стать никем, ничем, песчинкой. Это не для него.