Текст книги "Кавказ. Выпуск V. Культы, легенды, предания"

Из ячменя осетины варят отличное пиво, которое вкусом и тонкостью не уступает нашим лучшим, но оно очень крепко и с особенной горечью. Осетинское пиво и сыр славятся во всем Кавказском и Закавказском крае. Скотоводство самое бедное, коров заменяют козы, и самый богатый из них имеет не более ста штук; молоком этих животных они питаются с семействами и выделывают сыр. Лошадей редко кто имеет, они заменяются ослами, на которых возят всякую потребность. Язык их совершенно особенный, богат в выражениях и приятен для слуха. Духовенства очень мало, а потому они не примешивают к магометанским догматам идолопоклоннические обряды предков своих. Мужчины их более среднего роста, дурно сложены; но женщины стройны и почти вообще блондинки с голубыми, темно-синими и черными глазами, с нежной белизной. Осетинки далеко превосходят черкешенок, хотя последние и занимают, как античные красавицы, первое место у всех поэтов; по крайней мере, я, по долговременной и бродячей жизни моей на Кавказе, не встречал еще, кроме двух или трех черкешенок, в полном смысле красавиц. Они все вообще тонки, без всяких черт, отличающих красивую форму, тщедушны, с впалой грудью, узкопродолговатым лицом, тонким носом, смуглы и не имеют той грации, которая бы остановила глаз мужчины; молодость их также скоропроходяща: одним словом, красота черкешенок может зарождаться только в поэтическом воображении, но несущественная. А потому горянки имеют несравненное преимущество против обитательниц равнин. В этих подснежных красавицах редко встречается лицо простое, без приятности или уродливого сложения. В каждой деревне можно найти несколько совершенных красавиц, готовых во всех нациях оспаривать свои достоинства. К этим физическим совершенствам горская женщина обладает нежным, пронзающим до души взглядом, приятной миной и столько имеет кокетливого очарования, от которого едва ли не растопится самое ледяное сердце. Осетинки вообще свободны и в большом уважении у мужчин, редко можно найти ревнивого мужа, укрывающего жену свою от глаз сторонних: такой поступок уронил бы его во мнении своих соотечественников и вооружил бы все женское поколение, готовое защищать свободу свою открытой и жестокой силой. Всякая горская женщина мастерски умеет управлять оружием – это чистые спартанки нашего века. Мстить за оскорбление и любить безотчетно со всей пылкостью души есть лучшая их добродетель. Все увеселения осетинок заключаются в хороводах, собирающихся в летнее время в любимых заветных рощах: здесь они поют, пляшут и выдумывают разные игры. А в день праздника Великомученика Георгия, 23 апреля, ими уважаемого, все молодые женщины и девицы, в лучших нарядах, приготовляют куклу, не более чем в два с половиной фута, обвешивают ее разными монисто и на сделанных вроде портшеза (легкое переносное крытое кресло. – Изд.) носилках носят на себе, сперва по улицам деревни, а потом в рощу; там ставят на площадку и, взявшись за руки, поют, кружась тихо и грациозно; в этом напеве они просят, чтобы Бог даровал им изобилие урожая и не иссушил постоянного зерна, вместе с тем поливают куклу водой. После этой процессии статую оставляют посреди лужайки, а сами разделяются на разные партии и расходятся каждая под свое заветное, огромное ветвистое дерево, в тени которого они пируют до самой ночи, потом берут кумира, уходят по домам. Вообще напев осетин приятный, голоса нежны и согласны. Женщины этого племени, как вообще у горцев, управляют домашними заботами, а мужчины, кроме охоты на зверя, грабежей и праздности, ничем не занимаются: они, как гости, и в семейном быту не обращают внимания на труды своих подруг, ими управляет одна из старших. Горцы сколько ни сладострастны, но редко можно найти из простого народа, который бы, даже при состоянии, имел двух или трех жен: такая роскошь принадлежит одним вельможам. Эти два класса отличаются от прочего низшего народа всевозможной роскошью, им одним доступной, и потому во всех горах ханств мало можно найти неторгующего гражданина, кроме слуг. Все площади их заняты караван-сараями (гостиный двор) и отдельно лавочками или мастерскими. В этих торговых заведениях вы найдете все азиатские фабричные шелковые и бумажные изделия, всех родов фрукты, доставляемые из Персии и своего произрастания, исключая апельсины. Для горных дагестанских и прибрежных к Каспийскому морю городских жителей сады и фонтаны чистой кристальной горной воды есть роскошь в высшей степени: в летнее знойное время они наслаждаются приятной прохладой и всеми удовольствиями азиатской неги. Здесь от знати до последнего бедняка все имеют свои сады и садики с фруктовыми деревьями, и всякий из них наслаждается с полным восторгом; в этих садах вы встретите нарочито устроенные цветники из роз, лилий и других свойственных климату цветочных растений. Все азиаты, исключая горных полудикарей, имеют страсть к цветам, но преимущественно любят розу, из которой варят в меду варенье, гонят воду, извлекают розовое масло.

Растительность левой стороны Кавказского края чрезвычайно роскошна, садовые деревья суть: персики, абрикосы, разных сортов груши, бергамоты, сливы всех сортов и цвета, яблоки, в особенности зимние, чрезвычайного вкуса и сочности, смородина, крыжовник, гранат, винные ягоды, финики, миндаль, фисташки и разных сортов виноград необыкновенного аромата и сладости, из которого приготовляют изюм; грецкие и мелкие орехи, а также каштаны довольно крупной величины и мясисты. Из диких пород по всему пространству Кавказа: сосна, дуб, карагач, клен, бучина, дикий грецкий орех, чинар, дикая пальма, кипарис, липа и другие сорта; флора дагестанская и вообще всего края роскошна и богата. Один Бáкинский округ беден растительностью по неспособности земли, наполненной источниками земляного масла и солонцами, перемешанными с вулканической золистой землей; на этой почве изобильно растет шафран, собираемый весной и осенью, и частью виноградник. Бака не имеет ни речной, ни горной чистой воды; ее колодцы, высеченные на каменном грунте, глубиной до 30 футов и более, наполнены солоноватой водой с нефтяным запахом.

В Баке есть одно замечательное место, называемое «Огненной землей», расстоянием от города верстах в 15, на этой плоскости выстроены пагоды живущих здесь огнепоклонников, или гебров. Эти монашествующие труженики обрекают себя на разные искажения, и в такой, избранной по воле своей, уродливости остаются на всю жизнь. Огонь, добываемый ими, служит святыней и на другие домашние потребности, для чего они делают из глины цилиндры в диаметре нижнего конца в вершок, верхний же конец в ½ вершка; эти трубочки длиной в фут и несколько более. Когда нужно извлечь огонь, тогда берут небольшую палку и провертывают ею в земле отверстие на известную глубину; над этим отверстием ставят глиняную трубку, к поверхности коей подносят зажженную свечу; от прикосновения ее воспламеняется газ. Такого рода светильников можно иметь сколько кому угодно, но если бы нужно было остановить огненный поток, тогда закрывается сверху трубка глиняным кружком – и пламя исчезает.

Все города восточной и северной стороны Дагестана не имеют в себе ничего достопримечательного, они вообще единообразны, с узкими кривыми улицами, некрасивым строением, за исключением Дербента, знаменитого только своей древностью и оградой, выложенной из огромной величины камней, вокруг города; стены Дербента и часть ее, называемая Дубары, оканчиваются более на полверсты в море. Здесь заслуживают внимание два водохранилища, принимающие воду с гор посредством проведенных труб[23]23
  По преданию, водопровод сделан арабами, когда они завладели дербентской твердыней: он взят на 170 верст с высоты снеговых гор и веден с большим искусством.


[Закрыть]; вода впадает в два огромных бассейна, устроенных из тесаного камня, со сводами, оштукатуренными внутри, и отверстиями вверху для воздуха. Эти хранилища наполняются до известной высоты горной, как кристалл, водой и отсюда по таким же трубам [она] ниспадает по всем направлениям в город, лежащий на покатости, так что каждый дом имеет во дворе своем неистощимый бассейн.

Впрочем, все горные города и лучшие деревни богаты прекрасной водой в устроенных фонтанах. Вода есть одна из первых потребностей азиатской роскоши, и поэтому везде, на безлюдных распутьях, устроены караван-сараи для путников, проходящих и проезжающих. Они не имеют содержателей и свободны всегда принять странников под покров свой без всякой платы, как будто общая принадлежность. При каждом из них вы найдете фонтан с каменным бассейном или колодец с корытом для пойла животных.

О преданиях

Из всех племен, населяющих Кавказские горы и равнины, ни одно не имеет положительного понятия о своем происхождении и о прочих исторических сведениях: они не изучали изустных преданий о событиях, случившихся в жизни предков их; все, что известно им, не углубляется в давно прошедшее, этот круг очерчен не далее дедовского времени, исключая лезгин, признающих себя выходцами из Индии. Одни кабардинцы имеют неясное убеждение, почитая себя пришельцами из Аравии, с ханом по имени Абун[24]24
  По всей вероятности, они выведены из Аравии в числе 17 тысяч семейств, пришедших на Кавказ с главным полководцем Абун-Муселимом (Абу-Муслим) и под другими затерянными именами.


[Закрыть], и поселенцами на восточном берегу Черного моря; но как прежде они именовались – ничего не осталось в их изустной хронике. Вот все, что сбережено в потомстве нынешних так называемых черкесов; первый хан их был Абун, второй Инал и последний Адыг. Инал был христианин, носил на шее золотой крест, хотя они не знают соседей своих христиан, от которых был крещен Инал; но вероятно, греки, жившие колониями на восточном берегу Черного моря, обратили как самого князя, так и многих подданных его в веру Христа. Основываясь на этих данных, должно полагать, что некоторые зодчества, ныне уцелевшие в горах, были произведениями греческими, сами же черкесы, по дикому невежеству своему, не имели никакого понятия в искусствах. От последнего владельца своего они получили звание адыге, сохранившееся до настоящего времени. Потом это племя было вытеснено из первых жилищ своих другими пришедшими народами, но какими именно – не осталось никаких следов в их памяти; затем оставив и вторые места из-за частых набегов крымских татар, переселились к Бештовским горам, а с последних мест, занятых русскими, подались к цепи снеговых гор и расположились при реках: Малка, Баксан, Чегем, Шалух, Нальчик, Чорек, Урух и пр. Вот все, что осталось в изустной истории кабардинцев. Но почему дали им название черкесов, им вовсе неизвестно, да и на языке их нет слова «черкес». Многие полагают, что имя Шархез (поганый) происходит от персидского, но это ничем не доказывается: во-первых, прибытие их на Кавказ из Аравии с ханом Абуном никогда не сближало это племя ни по местности первого поселения, ни при двух последовавших затем с персидскими границами, где бы, по образу дикой жизни и по необузданной воле, можно было иметь причину придать им имя поганых; во-вторых, ближе они могли быть известными Абхазии, Карталинии или Имеретии, от которых и получить сходное с жизнью их наименование, но и в языке абхазском, грузинском и даже армянском нет переводного слова «черкес». Ближе всего можно принять за факт, что это имя происходит от собственного чары (ступня) и кес – от глагола резать, данного им крымскими татарами, бывшими их врагами, ибо этот народ, находясь в самом диком состоянии, не только имел, но и удерживает до нашего времени обычаи заменять нужды своими грабежами. Он впадал разбойнически к соседям своим, даже в Крым, и между добычей, брал в плен мужской и женский пол: первый покорял невольничеству, а последних упрочивал за собой брачным союзом; но как были нередкие случаи побегов невольников, то необходимость заставила их прибегать к самым крайним мерам – разрезать у виновных пятки и засыпать в раны мелкорубленый конский волос, и потом зашивать; хотя эта жестокая операция не была помехой производить работы, но отнимала всякую возможность на покушение к дальнему побегу, и поэтому в татарском языке увековечили за собой имя чарыкес. Эта истина подтверждается многими случаями, и последний из них я помещаю здесь в доказательство.

В 1832 году был взят в плен чиновник Шаров, и, когда потерял всякую надежду на выкуп, он, избрав удобное время, решился бежать, был пойман и наказан телесно, но запавшая мысль к освобождению себя из-под тяжкого ига никогда его не покидала; им сделана была попытка к другому побегу, но судьба не перестала преследовать несчастного, – он был отыскан в лесу и привезен в аул, его наказали с двойной жестокостью, заковали в цепи при удвоенном надзоре. Этого наказания страдалец не мог перенести и более четырех месяцев был в ранах; но когда исцелился, то хозяева, не желая оставлять его праздным, ослабили присмотр и начали употреблять в разные работы. За всем тем горькое чувство страдальца, оторванного судьбой от нежно любимого им семейства, как камень, лежало на сердце бедняка, и все мысли его были наполнены надеждой вознаградить неудачу первых двух покушений. Он в одну ночь сделал третий побег, но, не зная местности, бродил четверо суток по лесу, стараясь днем укрываться в дебрях, а в ночь пускался в путь наудачу, не имея в памяти, в какую сторону принять направление к границам нашим: все упование его было возложено на милосердие Божье. Но страдалец не достиг своей цели, на пятые сутки был пойман и отвезен в тот аул, где содержался; в ожидании тяжкого телесного наказания, как сверх всякого чаяния он был выведен на площадь, где собрался ожидающий виновного народ и между ними все содержащиеся в этом ауле пленные, несчастный был связан ремнями и положен на землю: здесь, в назидание прочим невольникам, разрезали ему на обеих ногах пятки, всыпали в раны конский волос и, стянув тщательно, сделали перевязку; рана залечена была в шесть недель, но мученик, потеряв уже всю надежду увидеть тех, которых любило его сердце, упал духом и, истощаясь в физических и душевных силах, принял мученический венец. Таких событий, сохранившихся в памяти моей, я мог бы привести более, но это будет отступлением от моей цели.

В племенах, обитающих на Левом фланге, начиная от Чечни до ханств дагестанских и Дербента, подобного варварства не существует: оно неотъемлемо или наследственно принадлежит одним черкесам. Все же прочие горные дикари, по врожденной свирепости своей, имеют обычаи содержать пленных в оковах и стараются дать им возможность на выкуп своего невольничества, предоставляя им переписку с родными, знакомыми или начальством, верно передают получаемые ответы и поэтому располагают пленными. Если из переписки заключенного они видят свои непременные выгоды, тогда участь страдающего улучшается некоторым облегчением от тяжких цепей и содержанием; когда же начинает теряться надежда на получение ожидаемого выкупа, тогда усугубляются постепенно всевозможные истязания, дабы понудить страдальца к старанию заплатить за себя положенную цену. Здесь привожу в пример одно обстоятельство, случившееся в 1816 году с родным братом моим майором Павлом Швецовым, служившим в бывшем Грузинском гренадерском полку, любимым учеником славного генерала Котляревского, известного всей России своими воинскими доблестями. Давно не видавшись с родными, брат мой, взяв отпуск, выехал из Шемахи и, чтобы сократить путь, отправился на Баку, Кубу через Дербент, Дагестаном и по Кумыкской плоскости до города Кизляр, где один из старших братьев наших был полицмейстером. Не доезжая до города шести верст, он был встречен залпом ружейных выстрелов, хищнической партией из 50 человек, скрывавшейся в засаде среди густого камыша, простирающегося на 9 верст от Лащуринского карантина до реки Терек. Удачное направление ружейного огня лишило Швецова из числа 19 спутников одиннадцати человек убитыми наповал, трое были тяжело ранены, три же кумыка, ехавших с ним, обратились в бегство. Брат мой остался один с двумя денщиками, бывшими при вьючных лошадях; в это время хищники начали делать на добычу свой натиск с лицевой стороны, но Швецов с саблей в руке, защищаясь со всем мужеством, трех тяжело ранил и навел такой страх, что разбойники, не желая застрелить его, не имели духу кинуться массой и обезоружить противника; брат, видев нерешимость их, более воодушевился защитой в надежде, не подоспеет ли кто на помощь из проходящих нередко по этому тракту команд. Наконец, не видя спасения, он начал ослабевать в силах, и в то самое время один из чеченцев скрытно зашел ему в тыл и, подкравшись, ударил в затылок ружейным дулом, от этого сотрясения брат мой потерял память и был схвачен; тут же связали ему руки и, чтобы не мог кричать, завязали рот, а с добычей, доставшейся от убитых и от вьюков брата моего, с денщиками, при нем бывшими, обратились не прямо к горам, но далее в камыши, по направлению к Каспийскому морю. Когда весть дошла до Кизляра о сделанном партией хищников нападении на проезжих, старший брат, по какому-то предчувствию, собрав отчаянных жителей из татар до 60 человек, пустился к месту происшествия, чтобы по открытым следам преследовать разбойников, а узнав от раненых, что брат наш был взят в плен, он тотчас обрезал следы и быстро понесся за неприятелем; партия была открыта, и хищники видели себя в затруднительном положении, дали знать преследователям не начинать дела и в это самое время вывели пленного вперед, с обнаженными кинжалами. Тогда чеченцы объявили о готовности своей драться до последнего, с тем что неминуемой жертвой будет пленный, в эту минуту развязали ему рот; несчастный, видя неизбежную погибель, просил брата не домогаться о спасении его и с полной надеждой на милосердие Всевышнего покорился своей участи. Преследователи возвратились, приняв от хищников отпущенного ими одного из двух денщиков, а партия, обеспечившись безопасностью и развязав руки пленному, обратилась к горам.

Подъезжая к аулу Большие Атаги, партия, по обычаю всех горных племен, возвестила жителям удачный подвиг свой и с торжеством стрельбы из ружей вызвало всех навстречу удалой дружине: все, кто только мог участвовать в этой радости, теснились около пленного, многие плевали на него, а некоторые, вынув кинжалы, показывали намерение, как бы они славно нанесли ему удар, но были отгоняемы приставленными к пленному.

Когда вся восторженность утихла, пленного отдали на сбережение одному из почетных стариков. Несчастного посадили в особенное отделение сакли, заковали в кандалы и цепь, надетую поперек и протянутую сквозь стены в смежное отделение, приставили караульных, денщика же оставили на свободе и дозволили ему находиться при своем господине. Но как дикари полагали добычу свою за знатного чиновника, то, несмотря на обычай снимать с пленных в пользу свою всю одежду и заменять ее ветхим и грубым рубищем, брата моего оставили в том, в чем он был взят, даже не дотронулись до крестов, на нем бывших. В таком положении он оставался до двух месяцев. Чеченцы, не видя со стороны заключенного никаких замыслов к побегу, облегчили цепи и улучшили содержание, и, наконец, предложили ему писать к родным и хлопотать о выкупе, назначив цену 10 арб (род телеги) серебряной монеты. С этим письмом послан был на Линию денщик его, который, по преданности своей к господину, исправно и с охотой исполнил свое поручение. Письмо отдано было бывшему на Кавказе командующему войсками генерал-майору Дельпоццо, от него передано матери нашей, с тем чтобы она в ответе своем сыну нисколько не упоминала о намерении правительства, с целью принудить их образумиться в неслыханной назначаемой ими цене. Ответ был послан с нескольким бельем, с тем же денщиком. Полученное письмо наперед прочтено было нашими былыми грамотеями, всем же присланным воспользовался содержатель пленного, одно письмо передано брату, из которого он не видел никакой надежды к своему освобождению, но не падал духом, возлагая теплое упование на Всевышнего. После первой попытки чеченцы несколько стеснили положение содержащегося и принуждали его повторять письмо о выкупе, назначив 250 тысяч рублей серебром. В то время родственники наши, кабардинские и ногайские владельцы, собрали отчаянных молодцов до полутораста человек и тайно отправили в Чечню, с тем чтобы выкрасть пленного, но старание их не было удачно: чеченцы, узнав о намерении скрывавшейся в лесах партии, вырыли яму глубиной до четырех аршин и шириной в три, поставили к одной стороне столб, и заковав ноги и руки несчастного, с цепью поперек, закрепленной в столбе, опустили в это подземельное жилище, бросив туда для подстилки пук соломы; яма была закрыта досками с небольшими отверстиями для воздуха – в таком неутешительном положении страдалец должен был провести грустную жизнь свою год и четыре месяца. Но когда уведомлен был о несчастье брата моего благородный и храбрый генерал Петр Степанович Котляревский и сообщил доброму приятелю своему контр-адмиралу Головину, эти два благородных товарища, знавших брата моего как известного воина, разделявшего славу русского оружия при Асландузе, Ленкорани и прочих местах, приняли самое близкое участие. Они первые сделали пожертвование на выкуп храброго сослуживца своего, публикуя в газетах, приглашали всех желающих к посильной жертве на освобождение доблестного воина из рук дикого варварства. Эта весть с быстротой молнии пронеслась по всей России, даже по рядам войск, и все соотечественники всегда с радушием, отличающим сердце русское, готовы были лететь на помощь ближнему. Начались пожертвования с полной щедростью, так что корпус бывшего графа Воронцова принял самое теплое участие, не исключая нижних чинов, пожертвовавших половину третного жалованья на выкуп военного товарища. Все эти пожертвования собирались в одну кассу до времени приезда на Кавказ главнокомандующего генерала от артиллерии Алексея Петровича Ермолова; с прибытием его в город Георгиевск он не мог лично своей особой сделать распоряжение об освобождении пленного по причине поспешного выезда своего в Тифлис и оттуда посольством в Персию, но в собственноручном письме его к матери нашей, которое я сохранил в подлиннике и помещаю здесь точную копию, вот что он писал от 1 февраля 1817 года из Тифлиса:

«Милостивая государыня Анна Ивановна. Если бы не знал я, сколько терпит несчастный сын Ваш в плену у чеченцев, довольно мне страдания Вашего и Вашего семейства, чтобы принять к сердцу участь его. Уверяю вас, милостивая государыня, что не упускаю ни одного из средств, которое может способствовать к его освобождению. Может быть, были бы действительнее они, ежели бы в начале употреблены были, но столько прошло времени и так доселе мало обращено стараний, что на мою долю остались все трудности и с чрезвычайной медленностью сопряженные успехи, которым, сверх того, препятствует скорый отъезд мой в Персию. Честью отвечаю Вам, что заступающему место мое поставлено будет в особенную обязанность обратить на участь сына Вашего возможное внимание, и он столько же усердно будет о том заботиться, как и я сам. Нас всех должна побуждать к тому обязанность печься об участи товарищей по службе. После письма его к родным, Вами ко мне доставленного, я относился к генералу Дельпоццо и поручил ему требовать решительнее от арестованных князей его освобождения. Я надеюсь, что он ничего не упустит из виду, особливо когда я и часто, и настоятельно того требую. Сверх того, ожидаю я также ответа от людей, со стороны моей употребленных. С совершенным почтением имею честь быть».

Прибыв к месту, при всех многотрудных заботах своих в новом еще для него крае, он не забыл сделать распоряжения об участи страдальца и с полным наставлением предписал генералу Дельпоццо вызвать всех кумыкских князей и владельцев, через земли которых провезен был майор Швецов, предложить им решительные меры освободить и доставить его в город Кизляр непременно через десять дней, до того же всех их содержать под строжайшим караулом, с тем что если пленный не будет освобожден в назначенный срок, то они все, в числе восемнадцати человек, будут повешены на бастионах крепости. Такое решительное условие заставило арестованных владельцев думать о своей жизни; тут же посланы были от них приверженцы в Большие Атаги для выкупа пленного. Эти поверенные склонили хищников на цену в десять тысяч рублей серебром и, утвердив договор ручательством, возвратились с этой приятной вестью в Кизляр. По доставленному от них сведению отправлен был для принятия пленника отряд войск с орудиями к назначенному со стороны чеченцев пункту, куда должен был доставиться узник. Несчастный не был извещен о мерах правительства, он уже более не получал никаких известий о своей участи, эта надежда угасла в страдальческой душе его, и отчаяние кружилось в мыслях неутешного, тем более он знал хорошо обычай этого варварского народа, знал, что все, лишенные средств освободиться из тяжкого плена выкупом, не передавались продажей другим племенам и не уходили в глубь Азии, но были жертвой всех мучений, какие только может изобрести злость человека; в таком настроенном духе ему оставалось ожидать судьбы своей, и все мысли его заняты были роковой минутой. О! Такая участь человека ужаснее всех несчастий, всех тяжелых душевных скорбей! Здесь живое разумное существо, в лучшем цвете лет, должно лишиться приятных утех земных радостей, надежд и всего, что было мило для сердца. И как лишиться! Мученическим страданием медленной смерти. В одно время, при первых петухах, несчастный пробужден был не от сна, но от тяжелой дремоты стуком покрывавших его досок; при этом неожиданном случае сердце замерло у страдальца: вдруг представилась ему мысль о последней минуте его жизни и что роковой час пробил, когда ему надобно предстать на позорное место собравшегося народа, где он, неосужденный, должен быть привязан к дереву и где всякий, от стара до детей 8-летнего возраста, будет наносить обреченной жертве не смертельные, но легкие удары ножом или другим орудием до самой последней минуты жизни мученика – это ужасно! Несчастного освободили от столба и, опустив к нему веревку, дали знать, чтобы он ухватился за конец ее, его вытащили из ямы, сняли цепи, освободили от оков и, завязав крепко глаза, подвели лошадей, на одну из них был посажен пленный, а на других двух сели провожатые и отправились в неизвестный путь.

Вот минута для несчастного, расстроенного уже мыслями: его воображению представлялась ужасная картина; рассеянный разум страждущего не мог остановиться ни на чем утешительном, и смерть, в полном ужасе, овладела его геройской душой. Путешествие их продолжалось довольно долго и безмолвно, сердце страдальца стеснялось по мере медленной езды и глубокого молчания сопровождавших, наконец он стал вслушиваться в какой-то невнятный шум, принятый им за место своей мучительной казни; этот момент обратил все мысли его к Царю Небесному, и, предав преждевременно в руки Господни дух свой с жаркой молитвой, он принял заочно благословение от матери и, обняв мысленно всех родных и друзей, стал более спокойно ожидать своей гибели. Между тем гомон более и более приближался к ним, и вдруг лошади остановились, его сняли с седла и поставили среди дороги, не развязывая глаз; в это время несчастный мог только слышать обратный топот лошадей удаляющихся проводников, но не в состоянии был понять причину их отъезда, так сильно душа его была занята приближающимся говором, что он не в силах был решиться снять с глаз повязку; а шум более приближался к нему, и вдруг раздался общий радостный крик; но как несчастный занят был только своей участью, то и не мог различить восторгов спасителей своих, на родном языке произносимых, и стоял, как онемелый, в том же положении, в котором поставлен; подоспевшие к нему товарищи развязали глаза и начали обнимать страдальца, но он не трогался с места, как очарованный, лишенный рассудка, и наконец зарыдал и бросился обнимать друзей своих. Эти сладостные слезы облегчили грудь, наполненную тяжелыми воспоминаниями едва минувшего; но и эта восторженность была первым ощущением, последствия же жестокой неволи и предстоявшей грозной участи расстроили умственные способности его, надобно было время, чтобы нервный порядок возымел правильное направление. Попечение родных и участие друзей достигли своей цели: наконец, этот страдалец пришел в первобытное свое состояние заботливостью близких его сердцу, и остались одни следы от тяжких оков на опухлых ногах несчастного.

Главнокомандующий генерал Ермолов, возвратясь из персидского посольства, принял храброго майора с особенным вниманием и лаской, оживляющей душу каждого воина, служившего под руководством незабвенного Котляревского, а тем более любимого ученика его.

Приведенными здесь событиями я не хотел выставить подвиги родного брата моего, воспитанного мною после покойного отца, в чине поручика и не смею преувеличивать доблестных достоинств его, известных всему Кавказу, хотя такие храбрые офицеры и много подобных им стираются из памяти рукой времени. Этим примером я желал только ознакомить читателя с обычаями горских народов в отношении к пленным и подкрепить доказательствами факт, что одно только племя адыге имело в обычаях разрезать неблагонадежным пленникам пятки, отчего и получило название чары-кез. Некоторые же племена имеют другие свои жестокости с попавшимися в руки их несчастными: одни из них оставляют у себя в тяжких работах и стараются склонить принять магометанскую веру, согласных освобождают от всех работ, дают ему жену и, обзаведя хозяйством, причисляют к гражданству; другие продают невольников из рук в руки, и, наконец, бедный узник исчезает в самых отдаленных странах Азии, если только он молод и силен. После освобождения из плена брат мой, бывший на лучшем замечании главнокомандующего, заслужил полную доверенность, был повышаем в чины и награждаем за свою храбрость другими отличиями, а достигнув чина полковника, назначен полковым командиром Куринского пехотного полка, что ныне полк светлейшего князя Воронцова. Штаб полка был в городе Дербенте, где этот славный офицер, не достигши лестных надежд, обещавших ему в будущем блестящую карьеру, от приключившейся сильной простуды окончил в 1822 году жизнь свою, к прискорбию родных, друзей и боевых товарищей. Он был похоронен близ друга и боевого товарища полковника Верховского, убитого изменой от воспитанника своего Амалат-Бека. Прах брата моего, и в этом последнем убежище не мог оставаться покойным: Амалат, влюбясь в дочь аварского хана, добивался руки ее, но отец, по желанию которого было совершено убийство Верховского, не хотел остановить жадного мщения своего на уверении Амалат-Бека, он требовал в доказательство голову врага, преследовавшего все изменнические замыслы этого изувера против русских, тогда как по ходатайству главного начальника Кавказского края он был отличен государем императором званием генерал-майора и другими щедрыми наградами. Амалат-Бек, не сказав ни слова, пустился к Дербенту и по указанию живущего близ города горца прибыл на кладбище среди ночи, и, несмотря на полный свет луны, они ошибкой, оставя прах прежде погребенного Верховского спокойным, отрыли могилу брата моего, отрубили ему голову и руку. С этим подарком Амалат-Бек явился, с радостью сердца, к отцу своей возлюбленной, но старик был уже одержим до последних сил жестокой желчной горячкой и не мог выдержать ужасной картины, выложенной перед его глазами, – тут же испустил дух; в это время вбежала ханша, мать Султании, ненавидевшая Амалат-Бека. По ее приказу нукерами (придворные) кости были отданы обратно привезшему их, и Амалат-Бек выгнан из ханства. Это происшествие можно видеть из повести Марлинского об Амалат-Беке. Наконец, я заключаю рассказ мой с душевным прискорбием не только об остатке страдальческой жизни покойного и любимого мною брата, но что и спокойствие праха его было нарушено рукой злодея. Так судьба играет нами, смертными!