Текст книги "Святая Олимпиада и другие диакониссы древней Церкви"

Утешая Олимпиаду, святитель советует ей читать его книги, писать ему частые и длинные письма, обещая в свою очередь при первой возможности отвечать ей такими же частыми и длинными письмами. Он дает ей надежду на свидание в скором будущем, если не здесь, то в блаженной вечности.

«Ибо совсем немаловажный подвиг, – говорит он далее, – подвиг, заслуживающий великую награду: переносить разлуку с возлюбленной душой»⁸⁰. В свою очередь он требует мужественной души, любомудрого ума.

«Кто говорит это? Кто умел искренне любить, кто лучше всех понимает силу любви, тот поймет, о чем я говорю»⁸¹.

Он посвящает несколько красноречивых страниц описанию той грусти, которую испытывал великий апостол Павел от разлуки с преданной ему душою Тита, когда не нашел его в Троаде: я не имел покоя духу моему, потому что не нашел там брата моего Тита (2 Кор. 2, 13).

Затем Послание к Фессалоникийцам того же апостола Павла проясняет ту истину, что недостаточно для душ, любящих друг друга, сознания, что они душой связаны друг с другом, но естественно желание видеться: «При личном свидании друзья прислушиваются к словам, по которым узнают о внутренних действиях духа, видят глаза, живописующие движения души: через эти орудия лучше наслаждаться обществом с любимой душой»⁸². Рассуждения свои он обосновывает словами апостола Павла: Мы же, братия, быв разлучены с вами на короткое время лицем, а не сердцем, тем с большим желанием старались увидеть лице ваше (1 Фес. 2, 17).

Глубоко понимая скорбь Олимпиады по поводу разлуки с ним, он приспособляет предыдущие рассуждения к данному случаю: «Видишь ли, какой величайший подвиг – кротко переносить разлуку с другом? Как мучительно и горько это дело. И какой возвышенной и крепкой души требует оно. Пусть же это будет тебе утешением в медлительности писем, – и особенно то, чтобы мне увидеть тебя некогда обремененной наградами за твое терпение, увенчанной и прославленной»⁸³.

Далее он советует своей ученице: «Старайся же и ты подражать Павлу; представляй себе, что чем прискорбнее дело, тем оно выгоднее, если ты с благодарностью вытерпишь его. Не одни побои телесные, которыми бьют тело, но и муки души приносят нам венцы, даже муки души гораздо больше, чем муки тела, венчают нас, когда они бьют нашу душу, а мы благодарно переносим их… Докажи же любовь свою ко мне тем, что я через письма мои имею великую над тобой силу. А ты ясно докажешь ее тогда, когда я узнаю, что мои письма несколько смогли тебя успокоить; да не несколько, а столько именно, сколько мне хочется. Очень желаю видеть тебя и ныне в таком же веселом расположении, в каком видел в то время, когда жил там, у вас»⁸⁴.

Третье письмо Иоанна Златоуста к святой Олимпиаде показывает, что на этот раз убеждения архипастыря имели желанный успех и душа Олимпиады стала мало-помалу освобождаться от уныния. В этом письме заметна трогательная отеческая забота святителя с Божией помощью окончательно освободить скорбную душу от тоски. Он старается в то же время влить в душу ее «сколько можно больше постоянного спокойствия»⁸⁵.

Здесь проведена прекрасная параллель между радостным миром души, или спокойствием духа, и тревожным состоянием его, проистекающим от непомерной печали. Он признает опасность тоски или уныния для души, боримой ею, и в то же время разлагает на составные части эту страсть, этот «верх страданий»⁸⁶. Затем он незаметно, с искусством красноречивого и глубокого мыслителя, рядом исторических примеров подходит к сравнению наград за добродетель и за страдания и в этом полагает главную основу утешения для слишком еще живой раны души святой диакониссы: «Что печаль тяжелее всех зол, что она есть вершина и глава всех бед, – это я достаточно изъяснил. Теперь остается мне сличить добродетели и страдания, дабы ясно показать тебе, что награды положены не только за добродетели, но и за страдания, и награды очень большие, не меньшие за страдания, чем за добродетели, даже иногда гораздо большие за страдания»⁸⁷.

«Открою тебе еще иную сторону, именно: какая польза от страданий, даже в том случае, когда терпят их не для Бога, – и никто не должен почитать слов моих преувеличением, – но только терпят благородно и кротко, за все прославляя Бога», – пишет Иоанн Златоуст в другом месте своего письма⁸⁸.

В заключение он прибавляет: «Сообрази же все, обдумай, какие выгоды приносит жизнь горестная и страдальческая, а потому радуйся и весели себя: и ты от самого нежного возраста шла путем выгодным, достойным тысячи венцов за твои непрестанные и тяжкие страдания… Прошу тебя, благоговейная Олимпиада, о том же, о чем я всегда непрестанно просил: брось печаль свою и прославляй Бога; ты всегда это делала и теперь не переставай делать; благодари Его за все тяжкие и горестные приключения нашего времени. Через это и себе получишь ты величайшие блага, и диаволу нанесешь существенный вред, и мне доставишь великое утешение»⁸⁹.

В четвертом письме своем Иоанн Златоуст касается болезни святой Олимпиады как третьей причины ее уныния.

Он просит ее беречь здоровье, он советует ей лечиться, он даже предлагает свое собственное лекарство, которое ему помогло: «Советую тебе, достопочтенная Олимпиада, и прошу у тебя как величайшей милости: прилагай великое старание о том, чтобы тебе поправить немощь твоего тела. Ибо от болезни телесной происходит и печаль. Если тело измучено трудами, ослаблено и до того оставлено в небрежении, что не лечится ни врачами, ни свежестью воздуха, ни достатком в житейских потребностях, то сама подумай, сколько все это прибавит тебе скорби. Так опять умоляю тебя, достопочтенный друг: пользуйся различными опытными врачами и лекарствами, которые могут исправить слабость твоего здоровья»⁹⁰.

Он утешает свою скорбную ученицу, вознося в ее глазах цену терпения в болезнях: «Ничто, Олимпиада, славою и достоинством не равняется терпению в скорбях. Терпение есть царица добродетелей, совершенство всех венцов; и как терпение превосходит другие добродетели, так в самом терпении один особенно вид его блистательнее других видов»⁹¹.

«Ничто, даже сама смерть – верх всех видимых несчастий, – и смерть самая ужасная, так не тяжка, как тяжка болезнь телесная. Чем больше возрастают и усиливаются скорби, тем обильнее венцы; чем сильнее пережигаешь золото, тем оно чище бывает. Итак, не думай, что тебе определен маловажный подвиг: нет, он выше всех тех бедствий, которые ты перенесла; я говорю о болезни тела твоего… Благодарным терпеливцам так хорошо, что даже если бы кто совершил величайшие грехи, терпение освобождает его от самого тяжкого бремени грехов. А если терпит муж праведный и добродетельный, то терпение придает ему не какое-нибудь, но весьма и весьма великое дерзновение и надежду. Светлый венец для праведников – это терпение, несказанно светлее солнца; а для грешников оно есть величайшее очищение»⁹².

В утешение страдалицы святитель приводит пример многострадального Иова, которому она уподобляется. Однако он не одобряет в одном подражание Иову – это в желании смерти: «Не думай защитить себя тем, что вот и он сильно желал смерти, не стерпя мук телесных. Разбери прежде, в какое время он сильно желал смерти и каково было тогда положение дел: тогда не был еще дан закон, не являлись пророки, не была излита благодать, как теперь, не были известны и другие виды Божественного любомудрия. Напротив, от нас теперь больше требуется, чем от людей, живших в древние времена»⁹³.

Наконец, он всецело оправдывает ее бездействие в подвигах и в делах благотворения ввиду ее болезни, потому что, по его мысли, бездействие в болезнях несравненно выше жизни, полной полезной деятельности, которую Олимпиада обычно проводила: «Так и ты, даже если бы сидела безвыходно дома, даже если бы прикована была к одру болезни, – не думай, что ведешь жизнь пустую и бесполезную… Ты страдаешь гораздо больше, чем те, которых влачат палачи, терзают, изнуряют, подвергают крайним страданиям. Домашний и всегдашний палач твой – это тяжкая болезнь твоя»⁹⁴.

Пятое письмо, по мнению Филарета, архиепископа Черниговского, написано Златоустом Олимпиаде в Кизик, куда она была изгнана, по некоторым данным, с небольшой общиной сестер-монахинь, особенно преданных своей настоятельнице.

Он одобряет изгнанниц и приводит прекрасное сравнение, поясняющее ту истину, что сильными испытаниями душа закаляется и крепнет: «У скорбей такова природа, что кротко и благодарно терпящих ставят они выше всех бедствий, выше стрел диавола и выучивают презирать коварство. Так деревья, растущие и воспитываемые в тени, бывают гораздо изнеженнее, слабее, бывают бесполезны в рассуждении плодов, а деревья, испытывающие непостоянство воздушных перемен, стоя против ветров и горячих лучей солнца, делаются от того крепче, одеваются роскошным листом и клонятся долу, обремененные плодами»⁹⁵.

Он хвалит святую Олимпиаду и пророчит ей победные венцы как за то, что она сама страдает, так и за то, что ведет «другинь своих в борьбу, убеждая их все переносить кротко, не бояться теней, презирать обольщение снов, попирать этот прах, за ничто почитать этот дым и спокойно проходить мимо этой гниющей травы»⁹⁶, называя дымом, тенью, сном, травою – изменчивое человеческое счастье.

По его мнению, зло в торжестве своем – беспомощно, жалко, достойно посмеяния, а добродетель и в унижении и в горе, в небрежении и в несчастий славна, прекрасна, величава.

Шестое письмо написано, вероятно, в Константинополь, куда Олимпиаде приказано было приехать по делу о поджоге храма Святой Софии, в чем, как мы знаем, обвиняли ее. Невинно обвиняемая, она явилась в столицу, но вскоре тяжело и опасно заболела. Одно время она находилась при смерти.

Письмо святителя написано, скорее всего, уже после того, как опасность миновала. После болезни душа Олимпиады, наконец, просветлела: она захотела жить и возвратилась к жизни. Святитель выражает ей свою радость и одобрение.

«Я рад, – пишет он, – не чувствую теперешнего одиночества, ни других несчастий, я весел… я в восторге и славе от твоего великодушия, от твоих непрерывных побед… Радуюсь я не только за тебя одну, но и за весь тот великий и многолюдный город, для которого ты сделалась как сторожевой столб, как пристань и крепость, делами своими и поведением подавая всем ясный голос и знак, терпением своим научая людей обоего пола, чтобы они скоро готовились на битву, чтобы со всем мужеством выступали на поприще борьбы и чтобы легко переносили труды и пот на этой битве. Удивительно: ты не бросаешься на народную площадь, не выходишь на середину города; нет, ты сидишь в маленьком домике, сидишь больная на своем ложе, а между тем придаешь присутствующим дух, помазуешь их на брань»⁹⁷.

«Море так все покрыто глубочайшей ночью; а ты, как в полдень и в ясную погоду, при благополучном ветре, стоишь на корме корабля; развернувши паруса терпения, плывешь легко и спокойно; жестокая буря современных происшествий не только не погружает тебя в волны, но даже и слегка не брызжет на тебя»⁹⁸.

«Великое дело – мужественно терпеть несчастия; но даже совсем как бы не чувствовать, что они есть, но почитать их за ничто, но надевать на себя венец терпения с большей беззаботливостью, не трудясь, не беспокоясь, не требуя помощи от других, а как будто играя и празднуя, – это явный знак совершенного и испытанного любомудрия»⁹⁹.

Иоанн Златоуст удивляется, что Олимпиада, как женщина, наделенная весьма слабым телом, вытерпевшая бесконечное множество тяжелых и быстрых перемен в жизни, при всем том не только сама не впала в отчаяние, но и многих удержала от падения.

«Ты, – прибавляет святитель, – после стольких битв и сражений не ослабела как женщина, тебя не одолело множество несчастий; напротив, дух твой сделался крепче и свежее, умножение подвигов умножило твою силу… Так и должно быть. Подвиги добродетелей зависят не от возраста, не от телесных сил, но от одной только души и крепкой воли»¹⁰⁰.

Вникая в седьмое письмо, легко можно понять, что несколько писем не дошло до нас. В этом письме святитель удивляется смирению Олимпиады. Очевидно, благородная диаконисса не сочла нужным сообщать изгнанному епископу подробности своего мужественного подвига на суде перед Оптатом относительно обвинения ее в поджоге храма.

В своем поступке она не находила ничего великого, ничего большего, как исполнение долга, и была счастлива пострадать за Церковь и за имя Златоуста. Однако это дерзкое посягательство (Оптата) на честь мужественной диакониссы вызвало удивление всего христианского мира, и слава разнесла ее подвиг до крайних пределов империи.

В Церкви верных Православию только и была речь, что о ее славе и торжестве – так именно и выражались об этом. Златоуста известила, прежде всего, народная молва об этом героизме его друга, ибо, как мы сказали выше, Олимпиада гнушалась величаться поступком, в котором видела лишь простое исполнение долга.

По-видимому, узнав об этом, святитель выразил в одном из писем к своей кроткой ученице радость по поводу слышанного о ней. Из седьмого письма видно, что Олимпиада в ответ на похвалы святителя с глубоким смирением писала ему, что она ничего великого за собой не знает и что так же далеко отстоит от всякой славы и трофеев, как мертвые отстоят от живых.

Одно время, как мы видели, Златоуст убедился, что заботы его о душе Олимпиады увенчались желанным успехом. Из ее последних писем заметно стало для него, что душа ее под влиянием его убедительных доводов и искренних утешений стала успокаиваться, что она исцелялась или находилась на верном пути к исцелению от угнетавшей ее тоски. Но выздоровление ее было еще в зародыше, и святому Иоанну предстояло еще немало труда, чтобы окончательно успокоить ее душу.

В заключение письма, подбодряя ее в подвиге терпения, он говорит: «Чего же ты боишься, отчего сокрушаешься? Тебе все хочется увидеть конец угнетающих нас бедствий. Будет и это, и будет скоро, если Бог даст. Так будь же рада и весела; утешай себя собственными своими добрыми делами и никогда не отчаивайся в том, что я опять некогда увижусь с тобой и вспомню тебе теперешние слова мои»¹⁰¹.

В восьмом письме святитель внушает Олимпиаде несколько побуждений к ее утешению, а именно, что повсюду знающие ее выражают сочувствие ее страданиям. Пусть она помышляет о наградах, ожидающих ее в будущей жизни. Жаловаться и скорбеть могут только злые люди.

В девятом письме святитель напоминает Олимпиаде, что страдания нужно переносить с терпением.

В десятом письме он упрекает Олимпиаду в том, что она пишет ему недостаточно часто.

В одиннадцатом описывается его собственное спокойствие среди страданий. Он просит Олимпиаду писать ему чаще.

В двенадцатом – извещает о своем прибытии в Кесарию. Он поправился здоровьем и хвалится теми необычайными заботами, которыми окружен со стороны своих друзей.

В тринадцатом письме рассказывается все, что Иоанн Златоуст претерпел до прибытия в Кукуз, говорится о сочувствии жителей Кукуза и об их попечениях о нем.

В четырнадцатом письме рассказывается о том, что случилось в Кесарии со святителем. Здесь же выясняется причина, по которой Олимпиада стала редко писать.

Выше мы говорили о просьбе изгнанника относительно перемены его места ссылки, о желательном для него переводе из Кукуза в Никомидию, но ни в коем случае не далее Кукуза, так как дальний путь для его здоровья весьма вреден. Мы видели, что все попытки благородной диакониссы, удрученной гонением и болезнью, сделать все возможное для облегчения его участи оказались тщетными.

Кроме того, есть основание думать, что в это время Олимпиада могла знать о намерении врагов святителя сослать его в еще более отдаленное место империи, чем

деревня Кукуз, с несомненной целью: непосильным для старца путешествием или еще более худшими условиями жизни довести его до медленной смерти.

Это сильно опечалило Олимпиаду и повлекло за собой новые сильные приступы уныния, от которых она едва освободилась. Она требовала себе от Господа наказания за то, что не могла исполнить просьбу святителя, не могла спасти жизнь его от неминуемой опасности. По этой причине святая диаконисса избегала часто писать своему духовному отцу, не желая огорчать его.

По настоятельной просьбе Златоуста она наконец написала после долгого молчания несколько весьма скорбных писем. Они, как мы видим по ответу епископа, были написаны ею под наплывом горестных размышлений. Олимпиада дала волю своим долго сдерживаемым чувствам. С тяжелым сознанием своего бессилия она горько плакала и, не скрывая своих слез, в первый раз как-то неудержимо изливала скорбь наболевшего своего сердца в душу своего учителя и друга.

Письма Олимпиады сильно огорчили Златоуста, тем более что, вероятно, она скрывала от него горькую истину о намерении врагов его. «О чем ты плачешь? Что мучишь себя и подвергаешь таким пыткам, каким сами враги не могли подвергнуть тебя? Письма твои обнажили предо мною все раны твоего сердца. Оттого и я теперь чрезвычайно горюю и мучусь, что та, которая должна была все предпринять, все привести в действие для прогнания печали души своей, – напротив, ходит туда и сюда, собирая вокруг себя мысли мрачные и томительные, выдумывая – ты сама мне сказала это, – выдумывая то, чего нет, и терзая себя совершенно попусту, да и не попусту, а с величайшим для себя вредом. Зачем огорчает тебя то, что ты не имела силы переместить меня из Кукуза куда-нибудь в другое место? Право, ты со своей стороны уже переместила меня, когда употребила к тому все зависящие от тебя способы и все привела в действие, что могла; если не удалось исполнить само дело, то о нем вовсе не следует кручиниться. Может быть, Богу угодно венцы мои сделать блистательнее»¹⁰².

В пятнадцатом и шестнадцатом письме Златоуст снова убеждает Олимпиаду отбросить вновь возникшее уныние. Он как бы старается приложить пластырь к ее душевным ранам и влить целительный бальзам отеческих утешений в ее наболевшее сердце. Из ответных писем святителя видно, что душа Олимпиады стремилась к невозмутимому покою. Ей хотелось отдохнуть от тяжб и забот.

Палладий в «Лавсаике», повествуя о ней, предполагает, что в это время она искала монашеского единения, но злоба мира не дала ей найти покоя измученной душе своей в основанной ею обители. Мы видим ее изгоняемую из столицы, мы видим ее скитающуюся по Малой Азии с небольшой общиной сестер, мы видим, наконец, ее гонимую несправедливо и заточенную в ссылке. Поняв, что тихой, безмятежной жизни ей не найти, тем более что смятение и междоусобные войны все еще волновали Церковь и ее отечество, она тихо грустила, сообщая свои размышления святителю. «Ты ли, от самой юности показавшая глубокую мудрость и поправшая человеческую гордость, надеялась жить безмятежно и мирно? – возражает ей святой Иоанн Златоуст, – Возможно ли это, ты ли, которая так мужественно препоясалась на брань с началами, миродержцами тьмы века сего, с духами злобы (ср.: Еф. 6, 12), которая причинила столько печали лютому оному и никогда своей обиды не забывающему демону, ты ли и откуда надеялась прожить жизнь тихую и беззаботную?.. Добродетель всегда связана с трудами и опасностью»¹⁰³.

В шестнадцатом письме архипастырь пишет ей: «И то и другое есть знак несказанного человеколюбия Божия: и то, что Бог попускает наводить на тебя столь великие и непрестанно друг за другом следующие испытания, дабы венцы твои были блистательнее, и то, что Он весьма скоро избавляет тебя от испытаний, дабы не истощить сил твоих продолжительностью наводимых бедствий»¹⁰⁴.

Общая сущность всех отмеченных писем ясна. «Верьте мудрости Бога, – говорит святитель Христов, – доверьтесь Его бесконечной благости и не судите Его. Зло в нас самих, а что вне нас – не может повредить нам. Не судите, не ропщите, повторяйте с апостолом: “Глубина намерений Божиих, кто может постигнуть вас?”¹⁰⁵. Истинное счастье – в довольстве самим собою здесь, на земле, и в ожидании вечных наград на Небе; в сущности, гонитель жалок, достоин же зависти гонимый»¹⁰⁶.

Так Златоуст хочет в этих письмах рассеять страдания Олимпиады, умилительным святым попечением утешить кроткую женщину в трудные минуты ее жизни.

Глава 5
Смерть и прославление святой Олимпиады

Святая Олимпиада после смерти святого Иоанна Златоуста. – Выписки из семнадцатого письма и выводы из него, – Друзья, – Враги, – Последние годы святой диакониссы, – Ее смерть и прославление

Наступил 407 год, год последних страдальческих дней величайшего из иерархов, отцов и учителей Церкви, святого Иоанна Златоуста.

Святая Олимпиада в это время была заточена в Никомидии, друзья патриарха – рассеяны или обессилены. Но тем не менее зависть врагов не могла успокоиться. Низложенный и униженный ими, Златоуст в незаметной деревне Кукуз по-прежнему светил миру, привлекая сердца всего христианского Востока и Запада. Он ни в чем не терпел материальной нужды, мог благотворить и, как мы видели, способствовать успехам миссионерской деятельности, так как в изобилии получал деньги от друзей и от диакониссы Олимпиады, с которыми вел усердную переписку. Все это не могло нравиться врагам. Им хотелось стереть с лица земли ненавистного патриарха; они всеми силами старались об этом.

С июня месяца Олимпиада лишилась всяких известий о святителе. Их переписка прекратилась. Олимпиада могла узнать лишь то, что враги добились своего. Император

Аркадий по их проискам издал приказ: «Удалить Иоанна из Кукуза в новое место заточения – в Пифиунт. Это был самый отдаленный город империи, лежащий между Понтом и Колхидой на берегу Черного моря, в стране дикой и пустынной, почти всецело предоставленной варварам»¹⁰⁷.

Олимпиада, как мы видели, была бессильна предотвратить это бедствие, которого так боялся сам святитель. До сентября она оставалась в мучительной безвестности… Но вот 14 сентября на полпути к Пифиунту близ Комман, в церкви Святого Василиска угас великий Иоанн Златоуст, замученный злобой людской.

Весть о его смерти, достигнув столицы, повергла всех верных в неописанное горе. Народ громко рыдал и проклинал тех, кто погубил их доброго пастыря. Рассказы очевидцев о последних мученических днях его жизни: о жестокости и бесчеловечности посланных врагами воинов, заставлявших маститого старца идти по каменистой дороге в зной и непогоду с обнаженной головой, о смирении и терпении мученика, изнемогавшего от непосильного для него перехода, – возмущали всех.

Предсмертные слова его: «Слава Богу за все», вместе с ужасающими всех подробностями его последних страданий и глубоко трогательной кончины, о чем и теперь, спустя полторы тысячи лет, нельзя читать без сердечной боли, – в то время с быстротой молнии переходя из уст в уста, проникли во все уголки империи, не исключая, конечно, и Никомидии, где в заточении томилась, как мы видели, святая ученица Златоуста блаженная Олимпиада.

Но как отозвалась в ней эта глубоко трогательная, печальная весть о смерти ее духовного отца, друга и пастыря Церкви, которому она так беззаветно служила?.. Свою сердечную тайну ей некому было поверять. Святого Иоанна уже не было на свете…

Однако, судя по описанию ее последних дней Палладием и по сопоставлению этого описания с пророческим, до некоторой степени, прозрением Златоуста в будущее своей духовной дочери в семнадцатом письме, безошибочно можно сказать, что роковой удар не вызвал в душе Олимпиады новых приступов уныния. Напротив, если припомним отличительную черту ее характера – страдать глубоко страданием ближнего и мужественно, до героизма твердо относиться к личному горю, то мы поймем, что смерть Златоуста принесла ей хотя и глубокую безмолвную грусть, но грусть, в которой она почерпнула и утешение, как ни странно это может показаться на первый взгляд. Святой Иоанн Златоуст не страдал уже более от людской несправедливости… Далеко от земной юдоли плача святая душа его нашла себе успокоение там, за гробом, в том мире, где не было уже более болезни, печали и воздыхания, но жизнь бесконечная – жизнь правды, мира и радости о Духе Святом (ср.: Рим. 14, 17).

Олимпиада знала учение Священного Писания о том, что многими скорбями подобает нам войти в Небесное Царство (ср.: Деян. 14, 22). Знала она и взгляд святителя на временное страдание. «Может быть, Богу угодно длиннее сделать круги моего течения (по пути страданий) именно потому, чтобы венцы мои сделать блистательнее»¹⁰⁸. Олимпиада имела основание надеяться, что небесный венец славы в награду за чрезмерное страдание уже увенчал главу святителя. Заключая свое последнее письмо к святой диакониссе, Иоанн Златоуст говорил: «Радуйся же и веселись… за тех, которые скончались блаженной кончиной, – не дома, не на своей кровати, но в темницах, в оковах, в пытках»¹⁰⁹.

Помня этот высокий совет, Олимпиада была вправе радоваться за умершего в узах святителя, нашедшего в смерти желанный покой.

Поддерживая Олимпиаду на земле своими святительскими молитвами, он, получивший на Небе дерзновение молиться за весь мир, не мог оставить ее без своего молитвенного покрова и за гробом.

Как мы увидим ниже из описания Палладия, посетившего святую диакониссу в ее последнем уединении, Олимпиада перестала страдать за Иоанна Златоуста, за его прошлое, перестала терзаться ужасами церковных беспорядков, не стала более мучиться за души несчастных жертв греха и виновников всеобщего разлада.

Святой Иоанн сокровенно прояснял ей то, что трудно было ему сделать при жизни – в этом мире несовершенства.

Мысленно оставив землю, Олимпиада взор свой всецело возвела к Небу. Друзья Златоуста после смерти его окружили святую диакониссу, как сообщает Палладий в своем «Диалоге»¹¹⁰, почетом и благоговейным восторгом: они смотрели на нее, как на святую, – настолько казалась она им отрешенной от всякой суеты мирской; в их глазах она была уже неземная.

Семнадцатое письмо святителя к его святой ученице проливает до некоторой степени свет на высокое состояние ее души, поразившее святителя еще при жизни: «Ничего нет странного и несообразного в твоих приключениях, благочестивая Олимпиада; напротив, это очень обыкновенно и естественно, что от непрестанных и попеременных испытаний струны души твоей сделались благозвучнее, что в тебе образовалась большая сила и готовность к борьбе и что ты находишь великое удовольствие в подвигах. Такова природа страданий: когда они объемлют душу благородную и мужественную, то обыкновенно делают ее крепче. Как огонь, расплавляя золото, делает его чище, так и скорбь, нападая на золотые души, делает их чище и опытнее. Вот почему говорит Павел: скорбь терпение соделовает, терпение же искусство (ср.: Рим. 5, 3–4).

Вот почему я теперь нисколько не боюсь, даже если бы тебя окружали тысячи волков, даже если бы напало на тебя множество злодеев. Впрочем, я молюсь о том, чтобы настоящие испытания твои исчезли и чтобы не прибавлялись новые. Я исполняю заповедь Господню, повелевшую нам молиться: да не внидем во искушение¹¹¹; и если Богу угодно будет попустить на тебя новые напасти, то я совершенно надеюсь на твою золотую душу: из новых напастей она извлечет себе новое, величайшее богатство. Чем могут устрашить тебя враги, все зло против тебя умышляющие на свою погибель?»¹¹².

«Ни один злодей никакого не может теперь сделать тебе зла, которого бы ты не перенесла уже прежде с великим избытком. Ты всегда была путницей тесного и скорбного пути, и продолжительная опытность твоя все несчастия обратила тебе в привычку. В прежних опытах своих ты изучила прекрасную науку побеждать; настоящие события не только не смутили тебя, – напротив, ты паришь над ними, играешь и ликуешь. В чем прежде получала ты уроки, тем самым в настоящих подвигах действуешь ты с великой ловкостью; в женском теле, которое слабее паутины, ты с великой силой попрала бешенство самых неистовых мужей, которые скрежетали зубами против тебя; ты показала, что способна вытерпеть гораздо больше несчастий, нежели они готовят тебе. Блаженна ты… Ибо такова, говорю, природа подвигов… что они прежде победной пальмы, на самом поприще борьбы доставляют уже награды и воздаяния; доставляют удовольствие, которым ты наслаждаешься теперь; доставляют отраду, мужество, воздержанность, терпение; доставляют то, что тебя никто теперь не может ни победить, ни пленить: ты теперь выше всего; ты так утвердилась в подвигах, что никто не может заставить тебя страдать ни от какого зла»¹¹³.

Предвиденные святым Иоанном «тысячи волков и множество злодеев»¹¹⁴ в лице многочисленных врагов Златоуста и Олимпиады не замедлили окружить вскоре после смерти святителя и святую ученицу его в ее последнем жилище – в Никомидии. Они и теперь продолжали причинять ей многочисленные несправедливости: позорили, клеветали, вымогали деньги. Первое место между ними по-прежнему занимал епископ Феофил Александрийский. Он, написавший против Златоуста постыдный пасквиль, где старался опорочить его святое имя с целью, чтобы оно не было внесено в церковные диптихи, не остановился и перед тем, чтобы поместить в нем нелепые клеветы на святую Олимпиаду. Возмущенные до глубины души друзья святой, как свидетели безукоризненной чистоты ее жизни, старались устыдить лживого клеветника, напоминая ему, как он в былые годы вымогал деньги у ног диакониссы, щедротами и гостеприимством которой имел случай не раз пользоваться. Но ничто не помогло. Постыдные клеветы были язвительно изложены и преданы печати.

Олимпиада, однако, была невозмутима. Враги по видимости разрывали ее на части; она же относилась ко всему окружающему, по словам Палладия, с удивительным спокойствием, так, как будто она уже не принадлежала к здешнему миру. И в самом деле, «ни один злодей не мог причинить ей никакого зла, которого она не перенесла бы прежде»¹¹⁵ в своей многострадальной жизни. Нисколько не смущаясь ничем случающимся, всегда углубленная в себя, она кротко и терпеливо переносила причиняемое ей зло, собирая тем самым горячие уголья¹¹⁶ на головы злоумышляющих против нее, «попирая бешенство самых неистовых мужей, которые скрежетали зубами против нее»¹¹⁷ – слабой, беззащитной женщины. Она молилась, проливая слезы за своих преследователей, так как такие слезы всегда достойны были ее любомудрия. Золотая душа святой Олимпиады, как золото в горниле, предочищалась в последних испытаниях жизни. Она была готова претерпеть большее… Святая диаконисса видимо приближалась к тому блаженному состоянию души, которого достичь стремились все истинные подвижники благочестия и которое на языке отцов Церкви называется бесстрастием.

Но как достигла она этого?

Оглянемся на жизнь ее. Мы видели, как Господь, испытующий сердца и утробы (ср.: Пс. 7, 10), посещал Олимпиаду на пути ее жизни Своей крепкой десницей, привлекая ее вслед Себя Своим премудрым Промыслом… Всеведущий знал, что великие духовные силы таятся в душе святой диакониссы.