Текст книги "Советская гениза. Новые архивные разыскания по истории евреев в СССР. Том 1"

Исходная точка репрессий: дело Бориса Лехтмана

Репрессии в отношении сотрудников ИЕПК были предрешены еще до того, как весной 1936 года секретарь ЦК КП(б)У Павел Постышев, ознакомившись с докладной запиской Григория Кровицкого «О состоянии Института еврейской пролетарской культуры», поручил передать ее, видимо в качестве «руководства к действию», лично главе НКВД Украины Всеволоду Балицкому[223]223
  См.: [Секретное письмо Г. А. Кровицкого В. А. Балицкому], 4 марта 1936 г. //ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. Спр. 37113. Т. 4. Арк. 81. Оба они – и партийный функционер среднего звена, и всесильный министр – относились к тем «чистильщикам», которых и самих вскоре «вычистили». Григория Аркадьевича Кровицкого (1901–1937) арестовали в декабре того же 1936 года и приговорили к расстрелу за участие в контрреволюционной террористической организации. Всеволода Аполлоновича Балицкого (1892–1937), который успел еще поучаствовать в Большом терроре на Дальнем Востоке, арестовали 7 июля 1937 года по обвинению «в организации антисоветского заговора в НКВД УССР» и расстреляли 27 ноября. Впоследствии он, в отличие от Кровицкого, был признан не подлежащим реабилитации. Докладная записка Кровицкого, о которой идет речь, приведена в приложении (документ № 2.1).


[Закрыть].

«Действия» начались на несколько месяцев раньше – с ареста 1 ноября 1935 года молодого ученого, руководителя Кабинета советского строительства и права АН УССР и заместителя редактора ведомственной газеты «Радянська академія» Хаим-Бориса (Бориса Иосифовича) Лехтмана (1902–1936), который менее полугода проработал также научным сотрудником социально-экономической секции ИЕПК. Его обвинили в принадлежности к контрреволюционной троцкистской террористической организации, готовившей теракты против руководителей партии и правительства республики[224]224
  Дело об этой фиктивной организации насчитывало 60 томов. Главным образом по нему проходили руководители и ведущие ученые ВУАМЛИНа – Всеукраинской ассоциации марксистско-ленинских институтов, преимущественно философы, историки и экономисты. В обвинительном заключении фигурирует 37 человек, однако круг лиц, привлеченных к уголовной ответственности, был значительно шире. По утверждению следствия, «блок украинских националистов и троцкистов» создал специальную «боевую организацию». Помимо терроризма, ученых обвиняли в «фальсификации учения классиков марксизма-ленинизма», протаскивании троцкистских и националистических идей. Обвинительный акт по делу, получившему номер 123, подписал прокурор СССР Андрей Вышинский. 21 октября 1936 года все обвиняемые были приговорены к высшей мере наказания. Подробнее об этом см.: Шевченко Л. В. «Контрреволюційна троцькістська група» в Інституті філософіїв контексті справи «ВУАМЛІНу» // Історія України: маловідоміімена, події факти. Київ, 2007. Вип. 34. С. 54–7; Вона ж. Справа «Контрреволюційної троцькістської терористично ї організації на Україні» // Там же. 2008. Вип. 35. С. 167–73.


[Закрыть].

На первом допросе Лехтман соглашался лишь с тем, что «принимал участие в контрреволюционной группе философов… организованной и возглавляемой Нырчуком Михаилом Антоновичем», в которую вошел в 1931-м, когда «еще не знал о ее контрреволюционной сущности». Деятельность группы, по его словам, «сводилась к срыву борьбы на теоретическом фронте, которую проводила партия против меньшевиствующего идеализма, троцкизма и национализма»[225]225
  ГДА СБУ. Ф. 6. Оп. 1. Спр. 38407. Т. 13. Арк. 22,24. Упоминаемый в документе Михаил Нырчук (1902–1936), руководитель философского отдела Киевского филиала ВУАМЛИНа, был расстрелян.


[Закрыть]. Но оперуполномоченному секретно-политического отдела Управления госбезопасности (УГБ) НКВД УССР старшему лейтенанту Грозному довольно быстро удалось убедить подследственного «говорить правду»[226]226
  Речь идет о Якове Лазаревиче Грозном-Левчинском (1900–1951). Этому чекисту с устрашающей фамилией-псевдонимом, который вел основные «расстрельные» дела сотрудников ИЕПК, удалось уцелеть в годы «бериевской оттепели». Он даже был повышен в звании до капитана госбезопасности (позднее стал подполковником), а в 1945 году «за выслугу лет» удостоился ордена Красного Знамени (см.: Тумшис М. А., Золотарёв В. А. Евреи в НКВД СССР, 1936–1938 гг. М., 2017. С. 256; Відлуння Великого терору: зб. документів у 3 т. Т. 3. Чекісти Сталіна в лещатах «соціалістичної законності»: его-документи 1938–1941 рр. Київ, 2019. С. 838). Судя по эпитафии на его надгробии, Грозный умер в почете, оплакиваемый родными, и был похоронен на престижном Байковом кладбище в Киеве. Фото захоронения см.: Евр. кладбища: [сайт]. URL: https://toldot.ru/life/cemetery/graves_76988.html (дата обращения: 23.02.2019).


[Закрыть]. Уже 22 ноября Лехтман сделал заявление, что показания, данные им на предыдущих допросах, «в части непринадлежности к контрреволюционной организации неверны». Далее в протоколе его допроса читаем:

Я признаю себя виновным в том, что принадлежал к контрреволюционной террористической боевой организации, организовавшейся из обломков недобитых остатков троцкистов, украинских националистов и меньшевиков[227]227
  ГДА СБУ. Ф. 6. Оп. 1. Спр. 38407. Т. 13. Арк. 55.


[Закрыть].

На последующих допросах Лехтман вынужден был признать и продиктованные следователем детали своей террористической деятельности и, в частности, что ему было поручено вести наблюдение за машиной Косиора – с тем чтобы выяснить время выезда партийного деятеля из дому. Делал это «боевик-террорист» якобы по дороге в институт, а также во время работы – из комнаты научных сотрудников, окна которой выходили на улицу Карла Либкнехта рядом с особняком, где жил первый секретарь ЦК КП(б)У[228]228
  См.: Там же. Арк. 66.


[Закрыть]. «Детали» эти присутствуют и в обвинительном заключении, основываясь на котором Военная коллегия Верховного Суда СССР 21 октября 1936 года приговорила Лехтмана, как и других подсудимых, к высшей мере наказания[229]229
  См.: Обвинительное заключение по делу контрреволюционной троцкистско-террористической организации на Украине, 9 сент. 1936 г. // Там же. Т. 25. Без наг.


[Закрыть].

Трагическая судьба Лехтмана заслуживает столь подробного изложения потому, что, как свидетельствуют выявленные документы, именно его признания стали предпосылкой появления на свет четырехтомного группового дела, касавшегося деятельности ИЕПК. Уже сам характер показаний Лехтмана и имеющиеся в них совпадения с материалами дела, хронологические и иные, дают основания полагать: узнику подсказывали, что и о ком рассказать.

Например, 27 декабря 1935 года у Лехтмана, уже поведавшего всё о собственной «террористической деятельности» и, очевидно, окончательно сломленного, неожиданно спрашивают «о составе и работе института еврейской культуры», после чего тот подробно (даже слишком подробно для человека, проработавшего в ИЕПК лишь пять с половиной месяцев) и в нужном ключе рассказывает, что «в работе института отсутствует партийное влияние», а «абсолютное большинство партийного состава института является выходцами из других буржуазных и мелкобуржуазных антисоветских еврейских партий». Заявив, что «работа института за последние 2 года является совершенно неудовлетворительной как в смысле тематики, целеустремленности, так и в смысле выполнения научно-издательских планов», подследственный делает вывод: «Все это является результатом того, что в институте сконцентрировались ряд нежелательных элементов»[230]230
  Там же. Т. 13. Арк. 94.


[Закрыть].

Рис. 2.3. Ордер на арест Макса Эрика. Киев. 1936

Но в заключение, отвечая на наводящий вопрос: «Имеются ли у вас какие-либо конкретные факты наличия контрреволюционных группировок в институте еврейской культуры?», Лехтман проговаривается:

Конкретных фактов о наличии организованных контрреволюционных группирований у меня нет. Однако я должен подчеркнуть, что в связи с наличием компактной группы выходцев из других партий, а также отсутствия партийного руководства в самом институте, почва для создания контрреволюционных группировок, безусловно, имеется[231]231
  ГДА СБУ. Ф. 6. Оп. 1. Спр. 38407. Т. 13. Арк. 97.


[Закрыть].

Попутно заметим, что декабрь 1935 года – это время, когда уже «задули другие ветры», а тема «засоренности» академических учреждений «чуждыми элементами» приобрела актуальность. Несколько месяцев спустя, 9 апреля 1936-го, в ИЕПК прошли первые аресты. За решеткой оказались четверо: главный редактор и сотрудник филологической секции Михл (Михаил Аронович) Левитан (1881–1938), заведующий секцией литературы и критики Макс Эрик (Залман Лазаревич Меркин; 1898–1937), заведующий социально-экономической секцией Исаак Израилевич Бляшов (Бляшев; 1886–1941), научный сотрудник исторической секции Иона Меерович Хинчин (1892–1940).

Теперь на очередных допросах Лехтман подробно излагает компромат именно на них. Сначала, 3 мая, он характеризует «политическое содержание и направление работы литературной секции», а 27 мая уже без каких-либо оговорок сообщает:

В институте была группа выходцев из антисоветских партий: Левитан, Меркин-Эрик и Хинчин, влиявших на политику и направленность работы института. Вся практическая деятельность этой группы была направлена на принесение политического вреда партии. С Хинчиным был в близких отношениях выходец из антисоветской партии Бляшов…[232]232
  Там же. Арк. 278.


[Закрыть]

«Политические вредители» Левитан, Макс Эрик, Бляшов и Хинчин

Единственное возбужденное НКВД дело, которое было напрямую связано с деятельностью ИЕПК, именовалось – в представлении об исключении из партии трех его фигурантов – так: «О Левитане и друг [их]»[233]233
  См.: ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. Спр. 37113. Т. 1. Арк. 9-10.


[Закрыть]. Четвертый фигурант – Макс Эрик – в партии не состоял.

Хотя всем четверым ставили в вину «контрреволюционную подрывную работу на идеологическом фронте», очевидно, что основным мотивом для ареста являлось их прошлое. Все они состояли когда-то в еврейских «буржуазных», а значит и «антисоветских», партиях. Левитан, ветеран в области еврейского образования, умудрился даже побывать в шести[234]234
  «Послужной список» Левитана таков: примыкал к сионистам (1898–1901), являлся членом «Поалей Цион» (1902–1905), Социалистической еврейской рабочей партии СЕРП (1905–1917), Еврейской объединенной социалистической рабочей партии (1917–1919), Объединенной еврейской коммунистической партии (с марта по май 1919-го), Комфербанда (с мая по август 1919-го), далее состоял в КП(б)У (см.: Там же. Арк. 9).


[Закрыть]. Но и помимо этого из составленных на них «объективок» явствовало, что речь идет о «чуждых элементах». В «объективке» на Макса Эрика значилось, что его отец был крупным лесоторговцем и домовладельцем в Данциге, брат – банкиром, муж сестры осужден за участие во вредительской организации, действовавшей в Наркомземе СССР, а сам он служил офицером в польской армии. О Хинчине сообщалось, что в 1923-м он, тогда еще студент МГУ, голосовал за троцкистскую резолюцию и годом позже при проверке вузовских ячеек был исключен из партии, а его сына изгнали из комсомола – за контрреволюционное выступление на собрании. Бляшов, сын раввина, женатый на дочери попа, также исключался из партии – в 1921 году за «антипартийные поступки»[235]235
  См.: Там же. Т. 1. Арк. 9-10; Т. 3. Арк. 69.


[Закрыть].

Рис. 2.4. Анкета арестованного Михла Левитана. Киев. 1936

В ходе следствия к этим прегрешениям добавились и иные, призванные подтвердить выдвинутые против арестованных обвинения. Так, в деле содержится «Заключение (на основе материалов группы рецензентов) о печатных работах научно-исследовательского Института еврейской пролетарской культуры». Общий вывод этого документа, подписанного инструктором ЦК КП(б)У Белоцерковским и посвященного развенчанию различных «идеологически ущербных» книг и статей, включая и те, к которым имели непосредственное отношение обвиняемые, звучит так:

Значительная часть работ института и его сотрудников пронизана явно националистическими трактовками, идеализацией бунда и троцкизма. Основным методом протаскивания контрреволюционных идей национализма и троцкизма была публикация на страницах выпускаемых институтом книг большого количества цитат контрреволюционеров без всякой критики, а в редких случаях критики не партийной, беззубой[236]236
  ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. Спр. 37113. Т. 4. Арк. 2 (документ № 2.2 приложения).


[Закрыть].

Кроме того, следствие сполна воспользовалось острым межпоколенческим противостоянием в коллективе ИЕПК – противостоянием, которое весьма ощутимо в выдержке из стенограммы партсобрания института от 10 марта 1935 года, приобщенной к делу в качестве вещдока. На этом собрании Левитану пришлось отбиваться от нападок своих идеологически непримиримых молодых коллег[237]237
  См.: Там же. Арк. 12–35.


[Закрыть]. Об этом же противостоянии упоминается и в воспоминаниях бывшей сотрудницы педагогической секции ИЕПК Эстер Розенталь-Шнайдерман (1902–1989). Она сообщает о конфликтах, то и дело возникавших между «стариками» с их «неправильными» взглядами и «правоверно настроенной» молодежью, а также об «уме и такте» директора Иосифа Либерберга, которому удавалось разряжать царившую в стенах учреждения напряженную атмосферу. Мемуаристка пишет:

Неоднократно очередное «ученое ничтожество» с партийным или комсомольским билетом набиралось наглости учить политическому уму-разуму известного, опытного беспартийного ученого[238]238
  Rozental-Shnayderman Е. Oyf vegn un umvegn: zikhroynes, gesheenishn, perzenlekhkaytn. Tel-Aviv, 1982. Band 3, teyl 1. Z. 55.


[Закрыть].

Большинство среди опрошенных по делу девятнадцати свидетелей составляли как раз такие молодые научные сотрудники и аспиранты из числа «пролетарских» писателей. Многие из них с энтузиазмом восприняли представившуюся возможность попинать поверженных оппонентов и свести с ними давние счеты, а потому услужливо делились со следователями «интересными фактами», слухами, собственными наблюдениями, предположениями и подозрениями.

Один из них, например, утверждал, что «пребывание в рядах КП(б)У было со стороны Левитана маневром с целью ведения двурушнической подрывной работы внутри КП(б)У»[239]239
  [Показания бывшего аспиранта ИЕПК Григория Рейтера], 10 мая 1936 г. //ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. Спр. 37113. Т. 2. Арк. 92.


[Закрыть]. Другой заявлял, что не только Левитан как главный редактор ИЕПК ответствен за «притупление бдительности» при проверке «троцкистской» работы Аврома Абчука (за это Левитана прорабатывали ранее), но и Макс Эрик, одобривший эту «антисоветскую и антипартийную книгу» и написавший к ней предисловие, а также Иона Хинчин, ее просматривавший[240]240
  См.: [Показания библиотекаря ИЕПК Льва Голендера], 7 мая 1936 г. // Там же. Арк. 83–83 об. Рейтер в своих показаниях утверждал, что «действительным редактором книги Абчука был Борух Губерман», а Левитан, чтобы это скрыть, «принял вину на себя» (Там же. Арк. 92). Подробнее об этом см.: Меламед Е. И. Ирония судьбы Аврома Абчука // Народ Книги в мире книг. 2017. № 127. С. 8–11.


[Закрыть].

О Хинчине в деле имеются и сведения, что он, работая заведующим еврейским отделом Киевского областного исторического архива «и имея в своем распоряжении архивы бывш[их] антисоветских партий – „Поалей Цион“ и друг [их], – уничтожил ряд документов, компрометирующих теперешних членов КП(б)У в прошлом деятелей этих антисоветских партий», причем в этом «замешан также Левитан»[241]241
  [Показания библиотекаря ИЕПК Льва Голендера], 7 мая 1936 г. // ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. Спр. 37113. Т. 2. Арк. 86 об. О деятельности Хинчина в качестве заведующего еврейским отделом Киевского областного исторического архива см.: Меламед Е. И. Из истории собирания и изучения… С. 54–61.


[Закрыть]. Но, судя по рассказу одного из свидетелей, в том же хранилище содержались и более «опасные» документы:

В начале 1935 года, зайдя к Хинчину на квартиру, я застал его в подавленном настроении и на мой вопрос о причинах такого настроения Хинчин мне рассказал, что Либерберг как-то привез из Москвы архивные материалы евсекции ЦК ВКПб и заставил его принять эти материалы для хранения в историческом архиве. Теперь в связи с арестом Чемеринского, быв[шего] зав. евсекции ЦК ВКПб, и усиленной бдительностью после убийства т. Кирова он боится держать эти материалы в архиве. На мой вопрос, знает ли он содержание этих материалов, Хинчин сказал, что они сугубо секретные и что там имеется якобы жалоба от ЦБ Евбюро в Политбюро на генерального секретаря ЦК ВКПб (т. е. на Сталина. – Е. М.) по вопросу работы в Москве театра «Габима»…[242]242
  [Показания бывшего ученого секретаря ИЕПК Льва Шехтера], 19 мая 1936 г. // ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. Спр. 37113. Т. 2. Арк. 114. См. о том же и в показаниях Герша Вербера (от 3 июня 1936 г.): Там же. Т. 3. Арк. 33 об. О поддержке, оказанной Сталиным театру «Габима» в 1920 году, и о протесте против этого сталинского решения со стороны Центрального бюро евсекций см.: Иванов В. В. Русские сезоны театра Габима. М., 1999. С. 64–67. Чемеринский (Чемерисский) Александр (1880–1942) – председатель ЦБ евсекций с начала 1920-х годов. О его судьбе см.: Костырченко Е В. Указ. соч. Ч. ЕС. 274–276.


[Закрыть]

Согласно другим показаниям, о «контрреволюционной троцкистской работе», проводившейся Хинчиным и его коллегой Гершем Вербером, «свидетельствует выпущенный сборник для системы партшкол под названием „Генеральная репетиция 1905 года“», в котором они «при переводе на еврейский язык трудов Ленина, Сталина, Ярославского с целью пропаганды нац [ионалистическо]-меньшевистских и троцкистских идей умышленно исказили текст»[243]243
  [Показания бывшего аспиранта ИЕПК Григория Рейтера], 10 мая 1936 г. // ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. Спр. 37113. Т. 2. Арк. 91. См. об этом также: Там же. Т. 4. Арк. 5 (документ № 2.2 приложения). Речь идет о книге: Di “generale repetitsye”: politish-literarishe zamlung vegn 1905 yor / tsunoyfgeshtelt fun H. Verber, Y. Khintshin, Sh. Shkarovski. Moskve; Kharkov; Minsk: Tsentrfarlag, Alukrainishe opteylung, 1931.


[Закрыть].

Бляшову среди прочего припомнили, что его сняли с работы в институте «за протаскивание троцкистской контрабанды на курсах пропагандистов». Опрошенная следствием свидетельница утверждала, что он, как и Хинчин, «никакой научной ценности не представляет»[244]244
  [Показания зав. спецфондом ИЕПК Леси Райхер], 20 мая 1936 г. // ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. Спр. 37113. Т. 2. Арк. 131–132.


[Закрыть]. По словам другого свидетеля, Бляшов был «более близок к беспартийным работникам, нежели к партийцам»[245]245
  [Показания библиотекаря ИЕПК Льва Голендера], 7 мая 1936 г. // Там же. Арк. 87.


[Закрыть].

Но особенно доставалось Максу Эрику, прежде всего – за «его отчужденность от партийной и советской действительности, что находило свое выражение в постоянной критике недостатков советской литературы»[246]246
  Там же. Арк. 83.


[Закрыть]. Научная «поросль» наперебой обвиняла видного ученого в различных «идеологических преступлениях». В одном из протоколов, например, читаем:

На протяжении всей деятельности Эрика в институте последний избегал советской тематики. Отношение Эрика к молодым советским научным работникам и к аспирантам было безобразным, несоветским. <…> В 1932 году институт готовился к юбилею К. Маркса, я написал большую работу «Литературные вопросы у Маркса и Энгельса». Эрик мою работу в своих рецензиях хвалил, но препятствовал к изданию этой работы[247]247
  [Показания научного сотрудника ИЕПК Соломона Билова], 1 июня 1936 г. //Там же. Т. 3. Арк. 7–8.


[Закрыть].

Схожие утверждения находим и в другом протоколе:

Работая аспирантом в лит. секции, я наблюдал, что коммунистам-аспирантам и честным советским работникам Меркин никакого содействия в работе и в их росте не оказывал, а наоборот, всячески поддерживал и выдвигал социально чуждые элементы (Дубилет, Брянский)[248]248
  [Показания бывшего аспиранта ИЕПК Наума Зехцера], 31 мая 1936 г. //ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. Спр. 37113. Т. 3. Арк. 5. В цитируемом тексте упоминаются литературный критик Моисей Дубилет (1897–1941), драматург и литературовед Соломон Брянский (1899-?). Оба они учились в аспирантуре ИЕПК. Близкие утверждения см. также: [Показания зав. библиотекой ИЕПК Эли Гарбера], 19 мая 1936 г. // Там же. Т. 2. Арк. 130; [Показания бывшей аспирантки ИЕПК, поэтессы Ривы Балясной], 21 мая 1936 г. // Там же. Арк. 139.


[Закрыть].

Свою лепту внесли и арестованные к тому времени «троцкисты» из числа бывших сотрудников ИЕПК, которые должны были засвидетельствовать контрреволюционный характер деятельности Левитана и его коллег. Кроме Лехтмана, уличающие показания против Макса Эрика и Бляшова вынудили дать и Григория Натановича Лозовика (1885–1936), профессора Киевского университета, крупного специалиста по истории Древнего мира и Ближнего Востока[249]249
  См., например: Там же. Арк. 38–40, 48–50, 60–62, 66–67.


[Закрыть]. Его арестовали 28 февраля 1936 года как «активного участника контрреволюционной троцкистской организации, существовавшей в Киеве»[250]250
  ГДА СБУ. Ф. 6. Оп. 1. Спр. 38407. Т. 2. Арк. 209. О деле «контрреволюционной троцкистской террористической организации на Украине» (деле № 123) см. сноску 30.


[Закрыть].

Свидетельские показания были ретранслированы на допросах обвиняемых и большей частью ими отвергнуты, что, однако, не помешало отразить эти показания в обвинительном заключении, датированном 14 июня 1936 года. В нем опять-таки делался упор на наличие в ИЕПК «выходцев из еврейских националистическо-меньшевистских партий», которые направляли его работу «на путь политического вредительства». Приведем небольшие фрагменты этого характерного двенадцатистраничного текста:

…группа поддерживала и систематически выступала с защитой работавших в институте выходцев из еврейских антисоветских партий, допускавших политические прорывы в работе, ведя борьбу с лицами, пытавшимися выступать с разоблачением антисоветской линии работы института. Аналогичную отрицательную позицию они занимали в вопросе очистки института от социально-чуждых и классово-враждебных элементов.

<…>

В своей практической работе (литературной и редакторской) Левитан, Меркин и Хинчин, стоя на антисоветских позициях, допускали к печатанию книги, пронизанные националистическими трактовками, идеализацией контрреволюционного троцкизма и Бунда, с искажением цитат Сталина и Ленина.

<…>

Наряду с этим, обвиняемые Хинчин и Бляшов в своей лекторской работе пропагандировали идеи к[онтр]революционного] троцкизма и другие враждебные нам теории[251]251
  ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. Спр. 37113. Т. 3. Арк. 68–71.


[Закрыть].

Отдельно отмечалась установленная следствием «связь Меркина с целым рядом лиц, прибывавших из-за кордона под видом интуристов и посещавших его на дому»[252]252
  Там же. Арк. 73.


[Закрыть]. В качестве примера таких лиц в документе фигурирует польский бундовец Гилинский, приезжавший в конце 1935 года[253]253
  Речь идет о Соломоне Гилинском (1888–1961), педагоге и общественном деятеле, депутате варшавского городского совета от партии Бунд в 1920-1930-е годы.


[Закрыть]. В то же время на допросах повышенное внимание уделялось визитам в Киев двух других гостей из Польши – бывшего министра по еврейским делам в правительстве Украинской Народной Республики Моисея Зильберфарба (1876–1934) и лидера еврейского рабочего движения, члена ЦК Бунда, писателя и журналиста Якова Пата (1890–1966). Посещение Патом института и квартиры одного из сотрудников вызвало такой переполох, что инцидент разбирался на заседании парткома академии наук с участием руководителей ИЕПК, включая Хинчина и директора Горохова. В итоге секретарю парткома Михаилу Киллерогу было поручено «подробно ознакомиться с порядком посещения и ознакомления с работой института интуристами»[254]254
  Історія Національної академії наук України. С. 184. Заседание парткома состоялось 3 ноября 1935 года.


[Закрыть].

Все обвиняемые так и не признали себя виновными, только один из них – Левитан – «виновным признал себя частично»[255]255
  На допросе 17 мая 1936 года Левитан признал, в частности, что, как человек, работавший в Наркомпросе УССР заместителем председателя Совнацмена и заведующим Центральным евбюро (с января 1925-го по февраль 1928-го), несет «большую ответственность за извращение национальной политики партии в области комплектования школ (принудительная евреизация)», а его литературные труды по истории «содержат элементы идеализации разгромленных контрреволюционных еврейских мелкобуржуазных „социалистических" группировок». Но при этом он подчеркнул, что «вредительской работы на идеологическом фронте… никакой не проводил» (ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. Спр. 37113. Т. 1. Арк. 68–70).


[Закрыть]. И хотя в обвинительном заключении «политическое лицо» всех четверых было представлено в деталях и красках, составитель этого акта сделал вывод, что «следствием не собрано достаточно данных для предания привлеченных по настоящему делу суду». В итоге, «принимая во внимание их социальную опасность», следственное дело было направлено «на рассмотрение Особого совещания при Наркоме Внутренних Дел СССР с ходатайством о заключении обвиняемых в Исправтрудлагерь»[256]256
  Там же. Т. 3. Арк. 79. Возможность передачи дела во внесудебный орган предусматривалась постановлением ЦИК СССР от 10 июля 1934 года «Об образовании общесоюзного Народного комиссариата внутренних дел», пункт 8 которого гласил: «При народном комиссаре внутренних дел Союза ССР организовать Особое совещание, которому на основе Положения о нем предоставить право применять в административном порядке высылку, ссылку, заключение в исправительно-трудовые лагери на срок до пяти лет и высылку за пределы Союза ССР» (Лубянка: ВЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ-МГБ-МВД-КГБ, 1917–1960: справ. М., 1997. С. 184).


[Закрыть].

Ходатайство, разумеется, было удовлетворено, и своим постановлением от 31 августа 1936 года ОСО отмерило всем максимально возможный тогда для этого внесудебного органа пятилетний срок[257]257
  См.: ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. Спр. 37113. Т. 4. Арк. 99-102.


[Закрыть]. Из ГУЛАГа трое из четверых осужденных уже не вернулись, а вернувшийся Бляшов погиб в Бабьем Яру[258]258
  Михл Левитан умер 30 марта 1938 года в Ухтпечлаге (см.: Лубянка: советская элита на сталинской голгофе, 1937–1938. М., 2011. С. 409). В том же лагере 16 октября 1937 года ушел из жизни и Макс Эрик (см.: Galton N. Onshtot а hakdome tsu Maks Eriks briv fun tfise un farshikung // Yidishe heftn. Pariz, 2000. № 41. Z. 14). Иона Хинчин умер 7 марта 1940 года в Воркутпечлаге (сведения об этом содержатся в электронной базе данных Государственного отраслевого архива МВД Украины, о чем автору настоящей статьи в свое время сообщила директор архива Надежда Платонова). И только Исаак Бляшов полностью отбыл свой срок в Ухтпечлаге и был освобожден в апреле 1941-го (см.: Покаяние: Коми респ. мартиролог жертв массовых полит, репрессий. Сыктывкар, 2010. Т. 9, ч. 2. С. 258). Вскоре он погиб в захваченном нацистами Киеве (см.: Бабий Яр: кн. памяти / сост. И. М. Левитас. Киев, 2005. С. 66).


[Закрыть]. Пришедшая в 1956 году реабилитация стала для них посмертной[259]259
  Материалы о судебной реабилитации в архивно-следственном деле отсутствуют, но она упоминается в документах о посмертном восстановлении Левитана, Хинчина и Бляшова в рядах КПСС от 21 июня 1989 года (см.: ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. Спр. 37113. Т. 1. Арк. 185–187).


[Закрыть].

«Польский шпион» Авром Абчук

Наличие в ИЕПК значительного числа сотрудников с «запятнанной» политической биографией позволяло с легкостью привлечь к следственному делу других фигурантов и сделать его более массовым. Казалось бы, именно к этому чекисты и стремились. Всем обвиняемым на допросах предлагали назвать известных им лиц, которые в прошлом состояли в тех или иных еврейских партиях. Потенциальных жертв набралось немало. Но, в отличие от сотрудников Института польской пролетарской культуры, членами одной преступной организации их не объявили, да и арестовывали в разное время и по разным поводам, нередко без всякой ведомственной привязки.

Складывается впечатление, что чистки в эпоху Большого террора в значительной мере проводились «под заказ» – с ориентацией на врага, обозначенного в очередном оперативном приказе, директиве или шифротелеграмме. Конкретные деяния жертв значения не имели, и особые формально-юридические обоснования тоже не требовались. Яркий пример такого рода – дело Аврома (Абрама Пинхусовича) Абчука (1897–1937), еврейского прозаика и критика, научного сотрудника литературной секции ИЕПК.

Из института Абчука уволили еще в начале 1935 года – после зубодробительной критики, которой подверглась подготовленная им монография о еврейском литературном движении в СССР первого послеоктябрьского десятилетия[260]260
  Речь идет работе: Abtshuk A. Etyudn un materyaln tsu der geshikhte fun der yidisher literatur-bavegung in FSSR, 1917–1927. Kharkov, 1934. Эта книга подверглась разгромной критике в специальной резолюции партгруппы ИЕПК от 25 января 1935 года (см.: ЦДАГОУ Ф. 263. Оп. 1. Спр. 37113. Т. 4. Арк. 98–99).


[Закрыть]. Был признан «троцкистским» и его нашумевший «производственный» роман «Гершл Шамай»[261]261
  См.: Там же. Арк. 98. Роман публиковался как на идише, так и в переводе на русский язык (см.: Abtshuk A. Hershl Shamay un andere dertseylungen. Kiev, 1929; Idem. Hershl Shamay. Kharkov; Kiev, 1931; Idem. Hershl Shamay. Teyl 2. Kharkov; Kiev, 1934; Абчук А. Гершл Шамай. M.; Л., 1931).


[Закрыть]. Но вот что удивительно: писателя, уже разоблаченного и заклейменного как троцкиста, до поры до времени не трогали – не привлекали ни к делу Левитана и Макса Эрика (хотя оба были прямо причастны к изданию злополучной монографии), ни к большому делу о троцкистской организации на Украине, по которому проходили многие другие сотрудники ИЕПК. И даже когда настал черед самого Абчука, речь при его аресте шла не о «вредительстве на идеологическом фронте» и вообще не о литературной или научной работе, а о «шпионской деятельности в пользу одного ино [странного] государства», под каковым подразумевалась Польша[262]262
  См.: Постановление об аресте, 20 сент. 1937 г. // ЦДАГОУ. Ф. 263. On. 1. Спр. 38002. Арк. 3.


[Закрыть].

Дело в том, что арест Абчука произошел вскоре после выхода оперативного приказа НКВД СССР № 00485, утвержденного Политбюро ЦК ВКП(б) 9 августа 1937 года и подписанного наркомом Николаем Ежовым 11 августа. Вместе с приказом рассылалось и подробное «Закрытое письмо о фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР».

В приказе констатировалось: «Даже сейчас работа по ликвидации на местах польских диверсионно-шпионских групп и организации ПОВ полностью не развернута. Темп и масштаб следствия крайне низкие». Основной задачей органов назывался «разгром антисоветской работы польской разведки», в связи с чем сотрудникам предписывалось 20 августа 1937 года начать и в трехмесячный срок закончить «широкую операцию, направленную к полной ликвидации местных организаций ПОВ», а среди шести категорий лиц, подлежащих немедленному аресту, присутствовали и «перебежчики из Польши, независимо от времени их перехода в СССР»[263]263
  Оперативный приказ народного комиссара внутренних дел Союза СССР № 00485 // Лубянка: Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД, 1937–1938. М., 2004. С. 301–302. Об организации ПОВ см. сноску 28.


[Закрыть]. Позднее указанный срок завершения операции неоднократно продлевался. Результат не заставил себя ждать. Только на территории Украины в 1937 году было арестовано 2498 «польских шпионов», и они заметно преобладали по численности над выявленными «агентами» других стран – Румынии, Германии, Латвии, Японии и т. д.[264]264
  См.: Нікольський В. М. Національні аспекти політичних репресій 1937 р. в Україні// Укр. іст. журн. Київ, 2001. № 2. С. 86.


[Закрыть]

В судьбе Абчука приказ сыграл роковую роль. Уроженец Луцка, в межвоенный период – столицы Волынского воеводства Польши, он вместе со своей невестой Гутой Шнейдер (по второму мужу Соголовой) в июне 1923 года нелегально перешел польско-советскую границу близ местечка Славута. Оба они, как утверждала впоследствии Соголова, были увлечены мечтой «жить в стране социализма»[265]265
  ЦДАГОУ Ф. 263. Оп. 1. Спр. 38002. Арк. 53 об.


[Закрыть]. Абчук, правда, объяснял собственные мотивы прозаичнее: в связи с закрытием в Луцке еврейской народной школы он, тамошний учитель, потерял работу и рассчитывал вновь найти ее в СССР. Кроме того, писатель надеялся получить в «стране социализма» возможность печатать свои литературные произведения[266]266
  См.: Там же. Арк. 22.


[Закрыть].

Впрочем, мотивы перебежчика и прочие нюансы никакой роли не играли. Учитывая приоритетность операции, о ходе которой требовалось докладывать каждые пять дней, еще один разоблаченный польский шпион значил тогда для чекистов куда больше, чем еще один выявленный троцкист, что и обусловило ведение дела в УГБ НКВД не 2-м, секретно-политическим отделом (СПО), отвечавшим за борьбу с внутренними врагами, а 3-м отделом – контрразведкой (КРО). Там под факт нелегального перехода границы сфабриковали обвинение в шпионаже – бесхитростную небылицу, не подкрепленную никакими доказательствами, кроме выбитого на допросах признания. Но, по существу, и оно в данном случае не требовалось, так как тем же приказом № 00485 вводился новый процессуальный порядок осуждения, согласно которому справки на обвиняемых каждые десять дней представлялись на рассмотрение комиссии из двух человек – начальника управления НКВД и прокурора (так называемой двойки). Они и решали, к какой из двух категорий отнести обвиняемого – к первой (подлежащие расстрелу «шпионские, диверсионные, вредительские и повстанческие кадры польской разведки») или ко второй («менее активные из них, подлежащие заключению в тюрьмы и лагеря, сроком от 5 до 10 лет»). Далее соответствующие списки отсылались на утверждение в Москву, где их должна была рассматривать и утверждать другая «двойка» – нарком внутренних дел и прокурор СССР. Но на практике после составления справки и определения меры наказания никто более в подробности не вдавался – все последующее происходило автоматически[267]267
  Подробнее об этом см.: Петров Н. В., Рогинский А. Б. «Польская операция» НКВД 1937–1938 гг. // Репрессии против поляков и польских граждан. М., 1997. С. 22–43.


[Закрыть].

Избранная Абчуку мера наказания – расстрел – тоже никем сомнению не подвергалась, и решение «двойки» привели в исполнение меньше чем через месяц после ареста[268]268
  В архивно-следственном деле сохранилось заключение от 19 октября 1940 года о прокурорской проверке по жалобе жены Абчука, которая находилась в административной ссылке. Подписавший документ заместитель прокурора Киевского военного округа постановил – жалобу оставить без удовлетворения (см.: ЦДАГОУ. Ф. 263. Оп. 1. Спр. 38002. Арк. 30–30 об.). В том же документе указана дата приведения приговора в исполнение – 10 октября 1937 года, тогда как обвинительное заключение датировано почему-то двенадцатью днями позже – 22 октября (см.: Там же. Арк. 28). Подробнее об этом см.: Меламед Е. И. Ирония судьбы Аврома Абчука //Народ Книги в мире книг. 2017. № 127. С. 8–11; Он же. Еще раз о судьбе Аврома Абчука // Там же. № 130. С. 1–4.


[Закрыть].