Текст книги "Мой необычный друг"

Алена Коновалова

Да будет свет

Джордж помнил момент, после которого всё пошло кувырком. Жаркий майский полдень, когда в дверь постучали.

Одетая в белый защитный костюм строгая дама спросила про бар «Белая лошадь», куда Джордж заходил три дня назад. У жены – про встречу литературного клуба в доме священника. Уточнила, ходят ли малышки, Моника и Карин, в садик при церкви и, получив в ответ три кивка, махнула бойцам нацгвардии.

И всё. Ни времени на сборы, ни места для вещей. Мони и Кари плакали навзрыд, оставляя кукол. Габриэла шёпотом на испанском спросила – но что знал Джордж? Что мог ответить жене-пуэрториканке? Это сейчас ясно – и то не до конца, – что в стране эпидемия. Мозговой вирус Вернона – так его назвали. Виновный, некто Оливер Вернон, даже извинился по телевизору. Но что с того?

За три недели угасла Габриэла. Карин подавилась языком при очередном приступе эпилепсии ночью. Моника хныкала: «Головка бо-бо!» – и в один день, уже в августе, не проснулась.

Потом не стало санитаров, врачей и военных. В лагере, где в изолированных боксах содержались несколько сотен местных, осталось трое: Джордж, Марк, перепуганный новобранец, и семилетняя Вирджиния, младшая дочка соседей…

Как кончили бесцельный путь Марк и Вирджиния, Джордж предпочитал не вспоминать; только отметил для себя границу штата Юта как начало одинокого перехода к югу страны.

Джордж шёл вдоль пятнадцатой автомагистрали и планировал добраться до океана. Туда он и Габриэла хотели отвезти Кари и Мони. Если держать в уме цель, то идти легче. Однако бывали дни, особенно зимой, когда тело и разум требовали остановиться, свернуться клубком в каком-нибудь доме, в чужой постели, и ждать конца. И Джордж ждал… А через день пустой желудок гнал его в ближайший супермаркет, а оттуда, гружёный консервами, Джордж выдвигался в путь.

Его путешествие в одиночестве закончилось в занесённом песком городке. Привалившись спиной к ступеням домика недалеко от дороги, он наблюдал за стаей стервятников, которые блаженно парили в прожаренном солнцем воздухе. Эти твари всегда найдут, чем поживиться. Удивительно. Джордж ухмыльнулся тяжёлым мыслям.

Глаза закрылись. В жёсткой, как металлическая щётка, рыжей бороде что-то шевелилось. Над ухом жужжала муха, но сил, чтобы смахнуть её, не хватало. Ещё утром Джордж съел последнюю банку фасолевого супа и допил из бутылки воду. Он запланировал набег на местный магазинчик под вечер. Если вечер для него наступит…

Тормошили долго. Джордж понимал это, но никак не получалось разлепить веки, набрякшие от солнца и сухого ветра. Даже когда в опалённое лицо плеснули прохладной водой, а губы сами собой эту воду принялись собирать, он не открыл глаз, боясь спугнуть наваждение; боясь увидеть вместо людей стервятников, которые выпотрошили живот и принялись за глаза и нос.

– Эй, приятель. Если не встанешь, то мы оставим тебя здесь.

Страх пробился в воспалённый горячечным бредом мозг. Джордж замычал, потянул отяжелевшее тело за головой и плечами, даже постарался напрячь ноги. Однако всё равно судорожный рывок окончился грузным падением в пыль. Зато от боли в рассечённой щеке Джордж мгновенно протрезвел.

Их было трое: два парня и девица, похожая на парня. На корточках сидел тот, что постарше, по виду лет на пять старше Джорджа. Двое за его спиной смотрели с тревогой и сжимали в руках самодельные пушки.

– Или ты встаёшь, – заговорил старший, – или мы уходим.

Он говорил с улыбкой, улыбка коснулась его глаз, однако за словами стояла суровая истина. Джордж собрал остатки сил, чтобы упереться локтём, потом коленом и, оттолкнувшись рукой, выпрямиться. В глаза ударил жаркий полуденный свет. Воздух высох.

– У него есть оружие? – спросила девица ломким детским голосом.

– Не похоже, – ответил старший. Он похлопал Джорджа по спине, затем поддержал под локоть, помогая встать.

Джордж захрипел:

– Машина?.. – и указал на кузов фургона, который виднелся за дорожным ограждением.

– Едем на юг, – ответил тот, что держал его под руку. – Подвезём, если тебе по пути.

По пути? Куда? Джордж двигался к западному побережью как к единственной в его голове возможной цели. Если эти ребята едут к границе, то почему бы и не воспользоваться предложением.

– Да, – судорожно кивнул Джордж, выдавив благодарную улыбку.

Джордж проснулся в стылой прохладе бетонного мешка. От накативших во сне воспоминаний, контрастировавших с реальностью, голова пошла кругом. Натянув до ушей колючее одеяло, пахнущее плесенью, Джордж сжался в комок. Нестерпимо ныли колени после вчерашнего обхода, когда он четыре часа ползал вокруг генератора, в сплетеньях труб и проводов. Джордж никогда в жизни не держал в руке ничего сложнее молотка, а ему поручили сварку.

Повернувшись на спину, Джордж уставился в потолок. Прошёл месяц с тех пор, как он дошёл до своего края. Занёс ногу, зажмурился и готовился проститься с остатками мира. Именно в тот момент объявилась бригада Стефана. Ребята в фургоне молочника, запряжённой парой пегих лошадей, подобрали его с памятного крыльца в городке, название которого он не знал или забыл.

С тех пор Джордж жил в бетонной толще Плотины Гувера вместе с тремя десятками людей, имена которых он никак не мог запомнить. Зачем? Ведь рано или поздно, через месяц или год, они сгинут: от болезни или от несчастного случая. Как Габриэла, Моника и Карин, как Марк и Вирджиния и ещё семь миллиардов человек.

В плотном расписании рабочих смен Джордж то и дело вздрагивал, испугавшись того, что стало с миром за пределами плотины. Он опускал руки, а в глазах темнело от безудержных слёз. Каждый раз, заглядывая в зеркало, он видел пустоту и свой иссохший труп, который каким-то чудом ещё двигался и ремонтировал трубы и провода.

– Будто там есть, кому телевизор смотреть, – однажды за обедом буркнул Джордж.

Стефан, старший инженер, жёстко стукнул кулаком по столику.

– Наше дело поддерживать работоспособность плотины и подавать электричество. Даже если там остались сто человек или один единственный, у него будет работать техника, а над головой светить лампа.

Джордж до слова знал моральный устав этого чудика, который, как полоумный воробей, трепыхал крыльями над умершим миром. Гонял в хвост и в гриву парней и девчонок, устраивал выволочки и награждал за успехи дополнительным пайком. На Стефана косились, его боялись, как чумного, как сумасшедшего. Джордж понимал товарищей – таких же, как он сам, выживших бедолаг, которые потеряли всех и себя. «Сброд ходячих трупов» – так он их называл.

– Эй, приятель…

Джордж поднял взгляд, затуманенный слезами. Стефан как по волшебству оказался рядом и сжал его плечо. Под косматыми бровями в складках сероватой кожи темнели карие глаза, наивные и добрые, как у ретривера.

– Слушай, Джордж, тут необходимо проверить линию к Лос-Анджелесу. Налегке. Ездил когда-нибудь верхом?

Джордж помотал головой. Где бы ему на лошадь сесть можно было? Не в зоопарке же.

– Едем после обеда. Заночуем на месте, проверим сеть и вернёмся к следующему ужину.

– Я не электрик, – Джордж пожал плечами.

– Но глаза-то у тебя есть, – парировал Стефан. – Надо хотя бы иногда выбираться отсюда. По крайней мере, пока не наступит зима.

Джордж согласился. Ему не было разницы: сидеть в бетонном мешке или жариться под сентябрьским солнцем. А лошадь… Чем лошадь сложнее велосипеда?

– Был когда-нибудь здесь? – Стефан задал вопрос слишком внезапно, чтобы уловить его суть.

– Что?

Джордж приподнял голову. От жара, от слепящего солнца, от нескончаемой болтовни Стефана нещадно ломило виски.

– В Неваде.

– Не-а, тут слишком жарко, – рассеянно ответил Джордж.

Асфальт утонул в сухих трескучих травах. Ветер перегонял волны опавших листьев. Брошенные, побитые непогодой и людьми автомобили виделись Джорджу памятниками потерянному прошлому. У него был такой же минивэн, серебристый. Правое крыло помяла малышка Карин, промахнувшись детской битой… Да, не стоило играть с девочками в бейсбол на лужайке перед домом.

Не стоило ходить в «Белую лошадь» перед выходными. Не стоило позволять жене посещать глупый литературный клуб, а Мони и Кари запереть в комнате. Тогда… может быть, всё было бы по-другому.

Как «по-другому»? Джордж прерывисто задышал, глаза защипало. Как всё могло сложиться? Они умерли бы в своих постелях – вот и вся разница. Джордж был уверен, что не отправился бы на юг. В руках оказался бы отцовский кольт кобра, а уж как с ним поступить, он разобрался бы.

– Остановимся здесь.

Джордж вынырнул из водоворота страшных мыслей в жар умершего мира. Стефан указывал на разгромленный магазинчик на сгоревшей заправке. При въезде болталась табличка «Бензина нет». Ниже кто-то криво дописал «Здесь ничего нет. Убирайтесь». Краска – жёлтая поверх красной – успела облупиться.

Пока грелись банки с супом и ветчиной, Джордж разминал спину и гулял по округе. В этом магазинчике, где они устроились, давным-давно не было людей. Всё, что можно было унести, унесли. Ни консервов, ни бутылки энергетика, ни чипсов, ни шоколадок, – ничего не осталось.

– Темно… – услышал за спиной Джордж голос Стефана и кивнул. – Не люблю темноту.

Дикая темнота, как в лесу, в горах или в пустыне, куда не добралась цивилизация с проводами и лампочками. Отсюда же цивилизация ушла, оставив на память разбитые магазинчики, брошенные дома и гниющие автомобили. Пройдёт много времени, прежде чем всё это окончательно исчезнет.

– Ничего, – продолжил говорить Стефан, будто сам с собой, – после зимы потянем провода на юг и до западного побережья.

Джордж резко развернулся. Стефан сидел на камне у кромки асфальта, крутил травинку между пальцами и смотрел куда-то в сторону и вверх.

– Думаешь, кто-то там остался? – спросил Джордж с надрывом. Подошёл ближе, запахнул плотнее поношенную куртку и спрятал руки в карманы.

Стефан неопределённо качнул головой:

– Не могло не остаться. Шанс выжить один на семь тысяч… примерно. В Лос-Анджелесе четыре миллиона жителей, и ещё полтора – в Сан-Диего, – в ровном голосе Стефана звучал спокойный оптимизм.

– Зачем? Лос-Анджелес. Сан-Диего… Это города призраки, Стеф! Зачем? Почему ты цепляешься за прошлое? За эту дурацкую идею?

Джордж кричал. Выплёвывал горькую, как полынь, обиду. Весь мир корчится в агонии, а этот чудик сидит на бордюрном камне и фантазирует! Как ребёнок! Как умалишённый!

– Почему? – переспросил Стефан и уставился на Джорджа глазами ретривера с чистым, как слеза ребёнка, непониманием.

Джордж задохнулся от необъяснимого гнева. Боль, глубже всяких ран, выплеснулась наружу. Словно нарыв, жгли язык слова обиды. Горло перехватило, и отчаяние вырвалось криком в высокое небо, усыпанное бисером.

– Зачем? Почему? Всё кончено, пойми уже!

Стефан молчал. Травинка застыла в его руках.

Джордж ждал слов как повод вновь кричать. Вместо этого, встретив молчание, глотал воздух. Боль в груди, будто из вскрытого гнойника, утихала, но не уходила. Ослабев, он плюхнулся на свёрнутое одеяло и схватил горячую банку ветчины. В темноте, подхваченная рыжиной, чернела сутулая спина Стефана. Джордж настороженно поглядывал на него.

Прошло достаточно времени – банка ветчины опустела, – чтобы стыд тронул лихорадочно бьющееся сердце. Сорвался. Стефан ведь ни в чём не виноват: ни в смерти жены и детей, ни в бесцельном существовании Джорджа, ни в пандемии, ни в Конце Света.

– Мы как будто в походе, – внезапно для себя заговорил Джордж, сжал полупустую банку, почувствовав уходящее тепло.

Стефан поднял голову и взглянул с недоумением.

– Как мальчишки, да-да, – ухмыльнулся Джордж. – Отец каждое лето возил меня и моих друзей на неделю в горы. Мы жгли костры и ночевали в палатках. Ели прямо из банок и жарили зефир и хлеб на сучках. Без кабельного, без игрушек… Это было мальчишечье счастье. Я скучал по этим походам после смерти отца. А сейчас… здесь…

– Никогда не любил походы, – в тон заговорил Стефан, хмыкнул. – Грязь и нет телика. Проклятие, а не веселье.

– Мне показалось, наоборот, что ты в восторге от нашего похода.

– Не особо, – Стефан пожал плечами.

Он замолчал и принялся есть суп. Джордж разглядывал остывшую в руках банку – последние крошки цивилизации… Сколько пустых банок он оставил по пути сюда? Сотню, не меньше. Себя он чувствовал такой же пустой банкой, которая, как след ушедших времён, останется гнить на обочине дороги.

Джордж посмотрел на небо. Звёзды… Таких ярких звёзд он никогда в жизни не видел. Даже когда шёл по разваленному миру. Хотя, если подумать, он и не смотрел вверх: только под ноги, чтобы не оступиться, чтобы слёзы капали с носа, а не забегали по шее под воротник.

– Пойдём, – Стефан беззвучно поднялся и кинул банку в костёр.

– Куда?

Стефан уже взбирался на холм за заправкой. В темноте на вялой траве паслись лошади. Стефан бодро прошёл мимо. Холм круто взмывал от дороги, закрывая половину неба.

– Идём-идём, – подбодрил Стефан откуда-то сверху.

– А я думал, ты ненавидишь походы!

– Ха! Это точно, – Стефан тяжело дышал и говорил с хрипотцой. – Но больше я ненавижу твоё нытьё! Ха-ха! Так что будь добр, заткнись и иди.

Холм оказался больше, чем виделось снизу. Костёр, заправка, лошади растворились в темноте, а они шли и шли к вершине, недостижимой, как небо и звёзды. Джордж подумывал взбунтоваться и повернуть, когда Стефан, более плотный кусок мрака в черноте, остановился.

– Пришли? – с надеждой спросил Джордж, чувствуя, как от усталости ломит колени.

– Ну да, – ответил Стефан и уставился вдаль.

Когда Джордж поравнялся с ним, встал плечом к плечу, то увидел… Увидел россыпь звёзд, но не на небе, а внизу. Далеко внизу у основания холма. Крошечные, тщедушные огоньки, не хаотично разбросанные Вселенной, а упорядоченные в квадраты и линии. Внизу перемигивался огнями городок, совсем небольшой: его весь можно было закрыть ладонью.

– Это Боулдер-сити, – сказал Стефан. Указал на горизонт: – Там Лас-Вегас.

Всю жизнь Джордж представлял себе Лас-Вегас городом огней. Сейчас же видел только темноту, ночь.

– Отличный вид, не правда ли? Каждый огонёк – это живая душа. А то и не одна. Они сюда приходят, находят приют. А я и ты, и остальные делаем так, чтобы огни не погасли.

Джордж не мог ни согласиться, пожалуй, это самое чудесное зрелище, которое он видел за последний год.

– Ты, я, мы… все мы видели слишком много смертей и потому разучились ценить жизнь, – продолжил говорить Стефан улыбаясь. – Наша работа, дружище, наша цель – сделать так, чтобы таких городков становилось больше.

Стефан похлопал его по плечу, Джордж кивнул.

– С утра доберёмся до подстанции. Потом домой…

Он не мог оторвать взгляда от рукотворного отражения Млечного Пути. Искусственные звёзды подмигивали ему. Джордж просидел на вершине холма до рассвета, дождался, когда погаснет последний огонёк. Стефан смиренно ждал у подножья с лошадьми.

Обратно они ехали через Боулдер-сити. Навстречу выбежал малыш лет шести. Его красный мяч перелетел через дорогу и угодил под припаркованный автомобиль с лопнувшими покрышками и разбитыми стёклами. Джордж поспешно спрыгнул с коня и, нагнувшись, вытащил мяч. Мальчишка просиял. Брошенное с крыльца «Спасибо, дяденька!» грело душу и сердце. Неумершее сердце, где по-прежнему жили Габриэла, Моника и Карин, Марк и Вирджиния. Ради них он лазал по несколько часов в бетонных тоннелях, латал трубы, срезал и наращивал металлические опоры. Чтобы за пределами их общины оставался свет…

Запах трав

Скакать во весь опор – лететь подобно птице. Раскинешь руки, словно крылья, и, кажется, можешь взмыть высоко-высоко. Туда, где парит орёл, где облака неспешно прогуливаются по голубому небосводу. Ах, почему ты всего лишь кентавр, а не птица?

Скачешь, рассекая широкой грудью кустарники, перепрыгивая овраги. Земля влажная и мягкая после прошедших дождей. Брызги остужают тело, разгорячённое от бега.

Солнце гладит золотистую шкуру. Светлые копыта отбивают оземь ритм сердца. Ветер хлещет в лицо. В уголках скапливаются слёзы. Молодая кровь кипит – ты полон сил. Овраг. Прыжок! Холодная грязь обожгла горячие ноги. Мышцы гудят от напряжения.

Ты видишь ещё овраг: большой, глубокий. Ускоряешься, хоть это и кажется невозможным. В три удара сердца покрываешь расстояние до обрыва. Оттолкнувшись, летишь, раскинув руки, как крылья! Счастье. Бешеный восторг. Время растянулось, медленно-медленно ползёт, словно по сосновому стволу смола. Приземляешься. Задние ноги срываются с края. Вздох! Страх кольнул сердце – на мгновение и не более. Ты отказываешься признаться в этом.

Лес.

Спутанная длинная трава и кривые корни цепляют копыта. Споткнувшись, теряешь равновесие. Приходится сбавить темп, но всё равно скачешь быстро. Мелькают деревья, сливаются в коричнево-зелёное месиво.

Короткий металлический лязг ты едва слышишь. Боль вспышкой проносится по телу. Дыханье вмиг перехватывает, в глазах темнеет. Рухнув на всем скаку, встать не можешь. Правую переднюю ногу словно разом отняли от плеча. Малейшее движение невыносимо.

Приподнимаешься, и… страх сжимает сердце. Капкан? Так глубоко в лесу? Металлические зубья врезались в пясть. Алая кровь струится толчками, кажется, между пластин видишь сломанные кости. Попытка освободиться заканчивается провалом. Тронув обод капкана, едва не теряешь сознание.

Заваливаешься на бок. Тело сводит судорогой. Паника душит. Невозможно! Только не с тобой! Лежишь, плачешь. Бесконечно долго. Зовёшь табун, но напрасно: они далеко. Крик исчезает в кронах деревьев. Незнакомые звуки и запахи обрушиваются на тебя. Страшно и одиноко. И больно. Дико больно!

Если придут люди, убьют, не задумываясь. Они считают кентавров порождением тёмных сил, демонами, приносящими беды. Убивают, едва представится возможность. Может, этот капкан поставили, чтобы поймать кентавра?

Бред! Не веришь. Так же, как не веришь в свою смерть.

Небо медленно окрашивается в алые тона. Размышления сменяются бредом. Волнами накатывает лихорадка. Подступающие сумерки приносят сырость. В лесу разом темнеет и холодает. Никак не можешь унять дрожь. Обнимаешь себя за плечи, подбираешь задние ноги – пытаешься хоть как-то согреться. Дыханье паром срывается с сухих губ.

Тебе кажется, что всё вокруг то замирает, то резко приходит в движение. Чудятся шаги и разговоры. Люди или животные – непонятно. Сознание плывёт. Проваливаешься в дремоту, выныриваешь в стылую темноту, ведомый вспышкой боли. Лежишь смиренный…

Жар, бред, лихорадка – в таком плачевном состоянии он и нашёл тебя.

– Эй! – голос звучит рядом, но при этом ужасно далеко. – Ты жив?

Приоткрываешь глаза, слипшиеся от слёз. Он стоит близко, загораживая малиновое вечернее небо. Силуэт, не более.

– Пить, – шепчешь.

– Вот, держи.

Зубы выбивают дробь, челюсть сводит судорогой. Ты слишком слаб, чтобы поднять голову. Тебе помогают. Живительная влага тонкой струйкой стекает по губам. Цедишь, стараясь не упустить ни капли. Жадно пьёшь – и в результате давишься.

– Не торопись. Не всё сразу, будет только хуже, – обеспокоенный голос совсем рядом. – Больно?

Странный вопрос. Боль… Ты давно уже ничего не чувствуешь. Всё тело – одна сплошная боль. Попытка сказать «да» оканчивается провалом, голос не слушается. Просто киваешь. Он опускается на корточки, смотрит.

Зрение понемногу проясняется, ты можешь его увидеть. Человек. Не старый, но и не ребёнок. Рыжие волосы торчат во все стороны.

Он встаёт.

– Попробую снять капкан. Будет очень больно, но потерпи, – говорит тихо, спокойно.

Киваешь.

Человек, просунув пальцы между зубьями, разводит в стороны. Натужно пыхтит, расширяя щель. Хлещет кровь. Не сдержавшись, кричишь. Невольно дёргаешься от ошеломляющей боли.

– Терпи, – жёсткий, как удар, наказ.

Ещё одна попытка. Ты зажимаешь рот руками, чтобы сдержать рвущийся вопль. С громким лязгом капкан раскрывает пасть. Отбросив железяку, парень осматривает изувеченную ногу.

– Нехорошо… Кость сломана, – он осторожно касается страшной раны. – Так что бегать, друг, скорее всего, больше не сможешь.

Что? Не веришь? Быть может, ослышался? В голове шумит, так что вполне вероятно.

– Я думаю, что смогу тебя вылечить, если доверишься.

Человек предлагает помощь? Тебе. Кентавру!

– Согласен? – вопросительно смотрит.

Соглашаться? Жить без радости бега. Стать изгоем… Жить. Это уже не будет жизнью. Но умереть… Смерть страшит больше. Согласишься? Ведь выбора-то и не осталось. В противном случае тебе не выкарабкаться, умрёшь, словно бестолковый крольчонок.

Страшно. Люди – враги кентавров!

Мысли вихрем летают в голове, словно в дикой скачке.

А парень уже обрабатывает рану: промыв водой из фляги, вправляет кость (ты вновь кричишь) и наносит какую-то мазь. Мгновенно приходит облегчение, прохлада окутывает болезненное пламя. Человек фиксирует всю ногу – от копыта до локтя – толстой длинной веткой, закрепив бинтами.

– Вот и всё. Боль вскоре утихнет. Тебе нужно отдохнуть и выспаться, – он встаёт. – Не против, если я разведу огонь?

Недоверчиво смотришь на него. Этот человек… Что он задумал? Решил помучить перед смертью? Не может быть, чтобы он просто так помог.

Лежать на боку тяжело, мышцы одеревенели от сырого холода. Пошевелившись, всхлипываешь:

– Больно…

– Не волнуйся, пройдёт.

Голос из тёплой дали. Живое тепло костра обволакивает продрогшее тело. Едва не засыпаешь от усталости. Он невольно будит тебя:

– Это всё, – шепчет, – что я могу сейчас сделать. Тебе нужно поспать. Завтра предстоит очень долго идти, дома я смогу лучше позаботиться о твоей ране. Если ты, конечно, согласен.

Опираясь на локоть, смотришь снизу вверх. Ни злобы, ни страха, только сочувствие и сонность. Он трёт глаза, размазывая по скуле грязь, а, возможно, кровь – не видно. У него грубое лицо, карие глаза, в которых плещется надежда на сон, и добрая улыбка. Чувствуешь острые, пряные запахи, словно от букета лечебных трав.

– Зачем? – тебе важно знать.

– А как же иначе? Ты же мог умереть! – он искренне удивляется.

– Но… люди ненавидят нас.

– Люди и меня боятся, потому что считают колдуном. А я всего лишь готовлю лекарства, знаю о травах почти всё, – он тоскливо улыбается. – Так что не мне тебя ненавидеть.

Он отходит к дереву, где оставил вещи. Немного повозившись, вытаскивает свёрток.

– Ты замёрз, – не вопрос, но утверждение. – Я, как знал, что пригодится, – смешок. – Можно я сяду рядом с тобой? Одеяло у меня одно, а в лесу ночами холодно.

Он подходит ближе, останавливается. Замявшись, садится и подбирает ноги. Стянув одеяло, накрывает свои и твои плечи. Сразу становится легче. Тепло. Тепло и пахнет травами… целым букетом.

Сонливость наваливается неподъёмной тяжестью, еле удерживаешь глаза открытыми. Ты устал: от боли и потери крови, от тяжёлых мыслей, истрепавших разум. Боль утихает, растёкшись жаром, но окончательно уходить не собирается.

Страшно? Ты слишком устал, чтобы бояться.

Утром Дольф – так его зовут – сгибает сломанную ногу и наматывает плотно свежие бинты. Его голос помогает прорваться через боль, через слабость и жар. Весь день вы идёте. Он помогает, поддерживает. Медленно ковыляя на трёх ногах, опираешься на его плечо.

– Ты… боишься? – задаёт вопрос, резко остановившись.

– Да, – помолчав, шепчешь.

– Ясно, – Дольф улыбается. – Я не могу требовать от тебя доверия.

Ты чувствуешь укол вины. Ты едва не умер, но получил шанс на спасение. Довериться врагу – иначе не выжить.

– Мы почти пришли, – он указывает на темнеющий вдали ряд домиков. – Но нам не туда, – ведёт пальцем вдоль горизонта вправо.

– Ты живёшь отдельно от сородичей? – ты поражён.

– Я же говорил, что меня считают колдуном. Так проще…

Он говорит, говорит, говорит. Дольф одинок, но общительный, открытый и добрый, словно жеребёнок.

Дом ютится под раскидистой сосной. Совсем крошечный: одна комната с земляным полом. Провисшая крыша, маленькое окно и покосившаяся хлипкая дверь. Кровать и стол с единственной табуреткой.

– Постелю тебе соломы здесь, – указывает на печь в углу, почти чёрную от сажи.

Он улыбается. Дольф постоянно улыбается. Озорная, смущённая или грустная – улыбка всегда украшает его лицо. И пятнышки на носу и щеках… Дольф поцелован солнцем и рождён лугом, от него пахнет теплом и травами.

Ты лежишь на мягкой соломе. Усталость от длительного перехода даёт знать: глаза слипаются. Прислонившись к тёплой стене, наблюдаешь, как Дольф готовит лекарство. Его длинные с узловатыми суставами пальцы порхают над мешочками, коробочками, склянками, берут щепотки, смешивают, растирают.

– Так, готово!

Он подходит, держа миску с зеленовато-серой кашицей, от которой исходит яркий, до головокружения, запах.

– Это, – говорит, – сильное средство. Будет жечь, но лечение пойдёт быстрее.

Разрезая бинты, он не разговаривает. Точнее, не разговаривает с тобой, просто бубнит под нос: то ухмыляясь, то хмурясь.

– Воспаление не пошло, – шепчет, – кости встали на место, кровь не идёт. Великолепно, – и он опять улыбается.

– Спасибо, – бормочешь, опустив взгляд, – за всё.

– Рано благодаришь. У тебя тяжёлая рана. Ноги лошади отличаются от людских. В деревне коня, переломавшего ноги, убивают. Из милосердия, чтобы животное не мучилось? Нет. Просто никто не желает возиться.

Мурашки пробегают по коже.

– Люди жестоки, – тихо продолжает Дольф, накладывая один тугой слой бинтов на другой, – и в этом я согласен с кентаврами. Теперь ты наверняка будешь сильнее ненавидеть людей. Возможно, это правильно.

Кривится лицом – смесь брезгливости и злобы.

– Но ты устал. Отдыхай. Сон – лучшее лекарство.

Бормочешь благодарность, как учили родители. Ты стараешься отделить Дольфа от остального племени двуногих. Верить до конца не сможешь, но попытаться стоит.

Дерзкий ветер треплет хвост, щиплет глаза, выдавливая слёзы. Четыре белых копыта выбивают ритм сердца. Взрывая землю, скачешь. Куда? Только вперёд. Там свобода.

Овраг. Узкой линией перечёркивает гладь простора. Раз. Два. Три. Отталкиваешься – летишь. Понимаешь: другой край исчез. Не долететь. Даже руки-крылья не помогут. Осознание холодом вонзается под сердце.

Падаешь в пропасть, а края смыкаются над тобой.

Проснувшись, долго не можешь понять, где находишься. Всё незнакомо: звук, запах, темнота и тени. Ты явственно ощущаешь чужое присутствие. Сердце бьётся птицей, дыханье сбито.

Кое-как с трудом вспоминаешь: лес, капкан… и человека, от которого пахнет теплом и травами. Пошевелив ногой, чувствуешь, что боль утихла. Немного тянет, вполне терпимо.

За окном темно, видно звезды и краешек молодого месяца. Дольф ворочается и бормочет во сне. Спокойствие теплом растекается по телу.

До утра не спишь. Размышляешь. С первыми петухами просыпается Дольф. Потягиваясь, он улыбается. И первым делом осматривает твою ногу.

– Болит? А здесь? – надавливает на вспухшую пясть. Ты не успеваешь кивать – морщишься, и это лучший ответ.

Пока он готовит новую порцию мази, ты любуешься безупречной ловкостью пальцев. Готовка завтрака проста до невозможности: куски ржаного хлеба, сыр и простокваша:

– Еда более чем скромная.

Когда ты набрасываешься на завтрак, Дольф кивает:

– Неплохо, – улыбается и треплет тебя по волосам.

А ты давишься, простокваша проливается на грудь. Лёгкое прикосновение, а тебя передёргивает. Он не замечает.

– Болит? – спрашивает вечером Дольф, когда меняет повязки и наносит мазь.

– Нет, – удивлённо отвечаешь. Отсутствие боли для тебя неожиданно, а для него – хороший знак.

Нога действительно долго не болит. Почти неделю. А потом накатывает гроза. Ты воешь от сильной тянущей боли. Дольф не может облегчить мучения. Мази, питье, компрессы – ничего не помогает. Вымотавшись, забываешься в тревожной дрёме. Сквозь сон чувствуешь, как он прикладывает прохладный компресс ко лбу, гладит по волосам. Совсем как мать в детстве. Страха нет. Возможно, где-то глубоко… А здесь и сейчас… Аромат трав и солнца успокаивает.

Согретый теплом печи и толстым одеялом, засыпаешь, погружаясь в сон, словно в парное молоко.

Месяц успел родиться и умереть, пока ты лежал на соломе у печи. На второе полнолуние ты смог подняться и нетвёрдо, но опереться на сломанную ногу.

– Скоро сбежишь от меня, – хихикает Дольф и распахивает дверь перед тобой.

Жаркое солнце встречает тебя, как старого друга. Свежий ветер с полей прикасается к щеке. Стоишь на пороге ошеломлённый. Живой, практически здоровый. Сердце рвётся на части – бежать, быстро и далеко. Прочь! Прочь от людей! Найти родной табун, забыть ужас, забыть боль. Ты уверен, что пройдёт много времени, прежде чем тебе удастся забыть колдуна Дольфа.

Перешагиваешь через первый порыв – прыгнуть, опробовать крепость ног. Осторожно переступаешь порог, жмуришься, закрываешь глаза от солнца ладонью. Осень…

Жёсткой соломой, скрученной в тугой жгут, Дольф чистит твою шерсть. Он интуитивно чувствует, где сильнее почесать шкуру или нежно погладить.

– Ты как кошка, – смеётся Дольф, глядя на то, как ты подставляешься ласкам.

– Но это же приятно! – пробуешь возразить, но он сильнее заходится смехом, уже согнувшись пополам. Соломенный жгут падает из его рук. Он смеётся заразительно, ты поддаёшься веселью. Расслабляешься и заваливаешься на бок, блаженно вытянув ноги.

– С тобою так легко, – смущаясь, говорит Дольф. – Намного лучше, чем с людьми.

Жмурясь от ослепительного солнца, ты нежишься в тепле, вдыхаешь аромат свежести. Тепло и пахнет травами.

Лишь на мгновение прикрываешь глаза…

– Колдун! Колдун! Колдун! – сломя голову мальчишки и девчонки несутся в деревню.

– Они тебя видели! – рычит Дольф, вскочив на ноги.

– Это же дети.

Дольф мрачнеет.

– Да. Я колдун, а ты кентавр. Прости, я не знаю, что будет. Может, им не поверят, люди предпочитают меня не трогать. Так что… В любом случае я постараюсь тебя защитить.

Дольф раздумывает, рассеянно теребя соломенный жгут.

– Нужно уходить, – тихо произносит он, встаёт и торопливо исчезает за дверью, чтобы вернуться с набитой сумой.

Вновь ты ковыляешь по жёлтой пыльной дороге, опираясь на его плечо и поджимая ногу. Дольф просит не наступать на неё некоторое время. Он торопит и боится.

В сумерках вы сворачиваете с дороги в лес. Дольф беспокойно оглядывается, уверяет, что никто не преследует, но ты слышишь: крики неумолимо становятся громче. С наступлением темноты совсем близко вспыхивают факелы.

Вы торопитесь, но не успеваете…

Сельчане набрасываются на Дольфа. Он исчезает в море озлобленных людей.

Тебя окружают.

– Демоново отродье! – кричат мужики, угрожая вилами и факелами.

Ты вертишься. Отбиваешься, отступаешь и, надрываясь, зовёшь Дольфа. В панике не понимаешь, что творишь. Взмываешь в дыбы, надеясь увидеть Дольфа. Кто-то ловко кидает петлю, которая тут же затягивается на едва зажившем переломе. Резкий рывок – ты падаешь, расшибив плечо. Мужичьё тут же набрасывается с верёвками, стягивают, лишая малейшей возможности пошевелиться. Плачешь. Отчаянно зовёшь Дольфа. Страшно. Страшно и очень-очень больно. Кажется, что ногу вновь сломали. Крики и слёзы никого не трогают.