Текст книги "Мой необычный друг"

Дольф! Где же ты?!

– Не трогайте его! – пробивается над бурей его голос. – Он всего лишь ребёнок!

– Убить! – орут мужики, оглохнув от злости.

– Нельзя, – взывает голос. – Это накликает беду на деревню.

Опираясь о сухую палку скрюченными и иссушенными временем руками, вперёд выходит древний старец. Снизу вверх взираешь на высушенное долгой жизнью лицо. Старик наклоняется, протягивает руку к твоему лицу. Бьёшься в путах, пытаясь отодвинуться от страшных скрюченных пальцев. Он касается горячей и влажной от слез щеки.

– Смерть юной твари только разгневает демонов. Мне надо посоветоваться со священником. Заприте его. А колдуна, за то, что привёл тварь к деревне, казнить.

Захлёбываясь слезами, ты сжимаешься от страха, дрожишь от ужаса, от боли… от непонимания.

На голову набрасывают мешок, на шею – удавку. Чуть дёрнувшись, душишь себя. Шагаешь медленно, шатаясь, словно в дурмане. Несколько раз падаешь. Нога болит сильнее. Под конец становится невыносимо на неё опираться. Ткань на глазах насквозь мокра от слез. Слышишь, как мужики переругивались, проклинают тебя и «того колдуна». Дольфа.

«Где он и что с ним?» – бьётся в голове мысль, сменяя дикий страх и отчаяние.

Мешок с головы срывают в деревне. Запирают в клетке на площади. Толпа подступает вплотную. Люди тыкают пальцами, брезгливо и зло кричат. Клетка маленькая: едва можешь развернуться, макушка задевает потолок. Вертишься, вжимаясь боками в прутья. Откуда ждать угрозу, не знаешь. Вокруг злость и ненависть.

– Демон! Сжечь его! Убить нечисть! – ревёт безостановочно толпа.

В один момент неосторожно ступаешь на воспалённую ногу. Громко взвыв, падаешь. Сжимаешься в комок, с силой зажмуриваешься и закрываешь уши.

Трясёшься от страха и боли. Намного страшнее, чем в капкане. Людская ненависть переполняет крохотную клетушку, сочится ядом с прутьев. Селяне смелеют: кто-то кидает камень, угодив в плечо, мальчишка бьёт палкой под ребра.

– Пожалуйста, – всхлипываешь, – прекратите! Дольф, Дольф… Где же ты? – зовёшь шёпотом.

Вскоре ты узнаешь.

Здесь же, на площади, его ведут к столбу, где разложен хворост. Дольф ковыляет, сильно припадая на левую ногу. Лицо в крови, руки стянуты за спиной, одежда грязна и порвана. Он находит тебя взглядом. Улыбается, растягивая кровоточащие губы, – выходит горько.

– Дольф!

Ты знаешь, что произойдёт. Воешь, кричишь, зовёшь его, умоляешь. На твою истерику никто не обращает внимания. Люди повернулись спинами, взирают на костёр, что нехотя разгорается в прохладном воздухе. Дольф, привязанный к столбу, смотрит на тебя.

Огонь, дым… и пелена слёз. Зовёшь до хрипоты.

Толпа азартно улюлюкает. «Колдун! Сдохни!» – кричат мужики, бабы и даже дети. А ты бессильно сползаешь по решётке: не вынеся пытки, теряешь сознание. И уже не видишь, как падает прогоревший до основания столб, погребая останки Дольфа.

Первые несколько дней ты подолгу рыдаешь от ярости, от тоски, от бессилия. Через неделю силы уходят и слёзы высыхают. Стоя или лёжа жарким днём и холодной ночью, под проливными дождями, существуешь. Не зовёшь смерти. И тебе всё равно, что произойдёт.

Люди, проходя мимо, бросают злые и брезгливые взгляды, кричат проклятия. Дети, бывает, кидаются камнями, но это им быстро надоедает – ты не реагируешь. Ссадины, синяки покрыты слоем грязи. Волосы и шерсть свалялись и потускнели. Нога болит не переставая. Боль выматывает. По ночам сгораешь в лихорадке.

Прошло много дней, тебя решают отпустить.

Толстобокий монах, бубня песнопения, застёгивает на твоей шее ошейник с нацарапанными кабалами. «Чтобы держать нечистую силу», – поёт толстяк. Солдаты на лошадях, вооружённые пиками, ведут тебя прочь от деревни. Плетёшься со связанными руками и удавками на шее. Хромаешь, стараясь не отстать.

Два дня без отдыха и сна. На опушке леса солдаты, побросав верёвки, пришпорили коней.

Когда смолк топот копыт, ты позволяешь себе лечь. Устал… Свобода? Жизнь? Уйма времени прошла с того дня, как ты попал в злополучный капкан. Шерсть так грязна, что солнцу противно её касаться. Где родной табун, отец, братья, не ведаешь. Да и не примут они калеку. Детство закончилось в капкане. Иные взрослые за века жизни не испытали столько страха и отчаяния, что испытал ты.

– Дольф, – шепчешь, чувствуя горечь и боль, заполняющие пустоту в душе. Слёз не осталось: давно выплакал.

Через лесной говор пробивается далёкий рокот водопада. Почти день ты тащишься к нему. С крутых серых скал срываются в бездну воды широкой реки. Брызги росой оседают на коже. Ветер треплет свалявшиеся тусклые полуседые волосы. Холодный ветер, злой. Глаза жжёт от невозможности пролить последнюю слезу.

Ты долго лежишь на ледяных скалах, пока не перестаёшь чувствовать окоченевшее тело. Одинокий, покинутый, с дырой в душе.

Забывшись тревожным сном, видишь, как летишь. Летишь, подобно птице. Раскинув руки, словно крылья, но не можешь взмыть высоко-высоко. Туда, где парил орёл и облака неспешно прогуливались по голубому небосводу. Ах, почему же ты всего лишь кентавр, а не птица?

По щекам течёт роса – не слёзы.

Ещё один прыжок… последний. Камнем вниз. Во сне. Ты не перестал бояться смерти. Ты побоялся предать Дольфа: он отдал жизнь за твоё спасение. Как мог ты перечеркнуть светлую память о недолгой дружбе?

Не смог…

* * *

И вот ты стоишь, тяжело опираясь на костыль, а он лежит у ног. Изломанный мальчишка-охотник. Рядом – смятый камнем капкан. У мальчишки круглые глаза, в которых океан боли смешался с морем страха. Он бледен, как скалы. Уродливым цветком на голени краснеет перелом. Сколько он провалялся здесь, неизвестно, но крови натекло много. Мальчишка плачет. В детском лице узнаёшь себя.

– Если доверишься, сможешь выжить, – кажется, именно так говорил Дольф. За много лет старый перелом закостенел, нога болтается бесполезным, чахлым придатком. Твоя боль осталась в прошлом.

Дождавшись судорожного кивка, тяжело опускаешься рядом. Лежать на острых камнях неудобно и больно, но по-другому вправить перелом и помочь человеку ты не можешь.

– Наверное, – тихо говоришь, покончив с перевязкой, – тебе следовало почтить память колдуна Дольфа.

Мальчишке только и остаётся, что хвататься за твою руку и подстраиваться под неровный ход. Вы ковыляете вдоль скал к твоему жилищу в пещере позади водопада. Там сухо, тепло, горит костёр. Под сводом развешаны букеты лесных и луговых цветов. Тот запах. Запах Дольфа. Запах солнца. Запах трав.

Зоя Ануфриева

Меши и Кукамеши

Полуденное солнце заливало бело-розовые заросли космеи, разлапистые пихты отбрасывали тень на края поляны.

Меши бежал через поле к зеленоватым, покрытым мхом валунам, в секретное место. Туда, где он видел огненно-жёлтую бабочку с голубыми «глазами» на крыльях. Подальше от учителя, от насмешек ракиников, от аккуратного брата, ловко орудовавшего ложкой, не разбившего и не раздавившего ни одного предмета за последнюю неделю.

– Почему Кукамеши может, а я нет? – бухтел Меши, размазывая слёзы по круглому серому лицу. – Почему ракиники дразнятся и не дружат? – вопрошал он то ли небо, то ли зелёные холмы. Короткие ноги, не приспособленные к бегу, устали. Даже в набедренной повязке – а не в туниках, как у ракиников – ему, великану, было жарко. Он привалился спиной к старому валуну и снова всхлипнул. Распухший от слёз плоский нос почти перестал дышать. Меши проехался по нему кулаком от одного маленького круглого уха до другого.

Рядом хрустнули ветки и покатились камешки.

– Долго сидеть будешь? Голову напечёт, – тень накрыла залитый солнцем валун. Такой же серый, на непропорционально коротких ногах, отличавшийся лишь формой ушей да цветом глаз, брат-великан упёр руки в широкие бока.

Меши задрал голову и осыпал Кукамеши вопросами:

– Почему ракиники смеются надо мной? Я виноват, что такой огромный? Я великан, ты великан! Мама и папа… – он снова всхлипнул. – Земля тряслась, горы плевались огнем… все погибли…

– Ты сломал самый большой половник в Ракини, – хмыкнул брат. – Школьный повар чуть не вырвал три единственные волосинки на голове.

– Красоту создают, – вздохнул Меши, – а я ломаю. «Неуклюжий, неповоротливый, никчёмный великан» – так они говорят.

– Учитель Боу расстроился, – произнёс Кукамеши. – Сам знаешь, деревянные ложки делают только на севере, в Предгорных Кучах, что По Ту Сторону Мшистых холмов. Ракиники там не бывают: слишком холодно. А северяне приходят редко.

– По Ту Сторону Мшистых холмов – наш дом! – откликнулся круглоухий.

– Был, теперь там – развалины, – заметил Кукамеши.

Миндалевидные голубые глаза Меши уставились на такие же, только зелёные – Кукамеши. Над головой брата порхала любимица круглоухого великана, огненно-жёлтая бабочка, про которую никто ничего не знал. Даже когда он описал рисунок на крыльях, учитель не смог рассказать про бабочку. Сказал, что спросит друга-путешественника, который приедет на летний Зелёный праздник с Той Стороны Мшистых холмов из самих Предгорных Куч.

Увидев округлившиеся глаза брата, Кукамеши потянул оттопыренное ухо и спросил:

– Прилетела?

Меши кивнул:

– Она такая красивая. Вот бы полетела с нами, в обиталище. Фигурки из камней – хорошо, но не очень красиво. Может, она согласится стать нашим другом?

Кукамеши развел руками:

– Я не против. Прилетит – буду рад, – и продолжил, – нам пора. Завтра начнут прибывать гости. Надо таскать воду, столы и лавки, – он протянул широкую ладонь с пальцами-колбасками, помог брату подняться.

Солнце клонилось к закату, братья Шиму топали спать в сложенное ими из камней обиталище, где вместо друзей их встречали каменные пирамидки, изображающие фигурки ракиников.

Огненно-жёлтая бабочка покружила над головами великанов и улетела в пихтовую рощу.

– Зелёной вечности Мшистым холмам, – традиционное приветствие, хором произнесённое братьями, вернуло старого учителя из медитативного созерцания в действительность. Щуплый зеленокожий старик в белой рубахе улыбнулся и склонил лысую голову:

– Мягкого мха под ногами. Бурдюки на крыльце.

Серые великаны почтительно поклонились и затопали к глиняному дому – тшуру. Кряхтя, навесили друг на друга бурдюки и неспешно выкатились за зелёную ограду на улицу. Так начиналось каждое утро братьев, найденных двенадцать лет назад учителем Боу на ступенях развалин Шиму По Ту Сторону Мшистых холмов.

По вьющейся между валунов тропке они спускались к роднику, утопающему в зарослях бересклета. Набирали в бурдюки воду и возвращались обратно. Засмотревшись на цветы в ограде, Меши запнулся об острый камень, выброшенный на середину дорожки. Упал на колено, брызнула кровь. Бурдюки свалились с плеч, вода полилась на тропу. Идущий позади Кукамеши заскользил и тоже бухнулся. Бурдюки упали, хрюкнули, выпуская воду, и покатились, подпрыгивая.

За зелёной оградой в ярко-розовых соцветиях, отделявшей школу от тропинки, громко смеялись ракиники:

– Смотри, как два бурдюка Шиму плавают, а-ха-ха!

– Бурдюк – Меши, бурдюк – Кукамеши, – подхватил другой тонкий, но не менее ехидный голос.

Братья пытались встать, но короткие ноги скользили по мокрой дорожке, и они снова падали. Кукамеши на четвереньках подполз к Меши, подцепил брата за кожаную набедренную повязку и помог подняться. Потом выпрямился и сам, потирая ноющие от ушибов места. Постанывающий от боли Меши схватил камень, о который споткнулся, и бросил в хохочущий на разные голоса цветущий кустарник.

Раздались невнятные ругательства, хруст веток и топот убегающих ног.

Из школы вышел учитель, осмотрел испачканных братьев. Строго приказал Кукамеши собрать бурдюки и наполнить их заново. Покачал головой и взмахом руки позвал Меши за собой.

Тот шёл, пыхтя и морщась, приволакивал раненую ногу. На крыльце дома-тшура учитель вылил на голову Меши кадку с дождевой водой, обработал ногу пахучей мазью и оставил обсыхать на залитом солнцем валуне. Круглоухий великан обсох, боль стихла. Кукамеши в одиночку перетаскал все бурдюки и устало плюхнулся рядом с братом, прерывая тягостную тишину:

– Зачем камень кинул? Ты мог убить ракиника… Коротышки – хрупкие, сам знаешь. Чуть тронул – синяки, потому и боятся. Сами и дерутся, и в бочку друг друга макают, и мирятся, а ты виноват, что вытащил. Помнишь? – брат нахмурился. – Пожалел, заступился, а они… хихикали. И сейчас, верно, все туники в кустах разорвали, пока нас караулили.

– Я не нарочно, но ты слышал, как они смеялись? – круглоухий закрыл руками лицо.

Он снова бежал по полю к секретному месту в надежде, что бабочка сможет его утешить. Меши вертел головой в поисках красавицы. Зацепился ногой за торчащий корень и рухнул, уткнувшись в скрытый листвой ипомеи валун.

Перед носом дрожал зелёный лист. По нему ползла жёлтая листоедка с голубыми хитиновыми отростками. Серый великан замер.

– Красивая… как бабочка, – прошептал заворожённый медлительной красавицей Меши. Протянул руку и тут же отдернул, вспомнил о своей неуклюжести. Перевалился на спину, сел, поджав ноги, наблюдая за жёлтой малышкой.

Красотка-листоедка доползла до края листа и свесилась. Меши испугался: вдруг маленькая путешественница упадёт, а он не заметит её в траве и раздавит. Спина юного великана покрылась испариной. Он вскочил и подставил огромные руки под листья. Жёлтая шипастая листоедка шлёпнулась на правую ладонь, свернулась, растопырила жёсткую щетину. Ладонь кольнуло. Левой рукой Меши сорвал горсть листьев и аккуратно перевалил шипастую многоножку поверх зелени. Прикрывая одну руку другой, боясь уронить маленькое создание, Меши топал в сторону обиталища и шептал:

– Я тебя сберегу.

Руку жгло. Ладонь чесалась нещадно. Круглоухий останавливался, облизывал пересохшие губы, локтем смахивал пот со лба и шёл дальше. Лысая голова, нагретая солнцем, кружилась. Откуда-то раздалось фырканье лошадей, скрип колёс. Перед глазами плыло. Меши упал в траву, не разжимая ладоней. Последнее, что он услышал – тонкий пронзительный крик.

– Деда, там кто-то упал! – телега остановилась, девочка спрыгнула и побежала.

В высокой траве мелькала её светлая макушка, поодаль зелёные заросли пересекал широкоплечий серый гигант. Дед испугался и припустил следом:

– Ири, подожди!

Девочка остановилась. Прислушалась к шагам:

– Деда? – она завертела головой, растерялась.

Шаги и хруст раздавались с двух сторон. Одни, размеренные, глухие и тяжёлые – впереди и другие, торопливо-тихие – сзади. Ири обернулась и подпрыгнула, косы взметнулись, упали на плечи.

Дед догнал внучку, усадил на траву и прошептал:

– Смотри, – в двадцати шагах высилась спина великана. Огромные серые плечи раскачивались из стороны в сторону:

– Ме-ши-и-и, – трубно выл гигант, – Ме-ши-и-и…

Девочка нахмурилась:

– Пойдём. Там что-то случилось, слышишь, он плачет? – серьёзно глянула чёрными глазками и потянула за руку. Дед хмыкнул и двинулся следом.

– Зелёной вечности Мшистым холмам, – звонко выпалила Ири и уставилась на гиганта. Вернее, на двух гигантов. Второй неподвижно лежал в примятой траве.

Кукамеши повернул голову и тихо отозвался:

– Мягкого мха под ногами.

– Я Ири, а это мой дед Кась. Мы едем из Предгорных Куч к Учителю Боу на Зелёный праздник, – протараторила девочка. – А ты кто и почему он лежит?

– Я Кукамеши. И… я… не зна-а-а-ю, – простонал лопоухий Шиму. – Мой брат Меши, – гигант погладил по голове лежащего, – расстроился, что мог обидеть ракиника, и убежал. Я искал. А он… Он упал и не двигается, – по круглому лицу гиганта потекли слёзы.

– Упал и не двигается? – переспросил дед девочки. – Да… Тут нужна помощь.

– Вы п-поможете? – Кукамеши уставился на пришедших, часто моргая. Эти странные девочка и старик были выше ракиников, белокожие, в деревянной обуви. Девочка с длинными светлыми косичками в розовом расшитом сарафане и темноволосый старик в светлой рубахе и тёмных шароварах предлагали помощь. «Предгорные Кучи за Той Стороной Мшистых холмов – это северные люди», – вспомнил великан и замер, ожидая ответа.

– Попробуем, – неуверенно отозвался Кась. – Надо его осмотреть, может, перегрелся на солнце? Ири, принеси воды с телеги.

Кукамеши принялся ощупывать брата:

– Жара нет.

– А ладони так и были сложены? Он что-то держит. Разожми, – попросил Кась.

Лопоухий кивнул:

– А я и не заметил, что с руками что-то не так, – он поднял правую руку Меши и ахнул. – Она красная! – вся ладонь была усыпана мелкими алыми пятнами.

Кась осмотрел вторую руку:

– А вот и виновница. Эта гусеница огненной голубоглазки. Бабочка хоть и красотка, но обычная, а вот её гусеница – ядовитая, но волшебная. Не каждому удаётся увидеть эту редкость, а уж в руки взять – подавно. Если кто смог, того она может наделить волшебным даром, но каким – неизвестно.

Он не успел договорить, как Кукамеши схватил листок и перевалил жёлтую редкость на ладонь, поднёс к лицу, чтобы рассмотреть поближе:

– Меши любит красивое: и цветы, и бабочек, и букашек разноцветных.

– Стой! Я же сказал, она ядовитая. Это по её милости твой брат лежит и не двигается, – Кась всполошился. – Надо найти противоядие.

– Ой! – воскликнул Кукамеши, едва не выронив гусеницу. Лопоухий так спешил вернуть находку на листок ипомеи, что укололся. Гусеница упала, он подхватил её второй рукой и снова укололся, прежде чем переложил на листок.

– Теперь противоядие нужно и тебе, дружок, – добавил дед Кась, похлопывая сидящего на траве великана по плечу. – Жжётся?

Лопоухий кивнул:

– Надо позвать учителя, может, он найдет противоядие? Я отнесу Меши в тшур.

– Не успеешь, – строго произнёс Кась.

Белокурая макушка девочки мелькнула в высокой траве:

– Вот вода, деда, – прощебетала Ири. – Что с ним?

– Яд, милая. Эта гусеница весьма опасна. Вода тут не поможет. Следи, чтобы он ничего не трогал, и сама не дотрагивайся. Я возьму с телеги всё, что может пригодиться, и вернусь, – и дед побежал к телеге.

Кукамеши постанывал. Ири ковыряла землю мыском деревянного башмачка и теребила то косички, то вышитый узор на подоле розового сарафана.

– Меши любит бабочек, а ты что любишь? – спросила Ири, не выдержав тягостного ожидания.

– Я люблю складывать из камней фигурки, – сквозь слёзы ответил лопоухий великан и улыбнулся.

Ири продолжила расспрашивать Кукамеши:

– А какие фигурки ты складываешь?

– Тшуры, оградки, да и просто так. Мне нравится складывать одни камни на другие: большие на маленькие и маленькие на большие, чтобы не падали.

– А человека или животных из камней можно сделать? У нас, По Ту Сторону Мшистых холмов, мужчины вырезают фигурки из дерева, – уточнила Ири. – В телеге есть, я покажу.

– Попробую, обязательно, – Кукамеши зашипел от боли и посмотрел на краснеющие ладони, – если найдём противоядие.

– Деда что-нибудь придумает, он очень умный. Много путешествовал и много знает! Потерпи немного.

– А Меши? Я говорить могу, двигаться, а он… лежит, – по серой щеке скатилась слеза.

Ири притихла:

– Идёт, деда идёт! – улыбнулась девочка.

Кукамеши затаил дыхание.

– Помоги-ка мне, внучка, – вернулся Кась, нагруженный свёртками, кузовками и бутылью. Обернул руки тряпицей, оттащил листву с гусеницей в сторону и накрыл её пустым коробом.

– Ири, бери кузовок с брусникой, шаркунок с солью из коры со священного капища и дави им ягоды, чтобы кашицей стали.

Ири раздавила ягоды. Кась разложил получившуюся смесь в два короба, затем открыл бутыль с настойкой можжевельника, заполнил оба доверху и размешал деревянной ложкой. Посмотрел вверх:

– Помогай, Отец небесный, – и выложил смесь из одного короба на ладони Кукамеши. Схватил второй короб, и кашица полилась на правую, отравленную, ладонь Меши. Оставшееся лекарство он вылил на левую ладонь круглоухого на всякий случай.

Все замерли в ожидании.

Кукамеши ахнул. Ладони охватило синее пламя. Оно не жгло, но светилось, поблёскивая золотыми искорками. С ладонями Меши происходило то же самое.

Ири не моргая смотрела на великанов.

Сияние угасало, но Меши не шевелился.

– Деда, почему он не встаёт? – заволновалась Ири.

Кась развёл руками:

– Не знаю, мы сделали всё, что смогли.

– Опоздали?.. Это я виноват! Зачем отпустил одного, – взвыл Кукамеши, хватаясь за голову.

– Нет, так не должно быть, так неправильно, – Ири обняла голову круглоухого, всхлипнула. Помотала головой, косы расплелись, светлый локон задел плоский нос лежащего.

– А-апчхи! – Меши открыл глаза и завороженно уставился на Ири. – Красивая… как солнышко! Плачет… плохо, – круглоухий нахмурился, повернул голову. Увидел Кукамеши и строго спросил:

– Кто её обидел?

– Деда, он жив! – вскрикнула Ири.

Кась облегчённо улыбнулся.

– А жёлтая малышка где? – спросил Меши.

Кась усмехнулся, Ири запрыгала, а Кукамеши ответил:

– Ты чуть не погиб из-за неё, и я тоже. Спасибо деду Касю и Ири из Предгорных Куч – вылечили! – Лопоухий встал и почтительно поклонился Касю. Меши поднялся и тоже тожественно поклонился.

– Где моя малышка, её не раздавили? – повторил он.

– Цела твоя гусеница, – ответил Кась. – Тому, кто решится её раздавить, не позавидуешь – сгорит дотла. Тут она, под коробом схоронена. Но погоди, – дед остановил Меши, поднявшего короб, – не трогай руками, и листья эти тоже не трогай, на них яд, а лекарства у нас больше нет.

– Что же делать? Её нельзя здесь оставлять, – встряла Ири.

Кась усмехнулся:

– Нарви-ка цветов, внучка.

На дно короба дед опустил цветы, поддел гусеницу, и она скатилась в цветочную перину. Короб накрыл крышкой, протянул его Меши:

– Держи, только в короб не лазь, до тшура донесёшь. А через месяц она бабочкой станет.

Кукамеши хлопнул брата по плечу:

– Пора возвращаться, пока не стемнело, учитель волнуется.

Братья Шиму собрали принесённые вещи и вслед за дедом и девочкой направились к телеге. Садиться не стали, шли до самого Ракини, к тшуру учителя. По дороге Кукамеши рассказал брату, какого страха натерпелся и как их спасли от неминуемой смерти дед Кась и его внучка. Меши удивлялся и кланялся людям. Ири показывала великанам крошечные деревянные статуэтки зверей. Кукамеши собирался придумать, как делать такие фигуры из камня.

– Зелёной вечности Мшистым холмам.

– Мягкого мха.

Братья подхватили бурдюки и отправились за родниковой водой, то и дело оглядываясь, не вышла ли Ири из тшура учителя Боу.

Шиму торопились, им хотелось увидеть девочку и посмотреть деревянных зверей.

Тяжёлые бурдюки переваливались за спиной, братья бодро шагали по тропе. Зелёная ограда, начинавшаяся от спуска к роднику, тянулась до самого тшура.

– Шиму ползут!

– Бурдюк – Меши, бурдюк – Кукамеши…

– А-ха-ха, – захлёбывались три ракиника, поджидавшие братьев, чтобы посмеяться.

Меши заскрипел зубами.

– Не обращай внимания, – уговаривал брат, – идём.

– Болваны неповоротливые! – в юных великанов полетели мелкие камешки.

Кукамеши и Меши остановились, опустили с плеч бурдюки и, прикрывая руками лица, двинулись к смеющимся ракиникам.

– Бурдюк – Меши, бурдюк – Кукамеши… – продолжали зелёные, ехидно кривясь и обезьянничая.

Из тшура выскочила Ири с не заплетёнными до конца косами. Сжав кулаки, она бросилась на ракиников:

– Подлые мальчишки. Меши добрый, а вы злые! Вот я вам! – её кулачки молотили по сутулым плечам, безволосым зелёным головам, покрытым редким белым пушком, по картофельным носам.

Зелёные не ожидали увидеть маленькую белокожую незнакомку с золотыми волосами и оторопели. Уворачивались от кулачков и визжали.

У ограды появились старый учитель и дед Кась.

Увидев взрослых, подростки попятились. Один из зелёных увернулся от кулачков Ири, подхватил камень и бросил в лицо Кукамеши.

Все замерли: Ири, ракиники, Меши, учитель и Кась. Кукамеши отмахнулся ребром ладони, и камень упал, разрезанный надвое. Лопоухий великан удивлённо захлопал глазами и поднял половинки булыжника с ровным, гладким срезом. Забыв про удирающих ракиников, все бросились к Кукамеши.

Лопоухий вертел в руках половинку булыжника. Вторую половинку забрал Меши и тоже удивленно вертел в руках. Поглаживал пальцами неровные бока выпуклой части, положил на правую ладонь срезом вверх:

– Колко, некрасиво. Должно быть гладко, – он крутанул на ладони половинку раз, ещё раз. С огромной ладони слетела пыль. Меши перевернул булыжник:

– Вот теперь хорошо! Ровно.

– Как ты это сделал? – заинтересовался Кась.

– Не знаю, – ответил Меши, – острые края кололи ладонь. Неприятно. Как гусеничка. Я стёр неровность. Получилось.

Кукамеши улыбнулся и крутанул свою половинку булыжника. Каменная пыль взметнулась в стороны. Вторая половинка гладкого камня лежала на ладони. Братья соединили обе половинки. Кукамеши сдавил камень, вверху и внизу появились ямки.

Ири восторженно вскрикнула:

– Яблоко! Это каменное яблоко, разрезанное посередине! Первая фигурка из камня.

– Так вот какой дар преподнесла вам огненная красотка, – Кась улыбался. – Значит, вы теперь каменных дел мастера. Ого-го!

– Ярмарка, ярмарка! Зелёная ярмарка, Летний праздник мастеров! – кричали малыши на главной площади Ракини. Их светло-зелёные головки, украшенные торчащими белыми волосками, то и дело выглядывали из-за прибывающих телег. Разноцветные туники маленьких ракиников цеплялись за оглобли и нещадно рвались. Оборвыши сверкали гладкими пятками, убегая от родителей. Дети знали, что в честь праздника им простят любые шалости.

На ярмарочной площади ракиники всех возрастов, приоткрыв рты, смотрели на двух великанов, идущих рядом с белокожей девочкой.

Меши и Кукамеши прямо на площади из придорожного валуна соорудили несколько каменных лавок и столов. Кась и Ири разложили деревянные ложки, фигурки и берестяные короба. Учитель – свитки и травы.

Ракиники перешёптывались: великанов они побаивались, но любопытство и хозяйственность взяли верх. К серым братьям – «каменным мастерам Шиму» – подходили зелёные жители Ракини. Каждому хотелось посмотреть на новую полезную вещь, посидеть на каменной лавочке. А лучше – забрать только что сделанный стол и лавку домой. Приобрести у белокожих людей деревянную посуду. Послушать рассказы и запастись травами у учителя.

Ярмарка длилась несколько дней. За это время Ири и братья Шиму по-настоящему подружились. Девочка рассказывала о Предгорных Кучах. Помогала находить камешки, братья мастерили из них яблочки и фигурки животных, а потом вместе раздавали поделки детям ракиников.

Когда Летний праздник мастеров закончился, северные гости засобирались домой.

– Поедете с нами? – Ири пристально посмотрела на братьев.

– А кто будет носить учителю воду? – вздохнул Кукамеши.

– И фигурки мы ещё не сделали, – поддакнул Меши. – Может, потом…

– Я буду ждать, – сказала Ири, обняла Меши и Кукамеши. Медленно пошла к телеге, села. А когда Кась тронул лошадь, долго махала братьям маленькой рукой.

Учитель Боу и братья Шиму смотрели вслед повозке, пока та не скрылась из виду.

И без того молчаливые братья после отъезда почти перестали разговаривать. Каждое утро они молча приносили бурдюки с водой. Зелёные юнцы, дразнившие их, в наказание теперь тоже носили бурдюки и уже не смеялись. Теперь великанов уважали за мастерство, и Шиму с удовольствием мастерили для ракиников каменные лавки или столики. Братья долго смотрели на дорогу, по которой уехали в Предгорные Кучи По Ту Сторону Мшистых холмов их друзья: Ири и дед Кась. Уходили к себе и не возвращались до утра.

Через месяц братья увидели, что По Ту Сторону Мшистых холмов, где находятся Предгорные Кучи, столб сизого дыма устремился в небо. Гора дымит! Друзья в опасности…

Больше великанов в Ракини не видели. Перед опустевшим обиталищем братьев Шиму на солнце блестело традиционное приветствие, выложенное речной галькой: «Зелёной вечности Мшистым холмам».

Каменные статуэтки с лысыми головами, поросшие зелёным мхом, улыбались беззубыми ртами. Одну маленькую фигурку в широком сарафане украшали две аккуратно заплетённые косички да перелетающая с одной косы на другую живая бабочка с голубыми «глазами» на огненно-жёлтых крыльях.