Текст книги "Советский Пушкин"

Пушкина, с несомненностью подтверждающих дворянский характер его идеологии, если взять ее «в общем я целом». Как дворянский идеолог Пушкин признает необходимость сословного членения общества. Все сословия равно необходимы, но необходимость сословий выдвигает на первый план именно дворянство. «Отвратительной власти демократии» Пушкин противопоставляет «девиз России: suittm ouiqiue – каждому свое» («Об «истории поэзии» С. П. Шевырева»), то есть каждому сословию свое строго определенное место в общественной иерархии. В «Опыте отражения некоторых нелитературных обвинений» Пушкин, оглядываясь назад, учитывая разные этапы своего развития, в том числе и моменты наиболее ярко выраженного политического свободомыслия, с полным основанием заявляет: «Каков бы ни был образ моих мыслей, никогда не разделял я с кем бы то ни было демократической ненависти к дворянству. Оно всегда казалось мне необходимым и естественным сословием великого образованного народа. Смотря около себя и читая старые наши летописи, я сожалел, видя, как древние дворянские роды уничтожались, как остальные упадают и исчезают, как новые фамилии, новые исторические имена, заступив место прежних, уже падают, ничем не огражденные, и как имя дворянина, час от часу более униженное, стало наконец в притчу и посмеяние даже разночинцам, вышедшим во дворяне, и досужим (журнальным) балагурам!»

Пушкин сожалеет об упадке дворянства в Западной Европе, ранние признаки которого он чутко улавливал также в России. Он сознательно противопоставляет сословный строй, с преобладанием дворянства, самой передовой стране буржуазной демократии– Соединенным Штатам Северной Америки. Он пишет в статье «Джон Теннер»: «Несколько глубоких умов в недавнее время занялись исследованием нравов и постановлений американских, и их наблюдения возбудили снова вопросы, которые полагали давно уже решенными. Уважение к сему новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую – подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество; рабов-негров посреди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству принужденный к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой: такова картина Американских Штатов, недавно выставленная перед нами».

Дворянская идеология носит реакционный характер. Пушкин не исчерпывается дворянской идеологией. Об этом уже было сказано, к этому нам еще придется вернуться в дальнейшем изложении. При оценке Пушкина нам нужно помнить, что он стоит в начале процессов политической и классовой дифференциации, что круг передовых деятелей, среди которых ему приходилось действовать, был «страшно узок» (Ленин) и до 14 декабря 1825 года и что после 14 декабря он просто насчитывал единицы. В такой обстановке тенденция развития общественного мышления интересующего нас деятеля, его взаимоотношения с другими современными течениями являются более важными, чем формально определенное содержание тех или иных положений, взятых изолированно, статистически. Все же, несмотря на эти важные положения, мы должны сказать, что дворянская идеология вела даже и Пушкина к резко реакционным мнениям. Таковы его высказывания о рекрутстве в статье «Путешествие из Москвы в Петербург», посвященной оценке главнейшего сочинения Радищева:

«Рекрутство наше тяжело: лицемерить нечего. Довольно упомянуть о законах противу крестьян, изувечивающихся во избежание солдатства. Сколько труда стоило Петру Великому, чтобы приучить народ к рекрутству! – Но может ли государство обойтиться без постоянного войска? Полумеры ни к чему доброму не ведут. – Конскрипция по кратковременности службы, в течение 15 лет, делает из всего народа одних солдат. В случае народных мятежей, мещане бьются, как солдаты; солдаты плачут и толкуют, как мещане. Обе стороны одна с другой тесно связаны. Русский солдат, на 24 года отторженный от среды своих сограждан, делается чужд всему, кроме своему долгу. Он возвращается на родину уже в старости. Самое его возвращение уже есть порука за его добрую нравственность: ибо отставка дается только за беспорочную службу. Он жаждет одного спокойствия. На родине находит он только несколько знакомых стариков. Новое поколение его не знает и с ним не братается.

Власть помещиков в том виде, в каковом она теперь существует, необходима для рекрутского набора. – Без нее правительство в губерниях не могло бы собрать и десятой доли требуемого числа рекрут. Вот одна из тысячи причин, повелевающих нам присутствовать в наших поместиях, а не разоряться в столицах под предлогом усердия к службе, но в самом деле из единой любви к рассеяности и к чинам».

Таким образом, Пушкин – поэт настолько еще связанный с дворянством, что в единичных случаях он выражает самые реакционные идеи своего класса. Однако, это несомненное положение выражает не всю правду о классовой природе Пушкина и даже не самую важную часть правды. Ведь Пушкин находился в то же время в остром конфликте с дворянским обществом и его политической системой, с царем. Об этом конфликте по сути дела знал и Белинский.

В приведенной уже характеристике Белинского сказано, что Пушкин «нападает в этом классе (помещиков) на все, что противоречит гуманности, но принцип класса для него вечная истина». Гуманность как система взглядов противоречит принципу дворянства, класса помещиков. Следовательно, мысль Белинского сводится к тому, что Пушкин, не порвав еще с дворянством, в то же время уже находится в противоречии со своим классом. Даже в реакционных высказываниях Пушкина мы находим явные следы этого противоречия. Так «отвратительную власть демократии» Пушкин осуждает за невежество, за отношение к науке и поэзии не как к цели, а как к средству («Об «истории поэзии» С. П. Шевырева»). Но невежественное третирование просвещения, вражда к просвещению является свойством дворянского общества в неизмеримо большей степени, чем буржуазного. Пушкин осуждает американскую демократию за тиранство, за рабство негров. Но тиранство и произвол в феодально-крепостническом строе проявляется неизмеримо острей, чем в среде демократических мещан, а рабство белых негров было не слаще рабства черных. Следовательно, у Пушкина сама критика буржуазного правопорядка с дворянских позиций содержала в себе положения, противоречившие основам дворянского миросозерцания его времени.

Содержание конфликта Пушкина с дворянской идеологией нам известно: это конфликт прогрессивного буржуазного мировоззрения, еще питавшего искреннюю иллюзию, что оно выступает представителем интересов всего народа, с реакционными взглядами и практикой помещиков-крепостников. Пушкин в этом конфликте еще не порвал окончательно с классом, к которому принадлежал по рождению и воспитанию, но конфликт этот настолько бросается в глаза, что привел многих к взгляду, что Пушкин стал поэтическим выразителем уже других социальных тенденций– не дворянских, а буржуазно-капиталистических. Мнение это попало даже в «Литературную энциклопедию», как выражение общепринятой точки зрения. В статье о Пушкине там сказано следующее: «Пушкин вырос на почве дворянской культуры и тесно связан с дворянским обществом. Вместе с тем, важнейшая черта пушкинского творчества – критика феодальных отношений. Пушкин принадлежал к тем слоям дворянства, которые становились на путь капиталистического развития». Согласно этому воззрению, Пушкин оказывается порождением не деградирующей аристократии, а другой дворянской прослойки – капитализирующихся помещиков. И тот и другой взгляд является результатом механического социологизированья.

Вторая точка зрения, рассматривающая Пушкина как идеолога капитализирующегося дворянства, является упрощением точки зрения покойного А. В. Луначарского, выраженной много гибче, более богатой оттенками, носящей отчасти гипотетический характер. Ввиду интереса точки зрения А. Луначарского выпишем его мнение подробнее: «…та ветвь, на которой сидел Пушкин, была гнилая и трещала под ним. В Болдине, куда Пушкин поехал с лучшими намерениями заняться сельским хозяйством, он переживает бурю в своем классовом сознании, вынужденный в значительной степени схоронить все свои надежды даже на такой скромный исход для культурного дворянина и взвесить – быть может, пока полусознательно – совсем другие пути, уже уводящие его прочь из лагеря дворянства.

Этот выход, однако, не был так разителен и, можно сказать, театрален, как выход Толстого. Перелома тут наверное не было бы, если бы судьба и дала Пушкину прожить значительно более долгую жизнь. В этом случае мы только увидели бы героические старания Пушкина окончательно стать реалистом, прозаиком, журналистом и сохранить свою независимость путем продажи рукописей на рынке, то есть путем вольного служения новым развертывающимся в стране силам безыменного, нечиновного, неродовитого читателя, на которого уже сильно, хотя и страдальчески, начинает работать Белинский; может быть, мы увидели бы дальнейшую дружбу Пушкина с Белинским; может быть, мы увидели бы Пушкина на путях герценовских.

Все это, конечно, не толстовское бегство из барства в мужичество, а скорее осторожный и полный сомнений переход с барских позиций на буржуазные. Можно, однако, с уверенностью сказать, что буржуазный цинизм, оголенные буржуазные программы ни в коем случае не были бы приняты Пушкиным и что его дальнейшее миросозерцание оформилось бы либо в какие-нибудь интереснейшие кристаллы западническо-славянофильских переходов и амальгам, либо даже в форму сочувствия занимающейся заре социализма в тех утопических и вместе с тем столь эстетически привлекательных проявлениях, какие порождались в то время на Западе (Сен-Симон и другие). Но все это может быть только гаданием». (Вступительная статья к шеститомному Собр. соч. изд. Гослитиздата.)

Луначарский высказывает ряд предположений, но все же склоняется к тому, что Пушкин в своем развитии переходил на буржуазные позиции.

Однако, целый ряд фактов мешает нам согласиться с положением, согласно которому Пушкин, покидая барско-дворянские позиции, превращался в буржуазно-капиталистического идеолога. Да, Пушкин был в конфликте с классом, который его взрастил, Пушкин был в среде своего класса отщепенцем, – это значит, что он двигался уже по направлению вперед и дальше от своего класса. Куда двигался – это вопрос не легкий для исследователей; ответ на него был неясен для самого Пушкина. Если процесс разрыва со своим классом был мучителен и полон блужданий для Некрасова, Щедрина и Толстого, живших в более позднюю эпоху, когда оформились уже и либерально-буржуазное и разночинно-крестьянское направления общественной мысли, когда было что выбирать, то каково было Пушкину, которому приходилось ориентироваться в политической пустыне, среди безмолвных или славословящих, посреди согнутых спин, когда Белинский и Герцен, так много подвинувшие вперед политическую мысль в России, только начинали свои искания. Субъективно он готов был замкнуться в свой дом, в свое поместье, что напоминает определенный этап в биографии Толстого. Это было замечено уже Луначарским: «Он готов был даже отказаться, – писал он, – от политического влияния, не только личного, но и за свою группу, он готов был уйти в партикуляризм, готов был поставить своей задачей (такой период был и у Толстого) возвращение к усадьбе к поместью, доброхозяйственное отшельничество, скрашенное высокой куль-турой для себя, для культурнейших современников и потомков». (Луначарский, цитируемая статья.) Ну, а объективно? Луначарский, а вслед за ним и большинство современных литературоведов считают, что Пушкин двигался к буржуазному сознанию? Так ли это? Разобраться в этом нам поможет выяснение вопроса, как Пушкин относился к капитализму, знакомому ему по внимательному наблюдению за европейской жизнью и авангардные проявления которого – хотя бы в виде власти денег– он встречал и вокруг себя в России.

Пушкин размышлял о капитализме, он сопоставлял социальный строй России с социальным строем Англии. Докапиталистическую структуру России Пушкин оценивал выше общественных отношений Англии, прошедшей уже через промышленный переворот, с ее разительными антагонизмами богатства и нищеты. Чрезвычайно важно, что отрицательное отношение Пушкина к социальной структуре самой передовой капиталистической страны Европы было вызвано положением ее народных масс, неимоверной эксплуатацией пролетариата и его полной необеспеченностью. Положение русского крепостного крестьянина Пушкин считал неизмеримо более благополучным, чем положение английского пролетария:

«Прочтите жалобы английских фабричных работников: волосы встанут дыбом от ужаса. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! какое холодное варварство с одной стороны, с другой – какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Смидта или об иголках г-на Джаксона. И заметьте, что всё это есть не злоупотребление, не преступление, но происходит в строгих пределах закона. Кажется, что нет в мире несчастнее английского работника, но посмотрите, что делается там при изобретении новой машины, избавляющей вдруг от каторжной работы тысяч пять или шесть народу и лишающей их последнего средства к пропитанию… У нас нет ничего подобного. Повинности вообще не тягостны. Подушная платится миром; барщина определена законом; оброк не разорителен (кроме как в близости Москвы и Петербурга, где разнообразие оборотов промышленности усиливает и раздражает корыстолюбие владельцев). Помещик, наложив оброк, оставляет на произвол своего крестьянина доставать оный, как и где он хочет. Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 2 ООО верст вырабатывать себе деньгу… Злоупотреблений везде много; уголовные дела везде ужасны». («Путешествие из Москвы в Петербург», гл. V – Русская изба.)

Положение английских пролетариев подымает у Пушкина волосы дыбом от ужаса!

Дальнозоркости Пушкина делает честь, что он рассматривает бедствие рабочих не как результат злоупотребления и случайных устранимых обстоятельств, а как следствие системы и закона. Пушкин в известной мере понял внутреннюю механику капиталистического прогресса, развивающегося на костях пролетариев. Бедствия народных масс в Англии поэт сравнивает с картинами египетского рабства. Иго египетских рабов эстетически смягчалось в глазах Пушкина библейской отдаленностью времен и божественным величием азиатского деспотизма фараонов, но власть над народными массами, аналогичная власти повелителей Египта, в руках ограниченных мещан Смидтов и Джаксонов придавала современной социальной трагедии оттенок унизительной, с точки зрения Пушкина, пошлости.

По мнению Пушкина, русский крепостной вместе с большей долей обеспеченности сохранил больше человеческого достоинства, сметливости, инициативности, опрятности. Русский крепостной имеет свое жилище, свой дом, гарантию какого-то минимума личной жизни и независимости. У пролетария нет и этого:

«Взгляните на русского крестьянина: есть ли тень рабского унижения в его поступи и речи? О его смелости и смышленности и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны. Путешественник ездит из края в край по России, не зная ни одного слова пo-русски, и везде его понимают, исполняют его требования, заключают с ним условия. Никогда не встретите вы в нашем народе того, что французы называют un Ibadaud никогда не заметите в нем ни грубого удивления, ни неве-жественного презрения к чужому. В России нет человека, который бы не имел своего собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности. Наш крестьянин опрятен по привычке «по правилу: каждую субботу ходит он в баню; умывается по нескольку раз в день…»

П. Е. Щеголев считает, что Пушкин в своем сопоставлении положения русского крепостного крестьянина и английского пролетария покривил душой, сознательно погрешив против истины: «Пушкин знал болдинскую действительность, – писал он в книге «Пушкин и мужики», – нищенский рабский быт разоренных имений Пушкиных, и поэтому грустным памятником резкого несоответствия жизненной правде является изображение крепостного мужика в сравнении с английским рабочим в тех же «Мыслях на дороге» (иначе – «Путешествие из Москвы в Петербург». – В. К.), изображение, дающее повод говорить о защите крепостных устоев… В своих имениях Пушкин не мог найти подтверждения благополучному состоянию мужика… Действительно, в своей публицистике, которая, несмотря на все компромиссы, не увидела света, Пушкин перегнул, и даже слишком». Щеголев ошибается. Пушкин не кривил душой, он добросовестно заблуждался. Он не замазывал тяжелого положения крестьян, но считал его результатом злоупотреблений. Мы уже цитировали: «Злоупотреблений везде много; уголовные дела везде ужасны». И Пушкин, как бы оберегая себя от неправильных толкований, вновь повторяет: «Избави меня боже быть поборником и проповедником рабства; я говорю только., что благосостояние крестьян тесно связано с пользою помещиков, – и это очевидно для всякого. Злоупотребления встречаются везде».

Для оценки эволюции Пушкина чрезвычайно интересно сопоставить приведенные рассуждения Пушкина, относящиеся к 1833–1835 годам, с «Деревней», написанной в 1819 году, в период самого острого политического свободомыслия поэта. Оценка положения крепостных крестьян в оба периода совершенно одинакова. И в 1819 году Пушкин очень оптимистически смотрит на материальные условия существования крестьян. Жилище и корова входят как атрибуты и в поэтическое описание деревни, участвуя в создании эстетического эффекта, окрашенного в светлые тона:

 
…нивы полосаты,
Вдали рассыпанные хаты,
На влажных берегах бродящие стада,
Овины дымные и мельницы крылаты;
Везде следы довольства и труда.
 

Оценка материального положения русского крестьянина почти не изменилась у Пушкина, но политические его взгляды изменились очень значительно. Однако, Пушкин, и ищущий примирения с самодержавием, так же остается непримиренным с крепостным правом, как и в преддекабрьский период. Только молодой Пушкин надеялся, что срок раскрепощения близок, а зрелый Пушкин, Пушкин – пленник Николая I, с огорчением видел, что условия ликвидации рабства не приспели. «Судьба крестьянина, – заканчивается главка «Русская изба» в статье, откуда взяты все приведенные выше цитаты, – …улучшается со дня на день по мере распространения просвещения… Благосостояние крестьян тесно связано с благосостоянием помещиков; это очевидно для всякого. Конечно: должны еще произойти великие перемены, но не должно торопить времени, и без того уже довольно деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества…»

Пушкин патриархально объединял интересы помещика и крестьянина. Это проистекало из его положения дворянина, но в то же время настойчивое стремление к ликвидации крепостного права показывает, что пушкинская критика капитализма отражала отрицательное отношение к нему представителей докапиталистического хозяйства не только в лице господствующих, но отчасти и в лице угнетенных, в лице эксплуатируемых. Нас при этом не должна смущать боязнь революции у Пушкина. Русский мужик, тогда, еще религиозный и верноподданный, в своем подавляющем большинстве также в то время ожидал облегчения своей участи сверху.

Отрицательное отношение к капитализму, к деньгам, к капиталистической морали отразилось и в художественном творчестве Пушкина. Главная идея «Скупого рыцаря» – обесчеловечивающая власть денег. Сын Скупого Рыцаря Альбер – неплохой малый. Он – эпикуреец, гуляка праздный, тип, к которому Пушкин всегда относился в какой-то степени сочувственно. Предложение менялы отравить отца сначала просто не вмещается в его голову. Поняв его, он приходит в ярость, тут же, однако, превращая свое негодование в хитрое средство отнять деньги у неосторожного ростовщика. Но в то же время Альбер с радостью принимает вызов отца, надеясь убить его на законной дуэли, чтобы ускорить получение наследства. Власть денег разрушает моральные устои. Сына не страшит перспектива отцеубийства; он жалеет, что герцог мешает ему убить отца:

 
Герцог: Что видел я? что было предо мною?
Сын принял вызов старого отца!
В какие дни надел я на себя
Цепь герцогов! Молчите: ты, безумец,
И ты, тигренок! Полно (сыну), бросьте это:
Отдайте мне перчатку эту. (Отнимает ее.)
Альбер (a parte): жаль.
 

Сын уже не может понять ужас герцога, представителя разрушаемых деньгами феодальных добродетелей. Он огорчен миротворчеством герцога. Но и отец Альбера, Скупой Рыцарь, потерял человеческий облик под властью денег. Он жесток, он добивается своих сокровищ любой ценой. Золото разрушило патриархальность старых времен, принеся взамен неправду и преступление. Скупой барон смотрит на свое золото:

 
Кажется не много,
А скольких человеческих забот,
Обманов, слез, молений и проклятий
Оно тяжеловесный представитель!
Тут есть дублон старинный… вот он.
Нынче Вдова мне отдала его, но прежде
С тремя детьми полдня перед окном
Она стояла на коленях воя.
Шел дождь, и перестал, и вновь пошел,
Притворщица не трогалась; я мог бы
Ее прогнать, но что-то мне шептало,
Что мужнин долг она мне принесла
И не захочет завтра быть в тюрьме.
А этот? Этот мне принес Тибо —
Где было взять ему, ленивцу, плуту?
Украл, конечно, или, может быть,
Там на большой дороге, ночью, в роще…
Да! если бы все слезы, кровь и пот,
Пролитые за все, что здесь хранится,
Из недр земных все выступили вдруг,
То был бы вновь потоп – я захлебнулся б
В моих подвалах верных…
 

Скупой Рыцарь знает разрушительную силу денег, но он уже находится безраздельно под их властью. Он одержим страшной силой, он трагичен, потому что он жертва своей страсти, но в то же время он активный проводник новой, бесчеловечной морали, пришедшей на смену разрушенной феодальной нравственности. Самые святые чувства, совесть, честь, родительские обязанности он попрал во имя стяжанья. Скупой Рыцарь вдвойне бесчеловечен. В жертву жажде денег он принес не только других, но и себя, свою личность, свое неотъемлемое право на нормальные, естественные чувства и нормальное естественное развитие:

 
Мне разве даром это все досталось,
Или шутя, как игроку, который
Гремит костьми, да груды загребает?
Кто знает, сколько горьких воздержаний,
Обузданных страстей, тяжелых дум,
Дневных забот, ночей бессонных мне
Все это стоило? Иль скажет сын,
Что сердце у меня обросло мохом,
Что я не знал желаний, что меня
И совесть никогда не грызла, совесть,
Когтистый зверь, скребущий сердце, совесть,
Незваный гость, докучный собеседник,
Заимодавец грубый, эта ведьма,
От коей меркнет месяц и могилы
Смущаются и мертвых высылают?
 

В «Скупом рыцаре» власть денег выступает покамест только в виде страсти к накоплению сокровищ, но и этого достаточно Пушкину, чтобы показать, что деньги накопляются на костях, на крови, на бесчеловечии, что они несут с собой потоки грязи и безнравственности. Обвинительный приговор, вынесенный капитализму в этой драме, носит моральный характер, но он произнесен убежденно, справедливо и величественно. Старая нравственность разрушена, а на смену ей идет убийство, грабеж, подлость, сын восстает на отца, отец подымает руку на сына. Гасуб на смену Тазиту выступает представителем новой, более высокой нравственности; деньги же, по мысли Пушкина, несут только разрушение. Осуждение капитализма у Пушкина тем сильней, тем безоговорочней, что он не видит его творческой, его производительной стороны. Он критикует капитализм не с точки зрения будущего, а с точки зрения прошлого. Общая оценка надвигающихся новых времен, где деньги будут властвовать безраздельно, резюмируется в восклицании герцога:

 
Ужасный век, ужасные сердца!
 

Идея «Скупого рыцаря» по-новому повторяется в «Пиковой даме». Самый выбор главного героя любопытен. Герман – инженер, хотя и военный, но все же человек новой профессии, несколько необычной для дворянского круга. Герман – человек холодного, расчетливого разума и сильных страстей. «У него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля», но все недюжинные способности его сосредоточены на одной мысли: на обогащении, на деньгах. «Деньги – вот чего алкала его душа». Из страсти к деньгам Герман становится убийцей старой графини, из страсти к деньгам он топчет естественное чувство любви к женщине. Плачущая влюбленная Лиза не трогает ни одной струны; в его сердце: «Герман смотрел на нее молча: сердце его также терзалось, но ни слезы бедной девушки, ни удивительная прелесть ее горести не тревожили суровой души его. Он не чувствовал угрызения совести при мысли о мертвой старухе. Одно его ужасало: невозвратная потеря тайны, от которой ожидал обогащения». Герман, как и Скупой Рыцарь, – фигура трагическая. Он кончает безумием: страсть к деньгам и здесь проявляет себя как ужасная, роковая разрушительная сила.

Отношение Пушкина к капитализму, в той форме, в какой он имел с ним дело и как он его понимал, в известной степени продиктовано аристократическим презрением к торгашеству, к деньгам и аристократической идеализацией феодально-помещичьих нравов. Однако, аристократический момент далеко не исчерпывает отрицательного отношения Пушкина к буржуазно-капиталистической нравственности. Известно, что и в отношении Герцена к капитализму психологические черты барина-аристократа сыграли свою роль. Пока ограничимся установлением факта, что Пушкин относился к возникающему капитализму, к его авангардным проявлениям в России отрицательно. Он осуждал нарождающуюся капиталистическую нравственность. Это обстоятельство много помогает нам в выяснении природы одиночества Пушкина. Пушкин был дворянский поэт, и в то же время он был в конфликте с дворянством; Пушкин был сыном буржуазного просвещения, и в то же время Пушкин не признавал нарождавшейся капиталистической нравственности.

На плакате – Пушкин и Сталин. И, пожалуй, самая актуальная для советского времени пушкинская цитата

В итоге Пушкин оказывался в конфликте с господствующей моралью дворянского булата и с нарождающимися законами буржуазного злата:

 
«Все мое» – сказало злато;
«Все мое» – сказал булат.
«Все куплю» – сказало злато;
«Все возьму» – сказал булат.
 

И то и другое было одинаково несправедливо и бесчеловечно, и то и другое одинаково не устраивало Пушкина.

Социальный смысл конфликта Пушкина с действительностью (окончание)

Главный социальный интерес Льва Толстого как художника и как мыслителя Ленин определял следующими словами: «В ряде гениальных произведений, которые он дал B течение своей более чем полувековой литературной деятельности, он рисовал преимущественно старую, дореволюционную Россию, оставшуюся и после 1861 года в полукрепостничестве, Россию деревенскую, Россию помещика и крестьянина» *. (Ленин, том XIV, стр. 400.) Анализируя творчество и ‘миросозерцание Пушкина, легко’ заметить, что великого поэта очень сильно занимало не дворянство само по себе, не конфликт между крепостническим хозяйством и потребностями зарождавшегося капиталистического рынка, а взаимоотношения дворян и крепостных, «Россия помещика и крестьянина», но тех времен, когда о ликвидации крепостного права можно было только тайно мечтать. Пушкин фиксировал свое внимание на центральном классовом конфликте эпохи, на конфликте, который и до него, и после него определял исторические судьбы России. Пушкин не был бы реалистом, если бы он обошел главный вопрос современной ему действительности – вопрос о помещике и его крепостном рабе. Что здесь заключена проблема проблем, что все политические вопросы упираются в мужика – это понимали, пожалуй, все. Однако, подавляющая масса дворянства, начиная с Романовых и кончая владельцами отдаленнейших медвежьих углов России, из этого делала только один вывод: все должно оставаться по-старому, беспощадно и жестоко должны пресекаться самые зачаточные поползновения к изменению отношений, чуть было не опрокинутых восстанием Пугачева. Как горюхинский управитель, правительство и господствующий класс в России пеклись о смирности вотчины, как о главной крестьянской добродетели.

Просвещенный и ясный разум Пушкина понимал, что старые отношения не могут быть сохранены надолго, что упорство в проведении социальной политики Николая I приведет рано или поздно к катастрофе. Известно, как сам Пушкин желал разрешения противоречия между помещиками и крепостными. Его страшила перспектива низовой народной революции. Разумная предусмотрительность и человеколюбие господствующих могли бы, – полагал он, – привести к компромиссу, удовлетворяющему обе стороны. Онегин в своих владениях

 
Ярем он барщины старинной
Оброком легким заменил…—
 

и уже даже после этого мероприятия – раб судьбу благословил. Если бы все помещики были подобны Онегину или даже родителям Гринева, крестьянские восстания типа движения Пугачева были бы просто невозможны. «Я знал, – рассуждает Гринев в одном из вариантов «Капитанской дочки», – что матушка была обожаема крестьянами и дворовыми людьми, батюшка, несмотря на свою строгость, был также любим, ибо был справедлив и знал истинные нужды подвластных ему людей. Бунт их был заблуждение, мгновенное пьянство, а не изъявление их негодований». Однако, в чем бы ни заключались причины волнений крепостных, Пушкин и в письмах, и в публицистических высказываниях, и в художественных произведениях осуждал восстание как путь к улучшению положения крестьян. Насильственное усмирение крестьянских восстаний он считал неизбежным, но он в то же время ожидал от победившей власти милости, благоразумия и предусмотрительности. Нечего и говорить, что эти ожидания были напрасны. Любопытно отметить, что Пушкин как правдивый художник, как реалист не изображает фактов милости правительства к мужикам, особенно к бунтующим. Отрицательное отношение к восстанию Пугачева выражено в «Капитанской дочке» вполне ясно. Мероприятия правительства по усмирению восстания оправданы – кроме жестокостей, однако. Милость же и справедливость Екатерины II обращены только на несправедливо осужденного дворянина Гринева. Милость императрицы в повести Пушкина не нарушает практики социальной системы, она не затрагивает установившегося характера отношений помещиков и крепостных.