Текст книги "Советский Пушкин"

Родовитая знать привыкла презирать торгашество, деньги; надвигающуюся капиталистическую нравственность она встречала враждебно. Лучших ее представителей (число которых не следует преувеличивать, – это были одиночки) аристократическая критика капитализма, по первоистокам своим утопическая и реакционная, предохраняла от увлечения буржуазностью, оставляя им возможность симпатии к низам, к крестьянам в данном случае, особенно если они принимали всерьез патриархальность отношений между господами и крестьянами и смотрели на последних с известной долей заботы. Идеализированье рыцарских добродетелей делало их доступными чувству справедливости, культивировало у них чувство независимости, гордости, честности, отвращало от лакейства перед троном и власть имущими и от цинизма чистогана. У подавляющего большинства аристократических бар это было только позой, только осознанным или неосознанным лицемерием, прикрывавшим «а деле обычнейшую погоню за карьерой и богатством. Однако, у отдельных лиц, просвещением и гениальностью подымавшихся высоко над уровнем среды, эти чувства, под давлением горя и нужды социальных низов, перерастали в способность более или менее последовательно взглянуть на положение общества в целом, определить его социальные конфликты, понять подтачивающее его социальное зло. «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». (Ленин, статья «Партийная организация и партийная литература».) Освобождаясь от своекорыстия среды, они начинали подпадать под влияние исторически передового и тем самым оправданного перед разумом интереса низов.

Подобный процесс начал совершаться в мировоззрении и поэзии Пушкина, не всегда контролируемый его политической мыслью, не всегда с сознанием его точного смысла. Ведь Пушкин уходил от одного класса и шел к другому без представления о теории классов и классовой борьбы, развиваясь в политически не оформившихся прогрессивных тенденциях в почти безмолвном обществе. Судьба Пушкина – это судьба отщепенца в среде своего класса, который начинал рвать с ним тогда, когда не видно было класса, на сторону которого можно было бы перейти. Сколько же, однако, было в движении Пушкина правильного исторического чутья, если он в своем сложном, непрямолинейном, но непрерывном’ движении подошел к теме народной революции как одной из главных тем своего творчества!

Наследие Пушкина и коммунизм

Поиски радости, стремление к счастью – радости для себя и других, счастья для одного и для всех – роднят Пушкина со всеми людьми, без различия рас и национальностей. Массы людей всегда стремились к лучшему, всегда искали удовлетворения своих потребностей на земле, сколько бы ни проповедовали попы и другие корыстные идеологи господствующих об отречении, о блаженстве аскетизма, о загробном (воздаянии. Грабители народа, узурпировавшие радости в свою монопольную ‘собственность, объявляли естественную для всего живущего жажду счастья грехом и преступлением. Сегодня фашизм создает новую вариацию старой лживой сказки, провозглашая, что человек нуждается не в масле и мясе, а в пушках и тяжелых бомбардировщиках. Чем демократичнее было политическое движение, тем ярче выдвигало’ оно учение о всеобщем счастьи. Великие плебеи-шестидесятники Чернышевский и Добролюбов сводили все богатство своего миросозерцания и всю гамму своих политических требований в простую общедоступную формулу: «Человек и его счастье», или иначе – «чтоб всем было хорошо». Идеал человека они вслед за Фейербахом видели не в «кастрированном, лишенном телесности, отвлеченном существе, а в цельном, действительном, всестороннем, совершенном, развитом человеке». (Фейербах, «О сущности религии».) Народные массы во всякой революции искали не небесных целей, а реального улучшения своего материального положения, условий для всестороннего и совершенного развития всех своих способностей. Небо они, по выражению Гейне, охотно оставляли ангелам и воробьям. Даже в буржуазную революцию, заменявшую только одну форму эксплуатации другой, народные массы вносили надежды на устранение всех препятствий к всеобщему счастью, «…разве не естественно, – замечает по этому поводу Ленин, – что идущие на борьбу миллионы, веками жившие в неслыханной темноте, нужде, нищете, грязи, оброшенности, забитости, преувеличивают вдесятеро плоды возможной победы?» (Ленин, том XVI, стр. 166, статья «Две утопии»)

В СССР Пушкин пришел во все школы

Однако, стремления миллионов к счастливой жизни были напрасны, пока не созрели определенные (материальные и социальные условия для ее осуществления. Тысячекратно подымались угнетенные и обездоленные на защиту своих интересов, и тысячекратно их надежды потоплялись в крови. Так было до тех пор, пока процесс исторического развития не привел к созданию рабочего класса, потому что только рабочий класс в состоянии руководить всей массой трудящихся и эксплуатируемых в борьбе за социалистический строй, за полное уничтожение классов.

Победа социализма, ликвидация классов впервые за существование человечества создают возможность для реализации идеала всеобщего счастья, понимаемого самым широким образом.

Социалистическое человечество не может удовлетвориться только сытым куском хлеба. Его устремления бесконечно богаче и разнообразней. Коммунизм удовлетворит все расширяющиеся материальные и культурные потребности всех людей.

Марксизм учит, что решающая проверка жизнеспособности социализма заключается в большой производительности его труда по сравнению со всеми раньше существовавшими формами общественного труда. Высокая производительность труда не приходит сама собой, она – результат непрерывных творческих усилий, притом не только в. одной технике, но и в общественном сознании, следовательно косвенным образом и в области искусства; творческий же прогресс социализма невозможен без унаследования культурных богатств прошлого. Социализм побеждает, опираясь на лучшие материальные и идейные достижения до него существовавшей культуры. Старому миру социализм оставляет гнет, эксплуатацию, кровь и грязь. Немеркнущие огни гуманности, просвещения и искусства он забирает с собой в свой далекий и блистательный путь. Прекрасно и справедливо написал Роман Роллан в ответ Федору Гладкову и Илье Сельвинскому, механически отвергавшим самые понятия индивидуальной свободы и человечности, гуманности: «Помните сцену в «Антонии и Клеопатре» Шекспира? Накануне большого сражения, которое должно решить судьбу мира и дать власть над ним Октавиану, ночью над лагерем Антония слышится в воздухе таинственная музыка флейты и пение невидимой удаляющейся процессии. Это процессия Диониса, это боги Антония, которые оставляют его, покидают того, кто обречен на смерть… Боги старого мира «свобода» и «гуманность» покидают лагерь ваших врагов. Примите их!..» (Роман Роллан, «На защиту нового мира», стр. 104.)

В классовом обществе Пушкин «рукою чистой и безвинной» бросал «живительное семя» гуманности, человечности, любви, дружбы, свободы и мира. Он провозглашал в своих стихах строй братских чувств, неизуродованных завистью, корыстью и ненавистью. Слишком рано пропетая песня гуманности была поругана, гениальный поэт был наказан смертью за слишком рано обращенный к людям зов к человечности и всеобщему счастью. Мирный поэт с удивлением и непониманием увидел, что слова привета и дружелюбия вызывают вражду и озлобление.

Мы теперь понимаем, почему не оправдались надежды Пушкина, почему идеал мирного счастья обрушил на голову поэта тяжелую кару. Мы знаем, где заключена ошибка в расчетах Пушкина. Материалистический по своему духу гуманизм Пушкина содержал в себе тот же недостаток, который Маркс и Энгельс обнаружили в отвлеченном материализме Фейербаха. Пушкин слишком абстрактно, слишком отвлеченно смотрел на человека. Для него человек был не классово определенный человек, а человек «вообще». Пушкин в своей поэзии и в своем миросозерцании, как и Фейербах в своей философии, «никогда не добирается до реально существующих деятельных людей, а остается при абстракции «человек» и ограничивается лишь тем, что признает «действительного, индивидуального, телесного человека» в области чувства, то есть не знает никаких иных «человеческих отношений» «человека к человеку», кроме любви и дружбы, к тому же идеализированных. Он не дает критики теперешних жизненных отношений». (Маркс и Энгельс, том IV, стр. 35.) Пушкин поэтому не понимал, что за человечность нужно бороться, что единственным средством для торжества гуманизма на земле является революционное насилие. Дубровский благороднее и человечнее своих врагов. Он только поневоле взялся за оружие. Он опускает оружие пред примиряющей силой любви. Но что толку в благородстве Дубровского? Его благородство оставляет власть и богатство, право хозяйничанья над жизнью в руках Троекуровых и Верейских, не задев даже их совести. Бели бы политические взгляды Пушкина не были заражены стремлением к компромиссу, он дал бы своей повести иную развязку. Он не спас бы своего героя, – он сделал бы его пленником его врагов, он вынужден был бы показать лютое применение насилия над и не очень-то последовательным защитником справедливости и чести.

Пока существуют классы, нельзя уйти от альтернативы: или самому подвергаться насилию со стороны сытых и бесчеловечных, или же применить революционное насилие против господствующего меньшинства во имя спасения большинства, во имя спасения рода человеческого. Коммунисты и рабочий класс прибегают к насилию из необходимости. «Вы неправы, – объяснял тов. Сталин Герберту Д. Уэллсу эту простую истину, – если думаете, что коммунисты влюблены в насилие. Они бы с удовольствием отказались от метода насилия, если бы господствующие классы согласились уступить место рабочему классу. Но опыт истории говорит против такого предположения». (Сталин, «Вопросы ленинизма», изд. 10-е, стр. 611.) Старый, негуманный мир, мир насилия и несправедливости, на примере самого Пушкина показал, что он и на пядь не согласен отступить добровольно. Не в осуждение Пушкину, не в умаление величия поэта мы говорим о коренном недостатке его человеколюбия. Вовсе нет, а для того, чтобы установить между гуманизмом Пушкина и гуманизмом коммунизма черты сродства и симпатии. Пушкин был в конфликте с действительностью, он не знал, как бороться с нею; действительность была сильнее его, николаевская действительность победила Пушкина, но в каждом пункте, в котором Пушкин был бит жизнью, будущее было за ним. Пушкин и сегодня дорог нам не только «прелестью живой стихов», но и как апостол человечности, которую мы бережно перенимаем, обогащаем и утверждаем в жизни. Пушкин жив еще и сегодня не только своими историческими заслугами, не только как реформатор языка и непревзойденный образец мастерства, – он жив как учитель гуманизма, как творец, принимающий участие в формировании человеческих душ в том направлении, в каком это нужно социализму.

Нам дорого свободолюбие поэта. Мы высоко ценим это качество в каждом человеке своего класса, своей страны, в каждом трудящемся. Любовь к свободе и независимости, прямо или косвенно дышащая с большинства страниц, написанных поэтом, роднит нас с его творчеством. Новая советская конституция, воплощая в жизнь самые смелые надежды лучших борцов за политическую свободу, реализует смутные, но неискоренимые чаяния и вольнолюбивого гения Пушкина. Пушкин стоял безоружен и беззащитен перед всевластным деспотизмом. Он не знал, как бороться за свободу. Он умер в 1837 году; он не видел революционного народа и не мог верить в него. Мы знаем, как бороться за свободу, за демократию; наша партия и рабочий класс практически воплощают свободу и демократию в жизнь. Фашизм вынужден гасить традиции лучших сынов человечества, – он сделал идеалом государства казарму и идеалом гражданина – солдата. Его закон – произвол, слепое подчинение виттовой пляске мракобесия фюрера. Нас провожают в нашем движении вперед благословляющие лучи светочей прошлого; свободолюбие, воодушевляющее поэзию гениальнейшего русского поэта, шествует с нами. Мы наследуем жажду вольности Пушкина без лицемерия, с которым говорила и писала о ней либеральная буржуазия, потому что наша демократия неизмеримо шире и свободней любой буржуазной демократии.

Урезанная, сжатая буржуазно-демократическая свобода не является к тому же прочной и устойчивой. Буржуазия постоянно стремится взять обратно вынужденные у нее уступки. Она всегда не прочь подкрепить или даже заменить демократический пряник кнутом. Сегодня империалистическая буржуазия открыто отказывается от последних следов свободолюбия, проявленного ею в борьбе с феодалами. Ее политический идеал сегодня – фашизм, произвол кучки господствующих, террор против масс, безличность и слепое повиновение большинства.

Идеал свободы коммунизма всеобъемлющ и всесовершенен. Он провозглашен для всех, ибо коммунизм не знает классов, – для мужчин и женщин, для белых, желтых и черных. Свободная демократия, завоеванная рабочим классом и социалистическим обществом трудящихся, материально гарантированная, развивается, все нарастая и расшираясь, вплоть до отмирания государства и самой демократии в полном коммунизме.

Власть нужна рабочему классу и коммунистической партии не как самоцель, а для ликвидации эксплуатации человека человеком, для установления коммунизма. «Чтобы переделать мир, надо иметь власть», – объяснил тов. Сталин Уэллсу. В развернутом коммунистическом обществе политическая власть как регулятор взаимоотношений между людьми заменится постепенно привычкой.

По мере роста производительности труда и социалистического перевоспитания человека начнет отмирать завоеванное рабочим классом его особое государство, государство трудящихся, государство большинства, «и только тогда демократия начнет отмирать в силу того простого обстоятельства, что, избавленные от капиталистического рабства, от бесчисленных ужасов, дикостей, нелепостей, гнусностей капиталистической эксплуатации, люди постепенно привыкнут к соблюдению элементарных, веками известных, тысячелетиями повторявшихся во всех прописях правил общежития, к соблюдению их без насилия, без принуждения, без подчинения, без особого аппарата для принуждения, который называется государством». (Ленин, том XXI, стр. 431.)

Идеал всеобъемлющей свободы, регулируемой одной только привычкой к простым правилам общежития, не иллюзия, не идеалистическая мечта. Он выработан на основе научного познания тенденций исторического развития самыми трезвыми умами, которые знало когда-либо человечество: Марксом, Энгельсом, Лениным и Сталиным. Он реализуется постепенно, в бдительной и беспощадной борьбе против всех явных и тайных сил эксплуататорского мира, все еще надеющихся вернуть прошлое, в реальной практике, не подменяющей «спорами и разговорами о далеком будущем» «насущных и злободневных вопросов сегодняшней политики». (Ленин)

Новая сталинская конституция является закономерной и необходимой ступенью в процессе развития к бесклассовому и безгосударственному обществу полного коммунизма. Защита и укрепление советского государства являются долгом для всех, кому дороги судьбы всей человеческой культуры.

Эти величественные мысли основоположников коммунизма вспоминаются невольно, когда сегодня читаешь Пушкина. Идейное богатство коммунизма многократно шире, богаче, смелее идейного богатства поэтического наследия Пушкина. Но Пушкину было тесно и неудобно в его времени. Он принял всерьез «элементарные, веками известные, тысячелетиями повторявшиеся во всех прописях правила общежития» – и был горько разочарован, был жестоко наказан. Поэтический цвет братского человеколюбия был не по погоде, но он не сгинул, не погиб. Он вновь цветет в иное время, в идеалах младого и незнакомого поэту ‘племени, он приносит плоды, какие не виделись Пушкину в самых райских его снах. Наследие Пушкина мы берем с собой, в свой путь; оно – доказательство, что мы исполнители самых светлых, самых прочных, никогда не загасавших окончательно идеалов человечества.

Независимость личности Пушкин ценил еще выше, чем блага политической свободы. Пушкин сам был широкой и определенной индивидуальностью. Он стремился жить полной личной жизнью, оригинальной и доброжелательной к другим. Он стремился вобрать в свою личность великое разнообразие необъятного мира; приобретенных богатств он не стерег, как кощей бессмертный, а дружно делился ими с другими людьми. Пушкин хотел жить в согласии и гармонии с современным ему обществом, но общество объявляло ценой гармонии отказ от своей индивидуальности, уподобление себя Гриневым и Белкиным. Отказаться от себя Пушкин не мог; он пробовал спастись бегством в свой дом, в круг своих друзей, в чистое искусство. Бегство не удавалось, бежать было невозможно и некуда, попытки замкнуться в себе только обедняли личность. Пушкин и здесь терпел поражение, «о и в данном пункте идеал его был положителен и жизнеспособен, – не приспели лишь условия для его реализации. Буржуазия в борьбе против феодализма и церкви разбудила личность. В развитии личного начала одна из черт прогрессивности восходящей буржуазии. Но буржуазия завоевала личность только для меньшинства. Когда массы, и в особенности рабочий класс, потребовали прав для себя, для большинства, для всех, буржуазия сама стала проповедовать обезличивающие ханжеские идеалы, заимствованные ею в идеологии средневековья. Фашизм доводит эту тенденцию до предела; он открыто проповедует отказ от себя, от своей личности, вручение ее в руки «вождя», на его полную волю. Зачем думать доброму немцу или итальянцу, если существуют Гитлер и Муссолини! Фашизм понимает, что держать в повиновении ограбляемые массы и готовить их на новый убой можно только посредством слепого повиновения, посредством обезличивающей насильственной дисциплины.

Коммунизм же видит залог своих успехов в сознательной инициативной деятельности каждого трудящегося на свою и на общую пользу. Коммунизм будит сознание личности и личного достоинства в миллионах, у всех. Устраняя эксплуататоров и политический гнет, коммунизм создает условия нестесненного развития личности каждого трудящегося человека. Мы наследуем идеал Пушкина, мы делаем его всеобщим достоянием, мы обогащаем и развиваем его. Мы благодарны Пушкину за то, что его гений помогает нам и сегодня развивать в людях сознание ценности своей личности и чувство собственного достоинства. Мы разрешаем противоречие, под гнетом которого Пушкин сгибался, которое было неразрешимо для него. Мы создали условия гармонии личности с обществом. У нас общество заинтересовано в расцвете индивидуальности, чем богаче и разносторонней развита личность социалистического производителя, тем больше выигрывает общее благо. Чем больше успехи общества в целом, тем больше получает для своего материального и культурного преуспеяния каждая отдельная личность. «Только в коллективе, – учат Маркс и Энгельс, – получает индивид средства, дающие ему возможность всестороннего развития своих задатков, и, следовательно, только в коллективе возможна личная свобода. В существовавших до сих пор суррогатах коллективности – в государстве ит. д. – личная свобода существовала только для индивидов, принадлежавших к господствующему классу, и только постольку, поскольку они были индивидами этого класса. Мнимая коллективность, в которую объединялись до сих пор индивиды, всегда противопоставляла себя им как нечто самостоятельное; а так как она была объединением одного класса против другого, то для подчиненного класса она представляла собою не только совершенно иллюзорную коллективность, но и новые оковы. При действительной коллективности индивиды добиваются в своей ассоциации… также и своей свободы». (Маркс и Энгельс, том IV, стр. 65.)

Социалистическое общество, – объяснял тов. Сталин господину Рой Говарду то, что плохо, поддается уразумению’ буржуазного сознания, – «мы построили не для ущемления личной свободы, а для того., чтобы человеческая личность чувствовала себя действительно’ свободной. Мы построили его ради действительной личной свободы, свободы без кавычек. Мне трудно представить себе, какая может быть «личная свобода» у безработного, который ходит голодным и не находит применения своего труда. Настоящая свобода имеется только там, где уничтожена эксплуатация, где нет угнетения одних людей другими, где нет безработицы и нищенства, где человек не дрожит за то, что завтра может потерять работу, жилище, хлеб. Только в таком обществе возможна настоящая, а не бумажная, личная и всякая другая свобода». (Сталин. Беседа с Рой Говардом, Партиздат, 1936 г., стр. 13.)

Пушкину претила казарменная нивелировка николаевской России. Фашистская буржуазия хочет все человечество вогнать в казарменный режим. Защищаясь от наступления пролетарской революции, буржуазия выдумала клевету, что коммунизм устанавливает единый и всеобщий стандарт человеческой жизни. Основоположники марксизма всегда выступали против этой клеветы, они всегда боролись с уравниловкой. «Эти люди очевидно думают, – говорил тов. Сталин на XVII съезде хартии, – что социализм требует уравниловки, уравнения, нивелировки потребностей и личного быта членов общества. Нечего и говорить, что такое предположение не имеет ничего общего с марксизмом, ленинизмом. Под равенством марксизм понимает не уравниловку в области личных потребностей и быта, а уничтожение классов… При этом марксизм исходит из того, что вкусы и потребности людей не бывают и не могут быть одинаковыми и равными по качеству или по количеству ни в период социализма, ни в период коммунизма.

Вот вам марксистское понимание равенства.

Никакого другого равенства марксизм не признавал и не признает.

Делать отсюда вывод, что социализм требует уравниловки, уравнивания, нивелировки потребностей членов общества, нивелировки их вкусов и личного быта, что по марксизму все должны ходить в одинаковых костюмах и есть одни и те же блюда, в одном и том же количестве, – значит говорить пошлости и клеветать на марксизм». (Сталин, «Вопросы ленинизма», 10-е изд., стр. 583.)

Исходя из признания богатства и неповторимости каждой отдельной индивидуальности, марксизм дал удивительную гениальной проникновенности критику буржуазного права: «Всякое право, – цитирует Ленин Маркса в «Государстве и революции», – есть применение одинакового масштаба к различным людям, которые на деле не одинаковы, не равны друг другу; и потому «равное право» есть нарушение равенства и несправедливость». (Ленин, том XXI, стр. 434.) Социализм, осуществляя принцип: «за равное количество труда равное количество продукта», гарантируя право на труд и вознаграждая только того, кто трудится, ликвидирует возможность паразитического развития личности за счет других личностей и открывает широкий простор для развития личности всякого трудящегося человека. Но наша программа не удовлетворяется принципом социализма. Всемерно развивая производительные силы и накопляя общественное богатство, мы готовим наступление высшей фазы коммунизма, принцип которого целиком приноровлен к качественному многоразличию индивидуальностей: «каждый по способностям, каждому по потребностям».

Коммунизм оказывается шире, богаче и смелее, чем миросозерцание даже такого выдающегося человека, как Пушкин. Но превосходство коммунизма над гениальным поэтом не отдаляет нас от него, а наоборот – роднит и связывает. Ведь Пушкин провозвестник такого драгоценного, так заботливо охраняемого коммунизмом личного начала. Ведь Пушкин искал то, что нашел коммунизм: условий равновесия и гармонии личного начала и общественного. С почти недостижимым для собственнического общества совершенством воплотил он личное начало в своем творчестве и в своей, жизни. Но таков уж был мир, в котором жил поэт: чем совершенней, богаче, глубже, человечней была индивидуальность, тем беззащитней стояла она перед облеченной властью галереей гоголевских и щедринских харь. Беззащитный поэт был погублен и оклеветан, он нигде не нашел себе опоры и поддержки; наше нравственное чувство находит глубокое удовлетворение в том, что принцип права каждого на независимое развитие его индивидуальности сегодня победоносно прокладывает себе дорогу в жизнь. Когда жил Пушкин, даже гениальность и всеобщая известность не давали права на личное развитие. Каково же было положение обыкновенной личности? Сегодня же тов. Сталин, выражая дух коммунистической программы, говорит о бережном и внимательном, выращивании способностей каждого человека – труженика социалистического общества.

Политбюро ЦК ВКП (б) во главе со Сталиным на торжественном пушкинском заседании в Большом театре

Наследие Пушкина живет» живой жизнью и в сегодняшний день. Оно помогает будить и развивать в каждом человеке его личные особенности, его индивидуальные способности, помогая тем самым и лучшему использованию обществом дарований каждого своего сочлена.

Во времена Пушкина всякий производительный и творческий труд был срамом для человека. Даже труд писателя, доставлявший славу и поклонение, заключал в себе с точки зрения господствовавшей морали нечто унизительное. Пушкин, как Чарский из «Египетских ночей», стыдился – не перед собой лично, а перед общественным мнением – своего призвания, он старался походить на обыкновенного светского человека и временами свои светские успехи воспринимал более горячо, чем литературные. Заниматься искусством в качестве аристократической забавы – это было допустимо и приемлемо, заниматься искусством как профессией, отдаваться ему как жизненному призванию, быть «сочинителем» – это унижало в глазах общества.

Когда Пушкина убили, правительство было неприятно удивлено, что его праху широкими кругами населения оказывается почет, как будто он был крупной сановной персоной. В этом отношении к труду и творчеству сказывались нравы и обычаи рабовладельческого общества, считавшего своим уделом область потребления и господства, а труд признаком подневольного состояния. Трудились не для себя, а для других; труд лишал человека самоцельности, он превращал его в средство.

В отношении общества к труду и творчеству заключается еще одна причина, вследствие которой Пушкин вынужден был замыкаться в круг чистого искусства. Творить можно было для себя, в гордом одиночестве;, писать для тех, кто командовал общественным мнением, кто располагал материальными средствами признания и одобрения, в чьих руках была печать, – значило творить для тех, которые уничижительно относились к творческой силе гения, которые понимали в искусстве, как петух из крыловской басни в достоинствах жемчуга. По условиям времени, в которое жил Пушкин, путь к человечеству был ближе через одиночество гения, чем через голос скудоумного «общественного мнения», чем через убогую и растленную рептильную печать, выступавшую в качестве рупора власть имущих. Однако, ведь Пушкин веет аки творил для народа, для человечества. Противоречие это зависело не от Пушкина: благородный и творческий гениальный труд во времена Николая I в самом деле унижал; генерал или действительный статский советник в самом деле был в том обществе важнее, чем поэт.

Вторжение и развитие капитализма изменяло положение труда в обществе. Труд переставал быть признаком рабского состояния. Труд стал совместим с личной свободой. Но с гуманной и возвышенной точки зрения Пушкина изменения, вносимые в положение труда капитализмом, не были бы достаточными. Капитализм имеет свои средства для порабощения труда, даже если это будет творческий путь поэта, будто бы витающего над вульгарными интересами черни. Пушкин исходил из того, что можно рукопись продать, что созданное в тиши огражденного от посторонних влияний кабинета произведение можно бросить на рынок, не изменяя, однако, в нем ни одной буквы под давлением денежных обязательств. Однако, мнение Пушкина было заблуждением, было только, иллюзией гения. Капитализм, рынок умеет себе подчинять поэта более тонко, но не менее крепко чем феодальная система: «В обществе, основанном: на власти денег, – учил Ленин, – в обществе, где нищенствуют массы трудящихся и тунеядствуют горстки богачей, не может быть «свободы» реальной и действительной. Свободны ли вы от вашего буржуазного издателя, господин писатель? от вашей буржуазной публики, которая требует от вас порнографии в рамках и картинах, проституции в виде «дополнения» к «святому» сценическому искусству? Ведь эта абсолютная свобода есть буржуазная или анархическая фраза (ибо, как миросозерцание, анархизм есть вывернутая на изнанку буржуазность). Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Свобода буржуазного писателя, художника, актрисы, есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от денежного мешка, от подкупа, от содержания». (Ленин, том VIII, стр. 389.)

Порабощая труд и творчество силою денег, капитализм в то же время обезличивает юридически свободного труженика и творца. Капитализм посрамляет труд механическим, сужающим личность однообразием его, являющимся результатом разделения труда в классовом обществе.

Капитализм создает ‘иллюзию возвышенности, почетности, избранности «идеологического» труда. На самом деле исключительность идеологического труда при капитализме также разрушает, только на свой манер, полноценность человеческой личности, хотя бы уже тем, что превращает тело человека в придаток к его мозгу. Разделение труда, отделение умственного от физического труда связано с отделением города от деревни. «Противоположность между городом и деревней, – пишут Маркс и Энгельс, – может существовать только в рамках частной собственности. Она наиболее грубо выражает подчинение индивида разделению труда и определенной, навязанной ему деятельности, – подчинение, которое одного превращает в ограниченное городское животное, а другого – в ограниченное деревенское животное и ежедневно заново порождает противоположность между их интересами». (Маркс и Энгельс, том IV, стр. 41.)

Марксизм доказал, что разделение труда в собственническом обществе ограничивает и обедняет личность. Коммунистическая организация труда расширяет и обогащает личность, гармонически сочетая личность и общество. «Разделение труда, – пишут Маркс и Энгельс, – представляет нам также и первый пример того, что пока люди находятся в стихийно развивающемся обществе, пока, следовательно, существует расхождение между частным и общим интересом, пока, следовательно, разделение деятельности совершается не добровольно, а стихийно, – собственная деятельность человека становится для него чуждой, противостоящей ему силой, которая подчиняет его себе, вместо того чтобы он владел ею. Дело в том, что как только начинается разделение труда, каждый приобретает свой определенный, исключительный круг деятельности, который ему навязывается и из которого он не может выйти: он – охотник, рыбак или пастух, или же критический критик и должен оставаться им, если не хочет потерять средств к жизни, – тогда как в коммунистическом обществе, где каждый не ограничен исключительным кругом деятельности, а может совершенствоваться в любой отрасли, общество регулирует все производство и именно поэтому создает для меня возможность сегодня делать одно, а завтра другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после обеда предаваться критике – как моей душе угодно, – не становясь в силу этого охотником, рыбаком, пастухом или критиком». (Маркс и Энгельс, том IV, стр. 23.)