Текст книги "Журнал СовременникЪ № 12. Спецвыпуск. Ко дню Победы!"

Оксана Койсина

Родилась в городе Холмске Сахалинской области в семье моряков. Школу и медучилище окончила в Мариуполе. В конце 90-х вернулась на Сахалин, где получила высшее образование. Работала медсестрой, психологом, преподавателем, инструктором йоги и тренером по адаптивной физкультуре. В настоящее время занимается психологическим консультированием.

Стихи пишет более 25 лет. Публикуется на портале Стихи. ру с 2009 года. Есть публикации в журналах и соцсетях. Член Российского союза писателей.

Корабли погибают

Посвящается всем погибшим

в морских сражениях

 
Корабли погибают,
Как гибнут солдаты,
Уходя с поля брани,
Без упрёка и славно.
 
 
Не сдавая штандарты,
Умирают линкоры.
Крейсера и буксиры
Уходят за ними.
 
 
Чтоб врагу не сдаваться,
Подрываются сами,
И своими бортами
Вгрызаются в скалы.
 
 
Не сдаются без боя,
Но прощаются с болью
Со своим экипажем
И вольным простором.
 
 
И уходят в глубины,
Разрываются в клочья,
Оставляя могилы
Неизвестных матросов
 
 
В океанах, заливах,
Портах и проливах,
У чужих берегов
И в землях родимых.
 

Корабли и Причалы

 
Корабли и Причалы—
где чайки кричали,
где осиновый лист
улетает в печали,
где моря-океаны
без любви одичали
и к земле наконец-то
припали– примчались.
 
 
Где утиные крики
трубами грохочут
и гудками кидают
в прощальные ночи
свои сны и обиды,
горенья и стоны…
и летят пароходы,
летят пароходы…
 
 
Идут мимоходом—
всё туда и туда,
где уходят созвездья
в ущелья и клети
за ответом,—
в расцветье.
 
 
На рассвете
возвращаются снова
из дальних походов
Корабли.
И Причалы
встречают их дома.
 

Погибшим морякам

Посвящается всем морякам,

погибшим на море и на суше

 
Я часто вижу те сны,
К которым я непричастна.
Я вижу страшные сны,
Смотря на них безучастно.
 
 
Они приходят ко мне,
Как прошлогодние даты.
Тех дней ужасной войны,
В которой гибли солдаты.
 
 
Я наблюдаю извне
Мне незнакомые лица.
Мне неизвестна их жизнь,
И только смерть мне их снится.
 
 
Я не пойму, почему
Мне снятся эти кошмары.
Во сне я ясно гляжу,
Но просыпаюсь от жара.
 
 
Бывает «красная» смерть,
Бывает просто ужасна.
И мне дано лицезреть
Лиц окровавленных маски.
 
 
Тела летят в пустоту,
Их изуродован контур.
И я когда-то умру.
И я всегда это помню.
 
 
Когда зажатый плитой,
Волной ударной по плацу,
Матрос – войны рядовой—
Не может выкрикнуть – плачу.
 
 
Когда прибито волной,
Под полосатой рубахой,
Стекает тело с водой
В решётку сточной канавы,
 
 
Я задаю вдруг вопрос
Кому-то свыше иль мимо:
– А что, иначе нельзя?
И нет у парня могилы?
 
 
А сколько их вот таких—
Душ, затерявшихся в мире.
Могила им – вся Земля,
Все Океаны и мили.
 
 
Ужасна, Смерть, ты порой.
Ужасна Жизнь, я не спорю.
Но с непокрытой главой
Иду по Финскому взморью.
 
 
Сегодня снился Кронштадт
Времён октябрьской бойни.
Там обитала душа—
Её страдания помню.
 

Как вольно мы

 
– Как вольно мы заслуживаем идеалы.
Как вольно идти по полю нам,
Невольно топча цветы и травы,
Ступая по земле, не видим там
Тропы букашек мелких и бравых.
 
 
– Как вольно мы затаптываем идеалы
 
 
Своею бесконечной битвой за правду,
Доказывая показушную добродетель
Свою – выше всех, другие – не правы.
Как быстро мы плетём свои сети.
 
 
– Как вольно мы засушиваем идеалы.
 
 
На память о бывшем шофёре – шорохом,
На память о бывшем солдате – порохом.
Но нет их, бывших, – солдат и воинов тыла.
Слышишь! Всех помним ли?! Или забыли?
 
 
– Как вольно мы засиживаем идеалы.
 
 
Память! Ранены мы все тобой!
Раненые идеалы или убитые:
Осколками, битами музыкальными,
Деревянными, информационными—
Агитками и протестами пропитанные.
Мира хотим, хотим войны – разрозненные.
 
 
– Как вольно мы заслушиваем идеалы.
– Смирно!
– Вольно!!!
 

Один

Теперь я знаю, кто Ты.

Ты – проводник заблудших душ.

 
Тела, тела, тела, тела…
– Душа!
Поляна детства в никуда
Ушла!
Сорвался призрачный полёт
Дорог,
Путей – невидимых сетей
Острог.
 
 
Душа, душа, душа, душа
Нашла
Тропу, где скалы и обрыв—
Беда!
Ошмётки стоптанных сапог,
Шинель
Залатана, и боль в груди—
Шрапнель.
 
 
Отдельно, где-то в небесах,
Господь.
Из ран земли комками грязь
И плоть.
И между ними, как мольба,
Шаги.
Под скрип телеги и колёс иду
Один.
 
 
Один, один, один, один…
О-д-и-н!!!
А было нас две сотни тысячи бойцов—
Запас.
И я один остался жить, и боль
Утрат
Несу за всех детей, и жён, и матерей
Солдат.
 

Листая старые фото…

 
Перебираясь в старое авто,
Я возвращаюсь памятью назад.
Листаю фотографии-кино,
Прошедших лет забытый листопад.
 
 
Моих родных и близких времена,
Когда любили, плакали навзрыд,
Когда хранили нежность про запас,
А строгий взор для почести наград.
 
 
Когда запечатлённое тепло
Неуловимой линией руки
Иль робостью опущенных ресниц
Струилось единением двоих.
 
 
Когда смеялись дети невпопад,
Улыбки взрослых таяли слегка
В семейных торжествах и званых дат…
Все дружно отмечали на ура!
 

Костёр

 
Костёр пробивался из сна.
Несколько раз просыпалась я
Со словом этим на своих устах.
О чём это мне?
 
 
Какая тема скрыта за ним?
Видимо то, что сокрыто другими
И дышится между нами—
Движется между людьми:
 
 
Дыхание огневое,
Зарево вечерней зари,
Костёр из эмоций
Большой любви,
 
 
Или
Негодование общее
От близости
К каждому человеку
Ужасной темы—
Темы войны.
 

Сердце щемит, болит, трепыхается…

 
Сердце щемит, болит, трепыхается—
Предвестник большой беды.
Как зверь, зажатый в лапы капкана, мается
В ожидании вестника тьмы.
 
 
Разве думали мы – люди мирных полей,
Что над нами снова раскинет крылья
Птица страшной войны.
 
 
Мы – те, кто знает о ней из рассказов,—
Дети и внуки, правнуки дедов и отцов,
Бывших в боях Великой войны.
 
 
Думали, что уже никогда не попадёмся в лапы
Этой, непонятного цвета, чумы.
 
 
Люди, остановитесь!
Прекратите братоубийственный шаг!
 
 
С этой Земли все мы уйдём когда-то,
Но лучше естественно, без войн и драк.
 
 
Опять будут плач и горе в сердцах,
Злоба и ненависть, гнев утраты.
Мне больно – не за себя, за всех,
Кто провожает детей в солдаты.
 

Елена Саульченко

Родилась и проживает в городе Шахты. Окончила ШФНПИ. После института работала в органах местного самоуправления, а затем – в кадровых службах.

В настоящее время не работает в связи с ликвидацией предприятия, пишет рассказы. Маленькие творческие успехи: три рассказа напечатаны в городском литературном альманахе, а один по итогам онлайн-конкурса включён в «Энциклопедию позитивного мышления»; заняла второе место в номинации «Авторская проза и поэзия» на городском арт-фестивале.

В тот день брат вернулся с войны

Незадолго до войны наша семья из четырёх человек переехала в город Шахты. Мы жили в маленьком саманном доме, состоящем из двух комнат и коридора. Отец работал на угольной шахте, мать на овощной базе, брат учился в школе, почти всё время сидел за учебниками или за книгами из библиотеки, а я был самым беспечным в семье в силу своего малолетнего возраста. Отец возвращался домой уставшим, с чёрными ободками вокруг глаз и одаривал меня ломтиком хлеба, специально оставленным от тормозка. Я верил, что это лисичка передавала отцу для меня гостинчик, и искренне радовался чуду. Брат в таких случаях улыбался, однако отцовский секрет не выдавал.

Отца призвали на фронт в декабре сорок первого, а через четыре месяца мы получили страшное известие. Помню, как почтальон принёс извещение и зачитал его, как мать сидела с этой бумажкой на сундуке и громко рыдала. В моём понятии слова «пропал без вести» означали «никто пока не знает, где он», поэтому я не поверил в гибель отца и долго ждал его возвращения.

В тот же год брат ушёл добровольцем на фронт. Ему тогда исполнилось семнадцать лет. Мать кричала в голос, а брат успокаивал её: «Не плачь! Я вернусь». Мне же приказал во всём помогать матери и слушаться её. Ещё он попросил сохранить его книги.

Мой старший брат был для меня авторитетом во всём. Ему я подчинялся беспрекословно, не сомневаясь в его правоте. И если он сказал, что вернётся, то так и случится.

Его письма с фронта читались вслух по много раз, и я знал каждое из них наизусть. Под диктовку матери ответы писала соседская девочка Зойка, а я к письмам добавлял свои рисунки и верил, что они помогут ему выстоять в тяжёлом бою. Ни разу мать не пожаловалась на тяжкие лишения и всегда говорила: «На фронте ещё труднее».

В углу, в изголовье кровати родителей, стояли на полочке иконы, а перед ними висела лампадка, хитроумным способом подвешенная к деревянному потолку двумя металлическими цепочками. Каждый вечер перед сном, обратившись к иконам, мать усердно молилась: в начале молитвы стоя, а в конце – на коленях, периодически наклоняясь головой до самого пола. Под её шёпот я засыпал. Может, она молилась и утром, но этого я не видел. Мать уходила на работу рано, меня не будила и каждый раз оставляла на столе под полотенцем скудное съестное на день.

Летом 1942 года в город вошли фашисты, и с их появлением я узнал, что такое страх. Соседи шептались между собой о том, что из-за каких-то доносчиков забирают людей, расстреливают их или живыми бросают в шурф шахты. Я боялся, что заберут мать, и с тревогой ожидал её появления, когда она отправлялась добывать хоть что-то из продуктов. Жили мы впроголодь, а за водой ходили за город на Лисичкино озеро. Я уставал, неся два тяжёлых баллона, но не скулил, потому что название горы напоминало мне об отцовском ломтике хлеба, и эти воспоминания придавали мне силы.

Однажды, когда я находился дома один, пришли два фашиста. Они оглядели комнаты, порылись в сундуке с вещами, но ничего не взяли. Один из них направил автомат на меня, забившегося в угол, и засмеялся. Другой махнул рукой в сторону двери и сказал что-то по-немецки. Они ушли, а мне запомнилось одно из слов – армут. Я бросился к окну и молил бога, чтобы сейчас не появилась мама, потому что больше всего боялся, что её заберут, как многих других.

Мне пришлось увидеть измождённых военнопленных, когда вооружённые конвоиры гнали колонны советских солдат по соседней улице. Один из пленных встретился со мной взглядом и подмигнул мне. Шедший рядом немец ударил его прикладом автомата по спине. Солдат зашатался, но не упал, и я заметил, как он сжал кулаки. В этот момент мой детский страх сменился ненавистью к фашистам, и потом каждый раз, когда я видел их, невольно сжимал кулачки.

После освобождения нашего полуразрушенного города от этих тварей война продолжалась более двух лет. Не все события остались в памяти, но возвращение брата мне запомнилось особенно ярко. Он сдержал своё обещание, вернулся.

Майским днём, ближе к вечеру, мы с пацанами весело гоняли самодельный мяч. Играли босые, благо земля успела нагреться под ласковыми лучами солнца. Увлёкшись, мы не сразу увидели шедшего по улице солдата. Высокий, статный, в гимнастёрке и брюках-галифе, с вещмешком через левое плечо и с большим чемоданом в правой руке, он подходил к нам с улыбкой на лице, сильно прихрамывая на левую ногу.

Мы прервали игру и молча уставились на него. Он подходил всё ближе, оглядывая нас, и остановил свой радостный взгляд на мне. И тут соседка тётя Маруся распахнула калитку и закричала:

– Валька, что ты стоишь? Это твой брат Иван!

Но я не узнавал его. Он уходил на войну молодым худощавым юнцом, а сейчас перед нами стоял взрослый широкоплечий солдат. Вместо того чтобы броситься навстречу брату, я сорвался с места и помчался в противоположную сторону. Запыхавшись, я прибежал на работу к матери и громко сообщил:

– Тётя Маруся сказала, что это мой брат вернулся!

Мать тогда вновь работала на овощной базе. Женщины окружили её, заголосили, стали обниматься. На шум пришёл старенький директор Федотыч, которого я очень уважал. Он остановился около меня и спросил:

– Что? Дождалась мать Ваньку?

Довольный тем, что с вопросом директор обратился именно ко мне, я в ответ кивнул с важным видом. Федотыч засеменил от склада к маленькой конторке, а когда вернулся, вручил матери завёрнутые в бумажку деньги:

– Поздравляю, Лукинична! Отпускаю тебя с работы. Беги встречать своего героя.

Мать со слезами радости бросилась к нему на шею, а потом, забыв снять грязный рабочий фартук, схватила меня за руку, и мы со всех ног побежали домой. По пути она купила в магазине бутылку водки и котелку краковской колбасы. Бутылку сунула в карман фартука, а колбасу так и несла в руках. Помню, мы с пацанами иногда заходили в тот магазин, чтобы полюбоваться витринами и насладиться ароматными запахами. Колбасу мало кто мог позволить себе купить, а тут целая котелка! И это придавало особую значимость событию.

Цветной штапельный платок сполз с головы матери, оголив поседевшие волосы, щёки её раскраснелись, и поэтому обычно бледное лицо казалось помолодевшим. От частого дыхания мать не могла говорить, но и без её слов мне было понятно, как она взволнована, как всем своим существом устремилась к долгожданной встрече. Пока мы бежали, к нам присоединились те, кто в то время находился дома по соседству. И все радовались, будто вернулся их близкий человек.

Помню, как мать повисла на шее у брата, а он прижал её к себе, и они стояли так очень долго, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Я с нетерпением ждал, когда же брат обратит внимание на меня. Наконец, он оторвался от матери и, схватив меня на руки, подбросил несколько раз со словами:

– Я вернулся! Вернулся! Я дома!

Потом он поставил потёртый чемодан на лавку, извлёк из него красивую шаль и накинул её на плечи матери. В чемодане, кроме книг, ничего больше не было, и я разочарованно вздохнул. Но тут брат хитро улыбнулся, развязал свой вещмешок и протянул его мне:

– А это, Валентин, подарок для тебя.

В вещмешке лежал настоящий футбольный мяч! Я от восторга радостно вскрикнул и с чувством несказанной благодарности прижался к брату, а он ласково трепал мои волосы и уши.

Кроме мяча, в вещмешке находилась большая красивая бутылка. Брат достал её и, обратившись к собравшимся в нашем дворе людям, произнёс:

– Дорогие соседи! Ну, что? Давайте отметим встречу?

И все кинулись к брату обниматься.

Застолье получилось на славу! Каждый из соседей принёс то, что мог, и мне тогда казалось, что установленный в нашем дворе под цветущими вишнями стол ломился от изобилия. Здесь были и картошка, и солёные огурцы с капустой, и даже сало.

Мать с шалью на плечах сидела рядом с братом, ласково поглаживая его рукой, а когда дотрагивалась до боевых наград, счастливое выражение лица её становилось тревожным.

Я радовался больше всех и испытывал огромную гордость, когда брат на предложение выпить за его возвращение сказал, что лучше поднять тост за всех, кто причастен к победе над фашисткой гадиной, и все дружно чокались гранёными стаканами.

Скромно стали подтягиваться девушки, перешёптываясь и с нескрываемым любопытством глядя на бравого солдата. Их тоже усадили за стол, и веселье продолжалось допоздна. Одноногий сосед дядя Толя принёс гармонь. Пели дружно, с наслаждением, а потом пустились в пляс. Плясали все, кроме дяди Толи и брата, у которого, как оказалось, ещё не до конца зажила раненая нога. Плясали и мы с пацанами.

Именно в тот день я впервые ощутил своей детской душой, что все наши люди едины и непобедимы, и это явилось точкой отсчёта моей новой, более осознанной жизни.