Текст книги "Журнал СовременникЪ № 12. Спецвыпуск. Ко дню Победы!"

Татьяна Куликова

Родилась в 1971 году, живет в солнечной Калмыкии. Писать начала с 2013 года. За 10 лет выпустила 7 сборников стихов и сборник прозы. Печаталась в калмыцких изданиях.

Член Союза писателей России. Имеет благодарственные грамоты.

Сон наяву

 
Недавно я, видать по Божьей воле,
В отцовский домик старый заглянул,
Прошёлся, пыль смахнул, дал вольну волю
Воспоминаниям, где прожил жизнь свою.
На стенках фотокарточки желтеют
И еле различимые черты моих родных,
На свете все стареют,
Ну а потом живут в мирах иных…
Пока в раздумьях – вечер постучался,
В окошке улыбалась мне луна,
Прилёг я на диван и в сон умчался,
Сквозь сон же слышу стук возле стола.
Глаза открыл и вижу – что такое?
Прям предо мной солдатик за столом,
Весь в орденах, испачкан только кровью,
Она сочится струйкой над виском.
– Я дед твой. Коля. Умер в сорок пятом.
Эх, до Победы чуть не дотянул,
Да, били мы захватчиков проклятых,
А вот за что мы дрались – не пойму…
Смотрю на вас, душа болит от боли,
Россию растянули на куски,
Враги народа шастают на воле,
Деньгами забивая все мешки.
Где ваша правда, ваша справедливость?
Где мир без страха, силы и угроз?
Вы на простой народ таращитесь брезгливо,
Бросая крохи, не стыдясь, в навоз.
Скажи, за что, за что мы воевали?
За что мы отдавали жизнь свою?
За что нас убивали и сжигали,
За что, внучок, я умер в том бою?
За что? – Он замолкает и вздыхает,
Из глаз вдруг слёзы потекли рекой,
Он самокрутку нервно собирает
Трясущей, обгорелою рукой.
Мираж пропал, как будто растворился,
Всё дымной затянуло пеленой,
Но – что это? Мне снова будто снится:
Девчушка мелкая стоит передо мной.
Вся грязная и в полосатой робе,
На голове потрёпанный берет,
В глазах лишь след от нестерпимой боли,
Без слёз нельзя мне на неё смотреть.
– Я твоя тётя. Ты меня не знаешь.
Я умерла, в концлагере, зимой,
А мать мою фашисты запытали
За то, что партизанила со мной.
Я помню печи у расстрельной стенки,
Нас там сжигали каждый день подряд,
И в карауле были только немки,
Что на расстрел вели, как на парад.
Я слушал этот голос, с каждым словом
Проваливаясь под пол от стыда,
А девочка так глянула сурово:
– Скажи, за что мы умерли тогда?
За что? За что, скажи, мы умирали?
За что терпели пытки и нужду?
За пядь земли мы жизни отдавали.
За что же вы продали всю страну?
Не дай вам Бог вернуть назад былое,
Не дай вам Бог познать, что знаю я,
Когда вдруг исчезает всё живое
И кровью наполняются моря.
Очнитесь! Разве можно наживаться
На горестях народа своего?
Разве можно жизнью наслаждаться,
Когда другим дышать запрещено?
……………………………
Под утро я очнулся на диване,
Подушка мокрая вся от бессильных слёз,
Всё это мне приснилось? Как в тумане…
А я воспринял всё это всерьёз.
Вздохнул, там, за окошком, птички пели,
Жужжала муха в банке, на окне,
И вдруг я замер… ноги онемели—
Лежала самокрутка на столе.
 

Евгения Амирова

Амирова Евгения Николаевна родилась в 1951 году в Армении. В Омске живёт с 1960 года. Окончила Омский авиационный техникум им. Н. Е. Жуковского, Омский политехнический институт и Институт патентоведения. Работает на ПО «Полёт» инженером-конструктором.

Пишет стихи, рассказы, повести, сказки. Член Омского областного литературного объединения им. Якова Журавлёва, член Российского союза писателей (РСП). Сотрудничает со многими литературными журналами Омска, Северомуйска, Костромы, Хабаровска, Краснодара, Москвы, печаталась в антологиях Омской области, коллективных сборниках, миниатюрных книгах «Поэты Омска» и «Поэты мира».

Лауреат литературного конкурса «Сказ о славном граде Омске» к 300-летию Омска – диплом 1-й степени. Автором выполнены переводы стихов Вальтера Скотта, которые вошли в серию «Поэты планеты Земля». Номинировалась на многие конкурсы РСП. Финалист премии «Русь моя» за 2019 год, «Георгиевская лента» за 2020 год, «Писатель года» за 2023 год. Вошла в «Антологию российских поэтов» 2019–2022 годов РСП. Победитель премии Евгения Евтушенко, отмечена специальным дипломом в международном конкурсе в Самаре, посвящённом 75-летию победы в ВОВ. Стихи и проза автора вошли в сборники

«Бессмертный полк» и «Мы служим России». Награждена многими медалями (9 медалей и два нагрудных знака «Наследие»), благодарственными письмами организаций г. Омска и дипломами РСП по результатам конкурсов и издания в сборниках РСП.

Автор трёх книг: «Солнечный мотив», «Берегиня», «Земные тропы». На выходе книга прозы «Светлое дерево» и сборник стихов. Выступает на литературных встречах на предприятиях, в организациях, воинских частях и на других площадках Омска. Опубликовалась в сборнике «Большая национальная книга» («Издательский дом Максима Бурдина», Москва), участник американского альманаха русской литературы «Довлатов» и «Сборника сказок славянских народов» («Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков», г. Краснодар). Произведения автора звучали на Омском радио.

Мадонна
Рассказ бывшего малолетнего узника Освенцима

 
Отмеченные злой судьбой
Пред рвом глубоким встали рядом.
Нам слышен был далёкий бой…
Январь, Освенцим в сорок пятом[15]15
  День освобождения Освенцима – 27 января 1945 года.


[Закрыть].
 
 
Мне было пять, а брату – шесть,
И мы забыли образ мамин,
Нам день и ночь хотелось есть,
И в этот ров упали сами
 
 
За полсекунды до того,
Как грянул залп, даль оглушая.
Закрыла нас она собой,
Простая женщина чужая.
 
 
Она лежала, нас прикрыв,
Мир обнимая и прощая,
То не минутный был порыв,
Она, как мать, нас защищала.
 
 
И снег не таял на устах,
На длинных, загнутых ресницах,
И покидали впопыхах
Фашисты лагеря границы.
 
 
Я выжил там… Прошли года,
Есть в доме дети, внуки, радость,
Но незаметно, как всегда,
Ко мне на днях прокралась старость.
 
 
И стали сниться по ночам
Её пушистые ресницы,
И грозный окрик палача,
И стон детей, как крики птицы…
 
 
И понял я, что в долгий мир
Она мне двери отворила,
Что непрожитые свои
Она мне годы подарила.
 
 
Откуда родом ты была?
С Дуная, с Вислы или с Дона?
По жизни ты со мной прошла,
Моя прекрасная мадонна!
 

Кисет

Дед Матвей не любил слушать радио, не смотрел телевизор, но самозабвенно любил читать газеты. Но газеты приходили в село нерегулярно. И потому оставалось одно – поговорить с кем-либо из соседей по душам, выложить наболевшее и попутно узнать, что делается в мире.

Для «посиделок» дед выбрал старого приятеля – деда Егора с лихо закрученными усами да озорными светлячками в глазах. Два раза в неделю, а то и чаще встречались деды на завалинке летом или в хате зимой и вели долгие, неторопливые разговоры о покосах, о войнах, о ценах.

После такой «политинформации» дед Матвей приходил домой просветлевший, не ругал внучку, не делал внушение правнуку, а с наслаждением выкуривал самокруточку, ложился спать и спал крепко, как младенец.

Деду Матвею осенью минуло семьдесят шесть лет, на здоровье он пока не жаловался. Русский старик, рано поседевший, не согнувшийся, не жаловался на жизнь. И только резко прочерченная вертикальная морщинка на лбу с каждым годом становилась глубже.

– Органы работают справно, – говорил он.

Только вот с недавнего времени беда приключилась – кашель замучил по утрам. Дед кашлял долго, сипло, с надрывом. Он стал часто прислушиваться к своему нутру, пытаясь понять причину недуга. И что заметил: в течение дня не кашлял, а странная хворь проявлялась только по утрам.

На «посиделках» у дедов появилась тема, до того незатронутая: болезни да откуда они появляются. И долго бы эта тема волновала деда Матвея, но внучка, не спрашивая дедова мнения, привела домой фельдшера.

Фельдшерица, юная дивчина, прослушала деда и выставила странное условие – не курить! Запретила строго-настрого! Все беды со здоровьем и дедов кашель – из-за курева!

– Надо бросать курить, дедуля, и проживёшь сто лет! – на прощание сказала дивчина.

Сказать легко, а как сделать?

На своём веку бросал дед Матвей курить дважды: в госпитале после ранения и пять лет назад, когда сигарет в деревню не завозили из-за нагрянувшей перестройки. И дважды эта затея с грохотом проваливалась! В первый раз дед Матвей, хоть и не курил два месяца в госпитале, на фронте закурил снова, а во второй раз, поскучав без курева почти полгода, дед засадил дальнюю делянку огорода табаком да и запасся куревом на целый год. Был конец марта, запасов табака хватало до лета, и дед решил повременить. Кашель мучил по-прежнему, но дед Матвей уже не прислушивался к себе, узнав причину недуга.

Внучка несколько раз бранила деда за непослушание, а правнук где-то достал плакат о вреде курения и повесил его, хитро улыбаясь, возле дедовой кровати. Теперь, просыпаясь по утрам, дед Матвей первым делом читал плакат, откашливался, затем выходил в сенки да и закуривал первую самокруточку. И даже курить он стал чаще, пытаясь, таким образом, побыстрее прикончить запас табака.

Однажды дед проснулся, как всегда, в тот момент, когда внучка приходила с дойки, а правнук собирался в школу. Надо сказать, что мальчишка был шкодливый неслух и не упускал случая прогулять занятия. Вот и сегодня мать уже пришла домой, а сын ещё нехотя натягивал брюки да лениво искал рубашку под столом. Дед мысленно плюнул, отвернулся к стене и незаметно для себя уснул.

Проснулся он в тишине. Дед вспомнил свою жизнь, долгую, непростую, наполненную ужасом войны и тихими житейскими радостями, вздохнул и улыбнулся. И даже морщинка на лбу немного разгладилась. Кашель не давил. Солнце светило по-весеннему ярко, подтаивал снег, а с длинных сосулек стекали и цокали по лужам весёлые капли.

С добрым настроением, наскоро одевшись, дед решил выкурить самокрутку. Прошёлся по карманам и – застыл. Кисета не было! Холодной струйкой вползала в душу змея-паника. Такой кисет – один в деревне. Да что там! Один – на весь белый свет!

Давняя то была история. Сшитый из мягкой кожи, покрытый вышивкой кисет был подарком молодой дивчины – санитарки, что на себе вынесла раненого Матвея, в ту пору двадцатилетнего парня, с поля боя. Матвей помнил, как враз влюбился в дивные чёрные очи, как, теряя сознание, спросил шёпотом имя и адрес девушки, чтобы после войны встретиться. Но судьба вновь свела их на фронте. Дед помнит до сих пор радостный блеск её глаз, трепетную улыбку. И руки. А в руках – тот кисет.

– На память, – прошептала она.

На другой день её накрыло снарядом… Ни карточки, ни ниточки – ничего не осталось. Только в кисет была вложена записка. Нетвёрдым почерком написала она своё имя – Круглова Оля. Да адрес: Смоленская область, деревня Петушки.

После войны разыскал Матвей смоленскую деревню и старушку-мать, которая потеряла за войну мужа, троих сыновей и любимицу-дочку Олю. Прижалась мать лицом к знакомому кисету, слезами выливая невысказанную боль за безвозвратную потерю. Успокоившись, старушка собрала на стол нехитрые харчи; помянули, погоревали, и на прощанье отдала мать кисет обратно Матвею – солдату, орденоносцу, избраннику её дочери. Мужу вышивала ночами кисет, хотела на фронт отослать, не успела. Пришла похоронка. Ещё не отошла от горя, а следом вторая, и ещё – две! Когда уходила добровольцем на фронт дочка, отдала ей кисет. Где-то в тайнике души твёрдо верила женщина, что спасёт кисет дочку в трудную минуту, не даст осиротить себя окончательно. Звал её Матвей на Рязанщину, на свою родину. Не поехала, предчувствуя, что недолго ей осталось жить, снится дочка, зовёт. Через три месяца старушка умерла. Матвей приехал, схоронил наречённую мать…

И теперь кисет, его друг, его жизнь, – пропал! Ещё не веря, дед Матвей перетряс одежонку, раскидал одеяла, сел и… заплакал. Дед не плакал и когда в детстве остался сиротой, и когда смотрел смерти в лицо, и когда похоронил жену, а через год – единственную дочь Олю, а тут… Крупные, стариковские слёзы катились по щекам, застревая в глубоких рытвинах морщин, и срывались с усов. Дед точно вспомнил, что накануне, придя с «посиделок» и выкурив самокрутку, положил кисет в карман штанов и лёг спать. Сам кисет уйти в неизвестном направлении не мог. Значит, кисет кто-то взял. Но вот кто? Кому нужен истёртый, старый и почти без вышивки кисет?

Дед нерешительно подошёл к столу, неуверенно нагнулся и заглянул. В дальнем углу, под кучей разбросанного добра виднелся синий краешек правнуковой рубашки. Кряхтя, дед заполз под стол и, развернув рубашку, обнаружил в её кармане измятый, изрезанный, без тесёмок, свой дорогой кисет. Деда забила нервная дрожь. Ему показалось, что это его самого изранили, изрезали, смяли да затолкали в тесный и душный карман. Хватая ртом воздух и заваливаясь набок, дед услышал, как хлопнула входная дверь, как испуганная внучка, по-бабьи причитая, со слезами потащила его из-под стола. И провал… Он летел в глубокую яму, зажав в руках то, что осталось от кисета…

Очнулся дед на кровати. Солнце уже садилось, бросая блики на боковую стенку и ласково заглядывая деду в глаза. Рядом сидела внучка, беспрестанно всхлипывая. По хате расхаживал дед Егор, первым подоспевший на крики внучки. Фельдшерица, приведённая правнуком, прослушав дедово сердце, успокоила, сказав, что у деда сильнейший стресс и ему нужен только покой. Никакой угрозы жизни нет, но негоже так нервничать. Дед Егор, пытаясь разобраться в содеянном, вёл дознание. Красный от слёз правнук признался, и через бесконечные «ну» и «да» дед Егор воссоздал картину «преступления».

В детстве – всё ясно и понятно. По мнению правнука, деду Матвею мешает бросить курить заполненный душистым табаком кисет, значит, надо уничтожить кисет. И дед бросит курить, куда ему деться!

Слушая с закрытыми глазами признание, дед Матвей застонал, как будто что-то вспомнив. КИСЕТ! Несмело повернул голову и увидел… Обновлённый, любовно заштопанный и наполненный табаком родной кисет лежал на подушке и ждал своего хозяина. Дед плакал и улыбался, счастливый и как будто тоже обновлённый, не стыдясь слёз. А рядом, зажав под мышкой злополучный плакат о вреде курения, стоял притихший правнук и, тоже плача, гладил руки деда Матвея…

Дед Матвей прожил долгую жизнь. Я часто заходила к деду на «посиделки», которые нередко заканчивались озорными частушками. Нынешней весной деда не стало. В последний путь его провожали сельчане. Но больше всех горевал о нём высокий молодой человек с резко прочерченной морщинкой на лбу, копия деда Матвея в молодости, – его правнук. Он сам положил кисет деду в гроб. Пусть и там, в той неведомой дали, дед будет спокоен и счастлив и встретится с первой любовью – черноокой красавицей Олей…

Евгения Куркова

Куркова Евгения Васильевна, член Союза писателей-переводчиков, награждена за выпуск книги сказки «Фея Света» медалью им. А. П. Чехова.

Академик, психолог, признана лучшим целителем России, входит в книгу рекордов Гиннесса по восстановлению зрения. Имеет международные и российские награды.

День Российской армии

 
Всё меньше воинов осталось,
Всё больше боль у нас в груди.
Они за нас с врагом сражались,
А враг опять в наш дом стучит.
    Казалось, мир учёл ошибки,
    Казалось, дружба и любовь
    Придёт в наш дом…
    Родятся дети, родятся внуки…
А потом—
Народы все объединятся…
И это было до сих пор.
    Теперь опять проснулась гидра.
    Теперь опять идёт война.
    Теперь опять бомбят фашисты
    Наши родные города.
Но русский Дух проснулся снова,
Поднялся смело и пошёл…
Богатыри, наши Герои,
Опять встают на смертный бой!
 

23.02.2022

Девочка Донецка из интернета

 
Смотрю лениво интернет,
Листая нужные страницы,
Но вдруг мой взгляд остановился,
И я увидела тебя…
Смешная милая девчонка,
Читает стих душевно так,
Про куклу, ту что ей досталась
от милой бабушки своей.
Ту куклу сшила в Ленинграде,
Её заботливая мать,
И когда пуля залетела,
Малышку талисман и спас!
Передавали по наследству
Ту куклу, что её спасла,
И эта девочка держала,
В руках бесценный этот дар!
Я не смогла, не удержалась,
Слеза катилась по щекам,
Не понимаю, как малышка,
Могла душевно так читать!
Картинки в голове мелькают,
Вижу событья, как в кино,
И сердце сильно замирает,
И разрывает боль его.
И вот она остановилась.
Ушла картинка, а потом,
Хотелось знать мне её имя,
И вижу жуткий некролог.
Её не стало под бомбёжкой,
И даже не смогли собрать,
И я рыдаю, от бессилья,
Я не могу ЗВЕРЕЙ понять.
Прилёты были так прицельны,
Чтобы стрелять по городам,
И эти выродки не знают,
Как больно нам детей терять.
В груди у них совсем нет сердца,
Там жаба мерзкая живёт,
И нас бомбят они нещадно,
Уничтожая наш народ.
Я до сих пор о ней тоскую,
Девчонка, лет так десяти,
Тебя опять хочу найти я,
Мой интернет, мне помоги!
Не знаю имя и страницу,
Шок отошёл, но нет тебя.
Хочу слова переписать я,
Те, что читала ты тогда!
Тебя забыть я не сумею,
Твой образ вижу до сих пор,
Мой Ангел милый, успокойся,
Пусть будет мир всегда с тобой!
 

Сентябрь 2022 года

Возращение домой в день, когда бомба упала в центре Донецка

 
Еду на Родину, сердце щемит.
Память рисует проспекты.
Город, омытый после дождя,
Садами цветущими встретит.
    Милые улочки и тупики,
    Вас вспоминаю с теплом я.
    Помню цветущие клумбы твои,
    Розы с шипами я помню.
Но город родной меня встретил не так,
В домах вместо окон – глазницы.
А здания в копоти и синяках,
А мой дом совсем разбитый!
    Бегу… Не знаю – зачем, почему?
    Я слышу разрывов бомбы.
    И вдруг – слышу стоны и ТИШИНУ…
    А то, что вижу, – не помню.
Во мне смешалось кино и реал,
Мой мозг не примет такого.
Лишь вижу, души поднялись вверх,
Вернулись и вновь кружатся.
    Им тяжело так срочно уйти.
    Остаться хочется очень!
    Но кто-то решил, что пора, – и ВСЁ!
    И жизнь оборвалась тотчас…
И больше душе уже не обнять
Своих любимых по крови.
И в садик, в школу уже не пойти…
И даже – больше не подрасти,
Оставшись навек такою.
    И эта боль разорвалась в груди.
    И я прокричала Богу: «Приди ко мне,
    Скорее приди! Спаси людей и Героев!
    Дай силы нам пережить чуму,
    Изгнать из нашего Рая!
    Тебя на коленях я очень прошу.
    Мы Новый Мир, мы построим!
И снова будут цвести сады,
И будут смеяться дети…»
Ты только нам сейчас помоги!
А дальше мы справимся сами!
 

20.03.2022

Сергей Ламин

Родился в 1960 году в Ленинграде. Окончил португальское отделение филологического факультета Ленинградского государственного университета. Работал в Анголе военным переводчиком по линии Министерства обороны СССР, секретарём в Представительстве МИД СССР в Ленинграде. С 1992 года занимается различными видами бизнеса. Живет между Россией и Италией.

Казацкий ангел-хранитель

Где-то на просторах Краснодарского края расположилась маленькая уютная станица Константиновская. В XIX веке, когда Россия расширяла свои владения в направлении Кавказа, появился сначала Константиновский казачий пост, названный так в честь Великого Князя Константина Николаевича. А вскоре, в 1847 году, была основана сама станица. Но рассказ мой не о станице, а всего лишь об одном её достойном представителе Соболеве Петре Дмитриевиче.

Был он из рода старого, казацкого, рода воителей-защитников земли русской. Детство его пришлось на годы Гражданской войны, когда в казачестве, да и по всей Руси, прошёл кровавый раскол. Когда пошёл брат на брата. Когда огонь революции испепелил некогда цветущие земли Дона и Кубани. Разбросало тогда всех по разным сторонам. Кто за Деникиным пошёл, кто за Кубанскую казачью республику, а кто в Красную армию за большевиков воевать. А когда смута закончилась, то в станице Константиновской остались лишь одни бабы, старики, детвора, несколько калек-фронтовиков из местных да красный комиссар с парой солдат, присланный для установления новой справедливости. Но делать нечего. Станицу, а вместе с ней новую страну подымать надо было. И работали все от мала до велика без выходных и проходных. А как иначе? Время было такое. Не до праздников. И Пётр мальчишкой поначалу с братом Иваном в поле бабам помогали. Потом подросли и пересели в повозки с лошадками. Дело нехитрое, благородное, и какой никакой, а всё же статус. Когда Петру ближе к двадцати исполнилось, появился в станице первый грузовик. А Петра, как парня деловитого

и ответственного, отправили на курсы водителей при ДОСААФ в Курганинск. Работа что надо. Вслед за работой Петр и семьёй обзавёлся. А что? Серьёзный человек с хорошей профессией может себе позволить. Жена тоже из местных, казачка-красавица Анастасия Фёдоровна подарила Петру сначала сынишку Володьку, а через год дочурку Еленку. И так бы дальше счастливо жили, трудились да детей рожали, воспитывали, да случись тут на зло всем советским народам Война. Напал на нашу Родину нехристь немецкий с толпой шавок европейских.

Обнял Пётр жену свою и детей да и отправился на фронт водителем. По профессии опять же. А вместе с Петром ушли на войну все парни, кто призывного возраста был. У Анастасии Фёдоровны у той аж шесть братьев. Так все до единого. И опять опустела станица Константиновская. И уже Володька, сын Петра, как когда-то отец его, в поле бабам помогал да дома по хозяйству с Еленкой на пару. В первый год Анастасия Фёдоровна получила с фронта одно единственное письмо от Петра Дмитриевича. Писал, что служба нормальная, даже, можно сказать, спокойная. Что подвозит он на позиции боеприпасы, солдатиков и всяко разное для ведения боя необходимое. Что скучает по ней, по Анастасии Фёдоровне, и детишкам сильно. И даст Бог, война скоро закончится и будет он обратно к семье любимой и родной станице. Но вот, кроме этого письма, больше весточек от Петра Дмитриевича не было. Пришла вскоре похоронка на брата Анастасии Фёдоровны Георгия, а вслед за ней ещё на двоих братьев Василия и Степана. А в конце сорок первого года пришла похоронка и на Петра Дмитриевича. Погиб геройски, выполняя долг. Из части написали, что в машину Петра Дмитриевича попала бомба. Разнесла всё вдребезги. Так что покоится сейчас муж её Пётр Дмитриевич где-то на безымянном русском поле. Потом пришли ещё три похоронки на братьев Захара, Николая и Дениса. И слёз у Анастасии Фёдоровны совсем не осталось. Если б не Володька с Еленкой, то и жизни такой больше не надо.

Как бы то ни было, время шло. После Сталинграда фашиста стали бить везде, и с фронтов понеслись победные реляции.

«Ну хоть не зря погибли Пётр Дмитриевич и братья», – думала Дарья Семёновна. Вот Володька растёт помощник. Весь в батю хозяйственный. Еленка-красавица всё по дому суетится, маменьке угодить всегда готова. Только тяжело всё равно без мужика в доме. Да что поделаешь. В станице почитай все бабы либо вдовы, либо жалмерки.

Иногда к Соболевым заглядывал сосед Ефим. Добрый рукастый мужик, но инвалид. От службы освобождённый. Жил одиноко, без жены и детей. А к Соболевым заходил если только помочь что по-мужски по дому. То крыльцо поправит, то забор, завалившийся от времени. Да мало ли ещё что. Всё ж баба одна с двумя пацанятами.

На последнем году войны, когда гнали гадину фашистскую без остановки по Европам, в станицу вернулось веселье и всеобщее воодушевление. По вечерам, собравшись у кого-нибудь за чаем, редкие бабысчастливицы перечитывали письма от своих мужей и братьев. И вместе все плакали и радовались. Девятого мая сорок пятого года Левитан сообщил всей стране, что Берлин взят, враг капитулировал, мы победили! Что тут было! Такое счастье и описать невозможно. Все обнимались, целовались, плакали.

Вскоре в станицу вернулись немногие оставшиеся в живых победители. Погуляли, попраздновали. Но нужно было опять засучить рукава и восстанавливать хозяйство страны. И хотя наши войска где-то далеко в Китае ещё продолжали громить японскую армию, для всех всё равно наступили мир и спокойствие. В эти первые мирные дни к Анастасии Фёдоровне заявился Ефим и, слегка кося в пол, сделал ей предложение руки и сердца:

– Вы меня правильно поймите, Анастасия Фёдоровна. Я, конечно, не то чтобы молодой совсем, и, возможно, вы чувств ко мне не питаете, но в хозяйстве оно ж вдвоём сподручнее и в доме в компании всегда веселее. Детишки ваши ко мне уже привыкли. А мне одному совсем тоска смертная! Что вы мне скажете, уважаемая Анастасия Фёдоровна?

Подумала Анастасия Фёдоровна да и согласилась. Дети тоже были не против: «Дядя Ефим добрый и внимательный. Пускай с нами живёт». И так прошёл первый послевоенный год. И всё бы ничего. Жизнь шла своим чередом. Как в один прекрасный день (уж точно и не скажу в какой) появился вдруг в станице Пётр Дмитриевич. В выцветшей гимнастёрке, в орденах и медалях. Володька его первым увидел, когда батя во двор заходил.

– Батя! – закричал он и бросился в его объятия.

– Володька! Вырос-то как! Лихой казак! Как вы тут без меня?!

– Папаня вернулся! – с криком выбежала из сеней Еленка и вцепилась в выцветшую отцовскую гимнастёрку.

Вслед за ними на порог вышла Анастасия Фёдоровна. Смотрела отрешённо на Петра Дмитриевича, пыталась что-то сказать, но слова, вот-вот готовые вырваться наружу, угасали на кончике языка.

– Батя, где ты был столько лет? Мы на тебя похоронку в сорок первом получили! А ты жив! Батя!

Пётр Дмитриевич сжимая в объятиях детей своих, смотрел не отрываясь на Анастасию Фёдоровну. Сколько всего надо рассказать ей. Объяснить, почему пропал, почему весточек не посылал. Всему своё время. Но почему молчит она? Почему стоит как вкопанная и в дом не зовёт?

– Батя, у нас теперь дядя Ефим живёт! – произнёс Володька, размазывая по лицу слёзы.

Анастасия Фёдоровна опустила глаза и сжала руки так, что побелели косточки.

«Ну раз так! Что тут поделаешь? Не такую встречу представлял себе Пётр Дмитриевич! Эх, жизнь жестянка!» – подумал он про себя, а вслух сказал:

– Ну, раз так получилось, живите с миром, а я у брата своего буду у Ивана. – Погладил Володькины вихры, приголубил Еленку, поднял с земли потрёпанный трофейный чемоданчик, развернулся по-военному и пошёл прочь.

Весть, что Пётр Дмитриевич вернулся с фронта цел и невредим тут же разлетелась по станице. И пошли пересуды да разговоры. И не все, чтобы с пониманием. А некоторые так даже с осуждением: «Много в станице баб одиноких после Войны осталось, а эта при муже живом да с сожителем! Ты ж погляди, что делается, люди добрые!»

Но время шло. Пётр Дмитриевич восстановился в должности станичного водителя и вскоре после несложного ремонта вывел на работу старый, видавший виды преданный газик. Дом брата Ивана был пуст. Семьи у Ивана не было. Не успел по молодости лет. Жили они вдвоём с матерью. Но с фронта вернуться живым Ивану не посчастливилось. После второй похоронки занемогла мать и ушла, когда война уже заканчивалась нашей Победой.

Поселился Пётр Дмитриевич в опустевшем доме да и зажил один. Только Володька прибегал к нему пообщаться. Иногда Еленка. Кровинушки. Рассказывали, как без него было. Плохо было.

– Почему пропал, почему весточки не послал ни разу? – терзал его Володька.

– Не мог, Володька, такая ситуация сложилась, никак не мог!

– Батя, нам без тебя плохо было, а как ты вернулся и не с нами, так ещё хуже!

Не решался Пётр Дмитриевич рассказывать Володьке, что с ним там на фронте приключилось. Но пацан каждый раз, как прибегал к отцу, требовал открыть его, батину, тайну. Не просто было ворошить память, тяжело. Но всё же рассказал он Володьке о своих перипетиях.

– Ну что я тебе расскажу? На войне всяко разное случалось. Вот и со мной такая штуковина вышла, что хочешь верь, хочешь нет. Прошёл месяц, как я рулил на газике. Солдатиков раненых вывозил с позиций и обратно с боеприпасами. В одну из таких поездок накрыл меня мессер бомбой. Кто видел – командованию, что уничтожен был мой газик, а я вместе с ним. Вот вам похоронку и отправили. Однако жив я остался. Машину, конечно, разнесло, а я чудом вылетел наружу и землёй был присыпан. Немец тогда быстро наступал, и кто-то из их солдат увидел из-под земли руку, что шевелится. Вытащили меня немцы и прямиком в лагерь. Точного места не помню. Где-то на Украине. Только долго я в лагере не задержался. Сбежал вовремя работ. Стал к своим пробираться. Всё лесами, полем старался не идти. На третий день набрёл на хутор. Семья украинцев там жила. Жила – не тужила. Пустили в дом, накормили, спать уложили. А ночью пришли полицаи, тоже хохлы, и забрали меня в комендатуру. «Шо, кацап, не любо тоби немецкий полон?» Смеялись, двинули пару раз. Вот тебе братский народ. Я думал, жив останусь, поеду после войны в глаза этому Мыколе посмотрю! Ну, а второй лагерь был где-то в Прибалтике. Прошло полгода, бежал и оттуда. Опять лесами. Опять хутор, но уже латышский. Пустили, накормили и сдали не моргнув глазом ихним полицаям. А кому проблемы нужны с беглым русским пленным. «Палдиес, лаба кунгс!» Спасибо, господа хорошие! Третий лагерь в Польше был. Из него убежать было непросто. Но всё-таки убежал. И опять попался. Немчура грозилась расстрелять. Но не расстреляли, руки рабочие тоже им ой как нужны были. В четвёртом лагере Терезиенштадт, что был где-то в Чехии, строили бараки для еврейских музыкантов. Был такой у фашистов показательный лагерь-гетто, где сидели евреи-музыканты со всей Европы, а немчура туда нет-нет да Красный Крест пригласит. Посмотрите, мол, нет у нас никакого геноцида. Сплошные концерты и духовное самосовершенствование. Да слава богу, охрана вся чешская была. С ними проще. Не такие звери, как фрицы или хохлы те же. Бежал и оттуда. Бежал, да вновь попался, и тут, скажу тебе, определили в такой лагерь, будь он неладен, что думал – не выживу. Чешский лагерь Фолькенау. Там много наших военнопленных было. Работали с утра и до темноты. Лето сорок четвертого. Жара. Жрать и пить не давали. Народ из сил выбивался, а кто встать не мог, того пристреливали и сбрасывали в яму на окраине лагеря. Я, Володька, чудом выжил! Видать был у меня ангел-хранитель из наших казаков. Ты знаешь, как я к чистоте приучен. Всякую грязь или пыль там какую не приемлю. Бывало, мать суп подаёт и случайно палец в тарелку опустит. Всё! Говорю: «Давай другую». Из этой уже есть не стану. Так вот в этом чёртовом Фолькенау люди мёрли как мухи, и их ещё не сразу убирали. Днём жара. Вонь стоит. К концу дня дождик поморосит.

Глядишь, где-то под трупом лужа образовалась. Так вот, ты этот труп слегка сдвинешь и пьёшь из лужи, пока вода не закончится. Так и выжил. Потом и оттуда бежал. Благо, наши были на подходе. Недолго шатался. Попал сначала к разведчикам. Дальше к особисту. Что да как? Почему в плен сдался? Тебя бы в штрафбат по-хорошему, а то и расстрелять! Но видать, рано было ещё моей душе ответ держать перед Богом за грехи мои земные. Вступился за меня наш казацкий ангел-хранитель. Послал сослуживца из далёкого сорок первого. Тот и говорит: «Дак это ж Пётр! Он у нас на фронте водителем был. Мы думали он погиб. В машину бомба попала». Ну меня и помиловали. Спасибо доброму человеку и ангелу-хранителю, конечно же. Так что дошёл я рядовым пехотинцем аж до Берлина. А как Берлин взяли, то братский китайский народ освобождать отправили. Я знал, что вам похоронка на меня пришла. Как поступить? Всё ж три года лагерей. Решил, война закончится, вернусь и всё расскажу. Вот Володька, вернулся я. Ты меня, Володька, про войну эту окаянную больше не мучай. Ни думать, ни вспоминать более не хочу. Хорошо?