Текст книги "Палитра современной литературы"

Миланья неожиданно вскочила с лавки, подбежала к солдату и, сев на пол, обняла, по-детски уронив голову ему на колени.

– Прости, сама не знаю, что на меня нашло, так горестно вдруг стало, так страшно. Прости Бога ради, Тихон!

– Ты чего это?! Вставай, вставай! – поднял смутившийся Тихон Миланью с пола и усадил рядом с собой на лавку. – Не в чем тебе предо мной извиняться… И бояться более незачем. Чай, теперь люди свои, не чужие.

Так и сидели нежданно-негаданно две породнившиеся души. Тихон успокаивал Миланью, обнимая за плечи, а она молча сидела рядом, смиренно приклонив голову к его широкой груди.

Как в народе говорится: «Не бывать в жизни счастью, кабы несчастье не породнило!»

Да вот только радости этой случилось быть недолгой, потому как ведьма с чертом вот какую подлую оказию выдумали.

Оборотить Тихона в волка Серого, в зверя Лютого. В лесу такому оборотню долго не усидеть, всенепременно затоскует и к дому своему воротится. А бирюк в деревне – примета весьма нехорошая, заприметят его мужики, тут же на вилы посадят.

Заклятие такое само по себе немудреное, да вот только в исполнении несколько хлопотным представляется.

Чтобы человека в волка оборотить, надобно его заставить через ножичек на перекрестке дорог перекувыркнуться. Только где ж это видано, чтобы человек в здравом разуме да по собственной воле посреди деревни на дороге через голову кувыркался! Это только у сказителей в сказках Баба-Яга зелье сварит, пальцем щелкнет, и в раз все само собой сотворится. А тут хитрость особая нужна – коварная!

Поразмысли злыдни, покумекали и порешили на пару злое дело вершить – так оно им надежнее показалось.

Заговорила ведьма булатный ножичек, воткнула его в осиновое полено острием вверх и, смакуя задуманную подлость, полезла на печь, одолеваемая крепким сном.

Мелкие детали на утро додумать оставили.

Нечистью они хоть и темной зовутся и дела свои темные в основном по ночам творят, но и у них утро вечера мудренее случается.

Поутру отправились Тихон с Миланьей на церковную службу. Литургию отстояли, с друзьями, знакомыми повидались, о былом вспомнили, о насущном потолковали.

После на могилки к отцу с матушкой наведались. Там-то, на погосте, Тихон один и остался.

Потому как Миланью наперед себя домой отправил, подумав, что ни к чему юной девице мужские слезы видеть да мерзнуть попусту.

Возвращался в деревню, когда уже солнце в зените стояло.

В это самое время, неотступно и настороженно держась поодаль, увязался следовать за ним по пятам черный, как смоль, большой зеленоглазый кот.

Шел Тихон к дому вдоль крестьянских изб широкой деревенской улицей. Белый снег, сверкая на солнце, до боли слепил глаза, из дворов доносилось ленивое разноголосье домашней скотины. То там, то здесь, величаво взгромоздясь на заборы, до полной хрипоты голоса вели меж собой звонкую перекличку преисполненные самодовольной гордости местные петухи.

Тут-то все и случилось…

Из окрест, по наезженной дороге навстречу Тихону мирно тянула за собой нагруженные дровни старая гнедая лошадь. Держась за поводья и плотно кутаясь в овчинный тулуп, со сказочно седой от налипшего инея бородой и такими же седыми бровями, брел сбоку саней и сам их хозяин.

Вдруг… откуда ни возьмись выскочил на дорогу большой черный кот и, дико ощетинившись, бросился наперерез лошади.

Такой неожиданностью лошадь испугалась, взбрыкнула и понесла.

Все бы ничего, да только, опрокинув хозяина и рассыпая из саней сушняк, понеслась она сломя голову прямо в гурьбу лепивших снежную бабу деревенских ребятишек.

Тихон, не раздумывая, бросился ей навстречу.

Неудачно споткнувшись о невесть откуда взявшееся в снегу полено, перекувыркнулся через голову и, не останавливаясь, проворно вскочил на ноги как раз перед самой мордой поравнявшейся с ним лошади.

Что было мочи рванул Тихон ее под уздцы, и та, выбивая копытами снопы снега, тут же остановилась.

Одновременно с этим в груди у Тихона что-то хрустнуло, да так, что хоть волком вой. Охватила все тело невесть откуда взявшаяся нестерпимая боль, в голове закружилось, в глазах потемнело. С тем, чтобы не пугать более и без того всполошившийся из-за неожиданного происшествия деревенский люд, Тихон тут же передал лошадь подоспевшему хозяину и быстренько удалился из виду, за соседнюю избу, как раз выходившую задней стеной к опушке леса.

Невыносимо ломило кости.

«Что ж это за напасть-то такая?!» – корчась от боли, недоумевал Тихон.

Но боль только усиливалась, и какая-то неведомая сила тянула его к лесу.

Влекомый этой неодолимой силой, бросился он в его направлении, скидывая с себя на ходу всю стеснявшую тело одежду. И уже у самой опушки леса, если бы обратил на это внимание какой-нибудь деревенский зевака, человеческие следы его оборвались, удивительным образом превратившись в следы огромного волка-одиночки.

Наблюдавшая с высокой сосны за всем происходящим старуха-ведьма удовлетворенно терла озябшие на морозе ладони, то и дело согревая их своим дыханием.

– Будет тебе впредь наука, вовчара!

Только вот о самом главном забыла старая колдунья, а именно о том, что человек хороший, добрый, честный, отзывчивый по природе своей даже в волчьем обличии таковым навсегда останется.

Вот и Тихон не растерялся. Далеко в лес не побежал. Оборотничество оно оборотничеством, а душа-то и разум прежними остались.

Привыкая к новому обличию, устроился Тихон на мягком лапнике под большой развесистой елью. Слух его обострился так, что слышно было, как мыши под землей суетятся, а нос за версту чует, как добрая хозяйка в избе жирного гуся запекает.

В волчьей шкуре Тихону вполне тепло и уютно показалось, вот только большой серый хвостище несколько раздражал своей вихлявой живостью.

Вдруг обострившимся чутьем почуял Тихон, что на том самом месте, где он лежит, что-то в земле схоронено. Встал на лапы и принялся рыть замерзшую землю. Схрон тот неглубоким оказался, и в скором времени вытащил он из него зубами на свет божий дерюжный мешок. Сунул в него морду, а там… три небольших берестяных туеса лежат, таких, в каких по обыкновению своему бывалые охотники провизию хранят и мелочь всякую. Да только вот совсем не провизия в тех туесах оказалась. Два из них под завязку полны пороховниц с порохом, а вот третий… доверху набит золотыми червонцами!

«Вот так находка! Да тут не меньше сотни золотых будет! – подумал Тихон. – Только какой от них прок сейчас?» – и в сердцах отшвырнув в сторону мешок, снова улегся на лапник, погружаясь в раздумья.

Семи пядей во лбу Тихону не понадобилось, чтобы уразуметь, чьих рук колдовство это подлое над ним сотворилось. А вот как дальше быть и что делать? Этого он не ведал, покуда не заметил бегущего через лес черного кота, того самого, что намедни так неожиданно лошадь напугал.

Принюхался Тихон, а кот-то тот и не кот вовсе! Смердит от него по-черному нежитью.

Тихон зло оскалился, зарычал. Выйдя из своего укрытия, встал против ветра и, следуя волчьим инстинктам, стремительно бросился наперерез коту, ловко скрываясь за лесными деревьями и кустарником.

Ничего не подозревающий кот, пробежав еще полверсты, внезапно остановился, неожиданно заприметив на торчащем из снега осиновом пне ярко-оранжевый зимний опенок.

Оборотившись самим собой, фыркая и отряхиваясь от снега, черт уже было протянул мохнатую лапу, чтобы сорвать лакомый грибочек, как вдруг из-за пня, будто из-под земли, выросла перед ним во весь рост огромная фигура серого волка.

Разъяренный зверь, обнажая острые клыки, одним прыжком преодолел пень и со страшным рыком набросился на застигнутого врасплох черта.

Долго потом еще ломали головы местные охотники, тщетно пытаясь определить, от какого зверя такого иссиня-черная шерсть по всему лесу клочьями разбросана.

Желая всем своим существом вырваться из цепких лап волка, постарался было черт взобраться на ближайшую осину, но Тихон так хватил его зубами за заднюю лапу, что аж кости хрустнули. Повалил черта на спину и, вдавливая своим могучими телом глубоко в снег, вознамерился уже вцепиться зубами ему в глотку, когда тот, чуя неминуемую погибель, жалобно взмолился:

– Не губи, солдат! Пощади! Все что хочешь для тебя сделаю! Не я это! Не я! Ведьма проклятая все придумала! – визжал перепуганный черт.

При этих словах Тихон остановился, не послабляя тем не менее давления на поверженную жертву, потому как именно в это самое время созрел у него в голове хитромудрый план: «Что мне толку от разорванного черта? Проклятие этим не снимешь, а вот ежели ведьму через него наказать?.. Для такого дела он мне в самый раз живехоньким пригодится».

– Все чего захочу? – переспросил Тихон.

– Все чего пожелаешь! – ответил черт, рассуждая про себя так: «Наобещаю дурню с три короба и сбегу к ведьме, она-то уж быстренько найдет способ охотников на него вывести!»

– Как обратно оборотиться знаешь? – продолжал Тихон.

– Не знаю, – соврал черт.

– Откупиться можно?

– Точно! Совсем запамятовал! Можно, солдатик! Откупиться – это всегда можно! Чем расплатиться желаешь?

– Золото сойдет?

– Сойдет! Сойдет, конечно! Только, сам понимаешь, тремя монетами не откупишься.

– А тремя сотнями?!

Черт от жадности слюной подавился: «Вот удача так удача! И с солдатом разделаюсь, и золотишком разживусь! То-то братья черти обзавидуются!»

– Тремя сотнями?! Да за три сотни я с любой ведьмой на раз о чем хочешь уговорюсь! Отпусти, а?

– С любой не надо. Та, что околдовала, пусть и расколдует. Понял?! – прорычал Тихон.

– Понял, солдат, понял! Как не понять! Отпустишь? – не унимался черт.

– Ладно, пошли уже. Что я, сам, по-твоему, золото в зубах тащить буду?

И повел Тихон черта к тому месту, где дерюжный мешок нашел.

Черт едва поспевал за волком, то и дело припадая на искалеченную лапу.

К тому времени в лесу темнеть стало. Случись увидеть такую картину в потемках какому-нибудь случайно забредшему в эти места охотнику хотя бы даже издали, на всю жизнь страху бы натерпелся!

Когда Тихон с чертом добрались до заветной ели, в лесу окончательно стемнело. Ночное небо украсилось редкими звездами. С большей силой крепчал мороз, наполняя лес тем особо удивительным треском, каковой происходит по причине лопающихся на морозе коры и дерева.

– Тут жди, – приказал Тихон черту и проворно нырнул под ель.

Там он весьма осторожно, насколько позволяли волчьи лапы, равномерно распределил порох из пороховниц по туесам, а сверху аккуратно присыпал его золотом. Вслед за этим острыми когтями в донышке каждого из них проковырял небольшие отверстия, с тем чтобы при встряске порох тихонечко в мешок просыпался, на протяжении всего этого времени выбрасывая из-под ели земляные комья в сторону черта, на случай, чтобы тот с любопытства не заподозрил чего неладного.

Только черту не до того было.

Дожидаясь Тихона и порядочно продрогнув на трескучем морозе, он только то и делал, что, пытаясь согреться, резво хлопал себя лапами по плечам и потешно пританцовывал козликом.

– Ну, скоро ты там, солдатик? Мороз до кишок пронимает!

– Земля мерзлая, насилу вырыл, – ответил Тихон, выволакивая из-под ели дерюжный мешок с туесами. – На! Любуйся, крохобор!

Черт трясущимися от волнения лапами поочередно, один за другим, открывал туеса, убеждаясь в наличии их содержимого, и складывал обратно в мешок.

Взгляд его зеленых глаз в ночной темноте ослепительно блестел, преисполненный животной алчностью.

– Ну вот и чудесно! Вот и сговорились! – закидывая мешок за спину, проворковал довольный черт. – Прямиком к ведьме снесу, уговорюсь, чтобы расколдовала, а ты, солдатик, домой ступай. До избы доберешься, в сарае схоронишься, а как только месяц станет к лесу клониться, так волчья шкура с тебя сама и сойдет.

Сам это говорит, а в уме про себя думает: «Ступай, ступай, в сарай, волк-переросток, там охотнички из тебя дух-то мигом вышибут. Разом за все поквитаемся!»

И, довольный своим лукавством, поторопился к ведьме с приятными новостями.

– Смотри. Обманешь – под землей найду! – бросил Тихон ему вдогонку. – Докончу начатое!

Могло бы показаться, что черт пропустил эту угрозу мимо ушей, но это было бы совершенно не верно, так как он, невзирая на хромоту, заметно прибавил ходу.

Тихон же, направляясь в сторону деревни, рассуждал так: «Ну, с этими лиходеями дело ясное. А вот что со мной будет? Ладно, пойду к избе, Миланья небось заждалась, беспокоится. Покажусь какой есть. А там… Чему быть – того не миновать!»

В то самое время, когда Тихон добрался к дому, далеко над лесом полыхнуло розово-желтое зарево. Вслед за ним раздался мощный отдаленный хлопок, гулким эхом прокатившийся по всей округе.

Миланья выскочила на крыльцо и… нос к носу встретилась с огромным серым волком.

Обомлев со страха и не в силах двинуться с места, смотрела она на него, не отводя глаз.

– Тихон?! – неожиданно сорвалось из ее уст.

И вслед за этой ее догадкой началось удивительное превращение. Потому как каждый даже самый мало-мальски грамотный человек на деревне знает: стоит только при встрече произнести настоящее имя волколака, как он тут же человеком оборотится.

Вот и у Миланьи прямо на глазах серый волк стал приобретать человеческие черты. Обращение длилось недолго, и в скором времени перед ней, вставая с четверенек на ноги, предстал абсолютно нагой Тихон. Зардевшаяся Миланья смущенно отвела глаза в сторону и, подавая ему свою шаль, чтобы прикрыться, уступила дорогу, впуская с мороза в теплую избу.

А что же такое произошло в лесу?

Ровным счетом то, что и задумал Тихон.

Черт по дороге растряс порох, а когда, по обыкновению своему, полез с мешком через печную трубу в избу, достало всего лишь одной маленькой искорки для того, чтобы порох в мешке тут же вспыхнул.

Количества его вполне хватило на то, чтобы в один миг разнести на мелкие щепки и ведьмину избушку, и ее саму вместе с лукавым приспешником; и также все ее поганое колдовство.

А в скором времени после взрыва, сквозь еще не успевшее развеяться пороховое облако сверкающей россыпью новогодних конфетти посыпались звенящей мелодией с неба на белесо-голубое покрывало заснеженного леса золотые червонцы, знаменуя счастливое завершение этой невероятной истории.

Старожилы тех мест сказывают, что и по сей день нет-нет да и отыскивает какой-нибудь счастливчик в глухом лесу золотую монету. Но сам я того не видел, а потому и вам об этом врать не стану.

Айшат Мальсагова

Родилась в семье Чахкиевых 27 июля 1956 года в городе Щучинске (курорт Боровое, Кокчетавская область Казахской ССР), куда были сосланы не только её родители, но и весь ингушский, чеченский и многие другие народы.

Стихи Айшат Магометовны публиковались в сборниках «Поэт года», «Детская литература», «Георгиевская лента», «Есенинский сборник», «СовременникЪ», «Антология русской поэзии», «Наследие», «Человек слова», «Пушкин навсегда», «Слово», «Вдохновение», «Серебряная нить» (три тома), раскраске «Весёлый апельсин», «Самому себе не лгите», «Песни Года», «Вокруг света».

Автор статей по творчеству Орцхо Артагановича Мальсагова и Ахмета Орцхоевича Мальсагова, статьи «Восточная лексика в повести Л. Н. Толстого “Хаджи-Мурат”». Печаталась в журналах, газетах «Голос Назрани», «Ингушетия», «Сердало», в альманахе «Утро гор».

Готовится к изданию отдельный сборник «Достояние Ингушетии». Вручён диплом лауреата в номинации «Выбор издательства», памятная статуэтка и сертификат.

Дважды, 31 января 2009 года и 20 апреля 2013 года, избиралась на Съезд народа Ингушетии от города Магаса Республики Ингушетия.

За вклад в русскую и ингушскую литературу в день 30-летия Республики Ингушетия отмечена юбилейной медалью «30 лет образования Республики Ингушетия».

Выселение в Казахстан
(23 февраля 1944 года – 1 января 1957 года)

 
Нет, я не беженец, и я не эмигрант,
Тебе, родительница, мой талант!
И вся душа моя, вся мысль моя верна,
Тебе, на жизнь меня обрёкшая страна!
Мне не в чем каяться, Россия, пред тобой:
Не предавал тебя ни мыслью, ни душой!
 

Игорь Северянин

Знать историю – святое дело. Мы все растём из прошлого. Помнить прошлое необходимо, чтобы видеть будущее и бороться за него.

Поэзия выселения – поэзия скорби, в которой нашли место не только беды и страдания, но все отчаяния и надежды переселенцев.

В те тяжёлые годы, став поэзией стойкости, мужества, мудрости, веры в жизнь, она помогла народу в нечеловеческих ожиданиях сохранить присутствие духа. Всенародное горе застало семью Мальсаговых врасплох.

Сегодня не найти человека, не знающего о трагедии нашего народа 23 февраля 1944 года. Воспоминания стариков возвращают нас к событиям тех давних дней, раны этого дня ещё не зажили, сердца многих при воспоминании тех событий всё ещё кровоточат.

23 февраля, день памяти жертв, – самый чёрный день в истории нашего народа, по указу Сталина, выплеснутый из обычного русла самым жестоким, бесчеловечным образом, попавшего под жернова страшного принципа коллективной ответственности. Была совершена варварская акция против чеченского и ингушского народов, нанёсшая ущерб генофонду нации. Были безжалостно уничтожены памятники, представлявшие большую историческую ценность, без которых ни один народ не мыслит своего существования. Народ лишили свободы и собственности. Весь народ был объявлен вне закона и выселен в дальние края.

Произошло невероятное. С политической карты страны вдруг исчезли народы, ставшие уже не народами, а «спецконтингентом», расселены за тысячи вёрст от родных мест в строго ограниченных зонах Казахстана, Средней Азии и Сибири. Некоторые называют эту акцию депортацией, некоторые – геноцидом. Депортация, если посмотреть в словарь, – это выдворение народов за пределы чужого государства. А геноцид – это истребление народа в своей республике.

В течение суток жители республики были насильно посажены в поезда и депортированы. Для выселения такого огромного количества людей понадобились десятки тысяч вагонов. Скорбные эшелоны тронулись в путь, увозя людей в неизвестность. Многие не доехали. Это было неслыханное злодеяние со времен сотворения мира и стало результатом сталинской национальной политики.

Самое страшное – потеря Родины, молодости, а с нею родного дома, имущества и самого ценного – здоровья и родных. Человеческий разум не находит этому оправдания и объяснения. Наряду с чечено-ингушским народом под гнётом геноцида находились ещё десятки народов, тоже лишённых своей государственности, выброшенных со своей исторической Родины.

Это: корейцы (1935 год – август 1937 года – с Дальнего Востока); курды (ноябрь 1937 года – из Азербайджана, Армении, Грузии); немцы (28 августа 1941 года – из Поволжья и других районов СССР); карачаевцы (2 ноября 1943 года – из Карачаевской Автономной области); калмыки (28 декабря 1943 года – из Калмыкской АССР); балкарцы (8 марта 1944 года – Кабардино-Балкарской АССР); крымские татары (18 мая 1944 года – из Крымской АССР); месхетинские турки (14 ноября 1944 года – из Грузии); хемшиды (ноябрь 1944 года – из Грузии); прочие народы (27 июня 1944 года – из Крыма, июнь 1949 года – из Грузии).

Как писал С. Златорунский:

 
Кто молча, кто издав
тоскливый крик,
Кто в ноябре, кто
в марте, кто в июле,
И юноша,
И немощный старик
В затылок, в спину
Получали пули.
 

Вся наша страна подверглась геноциду Сталина. Нет человека и семьи, не пострадавших и не побывавших в застенках; нет семьи, которую не коснулось бы горе за сына, отца, мать, дочь. Вся страна была превращена в единый ГУЛАГ.

Сама система переселения народов с родных земель на чужбину была заповедной, запретной, крамольной для всей литературы. Твардовский, спустя некоторое время после нашего выселения, писал:

 
Кто в час лихой,
закон презрев,
Он [Сталин] мог
на целые народы
Обрушить свой
Верховный гнев.
 

23 февраля 1944 года вступил в силу приказ, на основе которого каждый входящий или выходящий из населённого пункта без предупреждения ликвидировался на месте.

По мнению известного правозащитника Сергея Липкина, «поголовная смерть одного, даже самого малого племени, есть бесславный конец всего человечества».

Сталинский пресс оказался всё же неспособным уничтожить душу народа, его ностальгию по родной земле. Сосуд жизни народа не иссяк.

Дорога на восток, проложенная суровым февральским днём нашим народом, оказалась долгой, трагичной и неизвестной.

Вину, которую нельзя оплатить никакими деньгами, издревле называют неоплатной. Такова вина и нашего государства, общества перед теми, кого мы называем «незаконно репрессированными».

Ингуши, отторгнутые от своей родины, враз были выброшены из своих домов и за борт судьбы. Что с ними сталось, мало кого волновало в этом огромном мире. Этот путь приводил ингушский народ то к вершинам созидания, то к страшным безднам разрушения, всякий раз ставя волю ингушей перед выбором – выжить или исчезнуть с этой земли. А они выживали кто как может и, несмотря на все удары судьбы, которые на них обрушились, жили с одной надеждой – возвратиться на свою маленькую Родину.

Для семьи Мальсаговых свинцовой тяжестью легло сообщение о решении правительства выселить всех чеченцев и ингушей с Кавказа в Сибирь. В этот ненастный день Орцхо вместе с семьёй, за исключением старшей дочери Азы (1923 г. р., о судьбе которой долгое время ничего не было известно), были высланы в Казахстан в Кокчетав, а затем переместились в Караганду, во Фрунзе.

Сын Казбулат и дочь Аза были студентами медицинского института. Казбулат после первого экзамена приехал в село Ахки-Юрт и готовился к сдаче второго экзамена, а Аза в этот злополучный день сдавала экзамен. Во время экзамена ингушей-студентов пофамильно посадили на автобус и без объяснений отвезли на вокзал без денег и без одежды. К её счастью, на вокзале она встретила дядю Арсамака и вместе с его семьей отправилась в далёкое насильственное путешествие.

23 февраля 1944 год – высылка чеченского и ингушского народов в Казахстан и Среднюю Азию. В это пасмурное утро всё мужское население старше четырнадцати лет собрали в конце села. Казбулат, забежав домой за свидетельством, успел засунуть за пазуху любимую книгу отца «Витязь в тигровой шкуре» Шота Руставели. Мать смогла взять всего лишь вещи первой необходимости на семью. Отца с сыном Казбулатом, а мать с остальными детьми отвезли на вокзал. На вокзале произошла встреча с отцом и братом Казбулатом, после чего они добирались в Арык-Балыкскую область в течение двадцати трёх суток.

Орцхо Мальсагов до этого придавал большое значение празднику 23 февраля. Этот праздник приносил ему радость, овеянную воспоминаниями о молодых годах. Но праздник кончился. В пять часов утра всё мужское население старше четырнадцати лет собрали на окраине села, а всем остальным приказали собираться в дорогу. Орцхо и Казбулата забрали сразу. Разрешили взять вещи первой необходимости. Всё ценное семьи Мальсаговых осталось на квартире во Владикавказе, поэтому на сборы ушло немного времени. Мать прихватила документы, взяла только мешок кукурузы, постельное бельё и одежду. Совдат с сыном Ахметом и дочерьми Зарой и Марой привезли на вокзал. На вокзале они встретились с отцом и братом. Кто-то плакал от горя, а семья Мальсаговых плакала от радости встречи, от воссоединения с отцом и братом. Высылка уже была не страшной, потому что отец и брат были живы и находились рядом. Это вселило надежду. Не зная о местонахождении Азы, полагались лишь на Всевышнего. Жаль было расставаться с Родиной, с квартирой, где практически осталось всё нажитое за тридцать лет совместной жизни.

На вокзале ждали недолго. Вскоре людей погрузили в товарные поезда. Так печально начался для семьи Мальсаговых скорбный путь – путь «изменников» Родины.

Многие из ингушей умудрились ехать безбедно. Партийные боссы ехали в спецвагонах со спецпереселенцами, а в скотских вагонах смерть хватала всех без разбору. Раз в день в вагон приносили похлебку, на дне которой лежали маленькие кусочки рыбы или говяжьи ножки. Люди нуждались и в еде, и в питье. От недоедания начался голод, вспыхнул тиф, смерть не разбирала возраст. Умирали и малые, и старые. Несчастные поочерёдно менялись местами, так как сидячих мест было очень мало, а больных много.

Путь был длинный – двадцать три дня:

 
А сколько дел, событий, судеб,
Людских печалей и хлопот
Вместились в двадцать трое суток,
Что обратились в тринадцать лет.
 

Это было самое страшное время, которое Орцхо вспоминал до второй репрессии. «По заснеженным просторам катились поезда, увозя спецпереселенцев. А их было немало. Без суда и следствия выселив из родных домов, лишив всего заработанного потом и кровью имущества, заставили ингушский народ тринадцать лет жить в ссылке».

На остановках вагоны оцепляли автоматчики, высаживая из них немощных стариков и детей. Поэтому, приближаясь к остановке, больных приходилось сажать, чтобы довезти их до пункта назначения и предать хотя бы земле, знать местонахождение могилы, а не выбрасывать из вагона. Тяжелее было с грудными детьми, так как они не умели сдерживать крики и слёзы.

Многие остались лежать в земле, ставшей мачехой. В вагонах не было туалета. Ни голод, ни холод так не мучили людей, как естественная необходимость справить нужду. Горцы, воспитанные в строгих правилах уважения к старшим, стыдливые в таких вещах от природы, прятались за колеса, отбегали в сторону, пытаясь скрыться от посторонних глаз, но мало кому это удавалось. Страшно было смотреть на измученных, полуживых людей в такие минуты. Поезда останавливались всего на несколько минут. Эшелон трогался, люди спешили подняться, некоторые срывались, так как было очень скользко, и попадали под колёса, а кто не успевал подняться, того солдаты пристреливали или же оставляли замерзать на пятидесятиградусном морозе. На каждой остановке Орцхо вместе с сыном вытряхивали одежду всех членов семьи. Белый снег от вшей становился чёрным полем. Это было спасением хоть на какое-то время.

На двадцать третий изнурительный день мучения закончились. Вместе с другими семьями Мальсаговы высадились на станции Арык-Балык, а утром на санях с быками их отвезли в селение Верхний Бурлук.

В Казахстане ждали новые проблемы. Главная из них – как бы выжить, как бы уцелеть в этой лихорадке смертей, карабкаясь по шаткой тропе жизни.

Семью подселили к одинокой женщине, радушно встретившей людей с Кавказа. Её теплый дом казался раем, а горячий чай – райским наслаждением. Хлеб женщины пекли на закваске из картошки с добавлением муки. Получался мокрый, но для семьи «золотой» хлеб. На вагонах мужчины собирали уголь, обменивая его у казахов на отруби, и из них пекли хлеб. Материальное положение было крайне тяжёлым. Маленькая дочь была больна, и Орцхо с сыном пришлось устроиться на скотный двор. Других работ не было, а семью нужно было спасать от голода. После неоднократных заявлений Орцхо приехала комиссия. Семье было разрешено переехать в районный центр – в Арык-Балык. Орцхо получил работу в райпотребсоюзе, Казбулат устроился медбратом, а дочь Зара – в столовую.

Среди всего того горького, постыдного, трагического, что довелось испытать, есть святые воспоминания, связанные с людьми разных национальностей – русскими, казахами, киргизами – которые в те страшные дни оказывали ингушам сочувствие и дарили тепло, понимание и помощь, делились последним куском хлеба.

Человеческая память хранит не только злодеяния, но и доброту, человечность, милосердие. Народ, переживший неизмеримое горе, не ожесточил своё сердце. Хотя много было сделано для того, чтобы переселенцев воспринимали дикарями, разбойниками, но простой народ не поверил в этот бредовый наговор.

Чужой боли, как известно, не бывает. Если бы это было не так, ещё тягостнее переносились бы тяжёлые испытания в холодной и голодной ссылке. В полной мере ингуши это ощутили, принимая помощь от разделявших с ними боль и горе, обретя в них настоящих друзей. Эта дружба продолжается между детьми.

Выселенные с исторической земли, ингуши обрели и другую землю, которая стала, хоть и насильно, через кровь и слёзы, родиной не только для семьи Мальсаговых, но и для целых поколений. Через смерть и страдания нации была осознана простая истина, суть которой в том, что народ не был врагом, но стал жертвой. Была осознана и другая истина: правда не может быть помехой крепости государства и дружбе народов, живущих в нём. Правда не имеет национальности.

Ингуши выжили! Выжили, несмотря на голод, холод, тринадцатилетнее преследование, несмотря на жёсткие законы, по которым жили спецпереселенцы. На день выселения Ахмету исполнилось двенадцать лет. Историческая Родина присутствовала и в его крови, и в его памяти. Как и старшие братья и сестры, Ахмет Мальсагов знал, откуда он родом, знал, что в Казахстане семья живёт временно.