Текст книги "Палитра современной литературы"

(2 января 1932 года – 19 декабря 1993 года)

В памяти подростка – двенадцатилетнего Ахмета – запечатлелись несколько эпизодов из этой грустной жизни.

«Наша квартира находилась в городе Орджоникидзе, по улице Коминтерна, 18. А проживали мы временно в селе Джейрах, где спасались от немецких бомбардировок. Мой дядя по матери, Инаркиев Макшарип Мальсагович, был зубным техником. Многие ингуши болели зубными болезнями. А поскольку между Орджоникидзе и селом Шолхами было короткое расстояние, четыре-пять километров, все протезы и коронки доставлялись через меня. Дядя Макшарип жил в то время у нас.

В очередном походе я заблудился. И при всём моём старании попасть в селение Джейрах я сбивался с пути. У сопки был расположен дзот. Уставший и обессиленный, я зашёл в него, подложил под себя портфель с коронками и протезами и стал дожидаться утра.

В это время в нашем доме начался переполох. Я и те, кто отправился на мои поиски, нашли друг друга. Обвиняли во всём дядю.

Время прошло, и через несколько дней к нам во двор зашли солдаты с молодым офицером. Вопрос был короткий: “Есть у вас оружие?” У нас имелась неизвестно как сохранившаяся шпага, и я отдал её офицеру. Он швырнул её в огород и скомандовал: “Собирайтесь!”.

По соседству с нами жили Ахриевы: Хасби с супругой-старушкой. Это были одинокие люди. Хасби попросил меня зарезать индюка на дорогу. Ничего страшнее для меня до и после не было. Но всё-таки я зарезал индюка. С этим индюком, с небольшой щепоткой муки, которую наскребла моя мать Совдат, и с небольшой суммой денег (они были у дяди) мы отправились в далёкое путешествие по казахстанским степям. В дороге я запомнил два случая.

Один раз я опоздал на поезд из-за естественной надобности и, подхваченный русским солдатом, до следующей станции ехал сам не свой от страха и голода.

Вторая картина, когда мой дядя-врач вывел меня и людей на белоснежные степи Казахстана и заставил нас всех трясти свои рубахи и нательное бельё, боясь заражения вшами. Снег, белый снег Казахстана становился чёрным: столько паразитов было на нашем белье.

И наконец, после долгих мытарств мы попали на станцию Кокчетав. Нам подали американские „студебекеры“ и погнали по морозу в неведомый Арык-Балыкский район, в село Верхний Бурлык. Сто с лишним километров!

У лишился памяти. Очутился голым в какой-то русской бане, где надо мной шептал молитву наш сосед Хасби.

В остальном моя судьба, как и судьба любого другого ингуша, схожа во всех ситуациях. Мы выжили и, к счастью, никто из нашей семьи не умер в тяжелейших условиях.

Как и каждая ингушская семья, мы жили одной надеждой: возвратиться на Родину, в город Орджоникидзе, в мой детский Шалдон».

Нами сделаны записи: «Воспоминания дочерей Орцхо Азы и Зары».

(9 апреля 1923 года – 5 июля 2011 года)

В день выселения, 23 февраля 1944 года, я находилась в здании медицинского института города Орджоникидзе, где со мной учились Тангиева Зара, жена Шукри Дахкильгова, и Маргарита Дахкильгова (Албогачиева).

В этот день мы сдавали экзамен по анатомии. В момент моего ответа в аудиторию зашли два солдата с автоматами с вопросом: «Кто здесь ингуши?»

Я испугалась, стала искать защиту у экзаменатора, но от него ничего не зависело. Он был нем как рыба. У меня началась истерика, я стала кричать, что буду на них жаловаться, звать на помощь ректора, но мой голос никто не слышал. Все боялись что-либо произносить вслух. Тогда я стала умолять солдат дать мне возможность забрать хотя бы с квартиры одежду. Они сжалились надо мной. Но, к моему несчастью, квартира оказалась опечатанной. Соседи боялись открыть дверь, даже воды не дали попить. Соседка даже туфли мои не вернула, которые я у неё спрятала от сестрёнки. Я их берегла на выход.

«Так тебе и надо, – посмеивалась Зара. – Так бы они уцелели, а то сам ни гам и другому не дам». И меня с одним рублем в кармане, без вещей и без еды привезли на железнодорожный вокзал.

К моему счастью, на вокзале я встретила дядю Арсамака и тетю Марьям. Они разделили со мной горе. Все мои мытарства в дороге нельзя было сравнить с тем, что я прочувствовала, оказавшись без семьи. Без отца я не мыслила своей жизни. Отец был для меня эталоном. Через год я узнала о местонахождении родителей. Отец сделал всё возможное для воссоединения.

Отец всегда жалел меня больше других. Я всегда помнила поучения отца о нравственной чистоте и высоте, долге перед семьёй и своим народом.

Через некоторое время отец выдал меня замуж за Хамчиева Атарбека, племянника Гапура Ахриева. Моя свекровь была родной сестрой Гапура Ахриева. Я родила ему двух детей: сына Ахмета и дочь Зину. Через три года я узнала о том, что у него есть любовница, и не смогла простить мужу измену, мы разошлись. Старший брат был против этого развода, но я не послушалась его, о чём сейчас сожалею. Так я вернулась в отчий дом.

Отец, даже сидя в тюрьме, признавал мой эгоизм, винил за разрыв семейных уз, за решение в одиночку таких жизненно важных вопросов, как семейный, винил за отсутствие терпения в решении серьёзного вопроса, касающегося не только меня, но и судеб детей.

Это я сейчас понимаю, что совершила ошибку, а тогда упрямство победило, взяло верх. Но ничего не изменишь. Все эти годы и сын меня корил: «Почему ты не перетерпела? Многие терпят ради своих детей. Чем мой отец был хуже других? Ведь он тебя никогда не ударил, не оскорбил».

Самая большая радость за последнее время – возвращение отца.

Р. S. Азе так и не удалось дождаться публикации своих воспоминаний, несколько месяцев назад её не стало. Она умерла 5 июля 2011 года.

(18 ноября 1928 года – 29 января 2016 года)

Как бывший военный (выпускник Воронежского [Михайловского] кадетского корпуса), папа очень любил праздник 23 февраля. За день до этого отец был подтянут, весел. В семье царили полное взаимопонимание и согласие. По его просьбе я привела в порядок его парадный костюм.

Утром мы вскочили от страшного стука. Солдаты заходили в каждый дом и сопровождали людей до железнодорожного вокзала. Всем мужчинам старше четырнадцати лет приказали собраться на краю села. Казбулат успел взять документы и по просьбе отца – книгу Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».

Мама была в растерянности, обеспокоена тем, что забирают и сына Казбулата. Она привыкла к тому, что отца забирали уже неоднократно, но чтобы сына… это было впервые. В душе теплилась надежда на недоразумение. Надеялась, что произошла ошибка. Папа успокоил её, прося не создавать панику, и быстро исполнять команду. «Это не то, что ты думаешь, это касается всех ингушей, береги детей». Она молча стала собираться, так как времени было очень мало. Все были в смятении.

Всё имущество оставалось в квартире во Владикавказе. И у них не было времени, чтобы поехать туда: им дали всего лишь несколько минут на сборы. Все наши вещи, в том числе и одежда, остались в квартире, где в этот день находилась и сестра Аза. Она должна была сдавать экзамен. О поездке в город не могло быть и речи. Мама больше всего переживала за дочь, а я переживала за труды отца. Пришлось взять вещи первой необходимости, но если честно, собирать было практически нечего. Пока мама складывала, что попадалось под руку, я успела замесить тесто на два чурека, но допечь не успела, пришлось забрать их полусырыми. А тут ещё младшая сестренка Мара (1942) заболела. Отсутствие отца и брата застало нас врасплох.

Население привезли на железнодорожный вокзал. Наше огорчение обратилось в радость при виде на вокзале отца и брата. Оказывается, всё мужское население привезли на вокзал. То, что наша семья воссоединилась, дало нам возможность не впадать в панику и возможность выжить.

Вскоре нас посадили в товарный поезд. В вагоне были две перекладины: нижняя предназначалась для сидения, а верхняя – для багажа. Мест для всех не хватало, приходилось поочередно меняться. Днём молодые держались, тяжелее было к ночи. В других вагонах и этих условий не было. В вагоне было очень много людей: и больных, и стариков, и детей, которые плакали от голода и холода. Нуждались не только в молоке. Не хватало хлеба, еды. Молодёжь на остановках старалась набрать много снега, но этого было мало. Люди отдавали последние деньги за кувшин воды.

Для меня присесть было большим удовольствием. Когда садилась, то скорее ощущалось чувство голода. Оглядываясь по сторонам, я наверху, над головой, заметила чей-то мешок с жареной кукурузой. Теряя от голода сознание, я украдкой карандашом продырявила мешок (пусть меня Всевышний и хозяин того мешка простят!), угощала больную сестру и домочадцев. Если бы отец узнал об этом в тот момент, он бы не позволил. Но у меня не было другой возможности сохранить свою жизнь, пришлось идти на крайние меры. Тем самым наша семья спаслась от голода и неминуемой гибели. Впоследствии, когда отец узнал об этом, он долгое время не мог простить мне этот проступок. Тогда я мысленно представляла, как бы поступил со мной хозяин того мешка, если папа так отреагировал на это? И каждый раз после намаза я прощу у Всевышнего прощения.

А как мы завидовали солдатам в тёплых валенках и полушубках! Мы ведь не привыкли к таким холодам. Из-за отсутствия элементарных условий, еды, питья распространялись вши, а это приводило к заболеваниям тифом, туберкулёзом. На остановках вагоны подлежали проверке. Тяжелобольных и прикованных к постели снимали с вагона, а умерших просто выбрасывали. И возразить нельзя было, так как была команда расстреливать на месте. Нас предупредили. Мало кому посчастливилось быть похороненным. Остальных прикрывали снегом или сдавали в морг. При большом скоплении трупов за крупную сумму денег родственникам давали возможность разжечь костры для топки земли, которая с трудом поддавалась долалению. Незахороненные безвестные трупы находили весной после таяния снега на обочине дорог.

Молодёжь в углу вагона проделала тайком от охранников отверстие, прикрывались ширмой из простыни. При появлении военных нужно было успеть снять занавес и прикрыть дыру, потому что это грозило расправой. Сначала молодёжь из-за стеснения терпела, у многих лопались мочевые пузыри, появлялись болезни. На каждой остановке кто-то стоял на атасе. Этим и спасались.

Через двадцать три дня мы доехали до пункта назначения – станции «Верхний Балык».

Нас подселили к одинокой женщине. Она была прекрасной души человеком, приняла нас как родных. Я никогда не забуду её добрый и ласковый взгляд, её радушие, заботу.

Первые недели жизни проходили под постоянным и пристальным взором молчаливых соседей, проявлявших большое любопытство. Всё население оповестили о приезде бандитов, врагов. Во всяком случае, нас так представили. Но нас это не пугало. То, с каким достоинством держался наш отец, мы думали: вот-вот эти страшные картины закончатся. Мы жили надеждой. Но эта картина повторялась ежедневно, и не было ей конца и края.

Через некоторое время нас перевели в районный центр Арыкбалык. Отец и Казбулат устроились на работу. Мне тоже посчастливилось найти работу в столовой. Отец очень переживал за меня, боясь растраты. У меня перед глазами всегда стоит такой эпизод.

Ко мне в столовую часто заходил молодой человек, сын Ахриева Салмана и Макки. Ему было двадцать пять лет. Еды он не просил, но в его глазах можно было прочесть мольбу о еде. Гордость и благородство не позволяли ему просить. Увидев меня, он молча отходил. Я, вспоминая историю с кукурузной мукой, никогда не отпускала его голодным. Если меня не было, то официантка по моей просьбе всегда его кормила. А через некоторое время он пропал.

Через неделю ко мне явилась его мать со слезами на глазах. Она сказала о его недуге, что он умирает и просит жареные котлеты. Я послала ему большой кусок мяса, курдюк. Через два дня он умер. На похоронах мать, увидев меня, благодарила, желала всяческих благ, приговаривая: «Ты продлила ему жизнь своим хлебосольством!» Если вспоминать всех тех, кого я накормила в тот период, на том свете мне Всевышний воздаст за это!

Вскоре папа устроил меня в аптеку в должности фасовщицы. Лекарства в этот период были в порошкообразном виде. Я счастливый человек. Меня всегда, даже в самый тяжёлый период – годы выселения, окружали добрые и понимающие люди, которых я вспоминаю с благодарностью.

В 1945 году заведующий ехал в командировку в Петропавловск. Когда я услышала слово «Петропавловск», своим ушам не поверила. Неужели возможна поездка? Неужели возможна встреча с близкими и родными людьми?! Ведь в Петропавловске проживал дядя Арсамак с нашей сестрой Азой, с которой связь была потеряна после выселения. Дома я поделилась этой новостью. Папа пришёл в аптеку и объяснил заведующему положение, в которой оказалась наша семья, о пребывании Азы с дядей, о болезни брата отца, Арсамака. Заведующий, внимательный к чужому горю человек, сочувствующий спецпереселенцам, взял меня с собой в командировку. Сколько было радости при встрече! Одним восклицательным знаком тут не отделаешься!

При работе в аптеке мне помогли знания немецкого языка. Я свободно могла читать рецепты. Через некоторое время за моё добросовестное отношение к работе меня перевели в фармацевты. Папа к этому времени работал школьным инспектором.

Все спецпереселенцы с настороженностью приняли известие о трудармии, куда стали забирать девушек. Многих домогались солдаты, и, чтобы избежать этого позора, каждый родитель стал выдавать дочерей замуж, независимо от возраста.

Отец был знаком с семьёй Озиева Магомета. Меня засватали за его единственного сына Руслана, которого я ранее не видела. С ним мы прожили долгих шестьдесят лет в любви и согласии, я родила ему двух сыновей и трёх дочерей. Все дети рождены в Казахстане, кроме младшего. Он родился в Грозном. Нас выселяли из города Орджоникидзе, но возвратиться на прежнее место жительства нашей семье не разрешили.

Самым мрачным временем для нас было время ареста отца.

Папу посадили 27 мая и через месяц приговорили к десяти годам лишения свободы с отбыванием в исправительно-трудовых лагерях, из которых Орцхо-отец отсидел пять с половиной лет и вышел по амнистии. Но сколько сил – и моральных, и материальных – было затрачено. Мама не работала, младший брат Ахмет учился в школе. Казбулата посадили за хулиганство – за то, что избил милиционера, который арестовал отца. В тюрьме Казбулат заболел. Отца нужно было всячески поддерживать посылками, кроме этого, помогать матери, так как тяжёлое материальное положение привело к ослаблению её здоровья. Мой муж Руслан Озиев всячески помогал моим родственникам, проявляя уважение и внимание.

9 мая 1945 года. Радость победы в Великой Отечественной войне возрождала надежду на долгожданное обновление общества и скорейшее возвращение на Кавказ.

Народ надеялся, что разберутся в невинности чечено-ингушского народа, всё станет на свои места, как говорится, поставят точку над «i». Но это было подобно горизонту. Чем ближе к нему, тем он больше отдалялся от нас. Неизвестность и отсутствие информации выбивали почву из-под ног Орцхо, лишали его уверенности, опоры. Последний день расставания с дочерью стоял у него перед глазами, и это не давало покоя. Орцхо был до глубины потрясён разлукой. Ему ничего не оставалось, как ждать, приходилось мириться и ждать известия из комендатуры. Он сдерживал порывы, чувства, подчиняя их своей воле, сохраняя при этом самообладание.

27 мая 1950 года заставило забыть февральскую боль.

На основе писем, которые Орцхо писал жене и детям из Иркутского исправительно-трудового лагеря, мы – авторы, не видевшие его, – постарались дополнить его биографическую канву, мысленно прочувствовать, пережить и прожить заботами и хлопотами Орцхо, который не только для Ахмета, но и для всего ингушского народа всегда оставался примером для подражания.

Через друзей, знакомых Орцхо узнал о том, что его дочь Аза жива и здорова, к тому же она находится вместе с его младшим братом Арсамаком. Сколько радости испытал Орцхо в эту минуты! Жизнь снова вселилась в него. Ему захотелось излить душу, поделиться своей радостью, тем, что волновало, наболело. Но приходилось быть осторожным в высказываниях, держать язык за зубами.

В конце 1945 года дочь Аза воссоединилась с семьёй.

Ингуши столкнулись с новой проблемой. Девушек стали забирать в трудармию. В семьях начался переполох. Каж-дая ингушская семья старалась выдать своих дочерей замуж, дабы избежать притязания и насилия со стороны солдат к девушкам. Старшую дочь Азу Орцхо выдал замуж за Хамчиева Атарбека, а через несколько месяцев вышла замуж и дочь Зара вышла за Озиева Руслана Магометовича. Орцхо был спокоен, что они попали в хорошие семьи. Аза родила сына и дочь, а Зара – трёх дочерей и двух сыновей.

1955 год был самым счастливым для семьи в связи с возвращением осуждённого Орцхо-отца. Это была первая реабилитация через шесть лет. До второй ему так и не удалось дожить. Она произошла лишь через тридцать лет после его смерти.

Светлана Орлова

Родилась в Ленинграде в семье интеллигентов. Поэтический талант ей достался от отца. Детство и юность прошли в творческой атмосфере среди художников, скульпторов, архитекторов. Её способности к литературе раскрыла замечательный педагог по русской литературе А. Я. Горюнова, но стихи Светлана стала писать позже – в 2008 году. Основные направления в поэзии: философская и гражданская лирика, пейзажная лирика. Образование: психологическое, медицинское, художественное. Психолог, художник, специалист по традиционным системам оздоровления.

Почётный эзотерик РФ. Лауреат Первой Международной профессиональной премии в области эзотерики и народной медицины в номинации «Лучший этнопарапсихолог 2014 года». Награждена медалью «Общественного признания» за заслуги в области экстрасенсорики, медалью им. Мишеля Нострадамуса, медалью Гиппократа.

Публиковалась в сборнике современной поэзии «Искусство в жизнь» (издательский дом «Арт-сияние», 2021) и других сборниках.

Анечка – романтичная двенадцатилетняя девочка, любит рисовать и грезит о море. Дедушка Анечки, капитан второго ранга в отставке, Глеб Константинович много рассказывал внучке про моря и океаны, про походы в заморские страны. Анечка очень хочет побывать на море, и дедушка подарил ей Морской Атлас, изданный в 1950 го-ду, который берёг в память о военных экспедициях.

Атласу больше семидесяти лет, он едва ли не ровесник самого дедушки Глеба Константиновича. У видавшего виды Морского Атласа некоторые страницы пожелтели от времени и пропахли морскими бризами и звёздным небом. Обложка Атласа изрядно истрепалась, завязочки стали тонкие-претонкие, как усы у дедушки, но внутри, на лакированных страницах, чудесным образом уцелели обзорные карты морей, океанов и отдельных морских районов. Анечке кажется, что Атлас – это огромный антарктический синий кит, который поселился на полке её книжного шкафа. Она любит рассматривать глянцевые карты Атласа, читать названия морей и океанов, вот например, Коралловое море.

Море оживает в воображении девочки причудливыми коралловыми рифами, в которых обитают стаи фантастических неоново-жёлтых рыб, изумрудно-зелёных водорослей и диковинных морских звёзд. Анечка листает карты дальше и находит северную часть Тихого океана, где расположились Гавайские острова. На островах часто бушуют океанские цунами, но не редки и многоцветные радуги. Анечка представляет себе лазурно-голубое небо и радугу, по которой, как по мостику, можно перебегать с одного острова на другой.

Анечка берёт акриловые краски, рисует морской пейзаж, и мечты уносят её далеко-далеко… Дневной бриз легко и весело нагоняет волны на берег. Ветер постепенно усиливается, море начинает штормить.

В комнату входит отчим, злобно посматривая на девочку, его глаза, размытые водкой, неожиданно оживают. Впечатлительной Анечке чудятся в них враждебные карлики, готовые на смерть воевать за свою территорию. Отчим говорит Анечке, что она плохая, бесполезная девочка и её надо отдать в интернат. Мама семенит следом за ним и пытается защитить дочь. Затевается очередной скандал, отчим гоняет мать по квартире, слышатся крики, ругань, плачь, звон битой посуды, падают стулья. Что происходит дальше, Анечка уже не видит и не слышит – она прячется под большой стол, закрывает уши руками и сжимается до размеров спирали, которую зажали со всех сторон и кувалдой вдавили в пол. От страха у Анечки холодеют руки, низ живота съёживается в тугой клубок, сердце стучит быстрее и быстрее и начинает болеть голова.

После скандала, немного притихнув, отчим садится за стол и загружает свои баки водкой до самых краёв. Он берёт толстый кусок сала, хлеб, чеснок, неопрятно ест, чавкает и громко отрыгивает. Анечка вылезает из-под стола, тихонько подходит к двери и смотрит на отчима в щель. Ей слышится, как будто в животе у отчима на разные голоса бранятся жареные шкварки.

Поев, отчим ложится спать. В понедельник ему надо идти на работу, он главный мясник в магазине.

И такой «праздник» каждое воскресенье.

К вечеру у Анечки случилась истерика. Крайне возбуждённая, она стала стучать кулачками в стены так, что со стен полетели в разные стороны любимые картины с видами моря, словно обломки досок с разбитого о скалу корабля. От боли и страха Анечка представила себя заболевшей настолько безысходно, насколько может страдать одинокая чайка в океане, потерявшая ориентир и свою стаю. Вызвали скорую помощь. Девочку успокоили, дали лекарство, сделали укол. Добрая докторша долго разговаривала с мамой на кухне при закрытых дверях, что-то писала на листке. Мама как-то сразу сникла и, ссутулившись, сидела на стуле.

Когда врач уехала, девочка подошла к маме, села на колени, обняла её и сказала: «Мамочка, дорогая, милая, прости меня, я так больше не буду! Я тебя очень, очень люблю!»

Спать Анечка легла вместе с мамой, прижалась к ней и крепко заснула. Ей приснилось перламутровое вечернее море, отражающее тускло-жёлтое солнце, исчезающий за горизонт печально-серый день и одинокий чёлн, убаюканный колыбельной ласковых волн.

На следующий день мама поделилась с дедушкой Глебом Константиновичем тем, что произошло с Анечкой. Дедушка опечален. Он вызывает отчима на откровенный разговор и рекомендует ему пожить отдельно.

Вечером дедушка Глеб Константинович звонит Анечке.

– Алло, Анечка! Здравствуй!

– Привет, дедушка.

– Рад тебя слышать, солнышко! Как твои дела? Как успехи в учёбе?

– М-м-м… дедушка, – Анечка замялась, кажется, она не очень хотела говорить на эту тему. – Тебя плохо слышно.

– А так лучше слышно? – спросил дедушка и поднёс трубку телефона ближе к лицу.

– Да так, дедушка… Дела не очень, и «хорошо» только по рисованию и физкультуре, – ответила с грустью Анечка.

– Понятно. А что рисуешь? Расскажешь мне?

– Море рисую, дедушка.

– Анечка, слышишь меня? Солнышко, найди в Морском Атласе Средиземное море и страну Турцию.

«Кажется, я знаю, как поднять тебе настроение», – подумал Глеб Константинович.

– Хорошо, дедушка… И?

– Когда у тебя начинаются каникулы?

– С восьмого апреля, дедушка.

– Анечка, ты ведь мечтала побывать на море? Ты хочешь на каникулах совершить морской круиз по побережью Турции на яхте со мной и мамой?

– Да, дедушка… я мечтаю побывать на море, ты ведь знаешь…

– Анечка, давай так. Ты постараешься подтянуть некоторые предметы. Хорошо? А я куплю три тура на весенние каникулы.

– Дедушка, это правда?! – закричала Анечка от радости. – Я поеду на море?

– Да, солнышко, – ответил дедушка и хитро заулыбался.

– Дедушка, как я тебя люблю! – сказала Анечка и повесила трубку.

Анечка запрыгала от радости и побежала делиться радостью с мамой.

– Как здорово, что мечты сбываются! – сказала Анечка.

– Да, – ответила мама. – Но надо подтянуть некоторые предметы. Ты ведь у меня самая большая умница! У тебя всё получится!