Текст книги "Жизнь вместо жизни"

г. Энгельс – 2. Аэродром Дальней авиации. Август – декабрь 1973 г

База в Энгельсе – огромнейшая база. Громадные самолёты Ту-22 и ТУ-95. Живыми я до сих пор их не видел. Знал только по учебникам, ещё с училища. Обслуживает самолёт бригада из десяти человек. Контролирует всю работу техник – лейтенант. Общее руководство осуществляет инженер. Меня назначают И.О. инженера на ТУ-95.

– Я самолёта почти не знаю.

– Узнаешь по ходу дела. Разговор окончен.

– Есть по ходу дела. Целый месяц я переходил от одного участка обслуживания к другому; вместе с механиками осматривал, перебирал и смазывал узлы, настраивал работу агрегатов. В «большом» самолёте их намного больше… Вместе с мотористами регулировал работу двигателей… Их тоже «много» больше…

Перед заправкой проверяется состав керосина и сравнивается с сертификатными данными. Запрещена заправка керосином, если его анализ не соответствует сертификату более, чем на десять процентов. Всё записывается в журнал регламентных работ. Данные передаются из химической лаборатории приятным женским голосом. Пошёл знакомится с методикой проведения анализа топлива. Заодно познакомился с девушками – лаборантками. Органическая химия никогда не вызывала у меня восторга. Общение с девушками доставило гораздо больше удовольствия. Есть идея продолжить знакомство…

С прибористами – электриками пытался «прозванивать» электрические цепи, хотя для меня это «дремучий лес». С ними я задержался на две недели… Удивил ребят – радистов, довольно уверенно перестраивая радиостанцию с одной частоты на другую.

– Где научились?

– Три года в роте связи тренировался.

Через полтора месяца я уже знал, что надо проверять особенно внимательно, какие работы надо проводить с особой тщательностью; кого надо проверять и кому можно доверять. Служба есть служба. К этому времени, общение во время работы постепенно переходит на «ты», – значит стал полноправным членом экипажа. Приятно – делаем одно дело и тут не до формальностей… Бывает, что и не до любезностей… В конце сентября меня вызвали в помещение подготовки к полётам – Одевайся! – подали высотный костюм, – полетишь с нами, вместо заболевшего бортинженера.

– У меня нет допуска к полётам, и с парашютом никогда не прыгал, и вообще я боюсь высоты.

– Допуск я тебе даю – командир экипажа весело улыбался уголками глаз, – если… «испачкаешь» самолёт, я тебя без парашюта из машины выкину… Это был мой первый полёт в составе экипажа, в пилотской кабине, а не в пассажирском салоне. Должен сказать, что впечатление абсолютно другое, нежели из окна иллюминатора, ни в какое сравнение не входит. Этот полёт был «недолгим» – всего восемь с половиной часов – «за угол», обогнув Кольский полуостров, над Атлантикой и обратно… Довелось участвовать и в другом перелёте. Ту -95. Сорок три часа полёта, четыре дозаправки в воздухе, пролетели над тремя океанами. Для всех, самой впечатляющей и самой тяжёлой, была дозаправка в воздухе. Выматывает и морально, и физически. Особенно лётчиков. До самого конца, без остатка. Были ещё полёты – менее продолжительные, но от этого не менее тяжёлые. Каждый полёт проверяет на прочность и профессионализм каждого человека в отдельности и всего экипажа. Только в таких полётах небольшая группа разных людей становится единым целым – экипажем.

Кроме «95», мне удалось познакомиться и с прототипом Ту-160, будущего «Белого лебедя». Хорошая машина. По сути, эта машина результат совместной работы трёх конструкторских бюро – Сухого, Мясищева и Туполева – корифеев нашей конструкторской мысли. Отсюда результат. Мне разрешили полёт и на этой машине. Незабываемое впечатление… Всего, вместе с «Липецком» я налетал около семидесяти часов…

За морским походом и работой в Энгельсе, уже стал забывать о приглашении полковника из НИИ. Ну, присмотрелся, поехал дальше, нашёл более достойного – ничего в этом необычного нет. Обычный порядок – каждый ищет в свою команду того, кто ему больше подходит. Нет, так нет. Единственное, я очень не люблю людей неответственных: заикнулся, предложил – не молчи. Передумал, изменились обстоятельства, – сообщи. Никто не обидится – ты ничего не обещал. Впрочем, никто и ничего не обязывает тебя это делать. Прав тот, у кого больше прав… Всё зависит от человека…

В конце ноября меня вызвали в штаб авиабазы. Я ожидал распоряжений из дивизии, однако мне было приказано явиться в Москву, в Главный штаб ВВС, на Большую Пироговку, к генералу Уткину, Виктору Васильевичу. Кто такой? Откуда? … … Генерал был в штатском, весьма интеллигентного вида, больше похожим на учёного, или профессора какого-нибудь ВУЗа.

Мои личные данные его интересовали меньше всего. Казалось бы, простыми вопросами «профессор» пытался определить глубину моих познаний различной авиационной техники, мою способность осмыслить свои действия, принять нестандартные решения и дать им объективную оценку… Почему прошусь на учёбу и почему настаиваю на жилье?

Я объяснил ему, что мне уже под тридцать, ни жилья, ни семьи нет, уже не хватает знаний – техника идёт вперёд. Нужно и учиться, и жениться.

– Однокомнатная квартира со всеми удобствами Вас устроит?

– Пока да.

– Хорошо. Вам забронирован номер в офицерском общежитии, тут недалеко, устраивайтесь, отдыхайте. Завтра, в 1000 получите наше решение…

Утром следующего дня, в приёмной этого же кабинета, мне были вручены приказ и предписание явиться к новому месту службы.

Глава пятая
Самая главная встреча

Московская область, г. Р… кое. ЛИЦ НИИ ВВС. Декабрь 1973 – Январь 1975 гг

Так я оказался в Р… ском, в Лётно – испытательном центре…

В отделе кадров, мне вручили ключ от квартиры. Извинились, просили пожить не больше месяца, пока освободится более приличное жильё… Впервые за несколько лет, я шёл к себе домой. Возле подъезда встретил заплаканную женщину, пытавшуюся поставить на место отвалившееся колесо детской коляски. – Авария? На взлёте или при посадке? – пытался пошутить, но встретил такой взгляд, что шутить мне больше не захотелось. Пришлось тут же заняться аварийным ремонтом.

– Шпилька найдётся?… Поставил отвалившееся колесо на место, закрепил его шпилькой… – Какой этаж?… Передал ей весь свой скарб – тревожный чемоданчик. Подхватил коляску вместе с ребёнком, и потащил на второй этаж. Пока нёс, обратил внимание, что коляска находится в весьма плачевном состоянии, к тому же была явно мала ребёнку. Либо у мужика руки растут не из того места, либо его нет совсем…

Оказалось, что наши квартиры рядом, на одной площадке.

– Спасибо!.. Наташа, – протянув руку, представилась женщина. Всё ещё мокрое от слёз её лицо, выражало искреннюю благодарность.

– Семён, капитан Полянский. Выходит, ваш сосед, прошу любить и жаловать…

Моя квартира тоже оказалась в весьма плачевном состоянии, даже в худшем, чем коляска. Из мебели – только солдатская кровать, с матрацем, тумбочка и полуразвалившийся шкаф. Оглядевшись, пошёл искать магазин. Сначала купил необходимое для ужина и отдыха, затем пошёл на «второй круг» – для ремонта… Возвращаясь со «второго круга», получил настойчивое приглашение соседки на обед. Поблагодарив, отказался, сославшись на кафе, но с условием, что на ужин приду обязательно…

Двушка – двухкомнатная квартира соседки была ненамного в лучшем состоянии, нежели моя. Поразило другое – в квартире не было детской кроватки. Пристанищем Витюшки, мальчонки, возрастом около года, был короб двухместной коляски, удлинённый чьими-то умелыми руками, поставленный на небольшие колёсики с тормозами, какие стоят на эродромных стремянках – площадках… О прогулочной коляске я уже говорил. Расспрашивать о муже не имело никакого смысла…

Мне дали три дня на обустройство…

… В небольшом посёлке искать детские вещи – бесполезно, всё передаётся из семьи в семью до полного износа и «списания». Наплевав на свою квартиру, с утра уехал в Москву. Коляску покупать было явно бесполезно, надо что-то придумывать самому. Кроватку я нашёл в каком-то мебельном комиссионном магазине. Кроватка была металлическая, хромированная, раздвижная, с боковыми сетками и всеми «причандалами». Там же приобрёл детский стул на высоких ножках; себе – стол и пару стульев. Договорился с шофёром, предложившем свои услуги, бывшим прапорщиком, согласившемся попутным рейсом за пятьдесят рублей увезти всю «мебель» в Р… кое. Оказалось – он живёт там же, поэтому и согласился. Там же служил срочную, затем сверхсрочную. Когда узнал для кого детские вещи, даже не спросил адреса. По дороге, водитель рассказал историю этой семьи.

Муж Наташи – капитан Коротков, лётчик – испытатель, погиб за месяц до рождения детей. Родилась двойня, но девочка вскоре умерла… Вот откуда двухместная коляска… Помог затащить всё в квартиры и… не взял с меня ни копейки. Еле уговорил его «угоститься» блоком сигарет…

Пошли первые месяцы моей новой службы. Содержание её, по сути, осталось прежним, только гораздо интересней и ответственней.

Интересней, – потому, что абсолютно новейшая техника, опытная, экспериментальная, как говорится, из-под карандаша конструктора.

Принципиально новый подход к решению проблем скорости, маневренности, управления. Вооружение тоже абсолютно новое. Новые люди, новые впечатления. То, что я принимаю, как аксиому, у них на всё есть обоснования – расчёты, аргументы.

Ответственней, – потому, что вся эта новейшая техника пока в единичном экземпляре, максимум – в двух, трёх. Ни один из них не должен погибнуть, тем более, по моей вине. Рекомендаций по регламентным работам ещё нет – всё надо додумывать, осмысливать самому. Вероятно, мне их придётся составлять. Заводские специалисты и представители КБ помогают, но их помощь чисто теоретическая, совещательная. Они хорошо знают «внутренности» самолёта, но как они поведут себя в полёте и как их «содержать» – ещё не знает никто.

Это и есть наша самая главная задача – научить самолёты летать.

Новый самолёт, – он, как новорожденный ребёнок, его надо учить осторожно, понемногу, шаг за шагом, не причинив ему боли, не повредив его нежное тельце…

Сначала пробежки, торможения. Десятки пробежек и торможений – плавных и резких. Первые подскоки – десятки, сотни. Контроль всех элементов самолёта после каждого подлёта… … И вот – самый волнующий момент – первый взлёт. Плавный набор высоты, лёгкое и осторожное маневрирование, проверка работы всех систем машины, и первая посадка. Это день рождения самолёта.

Потом будут «тысячи» полётов и «тысячи» испытаний, но тот полёт был первый. В этом полёте есть маленькая доля твоего труда, маленькая часть самого тебя. Проходит иногда не один год, прежде, чем самолёт пройдёт весь комплекс лётных испытаний. Ещё столько же времени будут проводить боевые испытания. Его будут учить воевать, учить побеждать страх. Здесь и в Актюбинске… Его будут испытывать на запредельных нагрузках – двух, трёх, пятикратных перегрузках. Иногда ещё больше. Затем испытания в строевых частях – в арктическом холоде и в африканской жаре. Только после этого, будет принято решение о запуске машины в серию…

Новый, 1974год, встретил вместе с соседями. Витюшку уложили спать, обещав ему подарок от Деда Мороза. На проводы Старого и встречу Нового года нам с Наташей хватило по бокалу шампанского. Всю ночь провели за разговорами. Зная вкратце историю её семьи, старался не задавать «лишних» вопросов. С большой осторожностью и деликатностью мне был задан «семейный» вопрос. Получив отрицательный ответ, Наташа удивилась.

– Неужели во всей Прибалтике не нашлось девушки, вскружившей голову молодому офицеру?

– Наверное, девушки были, но у головы не нашлось времени, чтобы закружиться. К тому же и курсант не первой «свежести». Были помоложе…

– А на Дальнем Востоке?

– На Дальнем Востоке были. Даже две.

Я рассказал Наташе, как познакомился с двумя подружками Соней и Людмилой – дочерью комдива.

– Почему не женился на дочери комдива, сейчас бы уже в полковниках ходил?

– Потому, что она дочь комдива.

– А на Соне? Я рассказал ей о Соне. Не всё, конечно. Сказал, что Соня связалась с плохой компанией, и её пришлось отправить в Москву, к приёмному отцу… Рассказывал ей об отдыхе всей зскадрильи, о природе Дальнего Востока и Севера, о Сергее Беркутове и о людях, с которыми познакомился. О полётах в Липецке и Энгельсе решил не рассказывать… Больше всего её обрадовало, что я не лётчик и не летаю, но сделал вид, что не обратил на это внимание…

С возрастом Витюшки я ошибся – ему уже полтора года и с сентября прошлого года, он ходил в ясли. Утром, в кроватке, он обнаружил обещанный подарок деда Мороза – плюшевого чёрного кота с голубым бантом. Он не расставался с ним ни на минуту.

Наташа работала медсестрой в местной больнице. Ранее, когда они переехали в Р….кое, она начала учиться в медицинском институте, пока не оформила декретный отпуск в связи с беременностью… Теперь не до учёбы…

В первую очередь принялся приводить в порядок Наташину квартиру.

Переселив соседей в свою квартиру, отремонтировал и покрасил окна; сколько смог, привёл в порядок сантехнику – по – хорошему её надо было заменить, но было просто нечем. Практически полностью заменил электрику. Вдвоём с Наташей подклеили обои, покрасил полы. Пока я возился в её квартире, Наташа перемыла и выскоблила мою квартиру. Всем, чем мог, я помогал Наташе, всем, чем могла, она помогала мне.

Потом взялся за свою квартиру. Работы оказалось больше, особенно с сантехникой, несмотря на то, что Наташе удалось немного её отмыть. Смесители мне выписали в КЭЧ, на две квартиры, а остальное – только с разрешения генерала. За такой мелочью я к нему не пойду. Постепенно привели наши жилища в более – менее человеческий вид.

Всё чаще стали проводить вечера втроём, чаще всего у Наташи, за чашкой чая, всё больше узнавая друг друга. В такие вечера, «вместе» с Витюшкой, мы отремонтировали его игрушки, в большинстве своём, доставшиеся ему по наследству от других детей. Конечно, подарил ему «несколько» новых игрушек. Парнишка сообразительный, и, что самое главное, послушный и совершенно не капризный.

Иногда, если вовремя освобождался со службы, забирал Витюшку из яслей, это ему очень нравилось. В один из вечеров, мы с Наташей одновременно пришли за ним. Его радости не было предела. Взяв нас обоих за руки, он гордо шагал мимо гуляющей детворы. Неожиданно он остановился, забрался мне на руки, обнял, поцеловал:

– Будь моим папой, пожалуйста, я тебя слушаться буду, всегда, всегда.

Мы с Наташей остановились, повернулись друг к другу в полном недоумении, не зная, что ответить ребёнку… Но отвечать всё равно надо. Только что? Пообещать ему? А если Наташа категорически не захочет? Обещать и не выполнить? Обмануть ребёнка? Ни за что!

– Я тебя очень, очень люблю, но надо спросить разрешения у мамы. – Мама, мама, ты разрешаешь? Мы тебя очень просим! Наташа стояла, едва сдерживая слёзы, в полном замешательстве, не зная, что ответить сыну. Разрешить? Но это влечёт за собой другое согласие, на которое она сама ещё не знала ответа, да и предложения ещё не было. Отказать сейчас? Мальчику нужен отец, чем раньше, тем лучше. Потом может быть поздно. Причин для отказа тоже нет.

– Посмотрим на ваше поведение, – сквозь слёзы пробормотала она и отвернулась, чтобы не выдать себя…

Наташа стала брать ночные дежурства – за них больше платили, оставляя сына у меня. Нужна была ещё одна кроватка и коляска ребёнку была необходима, так как дорога до яслей была не близкой; ходил он ещё неважно… На краю аэродрома стоял заброшенный ангар, в котором догнивали останки двух американских бомбардировщиков В-29, оставшихся ещё с войны и ещё много всякого авиационного хлама. Чумазое племя техников и механиков частенько рылись в этой авиационной «помойке», в поисках кусков «железа» для всякого рода приспособлений и поделок.

В углу этого ангара обнаружил четыре пробковых «корыта» в человеческий рост, обтянутых красивой искусственной кожей. Вероятно, в них поочёрёдно отдыхали члены экипажа, во время дальних перелётов. В наших ТУ-4, скопированных Туполевым с этих машин, такие удобства не предусматривались. Пока ещё смутно представляя, как и куда смогу их приспособить, перетащил их в свой ангар… Короче, к вечеру, у меня была прекрасная «люлька», которую оставалась только поставить на «шасси».

Дежурный по КПП, в обмен на бутылку спирта, не «заметил» эту «люльку» в моих руках.

Остальное было делом техники. Ещё через день, Витюшка имел прекрасное, лёгкое, «импортное» транспортное средство – «Луноход», не «хуже», чем кресла космонавтов в космических кораблях, в котором не стыдно «проехаться» по городу. Остальные «корыта» аккуратно сложил в углу ангара, предварительно упаковав их в брезент и завалив куском железа. Кроме этого, прихватил и спрятал в ангаре два лётных шлемофона, теплей и легче наших.

Оставалось решить вопрос со спальным местом. Не мудрствуя лукаво, поехал в тот же мебельный магазин. На моё счастье, нашёл деревянную кроватку, не такую универсальную и удобную, но всё же… Теперь можно было подумать и о себе.

Несколько ранее, один известный авиаконструктор, в качестве премии, «поделился» с нами двумя цветными телевизорами «Рекорд» – самыми лучшими в то время. Один выделили мне. Оставалось приобрести кресло или диван. Удалось найти диван – кровать «Юность», самый модный. Солдатскую кровать я собирался сдать на склад.

С появлением телевизора просмотр передачи «Спокойной ночи малыши» становится обязательным. Я совершенно не возражаю. Мне с ними хорошо, спокойно. Без них я не нахожу себе места. С Витюшкой мы давно нашли общий язык. Вечерами мы вместе читаем сказки; в выходные дни вместе гуляем. Наташа, если не на работе, обязательно с нами…

Вечерами, когда Наташа на работе, мы с Витюшкой на кухне, готовим нехитрый ужин – для себя и обязательно для мамы. Это закон. Никогда не оставляем за собой грязную посуду. Это закон. Свои носки «мы» тоже стираем сами. Это тоже закон. Мы – мужчины…

На службе всё нормально. Здесь действительно нет звеньев, нет эскадрилий. Здесь бригады. От 5 до 20 человек, в зависимости от числа опытных самолётов на испытании. Бывает один самолёт, бывает три, бывает пять опытных экземпляров одной модели. По четыре человека на самолёт, включая старшего инженера. Руководит испытаниями ведущий инженер. За каждым самолётом закреплён лётчик – испытатель. Они неформальные лидеры – их слово закон. Я старший инженер.

Ведущий инженер составляет графики и планы испытаний, разработка методики испытаний; он же контролирует ход выполнения испытаний и составление отчётов. За мной подготовка испытаний, контроль за подготовкой машины к полёту.

Работа в самом деле интересная. Постоянно новая техника, неожиданные варианты решения самых сложных, казалось, не решаемых проблем. Оригинальные конструкции и настоящие научные открытия воплощались в новом самолёте. Всё это нужно было изучить, осмыслить и запечатлеть в своей голове и… руках – каждый узел, каждый агрегат, чтобы понять сильные и слабые стороны механизмов. Иногда добраться до этих механизмов достаточно сложно – конструкторы не всегда задумывались о том, что их «детища», нужно обслуживать, поэтому все действия нужно было отработать до автоматизма и записать в журнале испытаний… В общем, работать было интересно, сложно и… скучно.

К словам лётчиков иногда прислушивались, любые предложения технического состава «зарубались» на корню. Когда случались аварии, или, не дай бог, катастрофы, приезжали представители КБ и заводов. Они, и тем более, «генеральные» не хотели признавать свои просчёты и ошибки, перепихивая их друг на друга. Но чаще всего «сваливали» всю вину на лётчиков и техников. Так сделал А.Н. Туполев, когда многочисленные аварии и катастрофы его ТУ-16 и ТУ-104 уже нельзя было скрывать.

Ещё когда я только начинал здесь, замечал, что подходит неизвестный мне человек, одетый достаточно просто, но не в рабочей одежде, – что-то осматривает, крутится возле нас. Что ему надо? Что он здесь делает? Может это заводской инженер, или представитель КБ? Он не делает никаких замечаний, ничего не спрашивает. Присматривается ко мне? Нет, крутится и возле других экипажей. Приглядевшись, определил, что эти люди иногда меняются, но ведут себя, примерно, одинаково – слушают и следят. За всеми. Теперь понятно, откуда эти молчаливые люди, одинаково одетые. Кроме них, кругом охрана. Охраняются, даже в служебное время, всё, даже ВПП – бетонная взлётно – посадочная полоса. Зачем? И от кого? Быстрее всего от самих себя.

Ещё одна особенность. После первой здесь, зарплаты, предложил накрыть «поляну», познакомиться. На меня смотрели непонимающими глазами, или только делали вид, что не понимают? Под различными предлогами никто не согласился. Такого недружелюбного приёма я ещё не встречал и не ожидал. В чём дело? Я что-то сделал не так, или не то сказал?…

Вообще здесь все молчали. Молча обедали в столовой, молча выкуривали сигарету в курилке, молча расходились по домам. На работе и в выходные дни – каждый сам по себе. Ни товарищеской взаимовыручки, ни простой, человеческой дружбы. Только сейчас стал понимать – боялись произнести лишнее слово, опасаясь «стукачей». Не исключена вероятность, что каждый писал друг на друга доносы.

Причина была только одна. Здесь правили бал партийные органы и КГБ.

Сроки сдачи «изделий» устанавливались не из технической необходимости, а из предстоящих революционных праздников и юбилеев первых лиц. Как это происходило и чем это кончалось, рассказывать не надо. Гибель лучших людей и дорогостоящей, уникальной техники, и просто разбазаривание огромных средств было не в счёт. Все происшествия и аварии моментально засекречивались. Чтобы заставить свидетелей замолчать, выписывались огромные премии и подачки. Для этого содержалась масса «контролёров»; поэтому люди молчали, боясь произнести лишнее слово. Несогласных и неугодных тут же изгоняли, отправляя их служить в царство снегов, комаров и гнуса, – в Плесецк, на Чукотку…

Случайно встретился с Василием Кропачевым, водителем, привозившим мне мебель из Москвы. Разговорились.

– Как тебе удалось попасть сюда? Сюда попадают только по великому блату, или по рекомендации ГБ.

– Не знаю, блата у меня нет и с ГБ, слава богу, не имею чести сотрудничать. Скажи, как погиб капитан Коротков? Наташа сама толком ничего не знает.

– При заходе на посадку, отказали оба двигателя. Если бы он прыгнул, самолёт точно упал бы на город.

– Почему тогда такая секретность?

– Здесь всё секретно. Он облётывал новые двигатели. С этими двигателями, машины должны были продать в Индию. Узнай они об аварии, ни за что не купили бы. Вот и засекретили. Даже перед женой не извинились. Хорошо ещё, что один майор, друг его, свою квартиру ей отдал. Всех, кто что-либо знал и пытался ей помочь, по самым дальним гарнизонам разогнали, а майора аж на Сахалин сослали. Здесь со всеми так поступают. Мне тоже пришлось уйти. Если б не этот майор, так бы она и мыкалась в «общаге».

На этом её мучения ещё не кончились. Она, действительно, родила двойню, двух здоровых детей, – мальчика и девочку. Вместе с ней рожала жена прокурорского работника, только девочка у неё родилась полуживой, и Наташе подложили эту девочку, а её ребёнка прокурорше отдали. Грешно так говорить, но если бы девочка выжила, с больным ребёнком на руках бы осталась.

– Вот оно что. Сколько ни пытался узнать, все словно воды в рот набрали.

– Здесь все так. Слова боятся друг другу сказать. ГБ всех под себя подмяло.

– Это я тоже заметил. Даже помочь друг другу не хотят и боятся.

Почти всё, что я узнал от Василия, я уже домыслил сам. Только одна его фраза по поводу «блата», несколько развеяло мои догадки.

Когда меня направили в Липецк, я ничего не заподозрил, когда отправили на Север, тоже не подумал ничего плохого, но в Энгельсе уже стало понятно, что это неспроста. Встреча с полковником из НИИ перестала казаться случайной. Кто-то настойчиво переводил меня с места на место, словно пытался запутать мои следы и упрятать так, что сам чёрт не смог бы меня разыскать… Только кто? Зверев? Зачем? … Подальше от Людмилы? Тогда, после Энгельса, я должен был получить назначение куда-нибудь на Камчатку или на Сахалин, куда угодно, только не в Р… ское… Нет, Зверев мужик принципиальный – он не станет этого делать… Может быть, также прячут и Сергея Беркутова?…Оставалось решить вопрос: Где? И зачем?…

Обстановка в центре была не по моему характеру.

Лучшей музыкой на свете для меня звучал оглушающий рёв двигателей, взлетающих на форсаже самолётов, слетающий откуда-то из бескрайней высоты их мощный гул. Самой прекрасной мелодией звучал тонкий свист, заходящего на посадку после успешного полёта самолёта.

Завершающим аккордом была та звенящая тишина, опускавшаяся на аэродром после остановки последнего двигателя.

Этой тишиной наслаждались все: уставшие и довольные люди и, такие же уставшие, но довольные и гордые собой самолёты. Довольные и гордые тем, что сделали всё, что требовали от них люди, что они не подвели их, людей. Такая их, самолётов, служба, и они с честью выполнили её.

Теперь они просили людей отблагодарить их за хорошую службу – накормить, напоить, привести в порядок и дать спокойно отдохнуть.

Аэродром снова наполнялся гулом заправщиков и рёвом тягачей, растаскивающих усталые самолёты на ночёвку по их квартирам – ангарам.

Эта жизнь шла постоянно: изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, иногда без выходных и отпусков…Только всё это было в недавнем прошлом – за тридевять земель отсюда, там, на Дальнем Востоке.

Здесь, в Р….ком, всё было с точностью… наоборот. Не было предполётной аэродромной суеты. Работать приходилось, по сути, в гордом одиночестве, без помощи и совета, без элементарной, человеческой поддержки… Нет, я не испугался, не растерялся. Но мне это не очень нравилось, точнее – очень не нравилось. Я мог сам написать рапорт о переводе в строевую часть или вообще о демобилизации из армии, но система жестоко покарает меня за своеволие.

Было бы нечестно с моей стороны, если не скажу, что Наташа понравилась мне сразу, с первой встречи. Пока не знал ничего об её муже, даже думать об этом не смел. Чем больше с ней общался, тем больше хотелось быть рядом с ней. О Витюшке тоже не говорю…

К этому времени я уже твёрдо решил, что очень хочу, чтобы Наташа и Витюшка были со мной. У них было «скромное», но обжитое жильё, и сдёргивать их в неизвестность, я не имел права. Я только не знал, как сказать Наташе об этом. Ради них я должен забыть о своих недовольствах и хотелках. Вольно или невольно, сравнивал Наташу с Соней. Иногда мне даже казалось, что они похожи друг на друга… Сравнивал я и другое… Соня нравилась мне, как подруга, как товарищ, наконец, просто, как человек. Но по ней я не скучал. Так же, как по Людмиле. По Наташе я скучал. К Наташе меня тянуло, как магнитом, к такой, какая она есть. За словом в карман ей лезть не нужно было, она любила и могла огрызнуться. Беззлобно. Безобидно. Она могла взорваться горючими слезами по любому поводу – вероятно, это последствия нервных потрясений, выпавших на её долю…

В присутствии Наташи и Витюшки, я отдыхал душой…

Наташу я любил. Я не знал, как сказать ей об этом и от этого ещё больше боялся завести с ней разговор. Было понятно, что ей будет очень тяжело принять решение… Обнадёживало, что не последовал отказ, когда Витюшка просил стать его папой… Мне очень не хотелось остаться без них…

Всё решилось в один из осенних, слякотных вечеров, после просмотра очередного «сериала» для малышей.

Умотавшись за день, Витюшка заснул в кровати, не раздевшись, прямо поверх одеяла. Я этого не заметил, увлёкшись трансляцией хоккея. Зайдя в комнату, Наташа хотела забрать его домой, но увидев спящего ребёнка, остановилась в нерешительности. Она стояла, склонившись над сыном, и не знала, что делать. Вытаскивать из кровати, значит, наверняка, разбудить. Жалко. Оставлять его здесь, самой уйти к себе, – неудобно. Слёзы, сами по себе, помимо её воли, ручьём лились из её глаз. Услышав знакомое всхлипывание, оглянулся. Держась руками за кроватку, Наташа рыдала навзрыд… Что могло её так взволновать? Какие переживания теснились в её душе?… Подойдя к ней, обнял её за плечи… Обычно это её успокаивало, но сегодня всё наоборот. Повернулась, уткнулась в мою грудь и зарыдала ещё больше…

– Наташа, милая, что случилось? – Ничего не отвечая, она показала глазами на свернувшегося калачиком, безмятежно спящего Витюшку… Я всё понял, – она переживала за сына. Смахнув слёзы с её глаз, держа её мокрые от слёз щёки в своих руках, смотрел ей прямо в глаза:

– Наташенька, миленькая, хорошенькая! Не уходи, оставайся с нами, – Наташа испуганно взглянула на меня. – Не бойся, милая, я тебя пальцем не трону, ни один волосок не упадёт с твоей головы. Дорогая, милая, я люблю тебя, я очень люблю тебя, мне очень плохо без тебя, без вас. Оставайся навсегда, на всю жизнь.

От испуга, или от неожиданности, Наташа пыталась оттолкнуть меня, но я успел перехватить её руки. Так мы стояли, взявшись за руки, пока силы, вконец, не оставили её. Обессиленная, она беззвучно опустилась на диван. Не выпуская её рук, присел рядом с ней.

– Понимаю, тебе нелегко сейчас принять решение – ты боишься предать его отца. Не бойся, я не буду тебя заставлять забыть его. В твоей душе хватит места для нас обоих, я буду рядом с ним. Витюшку я усыновлю – он давно просит быть его папой, нужно только твоё разрешение…Ты думаешь, что ОН осудит тебя. Не осудит. Раз он не может оттуда, свысока, вернуться к вам, и оттуда увидит тебя счастливой, он будет радоваться за тебя. За тебя и за сына Сколько времени так просидели, я не знаю. Мы сидели и молчали. Можно было только догадываться, какие мысли одолевали её… Я не мешал ей… Наташа высвободилась из моих рук, молча, посмотрела мне в глаза. В её глазах по– прежнему стояли слёзы, но это были уже другие слёзы. Не было ни испуга, ни страха, ни обиды. Не говоря ни слова, направилась к выходу…

– Уходишь?

– Не могу же я спать на пустом диване – без подушки, без одеяла…

Она оставалась с нами всю неделю …

Посадила сына на колени.

– Ты не передумал взять дядю Сеню в папы?

– Нет, не передумал! Мама, ты разрешаешь?!

– Куда от вас, мужиков, денешься. Кого угодно уболтаете!

– Ура! – Витюшка был не седьмом небе от счастья…

В конце недели подошла ко мне:

– Заявление подавать пойдёшь? Или мне тебя вести? Или уже передумал?…

Через месяц, незадолго до Нового года, мы поженились… Наташа взяла двойную фамилию. Короткова – Полянская. Свадьбу она просила не делать. Посидели в кафе со свидетелями и Витюшкой… Через неделю я подал заявление на его усыновление. Ещё до рождения, мальчика хотели назвать Андрюшей, если будет девочка – Верочкой, но после всего случившегося, Наташа решила оставить ему имя отца, поэтому решили не менять ему и фамилию…