Текст книги "Нова. Да, и Гоморра"

Глава вторая

Кейтин, длинный и блистательный, волочился к Пеклу³, глаза долу, душой на вышних лунах.

– Эй, парень!

– А?

Небритый отщепенец прислонился к ограде, вцепившись в нее облупленными руками.

– Ты откуда? – Глаза у отщепенца затуманены.

– С Селены, – сказал Кейтин.

– Из белого домика на улочке, засаженной деревьями, с великом в гараже? У меня был велик.

– Мой домик зеленый, – сказал Кейтин. – И под воздушным куполом. Но велик был, да.

Отщепенец качнулся у ограды:

– Ты не знаешь, парень. Ты не знаешь.

К безумцам надо прислушиваться, думал Кейтин. Они встречаются все реже. Не забыть бы сделать заметку.

– Так давно это было… так давно! – Старик зашатался прочь.

Кейтин потряс головой и продолжил путь.

Кейтин был застенчив и абсурдно высок; почти шесть футов девять дюймов. Вымахал к шестнадцати. Так и не поверив в свой рост, и через десять лет норовил ссутулиться. Он заткнул за пояс шорт большущие руки. Зашагал, взмахивая локтями.

И вернулся мыслями к лунам.

Кейтин, лунорожденный, луны любил. Он всегда жил на лунах, если не считать времени, на которое убедил родителей, стенографов при Палатах Дракона на Селене, отпустить его получить университетское образование на Землю, в центр учения загадочного и неисповедимого Запада, Гарвардский универ, ныне и присно обитель богатеев, эксцентриков и умниц, – Кейтин входил в последние две категории.

О том, сколь разной может быть планетная поверхность, от холодно-равнодушных гималайских вершин до дюн Сахары, обжигающих до волдырей, он слышал, но не более. Ледяные леса лишайников на марсианских полярных шапках и ревущие песчаные реки экватора Красной планеты; меркурианская ночь против меркурианского дня – все это Кейтин познавал через психорамы о путешествиях.

Не это Кейтин знал, не это он любил.

Луны?

Луны – малы. Лунная краса – в вариациях одинаковости.

Из Гарварда Кейтин вернулся на Селену, а оттуда уехал на Станцию Фобос, где втыкал в ассортимент звукозаписывающих устройств, маломощных компьютеров и адресографов: вознесенный до звезд деловод. В свободное время, облачившись в комбинезон с поляризованными линзами, он обследовал Фобос, пока Деймос, яркая каменюка шириной в десять миль, болталась у пугающе близкого горизонта. В конце концов он собрал отряд для высадки на Деймосе и изучил крошечную луну, как только можно изучить малый мирок. Затем перенесся на спутники Юпитера. Ио, Европа, Ганимед, Каллисто вращались на его светло-карих глазах. Луны Сатурна при рассеянном освещении колец вертелись под отшельническим взглядом, когда он выбирался из станционных бараков. Он изучал серые кратеры, серые горы, долины и каньоны сквозь дни и ночи слепящего изнеможения. Луны все одинаковы?

Закинь Кейтина на любую из них и развяжи вдруг глаза, он бы сразу определил, где оказался, по кристаллической формации, петрологической структуре и общей топографии. Дылда Кейтин привык распознавать малейшие нюансы ландшафта и личности. Страсти, рождаемые многообразием целого мира или цельного человека, были ему ведомы… но неприятны.

С этим неприятием он разбирался двояко.

Если говорить о внутренних проявлениях, Кейтин сочинял роман.

С пояса свешивался на цепочке украшенный драгоценностями записчик, который родители подарили Кейтину, когда тот поступил в универ с правом на стипендию. На сегодня записчик содержал заметки на сотню тысяч слов. Кейтин еще не приступал к первой главе.

Если говорить о внешних проявлениях, он выбрал замкнутую жизнь ниже возможностей, даруемых его образованием, и даже не особо в ладу с темпераментом. Постепенно он отдалялся от центра человеческой деятельности, которым для него оставался мир под названием Земля. Всего месяц назад окончил курсы киберштырей. И прибыл на луну Нептуна – последнюю луну любого размера в Солнечной системе – этим утром.

Его каштановая шевелюра шелковиста, растрепана и достаточной длины, чтобы ухватиться в драке (если дотянетесь). Его руки за поясом мнут плоский живот. Выйдя на дорожку, он останавливается. Кто-то сидит на ограде и играет на сенсор-сиринге.

Несколько человек, замерев, глазеют на зрелище.

Цвет узорами фуги разливается в воздухе; дуновение глотает образ и опадает, творя следующий: изумруд поярче, аметист поглуше. Ароматы затапливают ветер уксусом, снегом, океаном, имбирем, маком, ромом. Осень, океан, имбирь, океан, осень; океан, океан, вновь клокотание океана, и пенится свет в тусклой сини, подсвечивающей лицо Мыша. Сочатся потихоньку электрические арпеджио новой раги.

Взобравшись на ограду, Мыш глядел в мешанину образов, наслоений схлопывающихся светлых взрывов, на свои смуглые пальцы, скачущие по ладам; по тыльной стороне рук тек свет из машины. И пальцы падали. Образы так и порскали из-под ладоней.

Собрался десяток зевак. Они помаргивали; вертели головами. Свет из иллюзии барабанил по кровле глазниц, струями очерчивал рты, забивался в теснины бороздчатых лбов. Женщина потерла ухо, кашлянула. Мужчина похлопал по донцу карманов.

Кейтин глядел сверху вниз на группу голов.

Кто-то протолкался вперед. Не прекращая играть, Мыш поднял глаза.

Слепец Дан вывалился из сборища, подвис, поковылял дальше сквозь пламя сиринги.

– Эй, ты чего, а ну пшел…

– Старик, двигай, нечего тут…

– Нам не видно, что творит пацан…

Посреди Мышова творения Дан раскачивался, дергая головой.

Мыш усмехнулся; смуглая рука сжала проекционную рукоятку, и свет, звуки, запахи сдулись вокруг единственного дивного демона, что, стоя перед Даном, блеял, корчил рожи, бил чешуйчатыми переливчатыми крыльями. Он ревел трубой, гримасничал, его лицо стало как лицо Дана, но с третьим вращающимся глазом.

Люди засмеялись.

Призрак подпрыгнул и уселся на пальцах Мыша. Цыган злорадно осклабился.

Дан, вихляясь, подался вперед, рука хлестнула по воздуху.

Взвизгнув, демон извернулся, перегнулся. Свистнуло, будто открыли дребезжащий клапан, и зрители – теперь уже два десятка – застенали от вони.

У Кейтина, прислонившегося к ограде близ Мыша, от стыда прижгло шею.

Демон выделывался.

Тогда Кейтин, дотянувшись, прикрыл ладонью поле визуальной индукции, и образ поблек.

Мыш пронзил его взглядом:

– Эй!..

– Не надо этого делать, – сказал Кейтин, погребая плечо Мыша под своей ручищей.

– Он же слеп, – сказал Мыш. – Не видит, не чует… не понимает, что происходит… – Черные брови поникли. Но играть Мыш перестал.

Дан стоял, обступлен толпой, которую не видел. Вдруг завизжал. И опять. Визг бурлил в его легких. Люди отпрянули. Мыш и Кейтин оба глядели на хлещущую воздух руку.

В темно-синем жилете с золотым диском, при шраме, пылавшем под огненным клеймом, из скопища выдвинулся капитан Лорк фон Рэй.

Дан узнал его сквозь слепоту. Развернулся и поковылял прочь из круга. Оттолкнув одного, двинув запястьем по плечу второй, исчез в толкучке.

Дан ушел, сиринга смолкла, внимание переключилось на капитана. Фон Рэй шлепнул себя по бедру, на черных брюках ладонь скрипнула половицей.

– Хорош! Чего разорались?

Голос гремел.

– Я пришел набрать команду киберштырей на долгий рейс, видимо по внутреннему рукаву. – Горят жизнью желтые глаза. Капитан ухмыляется всем лицом под ржаво-жесткими волосами, вкруг налито́го шрама. Однако на то, чтоб считать эмоцию с искаженных губ и лба, уйдут секунды. – Ну, кто из вас сопутствует мне на полпути до края ночи? Вы пескоброды или звездоходы? Ты! – Он указал на Мыша, по-прежнему на ограде. – Хочешь со мной?

Мыш спрыгнул:

– Я?

– Ты – со своей адской пиликалкой! Коли будешь смотреть, куда идешь, – вперед: мне нужен кто-то, чтоб жонглировать воздухом перед глазами и щекотать мочки. Решайся.

Улыбка пробежала от зубов Мыша к уголкам рта.

– А то. – И пропала. – Лечу. – Юный цыган вещал пропитым шепотом старика. – Да, капитан, лечу.

Мыш кивнул, и над вулканической расщелиной сверкнула золотая серьга. Горячий ветерок пронесся над оградой, сбив черные пряди.

– Есть у тебя товарищ, с кем хочешь гонять звезды? Мне нужна команда.

Мыш, которому на этом дроме никто особо не нравился, глянул исподлобья на высокого юношу, что прекратил издевательство над Даном.

– Как насчет коротышки? – Ткнул большим пальцем в удивленного Кейтина. – Не знаю, кто он, но товарищ что надо.

– И отлично. Значит, у меня вас… – капитан фон Рэй на миг сощурился, составляя опись Кейтина: покатые плечи, узкая грудь, высокие скулы, карие, в медных крапинках, слишком водянистые глаза, неопределенные края радужек, размытые за контактными линзами, – двое.

Уши Кейтина потеплели.

– Кто еще? В чем дело? Страшитесь вылезти из полудохлого колодца гравитации, тоскующего по козявке солнца? – Он указал подбородком на подсвеченные горы. – Кто с нами туда, где на веки вечные ночь, а утро только снится?

Шагнул вперед человек. Кожа цвета императорского винограда, длинноголовый, мордатый.

– Я б слетал. – Когда он говорил, перекатывались мышцы на челюстях и пушистом черепе.

– Товарищ есть?

Вышел второй. Плоть полупрозрачная, как мыло. Волосы – белая шерстка. Схожесть бросалась в глаза не сразу. Те же заостренные полумесяцем уголки полных губ, тот же излом на вершинах выдающихся скул: близнецы. Второй повернул голову, и Мыш увидел мигающие глаза, розовые, подернутые серебром.

Альбинос уронил широкую кисть – ворох костяшек и по-работяжьи искромсанных ногтей, скрепленный с предплечьем толстыми кабелями синюшных вен, – на черное плечо брата:

– Мы летим вместе.

Их голоса, тягучие от колониальной манерности, были идентичны.

– Кто еще? – Капитан фон Рэй оглядел толпу.

– Меня, капитан, взять вы хотите?

Мужчина протолкался поближе.

На его плече билось нечто.

Желтые волосы трепало ветром не из пропасти. Влажные крылья морщились и распрямлялись, подобные ониксу и желатину. Мужчина потянулся к заузленному плечу с эполетом черных когтей и погладил эти абордажные подушечки лопатообразным пальцем.

– Есть еще товарищ, кроме зверька?

Сжав его руку в своей, крошечной, отставая от него на два шага, она вышла вперед.

Ивовая ветвь? Птичье крыло? Бриз в весенних камышах? Мыш обыскал склад образов, ища что-либо равное кротости ее лица. Пусто.

Глаза – цвета стали. Маленькая грудь вздувает шнуровку жилета, ровная, как дыхание. Сталь вдруг просияла; женщина огляделась. (Сильная женщина, подумал Кейтин – он распознавал такие тонкости.)

Капитан фон Рэй скрестил руки:

– Вы двое и животное на плече?..

– Шесть мы зверьков, капитан, держим, – сказала она.

– Будут вести себя прилично – ладно. А если трепетный гад станет путаться под ногами, выброшу за борт.

– Справедливо, капитан, – сказал мужчина. Раскосые глаза на кирпичном лице смешливо сузились. Свободной рукой он взялся за другой свой бицепс и пальцами заскользил по светлым волосам, выстилавшим оба предплечья, пока не сжал руку женщины обеими ладонями. Та самая пара, что играла в карты в баре. – Когда на борт нам пора?

– За час до рассвета. Мой корабль взлетит навстречу солнцу. «Птица Рух», платформа семнадцать. Как вас кличут ваши друзья?

– Себастьян. – (На золотом плече забился зверек.)

– Тййи. – (Тень зверька пересекла ее лицо.)

Капитан фон Рэй склонил голову и уставился из-под ржавых бровей тигриными глазами:

– А ваши враги?

Мужчина улыбнулся:

– Чертов Себастьян и его черные жабри.

Фон Рэй взглянул на женщину:

– А тебя?

– Тййи. – Мягко, нежно. – Так же.

– Вы двое. – Фон Рэй обратился к близнецам. – Имена?

– Он Идас… – сказал альбинос, вновь положив руку брату на плечо.

– …а он Линкей.

– А что сказали бы ваши враги, спроси я их, кто вы такие?

Темный близнец пожал плечами:

– Просто Линкей…

– …и Идас.

– Ты? – Фон Рэй кивнул Мышу.

– Можете звать меня Мыш, если вы мне друг. Если враг, моего имени вам не узнать.

Веки фон Рэя полуприкрыли желтые яблоки, он посмотрел на дылду.

– Кейтин Кроуфорд. – Кейтин и сам удивился, что вызвался. – Когда враги скажут, как меня зовут, я вам сообщу, капитан фон Рэй.

– Рейс будет долгим, – сказал фон Рэй. – И вы встретите врагов, о которых и не знали, что они у вас есть. Против нас – Князь Красный и его сестра Лала. Наш грузовик летит порожняком и вернется – если шестеренки не подведут – с набитым трюмом. Хочу, чтоб вы знали: этот рейс отправлялся дважды. Раз он кончился, толком не начавшись. Раз я уже видел мою цель. Но кое-кто из команды не перенес и этого зрелища. Теперь я намерен полететь, набить грузовой отсек под завязку и вернуться.

– Цель какая звездогонки? – спросил Себастьян. Тварь на его плече, переступив с лапы на лапу, трепыхнулась для равновесия. Размах крыльев – почти семь футов. – Что, капитан, ждет там нас?

Фон Рэй вскинул голову, будто видел конец маршрута. Медленно опустил взгляд.

– Там…

У Мыша зарябило на загривке, словно кожа была тканью и кто-то, подцепив торчащую нитку, распускал материю.

– Где-то там, – сказал фон Рэй, – есть нова.

Страх?

Мыш на секунду всмотрелся в звезды и увидал погубленный глаз Дана.

А Кейтин размотал катушку памяти, рухнул в кратеры множества лун, выпучил глаза под маской лица, а где-то коллапсировала, ввергаясь в собственное лоно, звезда.

– Мы охотимся на нову.

Выходит, вот он, настоящий страх, думал Мыш. Внутри груди бился, тычась в ребра, зверь зверее некуда.

Начало миллионов странствий, размышлял Кейтин, а начало – там, где стоишь.

– Нам предстоит подойти к пылающему краю схлопывающейся звезды. Весь континуум в области новы – пространство, вывернутое наизнанку. Мы должны подобраться к ободу хаоса и вынести оттуда горсть огня, сделав как можно меньше остановок на пути. Там, куда мы летим, никаких законов.

– Какие законы имеются в виду? – встрял Кейтин. – Людские, законы природы, физические, психические и химические?

После паузы фон Рэй выдал:

– Все разом.

Мыш закинул кожаный ремень на плечо и опустил сирингу в сумку.

– Это гонка, – сказал фон Рэй. – Повторю. Наши противники – Князь Красный и Лала Красная. Привлечь их к людскому закону я не в силах. И чем ближе мы к нове, тем меньше проку от остальных.

Мыш смахнул со лба сбившуюся челку.

– Рейс будет с ног на голову, да, капитан? – Мышцы его смуглого лица поскакали, завибрировали, наконец застыли в унимавшей дрожь ухмылке. Рука внутри сумки ласкала инкрустацию на сиринге. – Взаправду с ног на голову. – Его сиплый голос лизнул опасность. – Кажись, о таком я смогу спеть. – Опять лизнул.

– А эта… горсть огня, что мы привезем… – начал Линкей.

– Полный трюм, – поправил фон Рэй. – Семь тонн. Семь кусков по тонне каждый.

Идас сказал:

– Нельзя вернуться с семью тоннами огня…

– …так чем мы разживемся, капитан? – закончил Линкей.

Ждала команда. Ждали те, кто стоял подле.

Фон Рэй дотронулся до правого плеча, помял его.

– Иллирий, – сказал он. – И мы приникнем к его источнику. – (Рука отпала от плеча.) – Давайте ваши классификационные номера. После этого я хочу видеть вас на «Птице Рух» не раньше чем за час до рассвета.

– На, выпей…

Мыш отпихнул руку, не прекращая танцевать. Музыка истошно била в железный набат, красные огоньки бегали друг от друга по всему бару.

– На…

Бедра Мыша колотит музыкой, Тййи колотит о Мыша, темные кудри пляшут на поблескивающем плече. Глаза закрыты, губы трясутся.

Кто-то сказал кому-то:

– Слышь, не хочу больше. На, допей.

Она взмахнула руками, подавшись навстречу. Потом Мыш моргнул.

Тййи замерцала.

Он моргнул еще раз.

И увидел, что Линкей держит сирингу в белых руках. За ним – его брат. Смеются. Настоящая Тййи сидит за столиком в углу и тасует карты.

– Эй, – сказал Мыш, срываясь с места. – Не надо баловаться с моим инстром, хорошо? Умеете играть – другое дело. Но сперва меня спросите.

– Ага, – сказал Линкей. – Ты единственный, кто это видел…

– …луч был узконаправленный, – сказал Идас. – Мы просим прощения.

– Не страшно, – сказал Мыш, забирая сирингу.

Он был пьян и устал. Вышел из бара, поблуждал вдоль раскаленной губы Пекла³, перешел наконец мостик, ведущий к платформе семнадцать. Небо чернело. Рука вилась по ограждению, пальцы и запястье подсвечивало оранжевым.

Некто стоял впереди, опираясь на ограду.

Мыш замедлился.

Кейтин мечтательно глядел в бездну, свет снизу надел на него маску демона.

Сперва Мыш решил, что Кейтин говорит с собой. Потом увидел обсыпанный драгоценностями аппарат в руке.

– Врежьтесь в глубь человеческого мозга, – говорил Кейтин записчику. – На полпути от конечного до продолговатого мозга вы найдете гроздь нервов, напоминающую фигуру человека, но ростом в сантиметры. Она соединяет воздействия на органы чувств, возникшие за пределами полушарий, с психическими абстракциями, формирующимися в мозгу. Уравновешивает восприятие мира вовне с познанием мира внутри… Врежьтесь в глубь расхлябанного сплетения интриг, что единой сетью крепит мир к миру…

– Привет, Кейтин.

Кейтин воззрился на него сквозь горячую рябь от лавы.

– …привязывает звездную систему к звездной системе, хранит единство структур солоцентрического сектора Дракона, Федерации Плеяд и Внешних Колоний: вы обнаружите вихрь дипломатов, выбранных или самоназначенных чиновников, честных или коррумпированных, смотря по обстоятельствам… короче, правительственную матрицу, принимающую форму мира, который она представляет. Ее функция – реагировать на и уравновешивать социальное, экономическое и культурное давление, а оно смещается и пронзает империю… Ну а если кто-то сможет врезаться в глубь звезды, в центре, окруженный пылающим газом, обнаружится столп чистой ядерной материи, сферический или сплющенный, как и форма самой звезды. Во время солнечных возмущений этот центр прогоняет вибрации от возмущения сквозь звездную массу, чтобы погасить их, породив приливы и отливы на ее поверхности… Иногда крошечные тела, уравновешивающие перцептивное давление на человеческий мозг, делают что-то не то. Часто правительственная и дипломатическая матрица не в силах справиться с давлением миров, которыми правит. А когда что-то идет не так в уравновешивающем механизме звезды, рассеивание невероятной звездной мощи сдвигает по фазе титанические силы, отчего звезда становится…

– Кейтин?

Кейтин выключил записчик и посмотрел на Мыша.

– Что ты делаешь?

– Заметки для моего романа.

– Для чего?

– Архаическая форма искусства, вытесненная психорамой. Увы, она была способна на исчезнувшую нюансировку, как духовную, так и творческую, которой более непосредственная форма пока не достигла. Мыш, я – анахронизм. – Кейтин улыбнулся. – Спасибо за мою работу.

Мыш пожал плечами.

– О чем это ты говорил?

– О Психологии. – Кейтин положил записчик в карман. – О Политике и Природе. Трех «П».

– Психология? – переспросил Мыш. – Поль-итика?

– Ты умеешь читать и писать? – спросил Кейтин.

– По-турецки, гречески и арабски. С английским хуже. У букв нет ничегошеньки общего со звуками, которые издаешь.

Кейтин кивнул. Он тоже был слегка пьян.

– Глубоко. Вот почему английский – отличный язык для романов. Но я упрощаю сверх меры.

– Так что там с психологией и политикой? Насчет природы я в курсе.

– В особенности, – сказал Кейтин змеящейся, светящейся полоске жидкой лавы, что ползла в двухстах метрах внизу, – с психологией и политикой нашего капитана. Они меня интригуют.

– Что с ними такое?

– Его психология в данный момент любопытна просто потому, что неизвестна. У меня будет возможность наблюдать за ней в процессе. А вот политика брюхата возможностями.

– Да? И что это значит?

Кейтин сложил пальцы в замок и уравновесил подбородок на костяшке.

– Я учился в институции высшего знания на развалинах некогда великой страны. На той стороне двора, почти напротив, стояло здание Психонаучной лаборатории фон Рэя. Весьма недавнее добавление – ему, я полагаю, лет сто сорок.

– Капитана фон Рэя?

– Подозреваю, его дедушки. Пожертвование университету в честь тридцатой годовщины дарования Палатами Дракона независимости Федерации Плеяд.

– Фон Рэй – из Плеяд? Он говорит не так, как тамошние. Себастьян и Тййи – да, по ним слышно. Ты уверен?

– Безусловно, там – владения его семьи. Вероятно, он шатался по всей Вселенной, путешествовал на таких судах, что и мы бы с радостью. Сколько ты поставишь на то, что у него собственный грузовик?

– Он не работает на какой-то синдикат?

– Разве что им владеет его семья. Фон Рэи, наверное, самый могущественный клан в Федерации Плеяд. Не знаю, кто у нас капитан – седьмая вода на киселе, которой свезло обзавестись именем, или же прямой наследник и отпрыск. Я знаю другое: это имя связано с контролем и организацией всей Федерации Плеяд; это семейство из тех, у которых есть дачка во Внешних Колониях и особняк-другой на Земле.

– Так он большой человек, – прохрипел Мыш.

– Именно.

– А что это за Князь и Лала Красные, о которых он говорил?

– Ты настолько дремуч – или всего лишь продукт сверхспециализации тридцать второго века? – спросил Кейтин. – Я порой мечтаю о возвращении великих ренессансных фигур века двадцатого: Бертрана Рассела, Сьюзен Лангер, Пейта Дэвлина. – Глянул на Мыша. – Кто, по-твоему, производит приводы любой системы, на выбор, межпланетные и межзвездные?

– Корпорация «Красное смещение»… – Мыш оторопел. – Эти Красные?

– Не будь он фон Рэем, я бы предположил, что он говорил о какой-то другой семье. Но он – фон Рэй и очень вероятно, что говорит именно об этих Красных.

– Черт, – сказал Мыш.

Эмблема «Красного смещения» попадалась так часто, что он перестал ее замечать. «Красное смещение» изготавливало компоненты для всех мыслимых космоприводов, инструменты для их разборки, машины для их обслуживания, запчасти.

– Красные – семейство промышленников, уходящее корнями в зарю космической эры; оно очень твердо закрепилось на Земле в частности и в системе Дракона вообще. Фон Рэи – не столь старинный, но мощный род Федерации Плеяд. И вот они устраивают гонку за семь тонн иллирия. Разве не трепещут твои политические фибры от того, во что все это выльется?

– С чего бы?

– Разумеется, – сказал Кейтин, – художнику, занятому самовыражением и проекцией внутреннего мира, положено быть прежде всего аполитичным. Но, Мыш, серьезно.

– Да о чем ты говоришь, Кейтин?

– Мыш, что такое для тебя иллирий?

Мыш подумал.

– Моя сиринга играет на иллириевой батарейке. Я знаю, что здесь его используют для разогрева лунного ядра. Кажется, иллирий как-то связан со сверхсветовым приводом?

Кейтин закрыл глаза:

– Ты зарегистрированный, проэкзаменованный, профессиональный киберштырь, как я, да? – (На «да» глаза открылись.)

Мыш кивнул.

– Ну что – за перерождение системы образования, в которой знать означало прежде всего понимать, – пропел Кейтин мерцающей тьме. – Где ты, кстати, учился на кибера – в Австралии?

– Ыххым.

– Заметно. Мыш, в батарейке твоей сиринги куда меньше иллирия, раз в двадцать – двадцать пять меньше, чем, скажем, радия в люминесцентной краске в цифрах на циферблате радиевых часов. Сколько работает батарейка?

– Должна – до пятидесяти лет. Они дико дорогие.

– Иллирий, потребный для плавки ядра этой луны, измеряется в граммах. Чтобы разогнать звездолет – то же самое. Количество добытого и используемого иллирия во Вселенной исчисляется восемью или девятью тысячами килограммов. А капитан фон Рэй намерен привезти семь тонн!

– Видимо, для «Красного смещения» это лакомый кусочек.

Кейтин ответил глубоким кивком:

– Нельзя исключать.

– Кейтин, что такое иллирий? Я часто спрашивал, в Куперовке, но мне говорили, что для меня это слишком сложно.

– Мне в Гарварде твердили то же самое, – сказал Кейтин. – Психофизика, уровень семьдесят четыре и семьдесят пять. Но вот я пошел в библиотеку. Лучшее определение дал профессор Пловневский в докладе, сделанном в Оксфорде в две тысячи триста тридцать восьмом и, тремя неделями позже, перед Королевским обществом. Цитирую: «По сути, джентльмены, иллирий – это что-то!» Счастливая случайность ввиду заскорузлого языка или глубокое понимание тонкостей английского – кто знает? Словарное определение, если я верно помню, звучит примерно так: «…общее название для группы транстрехсотых элементов с психоморфическими свойствами, гетеротропных со многими обычными элементами, а также с мнимым семейством между сто седьмым и двести пятьдесят пятым элементами таблицы Менделеева». Как у тебя с субатомной физикой?

– Я всего лишь никчемный киберштырь.

Кейтин поднял мерцающую бровь:

– Ты в курсе, что, если двигаться по атомным номерам после девяносто восьмого, элементы становятся все менее стабильными, пока мы не доходим до посмешищ вроде эйнштейния, калифорния, фермия с периодом полураспада в сотые доли секунды – а если пройти чуть дальше, то и в сотые тысячных долей секунды. Чем дальше в лес, тем нестабильнее. По этой причине все семейство между атомными номерами сто и двести девяносто восемь нарекли – неверно – мнимыми элементами. Они вполне реальные. Просто с нами остаются ненадолго. Однако в районе двести девяносто шестого элемента стабильность снова ползет вверх. На трехсотом мы возвращаемся к периоду полураспада в десятые доли секунды, еще через пять-шесть элементов начинается целое новое семейство с почтенным полураспадом в миллионы лет. Атомные ядра этих элементов неимоверны, а сами они – очень редкие. Но еще в тысяча девятьсот пятидесятом году были открыты гипероны, элементарные частицы больше протонов и нейтронов. Эти частицы – носители энергии связи, она удерживает суперъядра от распада, как обычные мезоны удерживают от распада ядро в более привычных элементах. Эта-то группа супертяжелых и суперстабильных элементов и наречена общим названием «иллирий». И снова цитата из умницы Пловневского: «По сути, джентльмены, иллирий – это что-то!» Как сообщает нам Вебстер, иллирий и психоморфический, и гетеротропный. Полагаю, это такой хитрый способ сказать: иллирий значит многое для многих. – Кейтин развернулся спиной к ограде и сложил руки на груди. – Интересно, что он значит для нашего капитана.

– Что такое «гетеротропный»?

– Мыш, – сказал Кейтин, – к концу двадцатого века человечество столкнулось с полной фрагментацией того, что звалось в те годы «современной наукой». Континуум полнился «квазарами» и неопознанными источниками радиоизлучения. Элементарных частиц было больше, чем создаваемых из них элементов. А замечательно устойчивые соединения, много лет считавшиеся невозможными, вроде KrI₄, H₄XeO₆, RnF₄, синтезировали направо и налево; благородные газы оказались не такими уж благородными. Концепция энергии, воплощенная в квантовой теории Эйнштейна, отличалась ровно такой же корректностью и вылилась в такое же множество противоречий, как тремя веками ранее теория, по которой огонь есть высвобождающаяся жидкость именем «флогистон». «Мягкие науки» – прекрасное названьице, не так ли? – все пошли вразнос. Опыт, открытый психоделиками, так и так заставлял всех подвергать сомнению все, и только через сто пятьдесят лет этот раздрай свели в какое-то подобие внятного порядка великие светила синтетических и интегративных наук, которые обоим нам известны слишком хорошо, чтобы я оскорблял тебя их упоминанием. И ты – кого учили, на какие клавиши жать, – желаешь, чтобы я – продукт многовековой образовательной системы, основанной не просто на передаче информации, но на целой теории социальной адаптации, – за пять минут галопом по Европам рассказал тебе о развитии человеческой науки в последнюю тысячу лет? Ты хочешь знать, что такое гетеротропный элемент?

– Капитан говорит, мы должны быть на борту за час до рассвета, – рискнул Мыш.

– Да не тревожься ты так. У меня талант к непредусмотренному синтезу. Ну-ка, поглядим. Сначала была работа де Бло во Франции в двухтысячном, он представил в ней первую, еще сырую шкалу и в основном точный метод измерения психического замещения электро…

– Бред какой-то, – проворчал Мыш. – Я хочу понять про фон Рэя и иллирий.

Мягкий шелест крыльев. Черные тени на дорожке. Держась за руки, появились Себастьян и Тййи. Питомцы путались у них под ногами, взлетали повыше. Тййи спихнула с локтя одного; тот воспарил. Двое сражались за плечо Себастьяна. Один уступил, и довольный зверек захлопал крыльями, встрепывая светлые волосы ориентала.

– Эй! – продребезжал Мыш. – Вы идете на корабль, да?

– Мы идем.

– Одну секунду. Вы в курсе насчет фон Рэя? Слыхали про него?

Себастьян усмехнулся, а Тййи уставилась на Мыша серыми глазами.

– Мы из Федерации Плеяд же, – сказала она. – Мы со зверями под Тусклой, Мертвой Сестрой, стая и хозяин, рождены.

– Тусклой? Мертвой Сестрой?

– Плеяды в стародавние времена называли Семью Сестрами, потому что с Земли видны только семь из них, – объяснил Кейтин насупленным бровям Мыша. – За пару веков до Рождества Христова или около того одна из видимых звезд стала новой и погасла. Теперь на ее внутренних обугленных планетах стоят города. Жара хватает, чтобы сделать планеты обитаемыми, но не более того.

– Нова? – сказал Мыш. – А что с фон Рэем?

Тййи широко повела рукой:

– Всё. Семья знатная, добрая.

– Вы знаете этого конкретного капитана фон Рэя? – спросил Кейтин.

Тййи пожала плечами.

– А что с иллирием? – спросил Мыш. – Что вы о нем знаете?

Себастьян присел на корточки в окружении зверушек. С него посыпались крылья. Мохнатая рука ласково гладила голову за головой.

– У Федерации Плеяд нет вообще. У системы Дракона нет вообще тоже. – Он нахмурился.

– Фон Рэй – пират, иные скажут, – вступила Тййи.

Себастьян резко поднял голову:

– Фон Рэи – семья знатная и добрая! Фон Рэй – хороший! Вот с ним почему летим мы.

Тййи, мягче, голос утихает за нежным фасадом лица:

– Фон Рэи – семья хорошая.

Мыш увидел приближающегося по мосту Линкея. И, через десять секунд, Идаса.

– Вы двое из Внешних Колоний?..

Близнецы остановились, плечо чуть трогает плечо. Розовые глаза моргают чаще карих.

– Из Аргоса, – сказал бледный близнец.

– Аргоса на Табмене Б-двенадцать, – уточнил темный.

– Колонии Внешние Как Ничто, – внес коррективы Кейтин.

– Что вы знаете об иллирии?

Идас облокотился об ограду, развернулся, насупился, потом подпрыгнул и уселся.

– Иллирии? – Расставил колени, уронил между ними заузленные руки. – У нас во Внешних Колониях иллирий есть.

Линкей повернулся и тоже скакнул на ограду.

– Товия, – сказал он. – У нас есть брат, Товия. – Линкей подвинулся ближе к темному Идасу. – У нас во Внешних Колониях есть брат именем Товия. – Он прижал запястье к запястью, и пальцы раскрылись, будто лепестки мозолистой лилии.

– Миры во Внешних Колониях, – сказал Идас. – Бальтюс – со льдом, грязевыми озерами и иллирием. Кассандра – со стеклянными пустынями, огромными, как земные океаны, джунглями с бессчетными растениями, все синие, с пенящимися реками галения и иллирием. Салинус – весь расчесанный каньонами и пещерами в милю вышиной, с континентом смертельно алого мха, морями с высоченными городами, что возведены на приливном кварце океанского дна, и иллирием…