Текст книги "Нова. Да, и Гоморра"

Глава пятая

Мир?

Ворпис.

Мир, в котором столько всего внутри, снаружи…

– Добро пожаловать, странники…

…а вот луна, думал Кейтин, когда они шли с космодрома сквозь пылающие зарей ворота, – луна дорожит серой красой, миниатюрами в камне и пыли.

– …в ворписском дне тридцать три часа, сила тяжести велика ровно настолько, чтоб участился на три процента пульс типового землянина в шестичасовой период акклиматизации…

Мимо плыла стометровая колонна. Отшлифованная рассветом чешуя кровоточит дымкой, окутавшей плато: Змей, оживший и механический, символ всего засыпанного блестками сектора ночи, извивается на своем столбе. Команда ступила на движущийся тротуар; сплюснутое солнце подрумянило гематомы ночи.

– …четыре города и более пяти миллионов жителей. Ворпис производит пятнадцать процентов всего динапластика Дракона. В экваториальных лавидовых зонах добываются из жидкого камня почти сорок минералов. Здесь, в полярных тропиках, в каньонах между плато сетевые наездники охотятся на аролата, а также на аквалата. Ворпис знаменит на всю галактику благодаря Алкан-Институту, расположенному в столице Северного полушария, Фениксе…

Они вышли из зоны инфогласа и зашагали в тишине. Траволатор понес их от ступеней; Лорк в окружении команды уставился на площадь.

– Капитан, направляемся куда? – Себастьян захватил с корабля только одного питомца; тот колыхался и топтался по рельефному плечу.

– Доедем на калигобусе до города – и прямиком в Алкан. Кто хочет – идет со мной, или гуляет по музею, или шатается пару часов по городу. Кто хочет остаться на корабле…

– …и упустить шанс увидеть Алкан?..

– …разве вход туда не дорог?..

– …но у капитана там работает тетушка…

– …значит, попадем бесплатно, – закончил Идас.

– Об этом не тревожьтесь, – сказал Лорк; они пандусом сбежали на пирсы с пришвартованными калигобусами.

Полярный Ворпис покрывают скалистые месы, многие – площадью в несколько квадратных миль. Между ними, не смешиваясь с азот-кислородной атмосферой сверху, струятся и плещутся тяжелые туманы. Порошковый оксид алюминия и сульфат мышьяка исторгаются с яростной поверхности планеты и в углеводородных испарениях роятся среди мес. За столовой горой, помещающей космодром, виднеется еще одна, с культурными растениями: их родина – широта Ворписа поюжнее, но здесь их разводят в природном парке (жженая сиена, ржа, пламя). На крупнейшей месе стоит Феникс.

Калигобусы – инерционные самолеты на статических разрядах, возникающих между положительно ионизированной атмосферой и отрицательно ионизированным оксидом – лодками бороздят поверхность тумана.

На вокзале дрейфуют под прозрачной кладкой цифры, указывающие время отправления, за ними стрелки ведут толпу к погрузочному пирсу:

ПАРК АНДРОМЕДЫ – ФЕНИКС – МОНКЛЕР

и гигантская птица, сочась огнем, плывет через мультицвет под ботинками, босыми ногами и сандалиями.

На палубе калигобуса Кейтин облокотился о перила и глядел сквозь пластиковую стену, а белые волны, потрескивая, раскручивались вокруг солнца и бились о борт корабля.

– Ты никогда не думал, – сказал Кейтин Мышу; тот поднимался, посасывая леденец, – как тяжко пришлось бы человеку из прошлого, попади он в будущее? Вообрази того, кто умер, скажем, в двадцать шестом веке – и воскрес здесь. Ты понимаешь, в какой ужас и смятение он пришел бы, просто ходя туда-сюда по калигобусу?

– Ага? – Мыш вынул леденец изо рта. – Хочешь дососать? Я уже все.

– Спасибо. Возьми хоть вопрос… – челюсти Кейтина заколдобились, зубы крошили кристаллический сахар на льняной нити, – чистоты. Был тысячелетний период с шестнадцатого по двадцать шестой век, когда люди тратили тучу времени и энергии, чтобы все было чистым. Он кончился, когда последняя инфекционная болезнь стала не просто излечимой, но и невозможной. Существовало невероятие под названием «простуда», которой еще в две тысячи пятисотых ты как пить дать хоть раз в год да болел. Допустим, в то время для фетиша была уважительная причина: вроде имелась корреляция между грязью и болезнью. Но когда заражение сделалось отжившей проблемой, равно отжившей стала и санитария. Если бы наш человек из две тысячи пятисотых увидел, как ты гуляешь по палубе, одна нога обута, другая босая, а потом садишься и ешь той же ногой, не потрудясь ее помыть… ты хоть понимаешь, как он изумился бы?

– Ты серьезно?

Кейтин кивнул.

Туман разбился о скальный столб, заискрился.

– Идея нанести визит в Алкан вдохновила меня, Мыш. Я разрабатываю цельную теорию истории. В сопряжении с моим романом. Не возражаешь, если я займу пару твоих минут? Объясню. Мне тут подумалось, что если рассмотреть… – Он умолк.

Паузы хватило, чтобы Мыш несколько раз переменился в лице.

– Ну и чего? – спросил он, решив, что Кейтина отвлекла вовсе не клокочущая серость. – Что там с твоей теорией?

– …Циана фон Рэй Морган!

– Что?

– Кто, Мыш. Циана фон Рэй Морган. Мне пришла вконец облическая мысль: я только что понял, кто эта тетя капитана, куратор в Алкане. Когда Тййи гадала на Таро, капитан упомянул дядю, которого убили, когда он был ребенком.

Мыш нахмурился:

– Ага…

Кейтин потряс головой в показном изумлении.

– Кто что? – спросил Мыш.

– Морган и Андервуд.

Мыш глянул вниз, вбок и в других направлениях, где люди ищут потерянные ассоциации.

– Видимо, это случилось до твоего рождения, – сказал Кейтин наконец. – Но ты наверняка что-то слышал – или видел где-нибудь. Весь процесс от начала до конца транслировался на галактику по психораме. Мне было всего три года, но…

– Морган убил Андервуда! – воскликнул Мыш.

– Андервуд, – сказал Кейтин, – убил Моргана. Но в принципе – да.

– На Ковчеге, – сказал Мыш. – В Плеядах.

– И миллиарды по всей галактике прочувствовали процесс по психораме. Нет, мне точно было не больше трех. Я был дома, на Селене, смотрел с родителями инаугурацию, когда этот невероятный тип в синем жилете выломился из толпы и понесся по площади Хронаики с проводом в руке.

– Его задушили! – воскликнул Мыш. – Моргана задушили! Я это психорамил! Один раз в Марс-Сити, в последний год, когда ходил по треугольнику, я познал эту историю, наспех. Как часть какой-то другой документалки.

– Андервуд почти отчекрыжил Моргану голову, – осветил вопрос Кейтин. – Сколько я ни видел повторов, саму смерть всегда вырезают. Но пять миллиардов с гаком испытали все эмоции человека, которого должны во второй раз привести к присяге как Секретаря Плеяд, а некий псих вдруг его атакует и убивает. Мы все ощутили, как Андервуд навалился нам на спины; мы слышали крик Цианы Морган и чувствовали, как она пытается оттащить убийцу; мы слышали, как делегат Кол Сюн вопит о третьем телохранителе – этой части обязано всей неразберихой последующее расследование, – и мы ощутили, как Андервуд оплетает проводом наши шеи, как врезается в них удавка; мы били правыми руками, а наши левые схватила миссис Тай. И мы умерли. – Кейтин тряхнул головой. – Потом тупой оператор проектора – именем Наибн’н, благодаря его идиотизму шайка фанатиков едва не выжгла ему мозги, уверившись, что он участник заговора, – наставил психомат на Циану – вместо террориста, чтобы мы поняли, кто он и куда идет, – и следующие тридцать секунд мы все перебывали бьющейся в истерике женщиной, которая пала на землю и стиснула истекающий кровью труп мужа среди замешательства бьющихся в такой же истерике дипломатов, делегатов и патрульных, глядевших, как Андервуд верткой змеей пролагает путь сквозь толпу и в конце концов исчезает.

– Эту часть в Марс-Сити не показывали. Но я помню Морганову жену. Она и есть тетя капитана?

– Видимо, сестра отца.

– Откуда ты знаешь?

– Ну, во-первых, имя, фон Рэй Морган. Помню, я читал когда-то, семь или восемь лет тому, что она имела отношение к Алкану. Судя по всему, это женщина блестящего ума и великой чуткости. Первые лет десять после убийства она была в центре внимания той ужасно изысканной части общества, что вечно где-то между Драконом и Плеядами; ее видели на Пламенном пляже Чобе-Мира, она и две ее дочурки мельком показывались на какой-нибудь космической регате. Она кучу времени проводила с кузиной Лайле Сельвин – та и сама была один срок секретарем Федерации Плеяд. Новостные ленты прямо-таки застряли между желанием держать ее в прицеле на краю скандала и уважением ко всей этой жути с Морганом. Сегодня, если она является на арт-открытие или светскую тусовку, об этом еще говорят, хотя в последние годы от нее чуть отстали. Если она и правда куратор в Алкане, видимо, это увлекло ее настолько, что она наплевала на огласку.

– Я о ней слыхал. – Мыш кивнул, наконец-то подняв глаза.

– Одно время она была, я бы сказал, самой известной женщиной галактики.

– Думаешь, мы с ней встретимся?

– Эй, – сказал Кейтин, держась за перила и откидываясь, – вот это был бы номер! Вдруг я смогу смастерить роман про убийство Моргана, типа – из современной истории?

– А, ну да, – сказал Мыш. – Твоя книга.

– Меня сдерживает то, что никак не находится тема. Любопытно, что скажет миссис Морган. И нет, я не стану подражать сенсационным репортажам, которые сразу после события появлялись в психорамах. Я бы постарался создать взвешенное, обдуманное произведение искусства, с сюжетом, который травмировал веру целого поколения в упорядоченный и рациональный мир человеческой…

– Кто, говоришь, кого убил?

– Андервуд – знаешь, я только сейчас понял, ему тогда было столько, сколько мне сейчас, – задушил секретаря Моргана.

– Просто я не хочу ошибиться, ну, когда мы с ней встретимся. Его поймали, да?

– Он прожил на свободе два дня, дважды приходил с повинной и оба раза получил от ворот поворот, как и тыща двести с чем-то людей, признавшихся в преступлении в первые сорок восемь часов. Он добрался аж до космодрома, планировал отплыть к своим двум женам на шахтерской станции Внешних Колоний, но был задержан департаментом эмиграции. Да тут материала на десять романов! Мне нужна исторически значимая тема. Так у меня хоть появится шанс поведать о моей теории. Которая, я как раз хотел сказать…

– Кейтин?

– Э-э… да? – Взгляд упал с медных туч обратно на Мыша.

– Что это такое?

– А?

– Вон.

В изломанных холмах тумана блеснул металл. Зарябила, всплывая в волнах, черная сеть. Футах в тридцати вынырнула из тумана. Цепляясь за ее середину руками и ступнями – развевается жилет, хлещут по ветру черные волосы вокруг маски на лице, – человек верхом на сети скакнул во впадину, и его скрыла мгла.

– Полагаю, – сказал Кейтин, – сетевой наездник охотится в каньоне между плато на обитающего здесь аролата – а возможно, аквалата.

– Да? Ты тут уже бывал…

– Нет. В универе я познал десятки выставок Алкана. С ним изосенсорны почти все крупные вузы. Но сам сюда не летал. Просто я слушал инфоглас на дроме.

– А.

Еще два наездника всплыли на своих сетях. Туман заискрил. Стоило им ухнуть вниз, как показались четвертый и пятый, потом шестой.

– Кажись, целая стая.

Наездники на сетях колыхали туман – взлетая, искрясь, исчезая, проявляясь вновь.

– Сети, – задумался Кейтин. Перегнулся через перила. – Великая сеть, что раскинулась меж звезд, сквозь время… – Он говорил медленно, тихо. – Моя теория: если воспринимать социумы как… – Он обернулся на звук, дунувший из-за спины ветерком.

Мыш достал сирингу. Из-под темных и дрожащих пальцев тянулись, вращаясь и сплетаясь, серые полоски света.

Сквозь имитацию тумана проблескивают, восходя по гексатонической мелодии, золотые сети. Воздух звонок и свеж. Запах ветра – но не его давление.

Три, пять, десять пассажиров собрались посмотреть. За перилами вновь возникли сетевые наездники, и кто-то, сообразив, чем вдохновляется мальчик, протянул: «Ой, я понял, что́ он…» – и затих, потому что другие тоже поняли.

Кончилось.

– Сыграл ты прекрасно!

Мыш поднял глаза. Тййи стояла, полускрыта Себастьяном.

– Спасибо. – Он усмехнулся, стал запихивать инструмент в сумку. – Уй. – Увидел что-то, снова поднял глаза. – У меня для тебя… – Пошуровал в сумке. – Нашел на полу, на «Птице Рух». Видно… ты уронила?

Мыш глянул на Кейтина и застал исчезающее неодобрение. Потом посмотрел на Тййи и почувствовал, что улыбается в свете ее улыбки.

– Тебя я благодарю. – Она сунула карту в накладной карман жилета. – Картой ты насладился?

– А?

– На каждую надо медитировать карту, чтобы пользу извлечь.

– Медитировал ты? – спросил Себастьян.

– О да. Битый час ее разглядывал. Мы с капитаном.

– Хорошо это. – Тййи улыбнулась.

Но Мыш возился с ремешком.

В Фениксе Кейтин спросил:

– Ты правда не хочешь с нами?

Мыш опять повозился с ремешком.

– Не-а.

Кейтин вздохнул:

– По-моему, тебе бы понравилось.

– Я бывал в музеях. Хочу просто погулять по городу.

– Ну, – сказал Кейтин. – Ладно. Увидимся, когда вернемся в порт.

Он развернулся, побежал по каменной лесенке за капитаном и командой. Они шагнули на автопандус, и тот понес их сквозь утесы к сияющему Фениксу.

Мыш глянул вниз, на бьющийся о сланец туман. Большие калигобусы – они только что из такого высадились – заякорены у доков слева. Маленькие клюют носами справа. Из скал восстают арки мостов, пересекают исполосовавшие месу трещины.

Мыш хорошенько покопался мизинцем в ухе и пошел налево.

В основном юный цыган старался жить лишь глазами, ушами, носом, пальцами ног и рук. В основном ему это удавалось. Но изредка, как на «Птице Рух» во время гадания Тййи или потом, во время бесед с Кейтином и капитаном, он бывал вынужден признать: случившееся в прошлом воздействует на настоящее. Наступало время углубиться в себя. Углубляясь, он находил старый страх. Он уже знал, что у страха есть две раздражающих стороны. Одну он мог утолить, нежа податливые пластины сиринги. Чтоб вытравить другую, требовались долгие, частные сессии самоопределения. Он определил:

Восемнадцать, девятнадцать?

Наверное. В общем, добрых четыре года после, как говорят, просвещенного возраста. И я могу голосовать в Драконе. Я пока что не. Снова ищу путь между скалами-причалами очередного порта. Камо грядеши, Мыш? Откуда ты, что будешь делать, когда прибудешь? Сяду и сыграю. Только все это не так-то просто. Ага. Для капитана так совсем. Жаль, не растарабанишь все это по свету неба. Я почти могу, когда слышу, как говорит капитан. Кто еще поджег бы мою шарманку, чтоб она передразнила солнце? Огонь был бы что надо. Слепой Дан… как оно, интересно, выглядело? Не хочешь провести пять пятых жизни с целыми руками и глазами? Осесть на камешке, завести девок и строгать детей? Не-а. Ну а вот Кейтин счастлив со своими теориями и заметками, заметками и теориями? А если бы я играл на сиринге так, как он творит свою книгу, размышляя, вымеряя? Ну хоть не осталось бы времени на дрянные вопросы самому себе. Типа: что капитан обо мне думает? Он об меня спотыкается, смеется, берет Мыша и сует его в карман. Но все не так просто. У капитана есть свихнутая звезда. И на лице – свихнутая борозда. Кейтин плетет словесные паутины, которые никто не слушает. Я, Мыш? Цыган с сирингой вместо гортани. Только мне этого мало. Капитан, куда вы меня везете? Да ладно. Конечно полечу. Мне негде больше быть. Думаете, я пойму, кто я такой, когда долечу? Достанет ли света умирающей звезды, чтоб я увидел…

Мыш сошел со следующего моста, пальцы в брюках, очи долу.

Звяк цепей.

Поднял глаза.

Цепи ползли по барабану шириной десять футов, вытягивая из тумана тень. На скале перед складом слонялись вокруг гигантской машины мужчины и женщины. Оператор лебедки в кабине так и не снял маску. Из мглы вырастал опутанный сетями зверь, бил ветроплавниками. Трещали сети.

Аролат (не исключено, что все-таки аквалат) двадцати метров в длину. На лебедках поменьше спустились крюки. Прилепленные к боку зверя наездники их расхватали.

Мыш пошел мимо людей, чтобы глянуть на обрыв, когда кто-то крикнул:

– Алекс ранен!

Опущенная на шкиве структура ссадила команду из пятерых.

Зверь присмирел. Ползая по сетям, как по стремянкам, люди ослабляли часть звеньев. Наездник висел посередине, дрябло.

Кто-то едва не выронил свои звенья. Раненый погонщик свесился с синего бока:

– Бо, держи!

– В порядке все! Поймал я!

– Поднимаем не спеша.

Мыш уставился в туман. Первый наездник коснулся ногой скалы, в десяти футах загремели о камень звенья. Наездник сошел, волоча свою сеть. Расстегнул ремни на запястьях, вынул провода из рук, преклонил колено и освободил нижние разъемы на мокрых лодыжках. Потащил сеть по широкому доку, перекинув через плечо. Туманные буйки по краям по-прежнему принимали на себя основной вес сети, неся ее по воздуху. Без них, прикинул Мыш, даже если не брать в расчет чуть более сильное притяжение, раскидистый охотничий механизм весит, вероятно, пару-тройку сотен фунтов.

На обрыв сошли три сетевых наездника – влажные волосы лежат вдоль масок, у одного – кудрявые и рыжие, цеплявшие взгляд, – и поволокли сети. Алекс похромал меж двух товарищей.

Еще четыре наездника. Коренастый блондин отключил сеть от левого запястья и зацепился взглядом за Мыша. Красные глазные пластинки на черной маске запорхали – наездник склонил голову набок.

– Эй… – Гортанный мык. – У тебя на боку штука. Это что? – Свободная рука откинула густые волосы.

Мыш глянул вниз, потом вверх:

– А?

Человек отпнул сеть из левого сапога. На правую ногу он был бос.

– Сенсор-сиринга это, эй?

Мыш ухмыльнулся:

– Ага.

Человек кивнул:

– Пацана, что игрой дьявола очаровал бы, знавал я… – Он замер; голова вернулась на место. Поддел большим пальцем челюсть маски. Капа и глазные пластинки отошли в сторону.

Когда дошло, Мыш ощутил щекотность в горле – еще одна грань его дефекта речи. Сомкнул челюсти, открыл губы. Потом сложил губы и развел зубы. Так и так ничего не скажешь. Попытался выдуть слово с робким вопросительным знаком; оно задребезжало неконтролируемым восклицанием:

– Лео!

Прищур сломался.

– Ты, Мыш, это!

– Лео, что ты?.. Но!..

Лео сбросил сеть с другого запястья, выпнул из другой лодыжки, зачерпнул пригоршню звеньев.

– Со мной в сетевой пойдем дом! Пять лет, нет, десять… да больше…

Мыш все ухмылялся – больше делать было нечего. Он тоже зачерпнул звенья, и они потащили сеть – не без помощи туманных буйков – по скале.

– Эй, Каро! Больсум! Мыш это!

Двое мужчин обернулись.

– Вы про пацана что я помните говорил? Он это. Эй, Мыш, на полфута не вырос ты даже! Сколько лет, семь, восемь, а? И с сирингой как тогда ты? – Лео оглядел сумку. – Ты, об заклад бьюсь, хорош. Каким и был ты.

– Ты сам достал сирингу, Лео? Могли бы сыграть вместе…

Лео помотал головой со смущенной усмешкой:

– В Стамбуле сирингу в последний держал раз я. Увы с тех пор. И теперь забыл все.

– Ох, – сказал Мыш и ощутил потерю.

– Эй, сенсор-сиринга, что в Стамбуле украл ты, это?

– Я с тех пор с ней не расстаюсь.

Лео расхохотался и уронил руку на Мышовы острые плечи. Хохот (ощущалось ли в нем обретение?) перекатывался по словам рыбака:

– И ты все это на сиринге время играл? Для меня сыграй. Вот! Ты запахи, звуки и для меня цвета сотвори. – Огромные пальцы ушибли смуглую лопатку под Мышовым рабочим жилетом. – Эй, Бо, Каро, большой перед вами на сиринге игрец!

Два наездника подались назад:

– Ты правда играешь на этой штуке?

– Шесть месяцев назад тут был парень, так он набренчал кое-что… – (Руки в шрамах нарисовали в воздухе две дуги, локоть толкнул Мыша.) – Чуешь, о чем я?

– Получше играет Мыш кое-что чем это! – возразил Лео.

– Лео все тараторил о пацане, которого когда-то знал, с Земли. Говорил, мол, учил пацана играть, сам, но когда мы дали Лео сирингу… – Она затрясла головой, смеясь.

– Но он это и есть! – воскликнул Лео, стукнув Мыша в плечо.

– А?

– О!

– Мыш это!

Они вошли в двухэтажную дверь сетевого дома.

С высоких решеток лабиринтом свисали сети. Каждый наездник цеплял сеть за крюк на шкиве, спускавшийся с потолка через барабан. Когда та натягивалась, можно было чинить поврежденные звенья и переналаживать реле обратной связи, побуждавшие сеть двигаться и приспосабливать форму к нервным импульсам из разъемов.

Два наездника выкатили большую машину со множеством зубьев.

– Что это?

– Для забоя это аролата.

– Аролата? – кивнул Мыш.

– Здесь на них охотимся мы. На аквалата у Черного дальше стола охотятся.

– А.

– Но, Мыш, тут что ты делаешь? – Они шли сквозь звеньевой перезвон. – Останешься в сетях пока? С нами поработаешь? Я команду, где новый знаю нужен человек…

– У меня отпуск на время стоянки корабля. «Птица Рух», капитана фон Рэя.

– Фон Рэя? С Плеяд корабль?

– Именно.

Лео приспустил крюковую подвеску из-под высоких стропил и стал развешивать сеть.

– Что в Драконе делает он?

– Капитану надо в Алкан-Институт, получить техническую информацию.

Лео дернул за барабанную цепь; крюки, громыхая, поднялись на десять футов. Принялся за следующий слой.

– Фон Рэй, да. Хороший, верно, корабль. Когда я в Дракон впервые прибыл… – натянул черные звенья на новый крюк, – никто из Плеяд не ходил еще в Дракон. Кто-то, может, один или двое. Одинок я был. – Звенья вставали на место со щелчком. Лео доразмотал цепь. Верхний край сети вознесся в свет высоких окон. – Теперь много из Федерации встречаю я людей. Десять на этом работают берегу. И корабли взад все время летают вперед. – Он грустно покачал головой.

Из рабочей зоны воззвали:

– Эй, где врач? – Женский голос разнесся по паутинам эхом. – Алекс ждет уже пять минут.

Лео звякал тенетами, проверял на прочность. Оба глянули на дверь.

– Не беспокойся! Придет! – завопил Лео. Поймал плечо Мыша. – Со мной айда!

Они двинулись через сетевые занавеси. Другие наездники все крюковали.

– Эй, играть-то будешь?

Глянули вверх.

Наездник спустился по цепям до половины, спрыгнул на пол.

– Хочу посмотреть.

– Сыграет, а то! – воскликнул Лео.

– Знаешь, вообще, я… – начал Мыш. Увидеться с Лео здорово, но все-таки он бродил и думал…

– Отлично! Лео-то лишь о тебе и твердил.

Они пошли сквозь паутины дальше, рядом возникали другие наездники.

Алекс сидел у лестницы на смотровую галерею. Держался за плечо, прислонив голову к балясинам. Время от времени всасывал небритые щеки.

– Слышь, – сказал Мыш Лео, – может, пойдем куда-нибудь выпьем? Ну, поговорим чуток. Я сыграю тебе перед уходом…

– Сейчас сыграешь ты! – стоял на своем Лео. – Поговорим потом.

Алекс открыл глаза.

– Ты про этого парня… – скривился, – нам рассказывал, Лео?

– Видишь, Мыш. За десять лет репутацию уже и обрел ты. – Лео притянул перевернутый бочонок из-под смазки, тот задребезжал о цемент. – Давай садись.

– Лео, слушай… – Мыш перешел на греческий. – Я не в настроении. Твоему другу плохо, он не хочет, чтоб его тревожили…

– Малакас![4]4
  Здесь: дурачок (греч.).


[Закрыть] – сказал Алекс и сплюнул кровавую пену меж изодранных колен. – Сыграй чего-нибудь. От боли отвлечешь. Где этот хренов эскулап?

– Что-нибудь Алексу сыграй.

– Просто… – Мыш глянул на раненого наездника, на других мужчин и женщин вдоль стены.

На лице Алекса – усмешка пополам с болью:

– Мыш, покажи класс.

Он не хотел играть.

– Ладно.

Вынул сирингу из сумки, нырнул головой в ремень.

– Врач может прибыть в самый разгар, – сообщил между прочим.

– Надеюсь, скорее, – промычал Алекс. – Рука, я знаю, точно сломана. Ногу не чую, внутри кровит… – Вновь отхаркнул красное. – Через два часа опять на охоту. Быстрее б залатали. Не поохочусь – засужу. Даром я платил эту гадскую страховку?

– Соберут тебя как миленького, – заверил какой-то наездник. – Чтоб лажанулись с полисом – такого не бывало. Хорош ныть, дай парень сыграет… – Он оборвал себя: Мыш уже начал.

Свет тыкался в стекло, обращая его в медь. Вогнутый фасад Алкана образовывали тысячи тысяч круглых окон.

Кейтин брел по дорожке вдоль реки, что огибала музейный сад. Речушка – та же тяжкая мгла, что делала полярный Ворпис океаном, – дымилась у берега. И утекала под арку в пылающей стене.

Капитан шагал чуть впереди – их тени на глянцевых камнях стали одной длины. Меж фонтанов приподнятый помост то и дело привносил очередную платформу с гостями, сотнями за раз. Однако те вмиг рассеивались по пестрым дорожкам, вившимся среди нализавшихся кварца каменюк. На бронзовом цилиндре в фокусе отражающих стекол в паре сотен ярдов перед музеем, оживляя мраморной безрукой красотой пунцовое утро, замерла Венера Милосская.

Линкей скосил розовые глаза и отвернулся от сияния. Идас подле него глядел назад и вперед, вверх и вниз.

Тййи, рука в руке Себастьяна, тащилась за ним, волосы развевались в темпе биения зверя на мерцающем плече.

И вот свет, думал Кейтин, когда они шли под аркой в линзоподобный холл, голубеет. Верно: нет луны, чья естественная атмосфера порождала бы столь драматическое преломление. И все-таки я скучаю по лунному одиночеству. Эта клевая конструкция из пластика, металла и камня была когда-то самым большим зданием, возведенным человеком. Как же далеко мы ушли от двадцать седьмого века. Сколько зданий в галактике сегодня больше этого – десяток? Два десятка? Ученым-бунтарям здесь явно не по себе: конфликт между овеществленной вот этак традицией и абсурдом ее устаревшей архитектуры. В гробнице человеческой истории и гнездится Циана Морган. Логично: белый канюк, нахохлившись, сидит на костях.

С потолка свешивался восьмиугольный экран для объявлений. Сейчас там разыгрывалась серийная свет-фантазия.

– Соедините, пожалуйста, с номером семьсот тридцать девять-Е-шесть, – попросил капитан фон Рэй девочку за инфостолом.

Та воздела руку, потыкала в кнопки подключенного к запястью комфончика.

– Конечно.

– Алло, Банни? – сказал Лорк.

– Лорк фон Рэй! – воскликнула девочка за столом не своим голосом. – Вы повидать Циану?

– Точно, Банни. Если она не занята, я бы с ней поговорил.

– Секунду, спрошу.

Банни, где бы Банни ни была в этом огромном улье, ушла из девочки, и та успела удивленно взметнуть брови.

– Вы пришли повидать Циану Морган? – сказала она своим голосом.

– Точно. – Лорк улыбнулся.

Тут Банни вернулась:

– Лорк, все отлично. Она встретится с вами в Юго-Западной, двенадцать. Там поменьше народу.

Лорк обернулся к команде:

– Не хотите побродить пока по музею? Я добуду желаемое через час.

– Ему обязательно носить это… – девочка хмуро глазела на Себастьяна, – существо с собой по музею? У нас нет удобств для животных. – На что Банни ответила: – Этот мужчина в твоей команде, Лорк, да? Кажется, оно прирученное. – Она всмотрелась в Себастьяна. – Шкодить не будет?

– Не будет, конечно, шкодить. – Себастьян погладил загнувшийся на плече коготь.

– Можете взять с собой, – сказала Банни через девочку. – Циана уже вышла на место встречи.

Лорк повернулся к Кейтину:

– Не хочешь со мной?

Кейтин постарался скрыть изумление.

– Конечно, капитан.

– Юго-Западная, двенадцать, – сказала девочка. – Вон тот лифт, уровнем выше. Это все?

– Да. – Лорк посмотрел на команду. – Увидимся.

Кейтин побрел за ним.

У спирального лифта громоздилась на мраморных блоках десятифутовая драконья голова. Кейтин уставился на ребристое нёбо каменного рта.

– Его пожертвовал музею мой отец, – сказал Лорк в лифте.

– А?

– Он с Новой Бразилии. – Они поднимались вокруг центрового столба; челюсть отпадала. – Ребенком я часто играл внутри его двоюродного брата.

Этаж запрудили уменьшающиеся туристы.

Их двоих приняла золотая крыша.

Затем они вышли из лифта.

Картины висели на разных расстояниях от срединного источника галерейного освещения. Многолинзовая лампа проецировала на всякую висячую раму точнейшее приближение (по консенсусу множества алкановских ученых) света, под которым картину некогда писали: искусственного или естественного, красного солнца, белого солнца, желтого или голубого.

Кейтин глядел на десяток бродящих по выставке людей.

– Она прибудет через минуту-другую, – сказал капитан. – Ей досюда очень далеко.

– А. – Кейтин прочел название выставки.

«Образы моего народа».

Наверху был экран для объявлений, поменьше, чем в холле.

В данный момент он констатировал: все полотна и фото принадлежат художникам, жившим в последние три сотни лет, и показывают мужчин и женщин за работой или игрой на различных мирах. Просматривая список художников, Кейтин удручился тем, что узнал всего два имени.

– Я пригласил тебя с собой, потому что мне нужно поговорить с тем, кто понимает, каковы ставки.

Кейтин, удивившись, поднял глаза.

– Моя звезда… моя нова. Внутри я почти приноровился к ее слепящему сиянию. Но под этим светом я все-таки человек. Всю жизнь люди вокруг обычно выполняли мои желания. Когда они уклонялись…

– Вы их принуждали?

Лорк сузил желтые глаза:

– Когда они уклонялись, я разбирался, что именно они могли, и использовал их в этом качестве. Всегда находился тот, кто делал другую работу. Я хочу поговорить с тем, кто поймет. Только словами тут не отделаешься. Жаль, я никак не могу показать тебе самую суть.

– Я… Кажется, я вас не понимаю.

– Поймешь.

«Портрет женщины» (Беллатрикс IV): ее костюм двадцать лет как вышел из моды. Она сидит у окна, улыбаясь в золоте ненарисованного солнца.

«Ну, с Эштоном Кларком» (место неизвестно): он – старик. Его рабочий комбинезон устарел на двести лет. Он готовится отключить себя от какой-то огромной машины. Такой огромной, что ее самой и не видно.

– Я часто думаю, Кейтин… Моя семья – по отцовской линии точно – из Плеяд. Но когда я рос, у нас дома говорили на драконском. Мой отец принадлежал к закуклившемуся ядру старой гвардии плеядских граждан, так и не отказавшихся от множества идей земных и драконских предков; только вот Земля была пятьдесят лет как мертва, когда самый ранний из этих портретистов взялся за кисть. Придет время, я заведу семью, и мои дети, полагаю, будут говорить на том же языке. Тебе не кажется странным, что мы с тобой, видимо, ближе, чем я и, скажем, Тййи с Себастьяном?

– Я с Селены, – напомнил Кейтин. – Землю я знаю постольку, поскольку долго там гостил. Это не мой мир.

Лорк его как не слышал.

– Кое в чем Тййи, Себастьян и я весьма схожи. В определяющих нас эмоциях мы трое куда ближе, чем ты и я.

И вновь прошла неприятная секунда, пока Кейтин трактовал агонию искореженного лица.

– Нам проще предсказать реакции друг друга, чем тебе – наши. Некоторые реакции. Да, знаю, не более того. – Он помолчал. – Ты не с Земли, Кейтин. Но Мыш – с Земли. И Князь. Один – беспризорник; другой… Князь Красный. Связаны они так же, как мы с Себастьяном? Цыган меня завораживает. Я его не понимаю. Не так, как, пожалуй, понимаю тебя. Князя я не понимаю тоже.

«Портрет сетевого наездника». Кейтин глянул на дату: конкретный наездник с мечтательными негроидными чертами просеивал туман двести восемьдесят лет назад.

«Портрет юноши»: современный, да. Юноша застыл перед лесом… деревьев? Нет. Это что угодно, только не деревья.

– В середине двадцатого столетия, в тысяча девятьсот пятидесятом году, если точнее… – Кейтин посмотрел в глаза капитану, – на Земле была мелкая страна именем Великая Британия, и в ней, согласно исследованиям, насчитывалось около пятидесяти семи взаимонепонятных диалектов английского. Была еще большая страна именем Соединенные Штаты, с населением в четыре раза больше, чем в Великой Британии, рассеянным по территории в шесть раз больше. Со своими вариантами произношения – но всего два маленьких анклава, меньше двадцати тысяч человек, говорили на языке, который мог быть взаимно непонятным со стандартным. Я привожу в доказательство эти примеры, потому что обе страны говорили, по сути, на одном языке.