Текст книги "Крестовский треугольник"

– Как скажешь, любовь моя, – одними губами проговорил Роман.

– Балбес!

– Не обзывайся, меня это заводит, – Роман подошел к Андрею вплотную и, закусив нижнюю губу, обхватил друга, глядя наигранно томным взглядом карих глаз.

– Тоже мне, Казанова! – Андрей аккуратно убрал с талии руки Романа и направился в кухню.

***

С тех пор Роман зачастил в гости к Вересову. Поначалу они боялись, что бабка может их заподозрить, поэтому любовью занимались нечасто, стараясь это делать как можно тише. Но со временем бдительность притупилась, и они стали давать волю своим сексуальным фантазиям, не задумываясь о последствиях, под носом у бабушки-божьего одуванчика. Однако старушка оказалась не из робкого десятка и довольно скоро сообразив, что творится в квартире, вызвала милицию.

Роман собирался уходить и, полностью одетый, уже топтался в коридоре. Звонок в дверь стал неожиданностью. Бабка выползла из комнаты и, кое-как переставляя ноги, обутые в стоптанные тапки, направилась открывать. К большому удивлению, на пороге стоял милиционер, в котором Роман узнал свояка. Он был в курсе, что родственник работает в органах, но его никогда не интересовали подробности.

– Ба-а-а, Крестовский ты ли это? – Виктор расплылся в неестественно радостной улыбке. – Честно говоря, не ожидал тебя увидеть! Надо же, какая удача!

– Товарищ милиционер! – перебила его бабка. – Товарищ милиционер, я вам звонила. Педерасты у меня в квартире. Арестуйте их.

Старуха показала трясущейся рукой на ошарашенных неожиданной выходкой пенсионерки мужчин.

– Крестовский? – участковый, вскинув брови, уставился на Романа.

– Какой бред! – отмахнулся от обвинений старухи тот, закатив глаза и многозначительно покачав головой.

– Бабуля, с чего вы взяли, что они педерасты?

– Я все слышала. Они в комнате закроются и начинается… Бум-бум-бум… А у меня давление… Мне врач таблетки прописал… – надтреснутый голос старухи дрожал в попытке что-то объяснить участковому.

Увидев, как лицо любовника в изумлении вытягивается, Крестовский перехватил инициативу:

– Да она из ума выжила! Мерещится черт знает что! Это мой старый приятель. Недавно встретились. Ну, посидели немного. – Роман показал кулак, отставив в сторону мизинец и большой палец.

– Врет он… Педерасты… Арестуйте их…

– С радостью бы, но не могу. Сейчас не тридцать девятый. Другие жалобы есть? – Виктор едва сдерживал хохот.

– Они ко мне приставали… – тряся головой, бабка вглядывалась белесоватыми мутными глазами в участкового. Ее обвисшее морщинистое лицо ничего не выражало. Седые волосы, сколотые желтым пластиковым гребнем, вываливались из прически и торчали клочьями. – Вот этот особенно, – старуха показала на Романа.

– Он меня за руки хватал и обниматься лез…

– Крестовский, да ты, я смотрю, вообще очумел! Не только с мужиками зажигаешь, но и к старушкам пристаешь! – Виктор громко заржал, краснея лицом. – Ну, блин, ваще… Столько за вечер о тебе узнал…

Проржавшись, он громко со звуком выдохнул, утирая выступившие на глазах от смеха слезы.

– Ну, бабуля, ну даешь! Молодец… – его еще временами потрясывало от хохота.

Роман стоял бледный как полотно, и смотрел на свояка. Он не знал, как воспримет Виктор слова, сказанные старухой. Если он ей поверит, то скандала не избежать.

– Ладно, бабушка, пойду я. Не бойтесь, они больше к вам приставать не будут. Я прослежу. – И, повернувшись к выходу, произнес: – Идешь, Раскольников?

Когда Роман с Виктором вышли из подъезда, последний повернулся к родственнику:

– Тебя до дома подвезти?

Роман хотел сказать, что на машине, но осекся, вспомнив, что наплел свояку о пьяных посиделках. Оказавшись внутри ментовского «бобика», родственник дружелюбно улыбнулся:

– Не бери в голову, Крестовский! Знаешь, сколько таких старушек у меня на участке? С крышей не все в порядке. – Заведя машину, Виктор вырулил со двора и продолжил: – Одна бабка соседям снизу на балкон кипяток лила. Мстила, за то, что те якобы ее микроволновкой облучают. Так и сказала: открывают дверцу в потолок, включают и ждут, когда она от излучения помрет, чтобы ее квартирой завладеть.

Он замолчал, в салоне повисла пауза. Слышалось только, как работает мотор и шумит коробка передач при переключении скоростей.

– Жалко их. Одинокие. Никому не нужны, вот и хотят привлечь к себе внимание, – после нескольких минут размышлений резюмировал свояк.

За окном мелькали пейзажи освещенных вечерних улиц. Свет фонарей и витрин отражался от снега, покрывавшего тротуары и крыши домов. Крупные частые снежинки носились в темном небе, застилая обзор, падали на лобовое стекло, таяли, и, не успевая превратиться в прозрачные капли, смывались работающими дворниками.

Часть 11

В баре царил полумрак. Затхлый запах, въевшийся в обивку мебели бил в нос с порога. Вдоль стен узкого длинного зала стояли столики для гостей. Высокие спинки видавших виды диванов отделяли пространство возле каждого из них, создавая иллюзию отельного кабинета. Под потолком в клубящемся сизом мареве сигаретного дыма тускло светили плафоны желтого стекла. Из динамиков негромко доносились звуки шансона. От беззвучного мельтешения ярких картинок на экранах плазменных панелей, установленных по углам, рябило в глазах. Над окнами и дверью висели шарфы, плакаты и флаги болельщиков «Зенита».

Никитин не сразу заметил Льва, сидящего в дальнем углу. Увидев школьного товарища, озирающегося по сторонам, Петров привстал с места и помахал. За те несколько месяцев, что они не виделись, приятель изрядно поправился. Воротничок синей рубашки, видать, не сходился на мощной шее, поэтому две верхние пуговицы её были расстегнуты. Темно-сиреневый галстук сбился набок. Редеющие темные волосы зачесаны так, что едва скрывают небольшую плешку на темечке.

Сергей Петрович подошел ближе и, пожав приветственно вытянутую руку, удобно устроился на свободном диване.

– Чего пьешь? – кинув короткий взгляд на высокую кружку с пивом, спросил Никитин.

– «Миллер». Заказал, чтобы скоротать время в ожидании.

– Понятно, – отозвался Сергей Петрович, блуждая взглядом по залу в поисках официанта. – Девушка, можно вас?

К столику подошла дама средних лет в длинном сером фартуке. Пуговицы белой сорочки в области груди пикантно натягивали ткань.

– Что будете заказывать? – не улыбаясь, спросила женщина.

Сергей Петрович, подняв глаза, уперся в пышный бюст. Почувствовал неловкость и перевел взгляд на бейдж:

– Будьте добры, Наташа, пива. А какое есть кроме «Миллер»?

– «Василеостровское» нефильтрованное. Светлое, темное… «Карлсберг»…

– Нефильтрованное светлое. И что-нибудь к пиву.

– Берете «Василеостровское» – получаете в подарок от нашего бара гриссини. Принести?

Никитин решил не показывать свою неискушенность в итальянской кухне, поэтому безропотно согласился на предложение. Дама окатила мужчину высокомерным взглядом и удалилась.

– Ну, как дела? Рассказывай, – кивнул Сергей Петрович.

– Да вроде ничего. Работаем. Людмила недавно к родителям ездила. Мать у нее хворает, второй год с постели не встает.

– Печально. А дети?

– Женька в третий класс перешел. А Севка, – Петров махнул рукой. – Оболтус! Всю кровь матери выпил.

– Что на этот раз?

– Ты представляешь, с другом в толчок зажженную петарду смыли. Всю школу с первого по третий этаж говном залило… Пришлось в ремонт вложиться… Паразит!– в сердцах выругался Лев.

– Себя в его возрасте вспомни.

Петров недовольно поморщился:

– Да когда это было? Тогда и времена другие были.

– Времена всегда одинаковые. Перерастет.

– Я, собственно, к тебе с этим и хотел обратиться. Кое-как директора успокоил… Он с меня слово взял, что переведу своего бандита в другую школу. Хотел тебя попросить по старой дружбе… может, возьмешь к себе?

– Слушай, Лев… У меня и так проблем по горло, мне только твоего балбеса не хватало!

– Ну, Серёга, ну… будь другом! Я в долгу не останусь!

Никитин в задумчивости почесал лоб. Петров хоть и криминалист, но в юридических вопросах подкован по-всякому лучше него самого. А в свете последних событий консультации специалиста были бы очень кстати, тем более работник следственного комитета наверняка имеет неплохие связи и в смежных с уголовным правом сферах, чем, возможно, Никитину придется воспользоваться.

– Ладно, – решился предложить взаимовыгодную сделку Сергей Петрович. – Но при условии, что ты мне помогаешь разобраться кое с чем.

– Так значит, я к тебе с документами на днях подъеду? – Петров заискивающим взглядом посмотрел Никитину в глаза.

– Подъезжай, – вздохнул Сергей Петрович, отпивая пиво из только что принесенной кружки.

– А у тебя что за проблемы?

– Да на работе… Вот и ты уже знаешь о моих перспективах, а тут развели шум…

– Закон подлости. Так в чем суть, расскажешь?

Никитин провел рукой по лицу от виска до подбородка и, поморщившись, продолжил:

– Недавно к нам из другого города мальчик перевелся. Мальчишка как мальчишка. Обыкновенный. На первый взгляд ничего особенного. Но тут выяснилось, что отец у него… как бы это сказать… нетрадиционной ориентации.

– Бывает, – скривился в ухмылке Лев. – Ну и что? Что тут такого?

– Вот и я так подумал. Ну и что? – Сергей Петрович развел руками. – Оно меня не касается и ладно. Но ведь нашлась активистка, выследила. Пинкертон в юбке! Пришла и поделилась своим «счастьем» с классной руководительницей. А та – тетка старой закалки, принципиальная. Навела шороху. Настропалила родителей письмо направить в попечительский совет, чтобы лишить отца прав. Якобы его аморальное поведение ставит под угрозу жизнь ребенка. Вся школа на ушах, только это и обсуждают… пацаненка сверстники гнобят вовсю. Драку учинили недавно… В общем, такие вот невеселые дела…

– И что? – Петров вальяжно развалился на диване. – Ты из-за этого переживаешь?!

– Ну да. Сейчас начнутся разбирательства, проверки, комиссии…

– Пф-ф, было бы из-за чего переживать?! Что, у кого-то доказательства есть, что мальчику угрожает опасность? Даже если попечительский совет передаст это в органы опеки, даже если те в суд подадут… Папашка придет и всем им в лицо плюнет. Скажет, не знаю, не видел, не состоял. Пойди докажи! Да даже и состоял. Если не было посягательств на половую неприкосновенность, то говорить тут не о чем. Серёга, забей и даже не думай! Ерунда какая! А проверки… так если нет ничего, пусть проверяют… Походят, походят, да и вернутся восвояси. Ну, не мне тебя учить, как проверяющих встречать! Еще и хвалебные отзывы напишут. Так что, расслабься и не паникуй! Давай лучше за встречу выпьем!

Порядком захмелевший Петров потянулся обновленной кружкой пива к бокалу Сергея Петровича.

***

Роман ураганом ворвался в кабинет следователя. Золотарёв сидел за столом.

– Он ни в чем не виноват! Санька все придумал! Ничего не было! Вы понимаете? Ничего! – прямо с порога начал Крестовский.

– И вам здравствуйте, Роман Олегович! – следователь был невозмутим. – Давайте оставим эмоции и спокойно поговорим.

Санька топтался возле отца, уткнувшись взглядом в носки собственных ботинок.

– Итак, мальчик прошел освидетельствование?

– Да, мы были, но это уже неважно! Саня мне признался, что все придумал, чтобы поссорить нас с Андреем! – Роман тяжело дышал, слова и мысли путались.

– Хорошо. Так значит, вы утверждаете, что мальчик все придумал?

– Да, придумал.

– А вы знаете об ответственности за дачу ложных показаний? Кажется, я вам уже об этом говорил в день, когда было совершено преступление.

– Никакого преступления не было!

– Ну как же! Вы вызвали милицию. Заявили, что застали мальчика голым в компании вашего друга. По-моему, это веское основание полагать, что было совершено преступление против половой неприкосновенности несовершеннолетнего, не так ли, Роман Олегович?

– Да нет же! Это просто недоразумение! – Роман с надеждой посмотрел в холодные серые глаза.

– Могу я поговорить об этом с Сашей? – спросил Золотарёв. Роман кивнул. – Саша, расскажи мне, что произошло вчера?

– Я дождался, когда папкина машина заедет во двор, а потом подошел к Андрею и снял штаны… – боясь взглянуть на следователя, Санька еще ниже опустил голову.

– Вот видите? Что нужно сделать, чтобы Андрея выпустили? Заявление забрать?

– Хм, – хмыкнул Евгений Петрович. – Забрать заявление нельзя.

– Как нельзя? – опешил Роман.

– Вересов же не палку колбасы в магазине украл. Это преступление против личности.

Романа охватил ужас. Во рту пересохло. Кое-как ворочая вмиг прилипшим к нёбу языком, он растеряно спросил:

– Что же тогда делать?

– А ничего, – Золотарёв откинулся на спинку стула и, положив на нее локоть правой руки, брезгливо разглядывал поникшую фигуру. – Дело будет расследовано, затем передано в суд. Там окончательно решат, виновен Вересов или нет. А пока ничем не могу помочь!

– Но как же так!.. – Роман вскочил с места и, нависая над столом, гневно сверкнул на следователя глазами. – Вы должны прекратить дело!

– Нет! – лицо следователя перекосило от злобы. – Я не могу прекратить это дело! У меня есть ваши показания, и я доведу его до суда! Чего бы мне это ни стоило!

– Но почему, черт возьми?!

– Потому что я не верю ни единому вашему слову!

– Но ведь Саня… – Роман в растерянности плюхнулся на стул.

– А знаете, во что я верю? – Золотарёв прищурился. – Вы увидели своего друга с сыном. Приревновали. А потом, поостыв, пожалели своего любовника и придумали эту нелепую историю. Надавив на ребенка, заставили его рассказать эту чушь!

Слова следователя поразили Романа, как удар молнии. Он понял, что мышеловка захлопнулась и уже просто так из нее не выбраться. В голове промелькнули страшные мысли. Андрей! Что же с ним теперь будет? Силы будто разом покинули, сменяясь полным опустошением. Роман обреченно посмотрел на Золотарёва и, сглотнув слюну, тихо спросил:

– Скажите, где он сидит? Я могу его увидеть?

– Нет.

– Поймите, у него кроме нас с Санькой в городе никого… – следователь отрицательно покачал головой.

– Но почему?

– Странный вопрос. Вы потерпевшая сторона, он обвиняемый. Это противоречит интересам следствия.

***

Когда они вместе сели в машину, Санька взглянул на отца. Тот словно сильно постарел за каких-то двадцать минут, проведенных в кабинете следователя. Его лицо будто накрыла серая тень. Глаза стали тусклыми и пустыми. Складки морщин залегли глубже, делая их более явственными. Спина ссутулилась, грудь впала. Уголки рта опустились книзу, губы побледнели и сделались тоньше. Он положил руки на руль и замер, уставившись сквозь лобовое стекло вдаль.

Санька не узнавал его, словно это был не его папка, а какой-то чужой незнакомый человек. От этого стало страшно. Вдруг Санька понял то, что никак не хотел понять всю дорогу от больницы до здания следственного комитета. Отец ведь пытался донести до него мысли о том, что нельзя из-за сыновей ревности, чужих домыслов и неприязни, непохожести на других, обвинять человека в страшных вещах. Как бы неприятен был Саньке тот факт, что Андрей и отец – любовники, но суть оставалась одна: он посадил невиновного человека за решетку, поставив на одну ступень с насильниками и убийцами, причинив тем самым страшную боль единственному родному человеку – своему отцу в погоне за его любовь.

Санька понял, что до этой минуты он был неискренен в тех словах, что говорил следователю, не желая признавать право Андрея на место в сердце Романа. Но видя перед собой отчаявшуюся папкину фигуру, Санька, наконец, смог почувствовать всю отвратительную фатальность сложившейся ситуации. Ему стало нестерпимо жаль и отца, и Андрея, и себя. Как же все запуталось, закрутилось, перемешалось… Ведь папка никогда не будет счастлив без своего любимого, так же как и не будет счастлив без него, без Саньки. Андрей и Санька – две половинки счастья одного человека, без которых жизнь теряет всякий смысл. Что же он наделал? Саньке вдруг захотелось вернуться и объяснить все следователю, чтобы тот, наконец, понял, насколько они все трое важны друг для друга. Что счастье возможно, только когда они вместе, как это было еще год назад, и Саньке плевать на то, что скажут другие. Ну и пусть говорят. Пусть. Лишь бы все стало как раньше! Лишь бы отец снова улыбался, ведь он у него единственный и Санька не может его потерять.

– Пап… – Санька осторожно коснулся руки Романа. – Прости меня, пап…

Роман зажмурился. Хотелось завыть от собственного бессилия. Он должен справится с этой дурацкой ситуацией, что-нибудь придумать, чтобы вытащить Андрея из тюрьмы. Сейчас не время сидеть и страдать от своей беспомощности, надо действовать, искать выход. Но куда пойти? Куда податься? Роман никогда не имел дела с милицией, тем более с прокуратурой и тюрьмой. Если не считать мужа Кати, который был рядовым участковым и к тому же жил в другом городе. Не станет Виктор помогать Роману даже советом. После того как узнал правду, свояк здороваться перестал, не говоря о чем-то большем. Да и не виделись они со времен развода.

***

После того, как Роман уходил, Андрей чувствовал себя отвратительно. Ему не хотелось отпускать друга. Каждое такое расставание давалось с трудом. Сердце больно щемило от мысли, что предстоит прожить несколько дней без родного человека, лишь вспоминая его глаза, смотрящие с любовью и нежностью, его легкую улыбку, и мягкий волнующий голос. Андрей едва сдерживал слезы. И каждый раз мысленно ругал себя за эту чрезмерную сентиментальность.

Он очень сильно любил Романа, но ужасно боялся признаться в этом. Ведь бытует мнение, что один только любит, а другой позволяет себя любить, и нельзя ни при каких обстоятельствах говорить, что ты любишь больше, иначе все пропало. И Андрей молчал, улыбаясь в ответ на Ромкины нежные признания. Словно это единственное «люблю» будет слишком сильным, слишком глубоким, и тогда сказка закончится, Роман растворится в потоке бытия, оставив в наследство лишь ноющее сердце и светлые воспоминания о прекрасной поре их взаимного счастья.

Но разве Андрей может надеяться на другой исход? Ведь рано или поздно эйфория пройдет и Романа потянет назад, в уютное семейное гнездышко. Иметь семью – это же так здорово. Так чудесно, когда есть любимые родные люди, которые волнуются за тебя и ждут твоего возвращения домой. Когда мягкие детские ручки, сладко пахнущие ванильным печеньем, обнимают за шею, крепко прижимая, дают почувствовать кожей касание нежных щек. А звонкий детский голос ласкает слух одним лишь словом «папа», таким теплым, близким, родным.

Мысли о семье всегда расстраивали Андрея. Он понимал, что, наверное, никогда не сможет получить такого обычного, доступного многим, простого незатейливого счастья. Но так хотелось верить в чудо, которое вдруг может случиться! Что будет, если он все-таки сможет урвать себе кусочек? Даша – она женщина, ей проще найти мужчину, а для Андрея Роман – единственная надежда, шанс, которого в жизни может больше не представиться. От этих гаденьких эгоистичных мыслей Андрею становилось не по себе. Но ему хотелось, безумно хотелось, чтобы у него был этот самый шанс. Его любовь заставляла ощущать себя вором, разрушителем семей, но чувства были сильнее голоса разума, и каждое свидание он доставал Романа своими расспросами о Даше, об их отношениях, стараясь не показывать ревности, терзающей душу. Но Роман будто не замечал этих далеко идущих разговоров, отвечая на вопросы со всей откровенностью, не видя в них никакого подвоха.

Время шло, оставляя позади чувство вины и никчемные метания. Андрей все острее воспринимал каждое расставание с Романом, все больше ревновал его к жене. Напряжение между любовниками росло, выливаясь время от времени в небольшие ссоры с бурным выяснением отношений. После каждой такой стычки Андрея охватывал страх, что Роман обидится на него и больше никогда не придет. Но когда возле служебного входа в театр он снова видел маячившую фигуру, внутри теплело. Потом они долго и с наслаждением занимались примирением у Андрея в комнате, несмотря на недовольное бурчание и угрозы соседки.

– Рома, – Андрей, лежа на подушке, ласково смотрел в любимые глаза после очередного такого воссоединения. – Скажи, ты и вправду любишь меня?

Крестовский расплылся в улыбке:

– Как ты думаешь, если бы я тебя не любил, стал терпеть твой несносный характер?

– Не зна-аю, – потянул Андрей, лукаво улыбаясь.

– Что у тебя на уме, хитрец, выкладывай.

– Только пообещай мне, что ты не разозлишься.

– Обещаю… – когда по Ромкиному организму еще бродит гормон удовольствия, от него можно было добиться чего угодно.

– А ты никогда не думал о том, чтобы жить вместе? – от волнения в ушах гулко застучало. Андрей замер в ожидании ответа. Лицо друга вмиг стало серьезным, между бровей появилась складочка. Он глубоко вздохнул и сосредоточенно посмотрел на любовника.

– Думал, но я еще не готов к этому…

– Почему? – губы Андрея задрожали. Дыхание стало частым, и он почувствовал, как волна негодования и отчаяния захлестывает его. – Когда любят, то хотят быть вместе с любимым человеком. Поправь меня, если я ошибаюсь!

– Успокойся, Андрюша. Ну? Чего ты, в самом деле… – Роман внезапно ощутил себя виноватым.

Андрей сел, повернувшись так, чтобы друг не видел его лица, по которому катились хрустальные капельки слез.

– Андрей, – Роман привстал и погладил рукой по тонкой обнаженной спине. – Ты что, плачешь?

– Нет, – горло сдавил ком, не давая свободно дышать.

– Да, я и вправду люблю тебя и хочу, чтобы мы жили вместе, но пока это невозможно. Санька еще слишком маленький. Понимаешь?

– Да-да, конечно! И я должен подождать! – Андрей вскочил с кровати и лихорадочно стал натягивать на себя вещи. – Прости, зря я затеял этот разговор… А чего я, собственно, ждал, связавшись с женатым мужиком… Какой же я идиот… Идиот…

Андрей закрыл лицо руками, выронив футболку. Весь будто сжался, его плечи затряслись в такт частым всхлипываниям. Андрей резко отвернулся к окну, стыдясь своих так не вовремя нахлынувших эмоций.

Роман, сидя в кровати, боялся пошевелиться, молча наблюдая за плачущим у окна любовником. От созерцания этой картины внутри больно сжалось. Пришло время принимать решение, он это отчетливо понимал, но до последнего старался оттянуть этот неприятный момент.

– Конечно, я понимаю… – захлебываясь слезами и судорожно вдыхая, Андрей повернулся к Роману, – ты не можешь на мне жениться… я никогда не смогу предложить тебе то… что у тебя сейчас с Дашкой… но я тоже хочу… наверное, это эгоистично… но я тоже хочу просыпаться каждый день не один… я тоже хочу быть кому-то нужным… не чувствовать себя одиноким… если бы ты только знал… как ужасно оставаться одному в праздники и выходные… возвращаться в холодную темную комнату… и ждать… ждать… ждать… пока ты позвонишь… и бояться, что однажды… ты просто забудешь мой телефон… а я не хочу быть один…

– Ты не один, – попытался успокоить его Роман.

– Один! Я один! Есть ты и твоя семья… А я один! Сам по себе… Ты сейчас встанешь и уйдешь к ним, а я останусь тут! Ты же даже не думаешь, как мне здесь… Даже не замечаешь… Для тебя все наши отношения – лишь интересное приключение, которое скрашивает серый быт… Вы же так это называете? Серый быт! Господи, если бы только знал, что я готов отдать за этот «серый быт»… если бы только знал…

– Андрей, – Роман встал и, подойдя к расстроенному другу ближе, крепко обнял его. – Прости… я никогда не думал…

– Да, ты не думал… – продолжал обиженно всхлипывать Андрей. – А я тоже хочу семью… тоже хочу, чтобы меня ждали дома… человек не создан для одиночества… какой бы он ни был…

– Но Дашка…

– Дашка, Саня! Ты постоянно твердишь о них! И этому не будет конца! – Андрей оттолкнул от себя Романа. – Уходи… и больше не возвращайся…

Собственные слова повергли в ужас, но иначе было нельзя. Андрей был истерзан ревностью и постоянными ожиданиями звонков и тайных встреч. Сколько это могло еще продолжаться? Нужно расставить все точки над i. Если Ромка его действительно любит, то он его не потеряет… А если потеряет? А если потеряет, то его жизнь превратится в жалкое серое существование. Никчемная, бездарная, никому не нужная жизнь. Но, по крайней мере, он не потеряет себя, сохранив остатки самоуважения.

Часть 12

На следующее утро Золотарёв снова находился в следственном кабинете СИЗО. В ожидании Вересова он достал сигарету и закурил, размышляя над материалами следствия.

Евгений Петрович был не на шутку озадачен заявлением Романа. К тому же заключения медицинских обследований мальчика и подозреваемого не давали абсолютно ничего. Улик против подследственного не было. Оставалась еще надежда на школу. Может, кто-то из родителей, учителей или администрации что-то видел и даст показания в пользу обвинения. Но этого мало, чтобы основательно засадить Вересова за решетку.

Когда дело касалось педофилов, Золотарёв не давал слабину, стараясь довести расследование до суда, если на то были серьезные основания. А с Вересовым они были. История с подставой казалась следователю до абсурда нелепой и нелогичной. Куда более стройной выглядела первоначальная версия Крестовского о том, что любовник совращал мальчика, заставляя делать всякие гадости. Такие, как Вересов, обычно от одного упоминания о тюрьме начинают дрожать коленями и выкладывают все начистоту, лишь бы смягчить свое наказание, добиться для себя особого положения. А этот нет.

Наверное, стоит поднажать, чтобы расколоть его. У Золотарёва были два варианта. Первый – весьма тонкий изощренный психологический прием, и второй – грубый, но эффективный, хоть и не совсем законный. Евгений не любил пользоваться последним, стараясь прибегать к этому методу только в очень редких случаях.

Золотарёв, погруженный в свои мысли, вздрогнул от внезапно резкого металлического звука. Дверь открылась, и в комнату вошел Андрей в сопровождении конвоира.

– Доброе утро, Андрей Васильевич! Садитесь. – Золотарёв, затушив недокуренную сигарету, испытывающим взглядом посмотрел на Вересова.

– Здравствуйте, – без особой радости отозвался тот.

Золотарёв достал из лежавшей на столе коричневой папки лист бумаги и авторучку.

– Пишите.

– Что? – Андрей удивленно вскинул брови.

– Я вам буду диктовать, а вы пишите, – извлекая все из той же папки небольшой блокнот, промолвил следователь. Его голос звучал ровно с достаточной долей безразличия.

Молодой человек послушно взял ручку и приготовился. Евгений Петрович стал диктовать:

– Федор Михайлович Достоевский. Написали? Пишите дальше с новой строки… кавычки отрываются… Ко всему-то подлец-человек привыкает! Кавычки закрываются. Написали?

Андрей молча кивнул.

– Кавычки открываются. Три точки… выражаются иногда про «зверскую» жестокость человека… запятая… но это страшно несправедливо и обидно для зверей… двоеточие…

С каждым написанным словом у Андрея внутри холодело все больше. Он нервно сглотнул. Золотарёв, не отрываясь от блокнота, продолжал:

– Зверь никогда не может быть так жесток как человек… запятая… так артистически… запятая… так художественно жесток… точка. Дописали?

По спине Андрея прокатилась волна мурашек. Кончики пальцев стали ледяными, а ладони покрылись неприятной липкой влагой. Чего добивается следователь? Разве он не понимает – Андрей ни за что не станет оговаривать себя! Он чист перед законом, перед людьми, перед Ромой и Саней. И ему не в чем признаваться. И это главное!

– А теперь загните эту часть листка так, чтобы её не было видно.

Андрей безропотно подчинился словам следователя.

– А теперь, Вересов, пишите, как все было. Как вы совращали ребенка. Во всех подробностях, не стесняясь, будто на исповеди. – Ни один мускул не дрогнул на лице Золотарёва.

– Я никого не совращал, – Андрей уставился глазами в стол.

Золотарёв почувствовал, как в нем поднимается волна ярости.

– Врешь, сука! Врешь! – он резко ударил ладонью по столу. – Как это было?! Ну, давай, выкладывай! Как ты его раздевал… Ну?! Где ты его трогал? Или что? Может, свой член трогать заставлял? Что делал?

Андрей молчал, слушая длинную тираду Золотарёва.

– Рассказывай, Вересов, рассказывай… – уже более ласково заговорил Золотарёв, пытаясь заглянуть Андрею в глаза. – Все равно же расколешься… чего ты в несознанку со мной играешь? Героя из себя корчишь.

Следователь в ожидании смотрел на Андрея. А тот сидел, опустив голову, и судя по всему, не собирался давать признательных показаний. В воздухе повисла напряженная пауза.

Сделав глубокий вдох, Евгений Петрович продолжил уже более спокойным голосом:

– Откройте ту часть листа, которую вы загнули и прочитайте вслух, что написано.

Андрей стал читать:

– Федор Михайлович Достоевский. Ко всему-то подлец-человек привыкает! …выражаются иногда про «зверскую» жестокость человека, но это страшно несправедливо и обидно для зверей: зверь никогда не может быть так жесток как человек, так артистически, так художественно жесток.

Произнесенные вслух слова били по ушам, забирались леденящим ужасом под кожу, заставляя сердце трепыхаться, словно флажок на сильном ветру. Дыхание Андрея сделалось частым, отрывистым.

– Я ничего не делал, – поняв ту хитрую игру, которую с ним ведут, Андрей продолжал стоять на своем.

Золотарёв вскочил и, нависая над столом, зло уставился в зеленые глаза.

– Пиши, Вересов! Пиши! Если не хочешь, чтобы тебя ещё до суда порвали в клочья!

От внезапного жеста Андрей вздрогнул и, отпрянув, отрицательно покачал головой.

– Не зли меня, Вересов! Лучше во всем признайся! Не усугубляй и без того говенную ситуацию, в которую ты вляпался!

– Не буду.

Покопавшись в папке, Золотарёв вытащил из нее бумагу и, держа за край, показал Андрею:

– Знаешь, что это?

– Нет.

– Это решение суда о содержании тебя под стражей до окончания следствия. Знаешь, что означает «содержание под стражей»? – не дожидаясь ответа, он продолжил: – Это значит, что тебя сегодня же… повторяю… сегодня же… переведут из ИВС в СИЗО. И ты пойдешь в камеру к зэкам. Ты хоть это понимаешь, Вересов? Ты понимаешь, что там с тобой сделают?

От страха у Андрея закружилась голова.

– Последний раз тебя спрашиваю. Будешь писать добровольное?

– Нет.

Золотарёв оперся локтями о стол и обхватил голову руками.

– Не понимаю, чего ты добиваешься? Хочешь, чтобы тебя оправдали в суде? – он устало взглянул на подозреваемого. – До этого еще дожить надо, Вересов. Просто тупо дожить. А в СИЗО тебе этого не дадут… Тебя сегодня же грохнут. Вначале трахнут всей камерой, а потом забьют до смерти.

– Я не буду ничего писать.

Упрямство Андрея выводило из себя. Золотарёв понял, что так он ничего не добьется. Придется немного обломать зарвавшегося парня.

– Все! Можете увести! – Евгений Петрович разочарованно махнул рукой, вскинув глаза на конвоира.

***

За окном уже стемнело. На улице моросил холодный дождь, смывая следы недавно выпавшего снега. В лужах, вздрагивающих от каждой капли, отражался унылый фонарный свет.