Текст книги "Евангелие страданий"

В терпении вашем стяжите души ваши. Лк 21:19

Богатая птица собою кичится, приходит с шумом и гамом; а бедная птица[221]221
  Слова из датской народной детской песни.


[Закрыть], терпение ведь – это бедная птица, и оно приходит, не красуясь внешним, но как веяние тихого ветра[222]222
  3 Цар 19:11–12.


[Закрыть] и нетленная красота кроткого и молчаливого духа[223]223
  1 Пет 3:4.


[Закрыть]. Терпение это искусство, которое бедно, но очень и очень долго[224]224
  С. Кьеркегор перефразирует здесь известный афоризм Гиппократа: «Жизнь коротка, искусство долго».


[Закрыть]. Кто же, живя, на деле научился ему, у кого достало на это терпения? Кто на деле научил ему другого человека, ах, если только это был не тот, кто прекрасно научил другого терпению тем, что сам был крайне нетерпелив! Кто верно говорил о нем, не прибегая в нетерпении к торопливым выражениям и спешным оборотам? Кто верно слушал о нем, не заявляя вскоре, будто ему все уже ясно и в терпении, и в беседе о нем, и он с нетерпением жаждет послушать о чем-то еще, – совершенно не понимая, что терпения так не познать!

Стяжать свою душу в терпении, – разве это слово, которое всегда оказывается некстати, не в силах тотчас же укротить всякую дерзкую жажду славного подвига, вдохновенного дела, сражения и борьбы, сулящих победителю великолепные награды; разве это слово не служит для взрослых тем же, чем для ребенка голос отца, зовущий его от шумных игр, в которых он – царь и король, к тихому делу терпения; и разве оно не является тем более страшным, что желает охватить всю жизнь человека – безо всяких шуток, не так, как если бы оно лишь изредка звучало всерьез. И если Сказавший это слово знал, какая в нем польза человеку, если Он, как это и было, говоря его, понимал, и что мерзость запустения будет пытаться, словно вихрь, оторвать жизнь от ее глубочайшей почвы, побуждая как раз к видным подвигам и славным делам, – давайте же, когда нам кажется, будто это слово на деле не приносит никакой пользы и даже делает душу дряблой, хотя бы иметь терпение верить, что ошибка здесь в нашем неверном его понимании и что именно в силу нашей ошибки оно выглядит столь скупым: не только не дарующим человеку его душу и мир как награду за усилие и борьбу, но и, напротив, отъемлющим у него и мир со всем его великолепием, как то, чем ему никогда не следует стремиться завладеть, и даже самую его душу, чтобы он затем приобретал ее в терпении.

Давайте же иметь терпение верить этому слову; терпение не откладывать размышление о нем до более подходящего времени; терпение не просить в силу нехватки терпения само это слово потерпеть; терпение разделить и вновь свести воедино то, что дано в нераздельном единстве.

«Стяжать свою душу». Выходит, человек не владеет своей душой. Не указан ли этим верный путь к блаженству, состоящий отнюдь не в том, чтобы ценой своей души приобретать весь мир, но в том, чтобы пользоваться жизнью для приобретения души? Человек рождается нагим, он ничего с собой в мир не приносит; и независимо от того, находит ли он все потребное для жизни стоящим наготове и дружественно предлагающим ему себя, или же ему приходится с трудом его разыскивать, все же каждому человеку так или иначе приходится приобретать потребное ему для жизни. Если эта мысль и делает кого-то нетерпеливым и оттого ни на что не годным, то все же лучшие люди умеют ее постичь – постичь в том смысле, что свою жизнь нужно обрести, а для этого необходимо терпение. И они побуждают к терпению себя и других, потому что терпение это крепость души, нужная всякому для того, чтобы достичь желаемого в жизни. Странник, идущий к далекой цели, не торопится в начале пути, но каждый вечер терпеливо устраивается на отдых, чтобы назавтра продолжить путь; – несущий тяжелое бремя не надрывается изо всех сил вначале, но порой слагает с себя бремя и сам ложится рядом с ним, ожидая, пока у него появятся силы нести бремя дальше; – тот, кто терпеливо возделывает землю, ждет дождя раннего и позднего[225]225
  Иак 5:7.


[Закрыть], пока не получит урожай; – тот, кто приобретает себе пропитание торговлей, сидит со своим товаром и терпеливо ждет, пока придет покупатель и пока он отдаст за товар деньги; – тот, кто ловит птиц, ставя сети, ждет целый день вечернего часа и тогда терпеливо неподвижно сидит при сетях, выжидая птицу; – тот, кто добывает себе пропитание со дна моря, сидит целый день терпеливо при своих снастях; – мать, желающая, чтобы ее ребенок всегда был ее радостью, не хочет, чтобы он поскорее вырос, но терпеливо ждет бессонными ночами и днями, полными забот; – желающий заслужить благосклонность людей трудится рано и поздно, не упуская по нетерпению никакой возможности; – тот, кто хочет сказать людям о чем-то таком, что кажется им безразличным, не торопится выложить все в самом начале или чуть позже, но продолжает говорить и терпеливо ждет. Такое поведение понятно людям; они узнают себя в этом; им ясно, что это полезно и хорошо, и они дают себе труд этому научиться; они видят по жизни преимущество такого поведения перед диким, необузданным порывом, который ничего не созидает, но лишь производит неразбериху и наносит ущерб. Потребное для жизни, о котором они говорят, лежит вне человека; терпение же потребно им для того, чтобы достигнуть желаемого. Человек приобретает при этом не терпение, но предмет своего желания. Множество самых разных потребных вещей приобретаются так, но является ли душа одной из них? И если да, то не мало ли сказать, что человек приходит в мир нагим, не владея ничем в мире, если он, приходя, не владеет даже своей собственной душой? И не способна ли мысль об этом сделать всякого нетерпеливым и неспособным жить; не внесет ли она нетерпение в самую сердцевину его жизни? Чего ради человеку жить, если он всю жизнь обречен приобретать то, что является предпосылкой жизни в самой ее основе; какой в этом смысл? – Вот ведь какую службу сослужило нам терпение: слово Евангелия, которое в своей краткости казалось таким напрасно пугающим, таким неважным, едва ли заслуживающим внимания, теперь в своей краткости выглядит исполненным такого значения, что скорее возникает искушение признать его неизъяснимым. Да и не страшно ли вступить на этот путь, на котором сразу же видишь цель и видишь ее постоянно, но никогда ее не достигаешь, – в отличие от странника, в итоге приходящего к цели, и от несущего бремя, достигающего места назначения; на путь, на котором ты, скажем так, не сдвигаешься с места, – в отличие от странника, минующего то одно, то другое, и от несущего бремя, проходящего то одни, то другие места; на путь, на котором не видишь ничего нового, – в отличие от торговца, видящего то одного, то другого человека, и от птицелова или рыбака, улов которого разнится от раза к разу, – но видишь постоянно лишь самого себя; на путь, на котором, в отличие от желающего заслужить благосклонность людей, не слышишь то выражения восторга, то недовольные упреки, то многоголосицу, то отдельные голоса, – но слышишь лишь один-единственный голос, перед истиной которого ты чуть ли не дрожишь, ведь если ты хоть раз услышал его, ты от него никогда уже не отделаешься ни во времени, ни в вечности; на путь, на котором, скажем так, ничего не приобретаешь: ни достигнутой цели, ни свободы от бремени, ни богатого урожая, ни денег, ни обильного улова, ни счастья ребенка, ни людской благосклонности, ни пользы для людей, – но приобретаешь лишь самого себя, каковая награда совсем ведь ничтожна, ведь и младенец, который умирает в мгновение рождения, владеет, как кажется, тем же; на путь, на котором не выигрываешь ничего такого, что можно было бы радостно разделить с другими, ведь здесь ты сам и есть твой выигрыш, – короче, на путь, на котором тебе постоянно может казаться, что ты обманулся в этом пути, как обманулся бы торговец, думая продать товар, если бы никто не стал его покупать, и вдобавок ему сказали бы: ну вот, теперь ты узнал, что такое терпение, – или как обманулся бы рыбак, целый день рыбача в каком-то месте и ничего там не поймав. Не должен ли в мысли и речи произойти такой переворот, такое чудо из чудес, когда жизнь так изменится для человека, что видимое, бывшее для него самым надежным, станет сомнительным, а духовное, разочаровывавшее его своей далекостью, станет самым надежным, бесконечно надежнее видимого?

Но все же: если человек имеет душу, зачем ему ее приобретать, а если он не имеет ее, как ему возможно приобрести ее, если одушевленность является последней предпосылкой всякого приобретения, а значит, и приобретения души? Но может ли существовать имущество, которое было бы условием приобретения его же самого? Среди внешних вещей такого имущества нет. Ведь тот, кто имеет что-то внешним, уже не нуждается в его приобретении, да и не может его приобрести. Он может отдать то, что имеет, и попытаться затем приобрести его же; он может воспользоваться тем, что имеет, для того, чтобы приобрести нечто новое; но он не может одновременно что-то иметь и это же приобретать. Если и возможно говорить о чем-то таковом, его следует искать во внутреннем. Если его не найти во внешнем как таковом, то его не найти и во временном как таковом; ведь при ближайшем рассмотрении именно устройство временного не позволяет иметь что-то внешнее и одновременно приобретать его. В каждое данное мгновение нечто или есть, или не есть, и если оно есть, оно не может приобретаться, и если оно приобретается, оно не есть. Самопротиворечие, каковым было бы утверждать одновременно и то и другое, не может быть во временном ни загадкой, ни разрешением загадки. Но и для вещей вечных того, о чем говорит это противоречивое утверждение, тоже не существует – не потому, что вечные вещи также или есть, или не есть, а потому что они есть. Вечное – это не то, что или имеется, или приобретается; оно имеется, и так же мало может приобретаться, как и быть утрачено. Если где-то названное самопротиворечие и может иметь какой-то смысл, то только во внутреннем, самым обычным именованием которого является: душа. В душе нам нужно искать поэтому то, на поиск чего побудило нас выйти это слово: стяжать свою душу. Душа ведь это противоречие временного и вечного, и потому в ней возможно и иметь нечто, и приобретать его в одно и то же время. Более того, если душа есть такое противоречие, то в ней иметь нечто можно, лишь его приобретая, и приобретать, лишь имея. Это противоречие может быть выражено и иначе. Приходя в мир нагим, человек ничего не имеет, но приходя в мир с нагой душой, он все же имеет душу, и как раз как то, что ему надлежит приобретать, имеет ее не вовне себя, не как новую вещь, которая дана ему во владение. Если бы это не было так, если бы эта бессодержательная или кажущаяся выражением бессодержательности нагая душа не была бы уже душой, то душу было бы невозможно иметь или приобретать иначе, чем внешние вещи. Но и владение внешними вещами, и их приобретение в более глубоком смысле зыбко, поскольку то, что приобретается, может быть утрачено и не стать тем, что ты имеешь, и то, что ты имеешь, может быть утрачено и перестать быть приобретенным. Напротив, обладание душой не зыбко и подтверждается тем, что, что ты ее приобретаешь, и приобретение души не зыбко и подтверждается тем, что ты заранее ею обладаешь.

Но все же в том смысле, в каком тебе надлежит стяжать, приобрести твою душу, ты ею не владеешь. Кто же владеет ею тогда? Ведь если она должна быть приобретена как нечто уже существующее, – как то и есть, – то кто-то должен владеть ею, пусть даже она приобретается и не так, как внешние вещи, но так, что приобретающий ее приобретает то, что принадлежит ему самому. Если приобретающий весь мир, как предполагается, владеет своей душой, не верно ли и обратное – что приобретающий душу владеет миром, и если ищущий приобрести весь мир постепенно отдает взамен свою душу, не должен ли и ищущий приобрести душу иметь, что за нее отдать, и что тогда, если не мир? К тому, чего так ищут люди: владеть миром, – всякий был ближе всего в первое мгновение своей жизни, когда его душа была растворена в мире и владела в себе им, подобно тому, как владеет морем прибой, затопляя землю и не зная иного пульса, нежели пульс необъятного моря. Люди, правда, думают, что то владение миром, о котором они говорят, это нечто совсем иное. Но они обманываются в этом. Ведь миром можно владеть лишь за счет того, что он владеет тобой, и так владеет им как раз тот, кто покорил мир, а всякий, кто обладает им как-то иначе, обладает им как чем-то случайным, чем-то, что может оскудеть, умножиться, быть потеряно или обретено при том, что само его обладание миром по существу никак не изменится. Ведь если потеря может уменьшить владения того, кто владеет миром, тогда и мир владеет им. Или это кажется какой-то казуистикой? Но не является ли скорее казуистикой отказ или нежелание того, кто служит миру, это понимать? Не лукавит ли мир, внушая человеку, что если тот им владеет, то это не означает, что мир владеет им; не стремится ли мир перехитрить человека, и станет ли он предлагать себя, не зная заранее, что только больше выиграет от того, что человек добьется обладания им? Человек не может владеть несовершенным как своей единственной собственностью без того, чтобы и оно владело им, ведь когда человек хочет быть лишь внешним, мирским, временным, то мир и время, безусловно, оказываются могущественнее его. Поэтому человек поистине владеет чем-то внешним лишь тогда, когда он отказывается от этого, а значит, он и владея, не владеет этим. Совершенным же человек способен владеть, лишь обретя при этом и себя самого, и владение совершенным обретается не в отказе, а, напротив, в углублении в него.

Итак, в первое мгновение жизни человек находится там, куда люди стремятся впоследствии словно к чему-то замечательному: он растворен в жизни мира и потому владеет миром, то есть мир владеет им. Но в то же мгновение он уже отличен от всего мира, и он находит в себе упорство, которое не следует движениям жизни мира. Если он пожелает приобрести мир, ему нужно будет преодолеть в себе это беспокойство, чтобы вновь, подобно прибою, исчезнуть в жизни мира, покорив мир. Если же он пожелает приобрести душу, ему нужно будет позволить этому упорству становиться все более внятным и в нем обрести свою душу, ведь его душа и есть то различение, каковое имеет здесь место: она есть присущее жизни мира бесконечное в его различии с самим собой.

Когда он начинает приобретать свою душу, владеет ею мир. Но мир владеет ею не по праву, ведь душа принадлежит человеку. Это противоречие мир ловко обставляет, заявляя, что человек владеет миром. Приобретение человека тогда является законным, ведь он владеет своей собственностью. Но чьей собственностью является при этом его душа? Не собственностью мира, ведь незаконно приобретенное не является собственностью, но и не собственностью человека, ведь ему еще только надлежит приобрести ее. Значит, у души должен быть какой-то еще владелец. Этот владелец должен владеть его душой как справедливо ему причитающейся, но владеть ею непременно так, чтобы человек мог приобрести ее как свою законную собственность. Этот владелец не может быть не кем иным, нежели вечно Сущим, т. е. Самим Богом. Здесь обнаруживается противоречие, подобное тому, о котором мы говорили выше: невозможно владеть чем-то и его же приобретать в одно и то же мгновение. Это невозможно ни для чего внешнего и временного. Но точно так же ничто внешнее и временное не может принадлежать одновременно нескольким владельцам, но принадлежит в одно и то же время кому-то одному. И если есть нечто, чем владеет мир, то никто иной уже этим не владеет; если человек и полагает, будто он этим владеет, то это владеет им; если же он действительно этим владеет, то лишь как тем, от чего он отказывается, и тем самым не владеет им, но и мир тогда этим не владеет. Внешнее и временное впервые становится, таким образом, тем, чем оно должно быть, когда им никто не владеет, то есть когда оно становится безразличным. Вечное же тоже не может принадлежать многим; оно может принадлежать лишь одному по той же причине, по какой невозможно владеть им и в то же время его приобретать.

То, к чему люди тщетно стремятся с нетерпением как к высочайшему, не ведая на деле, чего они хотят; то, что ввергает в трепет свидетелей того, что кому-то это удалось: покорить мир и иметь его покоренным, – это то, с чего человек начинает и что ему следует оставить; а значит, это вовсе не дано как цель. Душа человека есть самопротиворечие между внешним и внутренним, временным и вечным. Она есть самопротиворечие, ведь она есть то, что она есть, именно благодаря тому, что она в себе желает выразить противоречие. Душа человека поэтому в противоречии и есть самопротиворечие. Если бы она не была в противоречии, она растворилась бы в жизни мира, если бы она не была самопротиворечием, было бы невозможно движение. Она должна одновременно принадлежать человеку и приобретаться им; она принадлежит миру как незаконно ею владеющему, она принадлежит Богу как владеющему ею поистине, она принадлежит человеку как владеющему ею, то есть владеющему ею так, что ему надлежит ее приобретать. Он, таким образом, приобретает, если действительно приобретает, свою душу от мира, у Бога посредством себя самого.

Так что желать приобрести мир есть лишь тщета и нетерпение, стремление стать тем несовершенным, чем ты уже был, отчаянное искание гарантировать себе то, чем ты уже был, при котором все труднее и труднее становится высвободиться из этого. Приобрести же свою душу – это задача, побуждающая к борению со всем миром за то, чтобы оказаться у цели земного искания и владеть всем миром, дабы его отдать; борение, ставящее человека во внутреннейшее отношение к Богу; борение, обещающее тебе тебя самого в вечном ладу с Богом, обещающее тебе приобретение не чего-то из внешнего, каковым никто не может владеть по существу как в силу его несовершенства, так и в силу того, что всякий, сумевший на деле им завладеть, сам так или иначе оказывается должником, – но приобретение того, чем можно владеть по существу, что не принадлежит никакой другой душе в мире, что не делает тебя должником ни удачи, ни твари, ни случая, ни людей, ни друзей, ни врагов, ни мира – ведь ты, напротив, освобождаешь себя от своих мирских благ, отдавая миру принадлежащее ему. Ты оказываешься в долгу только у Бога, но это как раз не делает тебя должником, ведь Бог – единственное благо и Сам делает возможным быть у Него в долгу. Найдется ли кто-либо столь нетерпеливый, что не сумеет даже уразуметь великолепие этого, пусть ему и недостает еще терпения это приобрести?

«В терпении». Говорится не «с помощью» или «посредством» терпения, но «в терпении», и это указывает на особое отношение терпения как условия к тому, условием для чего оно является. Конечно, и торговец, и рыбак нуждаются в терпении, но они нуждаются одновременно и во многом ином: в смекалке и опыте, товаре и снастях. Если они, не имея всего этого и не разбираясь в этом, сели бы и стали в терпении ждать, если бы они решили, что уметь терпеть достаточно для того, чтобы обрести себе пропитание и улов, они скоро поняли бы, что обманулись в этом. Напротив, если желающий приобрести свою душу не хочет понять, что, обретая терпение, он обретает как раз то, в чем нуждается и что достойнее всех иных приобретений, он никогда не сумеет приобрести свою душу. Приобретение души есть, как это видно уже из сказанного, дело очень надежное и очень хитро устроенное: чем больше мир обманывает тебя, тем больше ты можешь в этом выиграть. Условие этого приобретения одновременно является тем, что приобретается, и не зависит ни от чего внешнего. Поэтому условие, послужившее приобретению, и оказывается здесь самим приобретенным, тогда как торговец, продав товар, и рыбак, поймав рыбу, отлагают терпение в сторону как инструмент, чтобы порадоваться приобретенному.

Во внешнем терпение это нечто третье, привходящее, и, по-человечески говоря, лучше бы в нем вовсе не было нужды; порой его нужно больше, порой меньше, ведь человек оказывается здесь в долгу у удачи, даже если его приобретения и незначительны. Только ища приобрести терпение, человек ни у кого не оказывается в долгу. Поэтому даже если люди и хвалят терпение во внешней жизни, в ней оно всегда является бременем. Так, странник берет в руку палку. Он не отрицает, что это тяжесть и что теперь он несет еще больше, но он рассчитывает на то, что палка так поможет ему в пути, что он больше выиграет от этого и легче одолеет путь. Если кто-то убедил бы его в том, что это не так, он не взял бы в дорогу палку; да и достигнув цели, он откладывает ее в сторонку. Но если бы для человека, который ищет приобрести свою душу, необходимое для этого условие могло бы отделиться от того, условием для чего оно является, его положение оказалось бы самым шатким: ведь условием, делающим возможным приобретать душу, является обладание душой, поэтому если бы, приобретя свою душу, он утратил бы условие этого, он тем самым утратил бы и приобретенное.

Во внешнем терпение это условие, которое хвалят, покуда мир таков, как он есть, и поскольку опыт учит, что оно потребно в мире. Но оно не может во внешнем обеспечить совершенную надежность как единое на потребу; ведь порой, пожалуй, нетерпение здесь дает больше и скорее помогает получить желаемое. Поскольку внешнее сомнительно в качестве блага, то и любое условие, способствующее его приобретению, тоже способно быть лишь сомнительным, ведь побочным следствием несовершенства является то, что оно не надежно, и нет ничего, что прочно могло бы обеспечить его надежность. Совершенное, напротив, может приобретаться с полной надежностью, поскольку оно приобретается, лишь становясь внутри собственной предпосылки. Возможно, некий торговец, действуя нетерпеливо, быстро обогатился, а другой напрасно ждал прибыли с терпением, – ведь и сорное семя тоже растет в нетерпении, но доброе семя растет только в терпении. Но также в терпении растет и тот, надежности положения кого не могут повредить никакое сомнение или опыт. «Он растет в терпении». В этом слове, опять же, условие и обусловленное нераздельны, и слово само указывает одновременно на двойственность и единство. Растущий в терпении растет ведь и продвигается; но что в нем тогда растет? Терпение. В нем растет терпение, но посредством чего оно растет? Посредством терпения. Слово, во-первых, указывает на то, в чем человек возрастает, подобно тому, как можно сказать, что некто возрастает в милосердии, в богатстве; во-вторых же, на то, посредством чего он возрастает, подобно тому, как можно сказать: посредством ума, посредством совета друзей или поддержки.

«Стяжать свою душу в терпении». Беря теперь это слово целиком и размышляя над тем, как следует его исполнять, мы видим, что первое, что для этого требуется, это терпение для того, чтобы понять, что ты не владеешь самим собой; терпение для того, чтобы понять, что стяжание своей души в терпении это делание терпения и что поэтому ты не должен приковывать внимание к страданию, ведь это означало бы на самом деле расти в нетерпении. Слово подчеркивает это двойственным образом, в своей краткости содержа двойственное повторение. Оно увещевает стяжевать свою душу «в терпении», и оно же увещевает «стяжевать», приобретать ее. Это слово содержит единственно увещевание к терпению. Оно не говорит: поймай свою душу, – как если бы это было делом мгновения, как если бы единство души проносилось мимо и дело шло бы о том, чтобы поймать мгновение и душу, и от этого зависело бы, выиграет он или проиграет. Оно не говорит и: «спаси свою душу», – слова, которые Писание в других местах использует с присущей ему святой серьезностью. Несомненно, тот, кто приобретает свою душу, также и спасает ее. Но слова «спасти свою душу» не настраивают так на терпение и не исключают возможность думать, будто этого можно достичь с поспешностью. Когда же говорится о том, чтобы «стяжевать», «приобретать» свою душу, это сразу побуждает к тихому, но непрестанному деланию. Это становится еще отчетливей понятно и воспринимается еще серьезнее при противопоставлении, когда мы вспоминаем, что сказано это в связи с жутким изображением грядущих бедствий, которым надлежит прийти на Иерусалим, когда словно бы весь мир будет предан погибели, и будут знамения на солнце и луне, и звездах, и море восшумит, и силы небесные поколеблются. Вот, казалось бы, мгновение, в связи с которым нужно увещевать каждого спасать свою душу. Но звучит слово: «в терпении вашем стяжите души ваши». Может ли быть более высокое противопоставление, ведь разве это не час, который наставление описывает с небесным великолепием. Стихии разрушатся[226]226
  2 Пет. 3:10–12.


[Закрыть], небеса совьются как свиток[227]227
  Евр. 1:11–12.


[Закрыть], бездна гибели разверзнет свою пасть, дабы поглотить добычу. Всюду слышен крик отчаяния, даже неживая природа стонет, трепеща, – но верующий никуда не несется в поисках спасения, и когда ничто не стоит твердо, и даже гора, шатаясь, покидает место, где она стояла недвижно тысячи лет[228]228
  Апок. 6:12.


[Закрыть], он остается мирен, он приобретает свою душу в терпении, тогда как люди издыхают от страха и ожидания грядущих бедствий[229]229
  Лк 21:26.


[Закрыть].

То, что здесь подчеркивается словом: «приобретайте», – еще настойчивее подчеркивается прибавленным к нему словом: «в терпении», – так что вместе взятые эти слова суть словно бы образ такого приобретения, как предваряющего себя самое так же, как первое из этих слов идет вперед второго, и все выражение целиком есть повторение. Здесь дело идет не о том, чтобы нечто завоевывать, что-то преследовать и захватывать, но о том, чтобы становиться все более и более мирным, поскольку то, что надлежит приобрести, внутри тебя, и это приходится приобретать, покуда ты сам пребываешь вовне себя самого; поскольку то, что надлежит приобретать, есть в терпении и не спрятано в нем так, что тот, кто словно бы терпеливо обрывал лепестки терпения, находил бы его в самой сердцевине, но так, что это само терпение и есть – терпение, в каковом душа терпеливо внутренне спрядается, приобретая терпение и саму себя.

Так что если ты желаешь положить начало этому приобретению, нужно, чтобы ты имел терпение начать с того, чтобы поистине признать в себе, что это дело терпения. Если ты приступишь к этому как-то иначе, ты никогда не сумеешь это приобретение совершить, ведь в отличие от приобретения земных вещей, ради которого ты долгое время можешь оставаться без прибыли, здесь ты заведомо оказываешься в убытке, – по крайней мере, с видимой стороны. Поэтому положить начало этому приобретению можно только в терпении, тогда как вещи, возбуждающие нетерпение и подстрекающие интерес, сами напрашиваются быть приобретенными. Что же тогда выигрывает при этом человек? Он обретает свою душу как она есть. Но кажется ведь, что она и так есть у него с самого начала. Дело, однако, идет здесь не о том, чтобы что-то прибавить к душе, но о том, чтобы нечто от нее отъять – нечто, чем она видимым образом владеет.

Но нет ли иного способа завладеть своей душой? Нельзя ли как-то выхватить ее у той силы, которая незаконно ею владеет? Но посредством чего могла бы сделать это душа, если не посредством самой себя? Но покуда она хочет завладеть собой, она собой не владеет; да и сила, у которой она хочет себя вырвать, сильнее ее, раз эта сила сумела овладеть душой. Что же всегда служит оружием тому, кто слабее? Терпение. Но не должен ли он для того, чтобы иметь терпение, уже владеть своей душой? Вовсе нет; ведь терпение возникает при таком приобретении, при котором он не становится, как можно было бы подумать, все сильнее и сильнее по мере своего усилия, но становится видимым образом все слабее и слабее. Именно из того, что мир незаконно завладел его душой, следует, наряду с тем, что мир сильнее его, и то, что ему приходится становиться все слабее и слабее по отношению к жизни мира. Если душа не была бы отличием от жизни мира, ее невозможно было бы приобретать; покуда же она принадлежит миру, ее приобретение не может иметь никакой иной предпосылки, нежели эта, ничего не говорящая: терпение, – каковое не просто есть, но становится.

В терпении примиряется душа со всеми ее владельцами: с жизнью мира – так, что, страдая, приобретает себя от нее; с Богом – так, что, страдая, принимает себя от Него; с самой собой – так, что она сама хранит то, чем воздает и миру, и Богу, и никто не может у нее это отнять: хранит терпение. Силой душа ничего не может добиться, ведь ею владеет иная сила. Если бы душа могла быть неким иным образом свободна, она не была бы самопротиворечием в противоречии между внешним и внутренним, временным и вечным. Это самопротиворечие выражает здесь себя в том, что душа сильнее мира благодаря своей слабости, и что она слабее Бога благодаря своей крепости, и что она ничего не может приобрести – меньшим она может обманываться – кроме самой себя, и саму себя она может приобрести, лишь теряя.

«Но что тогда такое душа человека?» Если ты спрашиваешь так в нетерпении кого-то другого, ты едва ли найдешь ответ, и ты на ложном пути, пусть даже он и кажется верным. Ведь разве не является проявлением нетерпения, когда некто спешит разъяснить всем другим, что есть душа, а кто-то нетерпеливо ждет этого разъяснения, – так что слушающий нетерпеливо подгоняет разъяснение говорящего, а затем вновь становится нетерпелив, поскольку оно не кажется ему достаточным? И разве не должен ты так и остаться в нетерпении, разве не в порядке вещей, и не счастье, что это в порядке вещей, что говорящий своими речами не сделает для тебя невозможным приобрести свою душу в терпении? И разве не следовало бы тебе с нетерпением отнестись к тому, что ты столь нетерпелив, и потрудиться над тем, чтобы, вкусив от плода нетерпения, научиться желанию положить начало с терпением.

Знать, что такое душа человека, что значит душа, – это нечто очень далекое от того, чтобы начать приобретать свою душу в терпении, и такое знание показывает свое отличие от приобретения души тем, что оно вырастает на почве нетерпения. И даже если такое знание и может что-то значить, оно нередко обманывает человека точно так же, как это делает мир, так что человек думает владеть знанием, тогда как, напротив, его знание владеет им.

«Но если человек должен приобрести свою собственную душу, он ведь должен знать ее прежде, чем приступит к ее приобретению». Конечно, это так: это так, поскольку тот, кто знает свою душу, еще не приобрел ее; но верно и то, что он не знает ее, если не приступает к ее приобретению. Даже если он мог бы познать ее целиком и полностью, прежде чем он приобрел бы ее в терпении, то и такое обладание ею в познании, подобно первому владению миром, служило бы лишь условием для того, чтобы он мог приобрести ее в терпении. Поэтому всякое познание, которое не желает иметь отношения к приобретению, является неполным и недостаточным, ведь человек не знает при этом, как он сам становится; становится же он, приобретая свою душу, и сам оказывается вместе с тем недостаточным, ведь «еще не открылось, что будем»[230]230
  1 Ин 3:2.


[Закрыть].