Текст книги "Вокруг и около"

Рынок на проспекте

Крытый рынок в Ереване, как и в большинстве других городов мира, начинался с открытого и представлял собой обыкновенный базар. Как по форме, так и по содержимому. О последнем чуть ниже, а пока небольшая прелюдия к истории вопроса.

В пятидесятые годы прошлого века главное ереванское торжище размещалось ровно на том месте, на котором сегодня стоит кинотеатр «Россия». Этот фрагмент города представлял собой покрытый пылью, измученный зноем (если речь о лете) и грязный во все времена года (какой асфальт, какие тротуары?!) пустырь. Впрочем, поздней осенью, зимой и ранней весной базар работал в половину, а то и в четверть силы: торговали-то в основном свежими овощами и фруктами (какие тогда видели парники, какие теплицы?!), к осени они кончались, и продавать дальше было почти нечего. Зато летом!..

Базар давал о себе знать с утренними петухами – ревом, криком и скрипом. Ревели буйволы, кричали погонщики, скрипели телеги. Звуковую палитру разбавляло блеяние овец, прогоняемых по улицам города (каким бы он тогда ни был, но все равно столица) прямиком к мясному ряду, где, разминаясь, точили ножи мясники. Впрочем, тут кому как нравилось – барана можно было брать и живьем: дотащить на веревочке до дому, подержать, сколько требуется, на подножном корму и в нужный час произвести заклание. Где-то к полудню, когда ереванские хозяйки шли за провизией – мужчины в то время домашними делами не занимались – на базаре уже все было расставлено, разложено, разлито.

Тут бы в самый раз вставить: «прилавки ломились от…», но сказать так автор не имеет права по той простой причине, что прилавков, как таковых, не было вовсе. Вся снедь раскладывалась либо на земле, либо находилась в свисающих с мулов, верблюдов, или лошадей хурджинах: картошка-моркошка, зелень-мелень, персики-мерсики, виноград, хурма-бастурма, сыр-мыр, рыба… – все свежее, первозданное, не тронутое нитратами – о них даже не слышали. С кувшином на плече: «Холодная ереванская вода!» носились по базару звонкоголосые мальчишки. Вода была и впрямь холодной, натурально ереванской, и, само собой, лучшей в мире.

Торговались вдумчиво, не спеша, со знанием дела обеими договаривающимися сторонами. Сбить цену без достаточных оснований было непросто, но и обдурить тертого покупателя – тоже не каждому удавалось. Голосистые хозяйки круг за кругом обходили ряды, краем глаза подмечали смену настроений несговорчивого торговца, а под конец, с набитыми под завязку кошелками, подваливали еще раз, по касательной, как бы напоследок.

– Ну как?…

Слабонервные не выдерживали:

– Да бери, чего уж…

На одну чашу весов летят две-три курицы (сложенные ножки цвета свежего меда стянуты бечевкой), на другую кладутся-убираются гири, пока носики весов, попрыгав вверх-вниз, не уткнутся друг в дружку, зафиксировав окончательный вес. Затем хозяйка возьмет животрепещущую связку (куриные головки обреченно свисают вниз) в руки и пойдет своей дорогой.

Специально для тех, кто с детских лет наблюдает кур исключительно в заводской упаковке и думает, что так было всегда. Ничего подобного. Птицу в былые времена покупали только в живом виде. Перед готовкой отсекали голову, тушку опускали в ведро с кипяченой водой, тщательно ощипывали, оставшийся пушок подпаливали на огне, затем курицу потрошили, промывали, после чего, наконец, отправляли на плиту. Вот такая технология. Правда, в некоторых случаях забить птицу, барана и другую живность можно было и на рынке, что превращало окружающую среду в большую зловонную яму, но на это в буквальном смысле плевали все. Включая верблюдов.

Впрочем, плевали не только на это: на пол, на улицу, в подъезде своего дома, если он был, и чужого, когда своего не было. Ереван тех времен представлял собой, мягко говоря, неопрятный, а если не мягко – убедительно грязный, редко когда убираемый город, в котором воспетые поэтом воды арыка бежать как живые никак не могли. Из-за их забитости мусором, главным поставщиком которого и был базар на месте кинотеатра «Россия».

Построить новый, но такой, чтоб поразил всех, задумали только в середине пятидесятых, а вскоре и впрямь построили. То, что получилось, удивило больше, чем можно было ожидать. Получился почти дворец, замечательный по архитектуре и удобный по функции. Описывать его необходимости нет – каким он был, таким, в общем, и остался. Крытым рынком на Проспекте. Но вначале просто «Крытым», поскольку других не было и в помине, а когда стали появляться, начали говорить так: «Крытый рынок на Проспекте». На каком – тоже без уточнений. Да и сегодня, когда проспектов много, для старых ереванцев он по-прежнему один: проспект Сталина, потом Ленина, теперь Маштоца, а для себя, для внутреннего пользования: просто Проспект. Ни Сталина, ни Ленина, ни даже Маштоца.

Крытый на Проспекте интересен не только сам по себе и не только как впечатляющий натюрморт из продукции родных полей, садов и рек. Он интересен и как объект повышенной взяткоемкости для тех, кто любит большие деньги. Можно сказать, сопоставимые с доходами руководящего состава ОБХСС, боровшегося за сохранность социалистической собственности и чистоту рыночных отношений. Кто помнит те времена, спорить не станет.

Директорам рынков текло в карманы отовсюду: за оформление неколхозной продукции как колхозной и перепродажу уворованного с колхозных полей под видом урожая с приусадебных участков; за место в торговых рядах (неплохое – хорошее – очень хорошее – лучшее!); за исправные весы; за разрешение оставлять нераспроданные остатки в холодильнике, чтоб к завтрашнему утру не сгнили; за право торговать на подступах к рынку; за продажу втридорога продуктов, взятых из магазина государственной торговли и т. д. Помножьте нехилую таксу за грубейшие нарушения соцзаконности на количество мест, количество мест помножьте на каждый день в году («а годы летят, наши годы, как птицы летят…») и вы поймете, почему с такой хлебной должности по собственному желанию никто не уходил.

Хотя вру, уходили. Случилось это на другом рынке, по соседству с ГУМом. Ушедшего в отставку начальника городского УГРО Михаила Есаяна послали туда на усиление. Подтекст назначения был прост: наведи порядок, но и себя, конечно, не забывай. Порядок, между тем, начинался не с базара, как раз с тех высоких кабинетов, где утверждались назначения, но носить туда положенное Есаян не захотел. В этом смысле он и вправду себя не забыл. Настоящий полковник. Другие подобные случаи из летописи Управления рынков Министерства торговли Армянской ССР автору не известны.

…Сегодня рынков в Ереване много, но был в его новейшей истории период, когда и весь город – как один большой базар. Прошло и это. Осталось то, что должно оставаться и стоять. Крытый рынок на Проспекте в их числе.

Трибуна

Там, где стоял он, а под ним в установленном порядке располагались они, сегодня пустое место. «Он» – это памятник Ленину. Располагавшиеся в установленном порядке «они» – главные руководители Армении и другие официальные лица. Место действия Ереван. Точнее – площадь имени Ленина. Еще точнее, правительственная трибуна: центральная и еще две по бокам – пониже, как по геометрии, так и по рангу.

На центральной стояли члены бюро ЦК и почти равные им кандидаты в члены. На боковых – министры и заведующие отделами ЦК, по должностному положению превосходившие членов правительства. И те, и другие места на трибунах занимали не абы как, а строго по субординации: первое лицо – посередине, второе по правую руку первого, третье – по левую. Дальше опять по ранжиру, где каждый знал свой шесток, и как ни косись на соседний, шаг влево, шаг вправо считался покушением на чужое и пресекался на месте.

На площадь, по которой в дни Первомая и седьмого ноября каждого советского года проходили демонстрации трудящихся, все вместе смотрели сверху вниз. Трудящиеся, в свою очередь, держали перед глазами не столько трибуну, сколько ручные часы, предвкушали скорое застолье и потому выглядели весело и бодро. А на всех разом: членов, околочленов, министров, завотделов, демонстрантов с высоты своего как в буквальном, так и переносном смысле положения смотрел он, Владимир Ульянов-Ленин.

Памятник Ленину с примыкающей к нему трибуной поставили вскоре после войны. К тому времени на площади (надо ли говорить, имени кого?) уже стояло здание Совета министров, а все остальное, сложившееся затем в единый таманяновский ансамбль, либо строилось, либо достраивалось. Что же касается главной трибуны республики, то она была сделана из гранита и, если не говорить о функции, представляла собой истинное произведение искусства. Речь прежде всего о тончайшей вязи на карнизах, исполненной с таким мастерством и изяществом, будто кружева вырезались не зубилом по граниту, а ножом по маслу.

Ереванцы тех лет могли видеть это чудо собственными глазами. Под навесом у памятника долго раздавался перезвон молоточков – это резчики по камню отсекали от него все лишнее, а что оставалось, можно было смело нести в музей. Такие орнаменты увидишь разве что на хачкарах, да и то не всегда.

После того как трибуну передали на вечное, как тогда казалось, пользование, на ее фронтоне решили выбить еще и флаг Армянской ССР, в связи с чем ее опять ненадолго закрыли, и только после этого объект окончательно сдали в эксплуатацию.

Два слова из практики эксплуатации объекта. В отличие от многих своих собратьев он был всегда чист, ухожен и свеж. В тыльной части памятника можно было видеть небольшую железную дверь, где держали необходимый уборочный инвентарь, по праздникам его выносили, а в комнатке ставили телефон правительственной связи и входить туда могли только избранные.

В парадные дни вся прилегающая к площади территория блокировалась поставленными поперек улиц грузовиками, а для проезда автомашин со спецпропусками (хотя правительственные автомобили можно было различить за версту по отсутствию на переднем бампере номерного знака) оставлялись один-два коридора. К приезду первого лица младшие товарищи уже гуртовались за широкой спиной Ильича – ждали, пока первый совершит традиционный ритуал: подойдет, поздоровается с каждым за ручку, поздравит с праздником. Затем направится к трибуне и все гуськом потянутся следом.

Человек, оказавшийся в такой компании впервые, наверняка обратил бы внимание на одинаковость в выражениях лиц и очевидную идентичность в прикидах. Что из чего вытекало, автору сказать трудно, скорее всего, одно предполагалось другим, образуя единство формы с содержанием.

В обычные дни у памятника дежурил милиционер, однако, в отличие от мавзолея Ленина в Москве, в Ереване к трибунам подходить разрешалось, пусть даже особого желания «себя под Лениным чистить» что-то не наблюдалось. К тому времени «ум, честь и совесть нашей эпохи» проходил больше как герой анекдотов, нежели всеми почитаемый вождь. Между тем, в жизни порой случалось и похлеще анекдота.

Из воспоминаний очевидца. Когда в годы войны в одну из белорусских деревень вошли немцы, они решили разрушить памятник Ленину, но тот оказался крепким орешком. Тогда поступили иначе: голову вождя отбили, а туловище оставили. Прошло время, оккупантов из села прогнали, и недоразрушенный памятник надо было восстанавливать. Отсутствующую голову заказали в областном центре: сняли мерку, послали образец камня, и все прочее, но, как часто бывает, забыли сказать главное. И вот настал час открытия: цветы, аплодисменты, речи, с памятника стаскивают покрывало, оркестр… Но воспринимать происходящее всерьез мешает какая-то чертовщина: все, вроде, как положено, но в чем-то то ли недобор, то ли, напротив, перебор…

– Так у него ж и так на голове кепка есть, – перекрестилась сметливая колхозница.

– Ну и правильно, – зыркнул сердитым глазом сельсоветский начальник.

– А тогда зачем вторая, которая в руке? Запасная, что ль?…

…Ереванского Ленина скульптор Меркуров выковал без кепки не потому, конечно, чтоб свести к минимуму риски, а из чисто творческих побуждений.

Если отвлечься от идеологических мотивов, то надо признать – этот памятник один из лучших в своем роде во всем бывшем СССР. Но все равно символом Еревана он не был и не мог стать никогда, так как являлся выкованным из меди официальным лицом и родоначальником коммунистической партии и советского государства. За свою долгую жизнь на площади имени самого себя он видел многое: парады (еще те, когда генералы объезжали войска на конях), демонстрации, когда люди еще отзывались на призывы с трибуны, а потом перестали и вместо них стали крутить фонограмму, видел бесконечную смену фигур на трибуне под собой, и еще разное всякое, происходившее на главной площади столицы.

Но все, что имеет начало, имеет и конец. В один несчастный для памятника день его снесли, трибуны под ним тоже потеряли смысл и были убраны, и там, где все это стояло, образовалось ровное место. Вначале оно коробило память и смущало глаз. Потом людям стало казаться, что так даже лучше – без идолов из меди и трибун из гранита. Во всяком случае, для глаза. А что касается памяти, то уже выросло поколение, которому по данному случаю и вспоминать нечего.

Единственное, что смущает до сих пор – куда подевались капители и карнизы с уникальными орнаментами? Но это уже другая история и другое дело. Возможно, уголовное.

Человек на «зебре»

Прилетая из Москвы в Ереван «Аэрофлотом», с недавних пор пролетаешь над Турцией, и это, как любят нынче повторять, «вызывает неоднозначную реакцию». Причем не только по отношению к Турции, но и к Грузии тоже, закрывшей свое небо для российских самолетов и одновременно сдирающей бешеные деньги за армянский транзит по своей благословенной земле. Таким образом, если исходить из транспортной логистики, создаются реальные предпосылки для уравнивания во вредности как соседа с севера, так и соседа с юга. Что несколько странно, поскольку неугомонный вождь грузинов является армянским орденоносцем, в то время как правитель Турции – пока еще нет. Ну да ладно… Теперь о более приятном.

Сенсация, всколыхнувшая многомиллионную армянскую диаспору, частично подтвердилась: орлята учатся летать, ереванцы пробуют ходить по правилам, а водители перестали давить пешеходов в тех случаях, когда этого не позволяют светофоры. Почему сенсация достоверна не полностью, а лишь отчасти? Потому что Ереван – это не только центр города, но и все остальное, где опять же ходят пешком и ездят на машинах, но все еще без правил. Тем не менее, изменения к лучшему в общем и целом просматриваются.

Причину происходящего одни видят в особой избранности этноса, уходящей корнями в глубины национальной культуры и не учитываемой до последнего времени инспекторами ГАИ. Кто-то связывает происходящее с благоприятными лунными днями текущего года. Другие, большей частью профессиональные скептики, считают, что метаморфозы вовсе не от возрастающей сознательности граждан, а от впечатляющих размеров штрафов.

Спешу присоединиться к скептикам, чтоб обратить их внимание на общеизвестное. Во всем мире, включая самые развитые страны Старого и Нового света, вначале был страх наказания, расставания с деньгами в том числе, и только потом начиналась сознательность. В том, что у нас этот механизм включился с большим опозданием, никто кроме нас не виноват. Пройдет какое-то время, вежливость между участниками дорожного движения станет функционировать в автоматическом режиме и у нас, а с отдельными нарушителями правил дорожного перестанут дружить девушки. О них, о девушках, чуть потом, потому что автор еще не сказал главного.

Являясь в течение минувшей недели полноправным участником дорожного движения в городе Ереване (преимущественно в статусе пешехода), автор вместе со всеми замирал перед красным светом, но с некоторым опозданием шел на зеленый. Вы спросите – почему? Причина заминки: автор тупо пытался постичь непостижимое: ереванцам начинает нравиться быть законопослушными. Стоя на переходах, они терпеливо, но гордо, с достоинством несут крест цивилизованных граждан, доказывая себе и миру, что переходить улицу, как в Париже, Мадриде, Милане, могут и они. Что переходящая как красное знамя из поколения в поколения байка о немцах, застывающих в три часа ночи перед красным светом на безлюдной и безмашинной улице, никого уже не колышет, так как и «сами с усами».

И вот еще одно: антагонизм между пешеходами и водителями никуда не делся, а просто перешел в скрытую форму. Посмотрите, как, подчеркнуто не торопясь, шагают по «зебре» те, кто еще вчера уносил ноги от наезжающих на них нахрапистых и мощных лошадиных сил. А теперь, водитель, извини, теперь, друг любезный, не дергайся, подавись клаксоном и знай свое место. Отольются кошке мышкины слезы!

Возвращаюсь к девушкам, оставленным, если вы помните, на потом. Надо иметь крайне ограниченное зрение, чтобы не видеть: женская половина населения Еревана продолжает набирать солидный физический вес в сочетании с чарующей красотой лица, вынуждая диетологов ломать голову над проблемой единства противоположностей. Это с одной стороны. С другой – ереванские красавицы перестают быть «вещью в себе» и решительно склоняются к мирной общественной деятельности, находя себе место в бизнесе, за рулем автомобилей, а также ресторанными столами. Последнее начинает принимать впечатляющие масштабы, но и тут имеем случай, когда не место красит человека, а человек место, если этот человек женщина.

Пожалуй, более всего автора заинтриговала четверка незнакомок, зашедших по случаю в ресторан «Мимино» (это рядом с Домом радио) перекусить, но нельзя сказать, чтоб абсолютно всухую. Дамы уверенно назвали любимое вино, заказали к нему правильную еду и еще раз доказали миру, что в женском застолье главное не вино и не закуска, а способность громким боем и со скоростью автомата «Калашникова» говорить милые глупости.

Отпив вина, вероятно достойного, отмеченные дамы перешли к обсуждению некой особы, которую назвали «в высшей степени изысканной сволочью». Чуть позже стало ясно, что она держит двух котов под именами «Виски» и «Сода» соответственно и живет по формуле: «Я лучше буду рыдать в «Роллс-ройсе», чем радоваться жизни верхом на велосипеде». Когда, дыша духами и хинкалями, дамы, так ничем не обозначившие свою политическую ориентацию, расселись в нехилые машины и лихо взяли с места, стало ясно – жизнь удалась! И слава Богу!

Не лучшее все-таки это дело – отдаваться (сугубо в переносном смысле) на городских площадях что первому, что не первому президентам, в то время как дома скучают дети да муж. Не говоря уже о кошках. Тем более, когда их две.

СТРАНЫ

Бонжур, мадам – пардон, месье…

«Пардон» в Лозанне так же органичен, как «мерси» в Нубарашене. На этом гармонии конец, потому что дальше начинается дисгармония. Дальше происходит вот что. Человека со стороны удобно сглаженная жизнь с аккуратно срезанными углами часто приводит к пресыщению прекрасным, как если бы привыкшего к гречневой каше вдруг начали кормить вишней в шоколаде. Не то чтобы невкусно – диета не та. Но попробовать можно. Вот и автор попытался поставить себя на место среднестатистического швейцарца и увидеть, что из этого получится. Во всех случаях получается вкусно, но иногда получается пресно.

Нет, не привыкли мы с утра до поздней ночи, изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год – всю сознательную жизнь делать так, чтобы удобно было не только себе, но и другим. Чтоб, пересекаясь взглядами, улыбаться; поддев крутым плечом, говорить «пардон»; выгуливая любимое животное, собирать в мешочек продукт его жизнедеятельности; обслуживать, не лакействуя, и понимать, что угождать можно и для собственного удовольствия.

Странная это страна – Швейцария. Вот в Нью-Йорке за сто долларов можно купить половину модного мобильника, в Москве – лишь десятую его часть, а здесь и того меньше. Хотя мобильники здесь есть у всех. Швейцария очень богатая страна, где умеют отдыхать, не суетясь, делать деньги (хватит работать, пора зарабатывать!) и экономить на всем (экономика должна быть экономной!). Можем ли мы себе представить сразу четыре мусорных ведра в каждой кухне и самих себя, увлеченных сортировочным процессом: пластик – отдельно, стекло – отдельно, бумага – отдельно, собственно отбросы – тоже в специально предназначенное корыто. И так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год – всю сознательную жизнь. Очень практично, но немного скучно. Однообразие от того, что оно осмысленно, однообразием быть не перестает.

– То, что Швейцария страна неторопливая, известно всем, – утверждает швейцарская журналистка Маргрит Шпрехер, написавшая книгу о жизни коллег из радиостанции DRS-2. – В редакциях, офисах, бюро и прочих присутственных местах царит порой противоестественное спокойствие. Пришлось мне из московского офиса одной крупной российской группы компаний попасть в швейцарский офис этой же группы, – рассказывает дальше Маргарит Шпрехер. – Разница была как между небом и землей: в Москве летали клочки по закоулочкам, в Цюрихе меня встретила полная нирвана. Понятно, что сами по себе торопливость или спокойствие еще ничего не означают, и все же, все же…

Рассказывают, что живя в швейцарской гостинице, Толстой обнаружил, что местному населению не было абсолютно никакого дела ни до него самого, ни до России, что жизнь здесь наполнена иным смыслом, и тогда он сел за фортепьяно и вызывающе громко сыграл «Боже, царя храни».

Прожив в Швейцарии два с лишним месяца, выносить заключение о национальном характере, конечно, несерьезно, но почувствовать загадочность «швейцарской души» можно. Откуда безмятежная убежденность в том, что все шло, идет и будет идти своим путем и никогда иначе? А чего ждать от страны, которая с 1815 года объявила «вечный нейтралитет» и что значит война – знает только по кино.

Веру в неизменность бытия придает даже умеренный климат, которому не свойственны крайние проявления жары, холода или влажности. Такую же уверенность поддерживают здешние знаменитые банки. По твердому убеждению швейцарцев они просто не могут разориться уже хотя бы потому, что в рискованных финансовых операциях не участвуют.

Конфиденциальность сведений банки гарантируют согласно государственному закону о банковской тайне, принятому еще в 1713 году, и в своей решимости не говорить лишнего неизменны по сей день, отказав, к слову говоря, выдать французскому правительству информацию о переводах со счета гражданина Швейцарии Йеслама Бен Ладена – родного брата «террориста номер один». Да что там Бен Ладен. В 2006 году банк «Кантональ» провел ревизию невостребованных вкладов и обнаружил незакрытый счет на имя Владимира Ульянова, на котором лежит… тринадцать франков!

…Ровно в семь часов тридцать минут утра к лозаннскому причалу подходит паром и ровно в семь сорок отчаливает. Дворники скребут лоснящиеся от чистоты мостовые ровно до девяти. Каждый час башенные часы отбивают наступившее время. Строго по размеченным дорожкам катят велосипедисты. Неизменный утренний променад: бонжур, мадам – бонжур, месье… Тем временем одна часть швейцарцев (26,4 процента) приступает к производству отменного качества промышленной продукции, другая часть (4,7 процента) – к выращиванию экологически безупречной сельскохозяйственной, третья (68,9 %) оказывает всевозможные услуги. Полиция до неприличия предупредительна. Люди беспричинно вежливы. Над всей Швейцарией безоблачное небо. С утра до ночи, изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год – всю сознательную жизнь: бонжур, мадам – пардон, месье…

…И тут из супермаркета выходит мужчина. В руках держит горшок с цветком. Остановился, пристроил горшок на голову и, улыбаясь, пошел к припаркованному строго в рамках отведенного пространства автомобилю. И все вокруг расцвели улыбками, как показалось, немного смущенными: в стране, где на первом месте порядок, почудить решится не всякий. А месье, который с горшком, взял да выкинул фортель. Почти по-нашенски. И ничего в мире, пардон, не изменилось. Мерси, месье…