Текст книги "Полнолуние"

Глава 25. СТАСЯ

Я прошла уже почти полдороги до дома.

И тут услышала отдаленный, еле различимый крик, прозвучавший в мрачной ночной темноте, словно последняя, напрасная мольба о помощи. Кричали, как мне показалось, со стороны улицы, где я всего несколько минут назад разговаривала с Игорем Андреевичем. На миг у меня возникла спасительная мысль, что это кричал вовсе не человек, что это верещало какое-то маленькое, беззащитное животное, попавшее в смертельную ловушку. Мысль эта возникла и сразу же растаяла. На самом-то деле было ясно: кричал человек. И кричал перед лицом ужасной опасности. Перед лицом смерти. Я остановилась и обернулась, прислушиваясь.

Может быть, этот тонкий вопль мне только послышался и на самом деле его не было. От ужаса я не могла пошевелиться – так и стояла, с замиранием сердца ожидая, что крик повторится, подтверждая все мои недавние полночные страхи. Но тоненький заячий крик не повторился. Он затих, растаял. Словно его и не было вовсе.

Я тихонько перевела дыхание и с облегчением подумала, что это была элементарная звуковая галлюцинация. Но тем не менее я продолжала вслушиваться в ночную тишину. Время словно протекало сквозь меня. Я стояла не шевелясь и ждала.

И дождалась.

Спустя несколько минут уже с другой стороны, издалека, еле слышно, буквально намеком, до моего обостренного страхом слуха донесся странный, ни на что не похожий вопль. Он не был похож даже на тот, первый, заячий.

Этот крик одновременно напоминал вой волка, уханье совы и искусственный голос придуманного существа из компьютерной игры-страшилки.

Кто-то, невидимый в ночном мраке, безостановочно выл, вкладывая в свой протяжный вопль торжество, злобу и в то же время непередаваемое отчаяние, страх невосполнимой потери и непонимания случившегося.

Вой затих.

И тогда, обмирая от леденящего душу ужаса, я отчетливо поняла, что это кричал мой таинственный ночной преследователь. И еще одно я тогда поняла: чудовище нашло свою жертву. Буквально несколько минут назад.

Надо было немедленно убираться отсюда, скорее бежать домой, в спасительный свет и привычный уют, но я стояла, словно зачарованная, и напряженно вслушивалась в ночную тишину, которую теперь нарушал только отдаленный лай собак. Вот тут-то меня и затрясло. Я обхватила себя руками, чтобы хоть как-то успокоиться. И почувствовала, как вдоль позвоночника скатываются холодные капли пота.

Я все еще чего-то ждала, но сама не понимала – чего?

Прошло, наверное, всего несколько минут. Мне же показалось, что миновала целая вечность, что время остановилось, замерло вместе со мной.

Краем глаза я внезапно уловила еле заметное движение справа вверху. Я повернулась: беззвучно взмахивая крыльями, над черными кронами деревьев промелькнула распластанным киношным силуэтом одинокая летучая мышь.

И тогда, наконец очнувшись, я развернулась и со всех ног бросилась по улице к своему дому. Я неслась, не чуя под собой земли, не оглядываясь, только ветер свистел в ушах. Добежав до калитки, я нащупала щеколду, повернула ее и, спотыкаясь, понеслась по дорожке к дому, сияющему огнями, словно новогодняя елка.

Кажется, я окончательно потеряла рассудок и ожидала от этой кошмарной ночи всего, чего угодно, вплоть до того, что сейчас из кустов роз протянутся жуткие длинные лапы и вцепятся в меня мертвой хваткой.

Входная дверь была не заперта.

Задыхаясь, я ворвалась в холл и захлопнула за собой дверь. Отшвырнула в сторону пакет и фонарик и, не мешкая ни секунды, стала запирать дверь на все три замка. Руки меня не слушались, тряслись, пальцы срывались с холодного металла задвижек. Наконец я повернула последний запор. Затаив дыхание, прильнула к двери ухом и прислушалась.

За дверью было тихо. Ни звука осторожных шагов, ни жадного сопения, ни приглушенного рычания.

Ничего и никого.

– Стася, что здесь происходит? – раздался у меня за спиной недоумевающий голос мамы.

Краем глаза я видела в зеркале на стене свое белое, перекошенное лицо. Я медленно повернулась к маме, не отнимая ладоней от теплого дерева двери, и посмотрела на нее непонимающим взглядом. Я действительно не поняла, о чем она спрашивает. Да я и не услышала ее толком.

Мама ошеломленно охнула и схватилась рукой за горло.

– Стася!.. Что с тобой случилось! Стасечка?!. Отец! Отец, да быстрее же иди сюда, быстрей! – закричала она, не сводя с меня перепуганного взгляда. – Стася!..

– Ничего, мама, ничего, я сейчас, – пробормотала я, сама не понимая, что говорю. Мне сейчас было не до материнских истерик – надо было попытаться справиться с подступающей собственной.

Наконец я с трудом заставила себя оторваться от двери и обессиленно опустилась на стоявший у вешалки стул. Из гостиной послышались торопливые шаги, и в дверях прихожей появился папа с "Коммерсантом" в одной руке и кружкой чая – в другой. Он непонимающе переводил взгляд с меня на маму. За его спиной маячила перепуганная не меньше мамы, растрепанная Ксюша в застиранном байковом халате: мамины крики явно выдернули нашу домработницу прямо из постели. Мама вдруг встала передо мной на колени, взяла мои ладони в свои и ласково, стараясь говорить по возможности спокойно, спросила:

– Что случилось, доченька, что?.. Скажи, тебя кто-то обидел?..

Я только и сумела, что отрицательно помотать головой.

– Расскажи, что случилось. Тебя кто-то напугал, да, деточка? Ведь что-то случилось, да? – твердила мама. – Случилось, Стася?..

– Да, мама, случилось, – наконец выдавила я из себя и тихонько заплакала, уткнувшись в пухлое мамино плечо, обтянутое темно-малиновым атласом халата.

Сквозь слезы я увидела, как мама, по-прежнему ничего не понимая, но чувствуя, что со мной произошло нечто ужасное, сделала подошедшей Ксюше страшные глаза и прошептала:

– Принеси валерьянки, быстро!..

* * *

Только минут через десять, когда я выпила разбавленной водой валерьянки, когда родители заботливо отвели меня в гостиную и уложили на диван, стоящий в углу комнаты, только тогда я почувствовала, что немного успокоилась. Я по-прежнему не отвечала на тревожные расспросы родителей, только пробормотала, что лично со мной ничего не случилось и повода для беспокойства нет. Я полулежала, укрытая пледом, и держала в еще трясущихся ладонях большую кружку горячего чая, который на счет раз приготовила Ксюша. Уставившись в потолок, я молчала. Дрожь в руках постепенно унималась, но внутри себя я все равно ощущала мертвящий холод и в ушах по-прежнему слышались недавние жуткие вопли – и первый, и второй.

Ночной кошмар никуда не исчез. Он просто затаился.

Перепуганные родители и Ксюша ходили на цыпочках и шепотом переговаривались, ничего, конечно, не понимая. Но сейчас мне было не до их переживаний.

Способность рассуждать здраво все-таки стала возвращаться. Медленно, но возвращаться. Только я не знала, что теперь делать. Конечно, можно было позвонить дежурному в милицию и рассказать… Но про что? Про то, как за мной гнался по лесу кто-то ужасный, кого я и в глаза не видела; вроде бы он бежал за мной, а потом я услышала какие-то странные крики?.. И якобы мне показалось, что только что в поселке кого-то убили? Да, показалось. И все? Да меня на смех поднимут с этими надуманными страхами. Кто мне поверит? Кто?..

Я посмотрела на трубку радиотелефона, лежащую на журнальном столике у дивана, и вдруг ясно поняла, что надо сделать. Я схватила трубку (пальцы опять задрожали, но уже от волнения) и, не сразу попадая на нужные кнопки, набрала номер того единственного человека, который мог мне сейчас поверить. И помочь.

– Стасечка, кому ты звонишь? – осторожно спросила мама, появляясь в дверях. – Ведь уже так поздно…

Я не стала ей отвечать. Сейчас я думала только об одном – чтобы мне ответили на том конце провода. Но в трубке пока слышались бесконечно длинные монотонные гудки. Наконец все же что-то щелкнуло и сонный голос Антона Михайлишина сказал:

– Участковый Михайлишин. Слушаю вас.

– Антон, это я, – быстро сказала я враз севшим от волнения голосом. – Скорее приезжай ко мне домой. Прошу тебя, скорее…

– Что с тобой случилось? – заорал он. Судя по такой реакции, сон у него как рукой сняло. – Что?!

– Скорее приезжай. Я все тебе расскажу, – сказала я и нажала кнопку отбоя.

* * *

С улицы донесся рокот автомобильного двигателя, свирепо взвизгнули тормоза, и через минуту, топая ножищами, к нам в дом не здороваясь (что на него совершенно не похоже) ввалился Антон Михайлишин. По всему было видно, что одевался он впопыхах: поверх полурасстегнутой клетчатой рубашки – старая короткая куртка из плащевки, вылинявшие домашние джинсы и кроссовки на босу ногу. За узкий кожаный ремень джинсов был заткнут пистолет. Пистолет поразил меня больше всего.

Выражение Антонова лица не предвещало ничего хорошего.

– Где она? – рявкнул он с порога гостиной, озираясь по сторонам.

– Я здесь, Антон, – проскрипела я.

Михайлишин, мгновенно оценив обстановку, шагнул к дивану и наклонился надо мной:

– Кто?

– Что – кто? – не поняла я.

– Кто на тебя напал? – спросил Антон.

– Почему это ты думаешь, что на меня напали? – слабо удивилась я.

– А что я, по-твоему, должен думать, если ты мне звонишь, причем в полночь, да еще таким голосом…

– Каким – таким?

– …и просишь о помощи? – закончил, не обращая внимания на мою реплику, Антон. И снова спросил:

– Так что случилось?

– Почти ничего…

– Что значит – "почти"?

Я нашла взглядом маму, которую обнимал за плечи папа:

– Мама, выйдите все, пожалуйста. Мне надо наедине поговорить с Антоном. Пожалуйста.

Мама, поколебавшись, подчинилась. Они с папой вышли из гостиной. Ксюша ушла следом за ними и закрыла за собой двустворчатую стеклянную дверь. Я повернулась к Михайлишину и посмотрела ему прямо в глаза:

– Дай мне слово, что не будешь смеяться над тем, что я тебе расскажу.

– Даю, – серьезно ответил мне Антон.

Глава 26. ТЕРЕХИН

Сегодня вечером, а точнее уже ночью, я снова никак не мог уснуть, твою мать. Вторую ночь подряд! Но при всем при этом мой организм, как ни странно, вполне нормально держал нагрузку. Что со мной происходило, я по-прежнему не знал, да и знать не хотел. И, понятное дело, опять валил все свои заморочки на бессонницу и полный замот на работе. Плюс на сегодняшний безрезультатно прошедший день: почти двадцать четыре часа уже пролетело с момента убийства – и ни черта. Ноль. Ничего, зато я знал, что пройдет еще день, максимум – два, и все войдет в норму. Это я знал прекрасно. А на неведомые поганые процессы, происходившие в моем организме под воздействием полнолуния, плевать я хотел. Да и не до того мне было, чтобы еще и думать о загадках и странностях влияния на меня долбаного земного спутника. Тут на грешной земле такие странности творятся, что впору свихнуться.

Но я оставался в здравом уме и памяти.

В данный момент я сидел на открытой веранде, перетащив на нее из прихожей большое продавленное кресло, оставшееся от старого гарнитура. Курил, стряхивая пепел в большую медную пепельницу, и спокойно и методично обмозговывал ситуацию, закрутившуюся вокруг убийства Пахомова. Свет на веранде я зажигать не стал. Сидел, как бирюк, в полумраке – только из окон спальни лился желтоватый свет торшера. Там, на широкой супружеской кровати, лежала Катя и с удовольствием читала "Ретушера" – недавно вышедший, но уже изрядно нашумевший роман молодого московского писателя. Я и сам его пролистал на скорую руку, но мне он показался чересчур интеллигентным и запутанным. Я люблю книги попроще, в основном боевики и исключительно зарубежных авторов: реалии моей вначале советской, а теперь вот русской, или – как все почему-то выражаются – российской жизни и так до смерти мне надоели в повседневной текучке.

Кстати, а почему российской? Большую часть своей жизни, будучи обычным русаком с предками-крестьянами до седьмого колена, я просуществовал в качестве советского человека. Потом с ходу стал россиянином. А просто русским меня когда-нибудь назовут, а? Или как? Или в дальнейшем вообще превратят в какое-нибудь, мать их там всех наверху, русскоязычное население?!.

Ладушки. Хрен с ним.

Вообще-то, если говорить откровенно, зарубежные переводные романы в тонких бумажных обложках были для меня своего рода бегством от работы. В чем я даже самому себе признавался с неохотой. Я покосился в сторону освещенного окна и тяжело вздохнул. Сегодня Катя осталась ночевать дома, отказавшись, несмотря на мои настойчивые просьбы, снова, как и в прошлую ночь, уйти ночевать к Татьяне. В ответ на мои возражения – дескать, я наверняка буду всю ночь ворочаться и ей спать не дам – Катя твердо сказала, что все равно остается дома. А в крайнем случае примет какое-нибудь легкое снотворное. Короче, пришлось мне смириться. Я вообще частенько и вполне сознательно уступаю жене: она единственный в моей жизни человек, с которым я могу пойти на попятный. Даже когда уверен, что на все сто процентов прав. Хотя настроения мне это не улучшает, естественно.

Поэтому, чтобы не дай бог не возникло нового разговора, я перебрался на веранду, где теперь и сидел, накинув на плечи старую армейскую куртку. Сидел и думал.

Я абсолютно убежден, что человек – существо не особенно изобретательное. За долгие годы работы в розыске я понял: в этой жизни все рано или поздно возвращается на круги своя, пусть даже и на качественно новом уровне. То же самое относится и к преступлениям. Я давно заметил, как периодически, с небольшими изменениями, повторяются мотивы, ситуации, а порой и личности преступников. Не говоря уже об орудиях убийства – здесь моих клиентов воистину можно считать законченными консерваторами. Хотя встречаются и исключения.

То же самое (с небольшими допусками) можно было сказать и о вчерашнем убийстве егеря Пахомова.

По делам службы мне доводилось видеть трупы и похлеще того, что раскорякой плавал в воде ручья. Да, орудие убийства пока не найдено. С мотивами, прямо скажем, плоховато. Не говоря уж о преступнике – нет его пока что, душегуба, даже в виде подозреваемого. Только предположения, весьма и весьма расплывчатые.

Ну и что?

Все со временем появится: и подозреваемый, и орудие. Время убийства установлено, ребятки мои вкалывают как проклятые. Так что результаты не замедлят сказаться.

Но себя-то я не мог обманывать: дело предстояло тяжелое. Этот вшивый дворянин Бутурлин, возможно, прав, и егерское прошлое Пахомова вряд ли может быть мотивом в этом деле…

Бутурлин…

Какая-то странная коллекция. Вызывающее поведение. То, что он обнаружил тело убитого и сам сообщил об этом. Нет, что-то не складывалось. Конечно, Бутурлина стоило покопать поглубже, но я просто нутром чуял, что бывший директор детдома вряд ли причастен к этому убийству. По крайней мере, напрямую.

Что-то над этим убийством витало эдакое… Неуловимое и странное. Я даже засопел от чрезмерного усилия – так мне захотелось немедленно ухватить, понять эту неуловимость. А убийца? Если убийство преднамеренное, то как же он все точно рассчитал, сволочь!.. И место, и время. Собака след не берет, а ведь это надо знать, как сделать, чтобы собака не только не взяла след, но и боялась. Чего она боялась, кстати, а?.. К сожалению, собаку, даже умную, не допросишь в качестве свидетеля обвинения. Кто убил?.. Местный? Да тот же Бутурлин, если он действительно ядами занимался, вполне мог придумать подобный план убийства. Но выполнить? Тут нужен сообщник. Молодой, сильный… И зачем Бутурлину понадобилось убивать Пахомова? Ссора во время выпивки? Деньги? Чепуха. Пахомов, как я выяснил, был беден, словно церковная мышь. А бутурлинская коллекция, если ее продать, обеспечит владельца безбедным существованием до конца дней. И не только его, но и наследников. И наследников наследников. Кстати, надо будет ребяткам дать задание выяснить, сколько в действительности в долларах может стоить такое собрание холодного оружия.

Нет, Бутурлин – не вариант. Его присутствие в моей воображаемой схеме только еще сильнее запутывает ситуацию.

И я, все больше и больше мрачнея, раздумывал о своем положении. А оно было, прямо скажем, не из приятных: ни следов, ни свидетелей, ни мотива. Ни хрена, в общем, у меня не было. Я чуял, чуял, что это долбаное дело будет не сахар, но чтобы такое…

Я вытащил из пачки новую мальборину, аккуратно загасив в пепельнице догоревшую до фильтра предыдущую. Сигарета в пачке была последней. Это значило, что, вопреки всем своим стараниям курить поменьше, я сегодня приговорил целую пачку. Я вздохнул, повертел сигарету в пальцах и все же поднес к губам. Но прикурить не успел.

Потому что возле моих ног приглушенно, но от этого не менее требовательно заверещал звонок телефона, который я предусмотрительно перетащил на веранду, чтобы попусту не беспокоить Катю. Я взял трубку и раздраженно буркнул, заранее понимая: звонок в такое время – не к добру:

– Терехин слушает.

И тут же, услышав знакомый голос, чуть было не подпрыгнул в кресле:

– Михайлишин, ты?.. Что? Опять?!.

Глава 27. МИХАЙЛИШИН

Я прекрасно видел: в нашем отделе внутренних дел царит смятение.

Оно не было явным – никто не кричал, не суетился, не носился чертом по коридорам, матерясь на все корки. Шла вроде как обычная, вернее, не совсем обычная рабочая ночь, когда одно чепэ следует за другим. Но по напряженным лицам Волкодавовых бойцов, по их негромким, быстрым и коротким разговорам я чувствовал, насколько второе убийство накалило обстановку. Казалось, даже стены здания издают напряженное гудение. Наша контора напоминала растревоженное гнездо шершней, а оперативники Волкодава – разъяренных обитателей, рыскающих по сторонам. Они пока что знали только одно: кто-то опять нарушил их покой. Но вот в кого дружно вцепиться – еще не знали и не видели.

В небольшом терехинском кабинете были настежь распахнуты оба окна второго этажа, выходящие на задний двор нашей конторы. И все равно в комнате слоями висел табачный дым – ночь выдалась совершенно безветренная. Ярко горела под потолком лампочка в стеклянном абажуре. В кабинете нас было четверо: сам Волкодав, его лучший сыскарь Саша Поливалов, который выезжал и на место первого убийства, я и Стася. Она сидела, спрятав руки между коленями, на стуле напротив Волкодава. А тот с угрюмым видом восседал в старом кресле с высокой деревянной спинкой за своим обшарпанным, видавшим виды письменным столом, который он категорически отказался поменять на современный офисный. На этом допотопном столе весьма странно смотрелись компьютер, факс, современный телефон "Панасоник" и портативная, но очень мощная рация.

Мы с Поливаловым забились по углам широкого кожаного дивана и молчали.

Все мы торчали здесь уже добрых минут тридцать – с тех самых пор, как приехали в отдел. А до этого много чего произошло.

Едва Стася, сумбурно рассказывавшая мне о таинственном ночном преследователе, дошла до того момента, как она услышала крики, я тут же немедленно ее прервал и позвонил Терехину. Потому что, как иногда выражается наш Волкодав: "Лучше перебдеть, чем недобдеть". Волкодав, ясное дело, меня обматерил, но тем не менее тут же велел вызывать дежурную бригаду к дому Шаповаловых, и мне приказал нестись туда, не медля ни секунды.

Что я и сделал.

Я оставил Стасю дома, с родителями, клятвенно пообещав позвонить, запрыгнул в машину и помчался по ночным улицам поселка. По дороге я лихорадочно думал, что делать, если я приеду первым. И где искать убитого Шаповалова, коли он действительно убит. Больше всего мне хотелось, чтобы Стася ошиблась. Но я нутром чувствовал, что тот крик в ночи действительно был криком умирающего человека. И вместо здоровехонького Игоря Андреевича я найду очередной труп.

Именно так и случилось.

Естественно, что самым первым делом, подкатив к участку Шаповаловых, я рванул к дому и забарабанил в дверь. На пороге появилась испуганная жена Игоря Андреевича, ни сном ни духом не ведавшая, где сейчас находится ее муж. В ответ на мои осторожные расспросы она только и сказала, что он вышел прогуляться и еще не вернулся. Мое внезапное появление с "макаровым" за ремнем джинсов жутко ее напугало, и она тут же впала в панику. Тем более что дочки-то их, Веры, тоже не было дома.

Я кое-как постарался ее успокоить, правда, без особого успеха, велел не выходить даже на крыльцо дома и пулей понесся обратно. Осматривать огромный дачный участок с пистолетом в одной руке и фонариком – в другой. Было как-то очень тихо – даже поселковых собак не было слышно. Ни черта не было видно – луна надолго спряталась за тучами, а свет уличных фонарей на участок не попадал. Темно было, как у негра, ну, сами знаете где. Я рысью пробежался по густому, тщательно ухоженному саду, осматривая при свете фонарика землю под каждым деревцем и кустиком.

В конце концов я добрался до парника. Дверь в парник была распахнута – что уже само по себе было подозрительно. Но на самом деле привлекла мое внимание не дверь, а огромная прореха в полиэтиленовой пленке. Клочья полиэтилена серебрились в лунном свете и слабо шевелились под легким ночным ветерком. Это было очень подозрительно: у таких аккуратных хозяев парник просто не может стоять драным.

Я снял пистолет с предохранителя (девятый патрон был уже в стволе, как вдалбливал нам Волкодав) и, держа фонарик в левой руке, а "макарова" наизготовку – в правой, осторожно заглянул в парник. То, что я там увидел, мне очень не понравилось. Потому что лежавшее в луже уже слегка загустевшей крови тело с вывалившимися наружу кишками живо напомнило мне уже виденные точно такие же трупы. На которых я вдоволь насмотрелся в Афганистане.

Но ничего сделать я не успел.

Потому что к калитке подкатила машина дежурной бригады, за ней "скорая помощь" – и завертелась привычная карусель. Почти сразу же за сыскарями примчался Волкодав. И кинолог с псиной, на этот раз сработавший оперативно. Конечно, жена Игоря Андреича не выдержала, прибежала к парнику, где мы только-только начали возиться, – и все увидела. Так что доктору Вардунасу первым делом пришлось приводить в чувство бедную женщину: она как стояла, так и рухнула рядом с мужем. Уже покойным.

Волкодав шепотом матерился, осматривая парник и прилегающую часть участка. Милиционеры с автоматами, которых в этот раз приехало аж шесть человек, по его приказу тщательно прочесывали окрестности, а я ходил за Волкодавом, обнюхивающим каждый кустик, и молчал. А что я мог сказать? Второй жмурик на моем участке. И, считай, за одни сутки.

А собака, кстати, опять не взяла след.

Потом тело увезли. Возле парника выставили милиционера, возле дома – второго. К жене покойного приставили медсестру, вызванную из больницы, а мы поехали в отдел, причем по дороге я забрал из дома Стасю. Так распорядился Волкодав. Ее родители тоже поехали с нами – мне не удалось уговорить их остаться дома. Позже к ним присоединился и Николай Сергеевич, которому, они, наверное, позвонили уже от нас. Он прикатил на своих стареньких "Жигулях".

Теперь все они сидели под дверью терехинского кабинета и ждали, когда он отпустит Стасю. Мы же четверо, как я уже говорил, были по другую сторону баррикад, в кабинете: Волкодав уже битых полчаса подробно расспрашивал Стасю о ее ночных похождениях. А в это время его ребята пахали в отделе и за его стенами, отрабатывая свой нелегкий сыщицкий хлеб.

Да, кстати.

Мало нам было этих ночных радостей: патрульные по всему поселку искали еще и дочку покойного Шаповалова – Веру, которая находилась черт знает где. Ее мать не знала, куда и к кому Вера пошла, и была в состоянии, близком к помешательству. Еще бы: внезапная и жуткая гибель мужа, исчезновение дочери – после такого свихнуться совсем не трудно. Слава богу, вызванная доктором Вардунасом медсестра вкатила ей лошадиную дозу успокоительного, и Верина мать попросту отключилась. А ребята вовсю искали дочку. Или ее тело.

В общем, та еще была обстановочка.

Поэтому и эксперт-криминалист Коля Бабочкин тоже пахал, как лось. И в данный момент он ворвался в кабинет к Волкодаву. Быстро и без стука: когда земля под ногами дымится, Волкодав не обращает внимания на субординацию. Поэтому-то Коля и не постучал. Не до того. В одной руке Коля на отлете держал несколько глянцево поблескивающих, еще влажных снимков, а в другой – какие-то бумаги.

Итак, Коля вошел без стука. Волкодав вопросительно уставился на него.

– Вот, Петр Петрович, – сказал Коля, аккуратно раскладывая бумаги на столе. – Заключение судмедэксперта и картинки… Доктор Вардунас говорит, что все это очень похоже на первый, вчерашний случай…

Терехин мельком взглянул на снимки, отложил их в сторону. Бегло просмотрел бумаги. Сгреб их в ящик письменного стола. Снова уставился на Колю. Вид у Волкодава был весьма мрачный, если не сказать грозный.

– Ладушки, Коля, можешь идти, – процедил сквозь зубы Волкодав. – А мы пока продолжим беседу.

И едва Коля вышел, как он снова накинулся на Стасю. При этом он уже в третий раз пошел по кругу: когда ушла, когда пришла, что видела, что слышала. О чем говорила с покойным Шаповаловым, как он себя вел, его ли именно голос прозвучал, когда она услышала второй крик, и так далее. Это очень похоже на Волкодава – он будет мотать и мотать по новой жилы из свидетеля, пока наконец не найдет какую-нибудь, пусть даже крохотную, зацепку, которая сможет продвинуть расследование. Кстати, свои вопросы и Стасины ответы он сам тут же и стенографировал. Надо отдать должное Волкодаву – он не только сам освоил стенографию, но и всех своих сотрудников заставил пройти краткие курсы. Мы ведь не в Америке, нам стенографистки не полагаются, все приходится писать самим. Так что теперь каждый Волкодавов сыщик вполне прилично стенографировал. А что, очень даже удобно: сначала быстро, не отвлекаясь пишешь, потом расшифровываешь записи и одновременно печатаешь на компьютере. Между прочим, все его ребята с компьютером на "ты". Хочешь не хочешь, а позавидуешь.

Но я не завидовал, потому что Волкодав еще в начале лета посоветовал – считай, приказал – и мне закончить курсы стенографии и разобраться с компьютером. Дескать, современный мент без стенографии и компьютера, все равно что бык без… Опять же понимаете, без чего. На самом же деле именно этот его совет в приказном тоне и убедил меня окончательно: Волкодав твердо намерен забрать меня к себе в отдел.

Правда, все это было задолго до этих двух убийств на моем участке. А теперь, особенно после сегодняшнего, второго, моя сыщицкая карьера у Волкодава, видать, накрылась медным тазом. Вот так-то…

Итак, Волкодав допрашивал Стасю.

А мы с Сашей Поливаловым молчали. Молчали как рыбы. Если потребуется, Волкодав сам спросит, а без нужды влезать в его работу не стоит – может и послать куда подальше под горячую руку.

Но дело было не совсем в этом.

Я – хоть убей – нутром чувствовал, что Стася чего-то недоговаривает. Нет, она Волкодаву не врала, на все вопросы отвечала складно и точно. И практически не путалась даже в деталях, когда он один и тот же вопрос задавал повторно чуть погодя. И отвечала искренне – это было видно. Но все же она явно что-то скрывала. Но вот что? И почему? Может, она просто была сильно напугана?..

Я не мог понять. Точно так же я не мог понять, что именно выпытывает у нее Волкодав. Кажется, он тоже чувствовал какую-то недоговоренность в Стасиных ответах, вот и тянул из нее жилы.

– Итак, Станислава Федоровна, с Марьина озера вы возвращались той же тропинкой, по которой шли туда, – сказал Терехин, закуривая очередную сигарету. – Так?

– Да, – тихо ответила Стася.

– А на озеро, как вы говорите, отправились просто искупаться на ночь глядючи, так?

– Да.

– Станислава Федоровна, а почему вы не пошли купаться на речку? – вдруг резко сменил тему Волкодав. – Она же гораздо ближе к вашему дому. И вообще – это гораздо безопаснее, чем ночью идти через лес к озеру, не так ли? Почему же тогда вы пошли на озеро, а?

Стася замялась. Сначала она посмотрела на Волкодава, потом на нас с Сашей, словно надеясь на подсказку. Мы с Сашей невозмутимо молчали. С улицы доносились негромкие голоса водителей, куривших во дворе возле патрульных машин. Стася снова уставилась на Волкодава.

– Я… Я подумала… Мне просто захотелось сходить именно на озеро, – наконец сказала она.

– И вы там были одна?

– Да.

– И никого, кроме вас, на озере не было? – быстро спросил Волкодав.

– Н-нет, – с легкой запинкой ответила Стася.

– И что – вам не страшно было туда идти? После вчерашнего убийства Пахомова? А тем более купаться там, в темноте, одной?

– Не страшно, – как-то очень неуверенно ответила Стася, отводя взгляд.

Волкодав вдруг натужно засопел, не сводя со Стаси своих глубоко посаженных глаз. Такое сопенье для любого, кто мало-мальски знает Волкодава, означает, что он дико разозлился. Потому что теперь он убедился: свидетельница явно врет. Что-то скрывает. И сейчас он ее начнет потрошить по-настоящему. Но ярость майора Терехина была видна только мне и Саше Поливалову, которые наизусть знали его характер. Стася же об этом, естественно, даже не догадывалась. И хорошо, что не догадывалась. Иначе бы перепугалась окончательно.

– Значит, вы не боялись, – внезапно протянул Волкодав бодро и даже, я бы сказал, весьма ласково. – Молодец, молодец… Волков бояться – в лес не ходить…

Уж эта мне его родственная интонация – мне стало ясно, что сейчас свидетельнице придется туго. Стася как-то сразу подобралась, видно почувствовав, что ей приготовлена какая-то ловушка. Даже я невольно напрягся.

– Вот что мы с вами сделаем, Станислава Федоровна, – все тем же приторно ласковым голосом сказал Волкодав. – Мы с вами, Станислава Федоровна, не откладывая дела в долгий ящик, прямо сейчас съездим на Марьино озеро. И вы нам покажете то место, где вы купались в гордом одиночестве и откуда потом пошли домой.

Волкодав резко поднялся и навис над Стасей, не сводя с нее сверлящего взгляда. Она как-то сразу съежилась, снизу вверх испуганно глядя на майора, а Волкодав, по-прежнему глядя на Стасю, протянул руку к телефону. Снял трубку, но к уху не поднес. Вместо этого он тихо и очень проникновенно сказал Стасе:

– Ты мне врешь прямо в глаза, дочка. Ты была на озере не одна. И пошла ты туда совсем не купаться.

Волкодав выдержал паузу. Мы – все трое – старались даже не дышать.

– А я ведь здесь не в бирюльки играю, дочка, – продолжил он все так же негромко. – У меня ведь людей вторую ночь подряд убивают. А убийца еще на свободе, по поселку бегает. И может быть, в эту самую минуту опять кого-нибудь на куски кромсает… Значит так: либо ты мне сейчас выложишь всю правду, либо я привлеку тебя к уголовной ответственности за дачу ложных показаний. И упеку за решетку. Это я тебе твердо обещаю. Вот тогда-то, можешь мне поверить на слово, тебе станет совсем не весело. Но это я сделаю после того, как мы с тобой съездим на озеро и я узнаю всю правду. А я ее все равно узнаю. Ты мне веришь?