Текст книги "Век испытаний"

Станислав Васильевич всегда держал на работе тревожный чемоданчик командировочного. Больше всего в подобного рода поездках его напрягал неизбежный и чрезмерный подхалимаж местного начальства. Впрочем, он вовремя научился избегать походов в бани с девочками и попоек, которые вроде как к чему-то обязывали.

В самолёте, когда уже не первой свежести, но сохранившая остатки былой яркости бортпроводница начала изображать жестами, как пользоваться спасательным жилетом в случае посадки на воду, Станислав Васильевич почувствовал, что с трудом сдерживает готовый прорвать его истеричный смех. Ведь чушь собачья! Пусть бы хоть один случай был в мире, когда самолёт упал в воду и хоть один человек спасся с помощью этих дурацких жилетов. Но кто-то обосновал их необходимость, кто-то наладил выпуск, и весь мир авиапассажиров теперь наблюдает за жестами стюардесс, фантазируя вовсе на другие темы. «А ведь авиакатастрофы – тоже чей-то бизнес», – вдруг влетела в мозг Станислава Васильевича непрошеная мысль, которую он тут же постарался удалить как ненужный навязчивый файл. Но, похоже, ему только удалось переместить его «в корзину». Аварии на шахтах – как ни кощунственно было это осознавать – тоже имели коммерческую составляющую.

Похоже, скоро у него останется всего один живительный ручеёк: закупки систем оповещения о предстоящих выбросах метана. Хотя и объёмы денег, и сам процент его гонорара – это слово ему нравилось больше, чем общепринятое – «откат», – были относительно невелики, два момента являлись для Журавского приятными и определяющими. Во-первых, гонорар свой он получал от чешского партнёра, надёжность которого была проверена более чем десятилетним опытом сотрудничества, так что в Украине вычислить это было практически невозможно. Схема работала так, что им не было нужды даже созваниваться. Единственный раз, когда нужно было срочно согласовать изменения, изобретательный Журавский из осторожности сделал телефонный звонок с почтового переговорного пункта. Вторым привлекательным моментом являлась стабильность. Оборудование должно было соответствовать многим критериям, пройти соответствующие испытания и получить сертификаты. Причём параметров соответствия придумывалось всё больше. И все эти действия составляли очень длительную и почти безнадёжную для чужаков процедуру. А единственным институтом, который всем этим ведал, руководил приятель Журавского – Артём Павлович Воздвиженский. Журавский никогда не вручал ему конвертов с купюрами, но помог в своё время стать академиком, а затем всячески оберегал от препровождения на заслуженный отдых. Воздвиженский же был действительно неплохим учёным, но при этом отличался мягким и благодарным характером. Как-то он высказал Станиславу Васильевичу мысль о том, что для страны было бы экономней, если бы они разработали свои приборы, на что Журавский дал понять, что профинансировать быстро и в нужном объёме столь объёмный проект из бюджета нереально. На том и определились.

Перед вылетом Журавский набрал кадровичку, похвалил её замечательные качества, взгрустнул по поводу внезапной командировки, пообещал звонить по возвращении и, что любопытно, ни в чём ни капельки не солгал. Потом, вспомнив о звонке одноклассника Арнаутова, набрал Нину: «Свяжись, пожалуйста, с этим Арнаутовым, объясни ситуацию и – уж ладно – дай номер моей мобилки на 045». Последнее можно было, впрочем, и не уточнять. Нина прекрасно понимала, какой номер для кого предназначен. Сам Станислав Васильевич не одобрял пижонов, которые обкладывались тремя или четырьмя мобильными телефонами, что, по его мнению, только мешало и приводило к путанице. У него, как и положено, номеров было два. Один – ненавистный, который он никогда не отключал, – для начальства, семьи и Нины, второй – для всех остальных, на который он обращал внимание несколько раз в день – по настроению.

А Нина, поняв, что шефа до конца дня уже точно не будет и, наконец, появится возможность уйти с работы вовремя, уже созванивалась со своей коллегой Ритой. Рита работала референтом у заместителя председателя СБУ. Правда, в последнее время под предлогом сокращения аппарата её должность переименовалась – в старшего аналитика, но суть и функции от этого не изменились. Поскольку Нинин шеф Журавский давно дружил с Ритиным шефом Маштарём, девушкам часто приходилось контактировать по работе, выполняя их поручения: то перебрасывать по почте документы, то передавать неизвестного содержания пакеты, то кого-то с кем-то стыковать. В результате у них возникло что-то вроде дружбы. Это не был тип детской беззаветной преданности и открытости. Отношения строились искренне, но тактично, без выворачивания наизнанку друг перед другом, на основе уважения и симпатии, насколько это возможно между женщинами. Положительную роль играл и тот факт, что ни сами барышни, ни их среды в жизни больше практически нигде не пересекались.

Рита ответила сразу и явно огорчила Нину: «Никак сегодня не получится. Раньше девяти не освобожусь, – и после паузы уже весёлым тоном продолжила, – шутка! Представляешь, ты как почувствовала, я сама тебя уже собиралась набрать. Шеф сегодня сорвался в срочную командировку и подкинул два приглашения на какую-то супер-пупертусовочную закрытую вечеринку в “Евроконтиненталь”. Там будут что-то кому-то вручать, плюс шикарный банкет. Так что бросай все дела – никаких отговорок!»

– И не надейся – буду стопроцентно! Вот те совпадение! Представляешь, моего тоже куда-то заслали.

– Тогда в семь в вестибюле при полном параде.

– При полном – не получится. Если заезжать домой – раньше восьми не успею. Так что предстану перед бомондом в рабочей спецодежде.

– Знаю я твою спецодежду, что ж, будем отбиваться от женихов.

– Или не будем? – барышни дружно рассмеялись.

* * *

В столице Черепанов чувствовал себя вполне уверенно и комфортно. Уровень доходов позволял себя особо ни в чём не стеснять, а наличие друзей делало город более комфортным, уютным и приветливым. Но эта поездка задалась какой-то особо импровизированной, что ему очень даже нравилось. Иван почувствовал, что жить правильно и в точном соответствии со здравым смыслом и прагматичными графиками скучновато.

К своей аспирантке Ольге он давно начал присматриваться, но, как опытный «охотник», не спешил.

Увидев Ольгу в первый раз, Иван несколько расстроился. Девушки с такими замечательными внешними данными обычно отличаются леностью, завышенной самооценкой и не очень хорошим характером – так подсказывал ему житейский опыт. А тратить время на эту заочницу, выполнять работу за неё в планы Черепанова не входило. Заводить романчик в обмен на хлопоты и головную боль было бы неправильно, тем более дефицита на этой ниве он никак не ощущал. Поэтому он выбрал проверенный и единственно правильный в данной ситуации способ: строгий деловой стиль общения. Справится – хорошо, не справится – её проблемы.

– Ольга Петровна, тема вашей диссертации «Развитие манипулятивных технологий в украинских телевизионных ток-шоу» предполагает и творческий подход, и большой объём рутинной работы. За ближайшие две недели вы должны найти и изучить зарубежные исследования, касающиеся этой тематики. В отечественной науке таких пока нет – это я вам сразу подскажу. Также вам следует изучить историю развития ток-шоу в мировой тележурналистике. И постарайтесь записать свой архив в хронологии. Начиная с эпохи распада Союза – Листьев, Молчанов, Познер, а потом уже Шустер, Киселёв, исконно наши – Куликов, Безулик, Герасимюк. Да, и найдите те передачи и ведущих, которые успели сойти с арены. Пиховшек и другие. Архивы нашей компании – в вашем распоряжении, сейчас познакомлю вас с инженером видеомонтажа Денисом, он поможет. Вопросы?

Красивая Ольга Петровна, закончив конспектировать речь мэтра, как ни в чём не бывало, спросила:

– Как вы считаете, Иван Сергеевич, передачу «Порта а порта», которую ведёт Бруно Вэспа, я в вашем архиве раскопать смогу?

– Сможете, – автоматически ответил ошалевший Черепанов, – кстати, знаете, что означает «Порта а порта»?

– Конечно. От двери к двери.

– Вот и замечательно, тогда за работу! – когда дверь за Ольгой закрылась, Иван вспомнил собственный экзамен по русскому языку в университете. Не то чтобы он всё выучил идеально. Автором учебника был Розенталь. Везде так и писалось «Д.Э. Розенталь». А Черепанов по своей дотошности вычитал в аннотации, набранной мелким шрифтом, что полное имя Розенталя – Дитмар Эльяшевич. Редкое имя он запомнил и ввернул на экзамене: «А Дитмар Эльяшевич по этому поводу в своём учебнике дал следующую классификацию…» Эта деталь так позабавила экзаменатора, что тот накинул Ивану бал и поставил «отлично».

Ольга на самом деле оказалась девушкой толковой и довольно трудолюбивой…

Эта была их первая совместная поездка на острова. Вначале Черепанов планировал просто отдых. Перелёт из Лугани в Киев, а через несколько часов из другого терминала аэропорта «Борисполь» – в тёплые края. Но неожиданно у него нарисовались дела в столице, и Иван предложил новый план: он поедет в Киев пораньше, а потом там присоединится к Ольге. Но тут же выяснилось, что ей ну очень-очень хочется повидать киевскую подругу, встретиться с какими-то корифеями по теме своей диссертации и походить по театрам… и, разумеется, магазинам. Посему они приехали в столицу почти на неделю, дни бежали весело и насыщенно. На второй вечер коллеги вручили Черепанову пригласительные на церемонию вручения новой и самой яркой журналистской премии «Викеликс– джорналист-юкрейн» – за самую громкую сенсацию года.

Церемония должна была проходить в банкетном зале модного и супердорогого отеля «Евроконтиненталь». Будучи человеком небедным, но рациональным, Черепанов не позволил бы себе снять здесь апартаменты – это было бы как минимум расточительно. Впрочем, когда-то у него здесь состоялось несколько деловых встреч – вход и в отель, и в ресторан был свободным. Тогда Иван заприметил здесь знакомого киевского пиарщика, который, видимо, для пущей важности, дабы поднять свой статус и расценки на услуги, назначал встречи именно здесь. При этом собеседники за его столиком чередовались, а недопитая небрежно отодвинутая чашка кофе оставалась неизменной. Как говорится, зачем платить лишнее?

Черепанов окинул Ольгу оценивающим взглядом и остался доволен своей спутницей. С такой женщиной не стыдно появиться на людях. Чёрное вечернее платье, серьги, кулон, кольцо, туфли – всё было нарядно, красиво, подчёркивало привлекательность, но не содержало признаков вульгарности. «Вкус – великое дело—», – отметил про себя Иван, пока Ольга заботливо и как-то по-хозяйски поправляла ему галстук и ворот идеально выглаженной рубахи. Он вспомнил, как на одной из вечеринок оказался в обществе закомплексованной девушки, от поведения которой и ему было некомфортно.

Когда в качестве заказанного такси за ними подкатил дорогой и почти новый джип-мицубиси с шашечками, Иван слегка ошалел. Он вольяжно расселся рядом с Ольгой на заднем сиденье. По пути Черепанов не удержался и задал водителю – приветливому слегка лысоватому дядечке лет пятидесяти, чем-то схожему с артистом Николаем Губенко, – мучивший его вопрос: «Скажите, пожалуйста, вы везёте нас за 40 гривен. Столько же мы заплатили бы, если бы нас доставили и на “ланосе” или другом дешёвом авто. Но если посчитать стоимость вашей машины, амортизацию, обслуживание, расход топлива – то, мне кажется, вы работаете в убыток. Или я чего-то не понимаю?» «Всё верно, – “Губенко” был рад поговорить, – А мне деваться некуда. До кризиса я на фирме работал. Хозяин платил прилично. Он и уговорил меня взять кредит и эту красотку купить, сто лет бы мне это нужно было. А через полгода он сдулся. Я же остался с машиной и кредитом. Продать её за те деньги, что взял, уже невозможно. Если банку её вернуть, то они её так оценят, что я ещё им должен останусь, хотя уже почти треть стоимости выплатил. А так – хоть как-то на погашение кредита зарабатываю…

На прошлой неделе немного повезло – американцев катал три дня. И знаете, что их больше всего впечатлило? Не музеи, не церкви. Поездка на дамбу. Это в районе Конча-Заспы. Там выросли как грибы не сотни – тысячи особняков стоимостью в несколько миллионов “зелени”. Земснаряды фугуют день и ночь, прокладываются собственные реки, и всё это якобы в бедной стране. И поразило их, что владеют этими дворцами преимущественно чиновники…»

В этот момент они въехали на ярко освещённую выложенную из дорогой брусчатки площадку перед «Интерконтиненталем», и шустрый швейцар ретиво бросился открывать заднюю дверцу. Иван неспешно, давая швейцару подождать столько, сколько потребуется, выдал довольному водителю полтинник, выйдя, уверенным жестом подал руку Ольге и, дав возможность швейцару услужливо открыть перед ними нарядную дверь, сунул ему в руку пятигривенную купюру. В холле в свете сотен лампочек – их, казалось, невозможно было сосчитать – неимоверных размеров хрустальной люстры суетилась разношёрстная публика. «Сколько всё же в этой люстре лампочек? Сколько она весит? Сколько стоит?» – эти вопросы профессионального любопытства остались без ответа, потому что Иван уже с кем-то здоровался и представлял свою спутницу. Ей явно льстило, что и в столице на такой элитной тусовке Иван был как рыба в воде.

Они спустились по мраморной лестнице в банкетный зал. В углу расположилось трио молодых скрипачей, довольно виртуозно наполнявших звуками собрание.

Вручение премии – чека на 50 тысяч евро – сопровождалось речами англоязычных руководителей международного фонда, которые озвучивал картавый переводчик с монотонной интонацией и нетипичным ударением, явно раздражавший Ивана. А может, Черепанов выплёскивал на него досаду, на самом деле адресованную герою церемонии? Может, он завидовал этому щуплому довольному пареньку в дырявых джинсах, который стоял на сцене? Конечно, лауреат обнародовал в Интернете тайные контракты Украины на поставку оружия режиму одной из африканских стран. Интересно, рисковал ли он жизнью, добывая эти материалы, обжигал ли пальцы, когда доставал горячую головешку из огня? А может, ему кто-то элементарно «слил» эту самую информацию – и весь тебе героизм. С такими материалами и он – Черепанов – такую бомбу взорвал бы! Да где ж их взять-то?

Тем временем официальная часть подошла к завершению. Зал, заполненный известными политиками, артистами, шоуменами, гудел всё сильней. Чревоугодие и возлияния достигли апогея. И, как всегда бывает на подобных мероприятиях, у богато сервированных банкетных столов публики оказалось несколько больше, чем предполагалось: штатные тусовщики с важным видом просачивались по ходу банкета, когда контроль ослабевал. За столом было не то чтобы тесно, но плотновато, Ольга неожиданно встретила университетскую подружку и увлеклась болтовнёй с ней. Черепанов, пользуясь моментом, сказал, что отойдёт в другой конец зала пообщаться с киевским другом – ведущим программы «Дуэль» Костиком Журбой. Когда они с Костиком, обменявшись традиционными колкими подковырками, воодушевлённо подняли бокалы с виски и Иван неосмотрительно выдвинул локоть, он почувствовал, как кого-то задел, и повернулся, чтобы извиниться. И наткнулся на обворожительный взгляд чуть улыбающихся оливковых глаз.

– Извините, – Иван растерянно улыбнулся.

– Пустяки, можете подать мне вон то канапэ. Не в плане компенсации, это слишком мало, – рядом с Иваном стояла девушка лет тридцати. Но было в ней что-то, его застопорившее. Какие-то флюиды.

«Вот так всегда, – подумал он, – обязательно такие встречи случаются не тогда, когда надо».

Судя по всему, она была с подругой. В этот момент Ивана окликнул Костик. А через минуту, заметив, что его ищет взглядом Ольга, Черепанов решил сам ретироваться. Ему почему-то не хотелось, чтобы девушка видела, что он не один.

По пути его поймала пресс-секретарь центризбиркома, к ним их компании присоединилась ещё пара друзей – и понеслось-завертелось. Интеллигентные музыканты, оставив инструменты, тем временем начали налегать на коньячок. Как только распорядители покинули вечеринку, официанты стали деловито уносить со столов снедь и напитки. Черепанов в полглаза наблюдал и за девушкой, поразившей его воображение. Её с подругой развлекали двое бойких высоких мужиков. Иван даже подревновал, но вскоре переключился на свою компанию, которую они с Костиком наперебой заводили своими шуточками. Соскучился он по этому бесшабашному братству!

Глава 2
Взрыв

Василий Кондратьевич давно задавался вопросом, почему некоторые его думы через время материализуются. Не то чтобы он был пророком, нет, но порой ни с того ни с сего его посещали мысли, не имеющие никакого отношения ни к ситуации, в которой он находился, ни к его ближайшим планам. Вдруг перед глазами появлялась картинка, смысл которой он понять не мог. Поначалу Кондратьич не придавал этому значения. После аварии на шахте, когда из бригады выжили только он и Серёжка Фролов, зеленый и необученный выпускник техникума, такое стало случаться с завидным постоянством.

Уже почти десять лет прошло со времени того проклятого взрыва. Смена работала как обычно, всё шло по плану, и сигнализация вела себя спокойно. Её не заглушали в этот раз: после череды аварий на других шахтах о практике отключения датчиков метана в лавах забыли. Взрывы уносили всё больше жизней, и никому не хотелось стать следующим.

Они работали в самой нижней точке шахты. Глубже было только тело Земли, которое шахтёры беспощадно сверлили и дробили в поисках чёрного камня, который когда-то был обычным деревом. «Как этот древний лес попал на глубину более километра и за миллионы лет окаменел?» – Кондратьич, несмотря на своё пролетарское происхождение, иногда задавался такими глобальными вопросами, что сам удивлялся.

Земля мстила им горячим воздухом – за сорок – и пыталась предупредить о своём недовольстве постоянным потрескиванием кровли. Но горняки – народ закалённый. После некоторого опыта работы под землёй чувство опасности обычно притупляется. Одним для этого нужно три или четыре раза спуститься в лаву, другим требуется месяц или больше, а есть такие, что не могут побороть чувство естественного животного страха перед глубиной. Ну что ж, бывает… Тогда на поверхности трудись. Но всё равно – на шахте. Она кормит всех. Нет другой работы в их родной глухомани.

Ничего необычного не происходило, все находились на своих местах, до конца смены оставалось не более получаса, когда ударила стена горячего воздуха вперемежку со смогом угольной пыли…

Кондратьич пришёл в себя уже на носилках в клети. Горноспасатели достали его одним из первых – он и новичок Серёга оказались дальше всех от эпицентра взрыва.

Резкий свет болью ударил по пропитанным угольной пылью векам. Глаза Кондратьича были закрыты, но от этого боль в них не уменьшилась.

– Отец, держись! – спасатели, услышавшие стон, поняли, что шахтёр пришёл в себя, и ускорили шаг.

Свежая струя весеннего воздуха стала самой большой радостью в жизни Василия Матвеева. Без малого тридцать лет он спускался под землю и всегда поднимался оттуда сам, своим ходом. А теперь, когда до пенсии осталось всего-ничего, его выносят сынки горноспасатели. «Это хорошо ещё, что не вперед ногами…» – Кондратьич всегда находил плюсы в самых, казалось, неприятных ситуациях.

До сих пор Василия Матвеева считали самым везучим на шахте. Уж сколько раз миновала его беда. То срочно бежит устранять неисправность, а на том месте, где он только что стоял, происходит обвал. То дочь внука подарила и с зятем так отметили, что на следующий день не было смысла идти на работу, а электровоз дал искру – и рванул метан. И таких случаев было много, но травмы тяжелее, чем перелом указательного пальца правой руки, Василий Кондратьевич так никогда и не получал. И то засмеяли его потом – мол, дверью прибил на поверхности.

– Василий, Вась… Боже мой… Живой вроде… – женский плач рекой потёк по шахтному двору.

– Как там, сынки? – старики шахтёры боялись задать горноспасателям главный вопрос – выживет ли смена.

– Горит, завалило сильно…

– Боже, Боже! Сколько же тебе ещё нужно забрать наших мужиков? Когда ж ты уже наешься? – тучную женщину, плачущую навзрыд, подхватили рядом стоящие люди…

Эта авария была, конечно, не первой, и все понимали, что она не будет последней. И когда по посёлку быстрее любой самой правительственной телеграммы разнеслась весть о беде, люди, следуя отработанному поколениями ритуалу, кинулись к шахтному двору кто в чём был. Женщины в тапочках и домашних халатах, замотав головы в серые пуховые платки, стояли кучками. У одних лица были скованы каменной маской скорби, другие дали волю слезам. Громче всех голосили те, которые знали точно, что их мужики находятся внизу. А деды и счастливцы, которые пришли на следующую смену, одну за одной курили «Приму» и пытались прояснить хоть какие-то подробности.

Эти люди, объединённые общим горем, понимали, что платят очередную дань подземелью. Так же, как и их отцы, как и их деды, они плакали над погибшими, но знали, что всё равно, когда закончатся спасательные работы в аварийной лаве, они опустятся туда снова и ничто не изменит их жизнь.

Как обычно в таких случаях, штаб ликвидации аварии вывесил список тех, чьи жетоны остались на поверхности. Здесь было теснее всего. Одни, пробежав глазами фамилии, как бы стесняясь, что не нашли в нём своих, тихонько крестились и отходили в сторону со слезами счастья. Другие, увидев фамилию, подтверждавшую самые худшие мысли, впадали в отчаяние, умоляя Всевышнего вернуть на поверхность мужа. Или сына. Или обоих. Это было страшнее всего. Такие жены и матери либо падали тут же, теряя землю под ногами, либо в бессильной ярости колотили закрытые двери ненавистной шахты, как будто она, проклятая, вернёт им самых родных людей в страхе перед гневом человеческим.

Жёлтые автобусы горноспасательной службы – эти ненавистные вестники горя – выстроились в ряд и только добавляли трагизма. Бабоньки, подходившие на шахтный двор, видели их краснополосые бока и понимали, что раз столько их наехало, то беда внизу большая. Скорые реанимобили лимонного цвета также выстроились в ряд в сторонке, экипажи их с надеждой смотрели на выход, им теперь хотелось иметь на своём борту больных, как это не казалось странным… Если в «скорую» попал, значит, жив ещё…

Смена за сменой горноспасатели ходили вниз, разведка докладывала ситуацию в штаб, но на шахтный двор перепадали скупые вести: взорвался метан, обвал, 23 человека в лаве, горение в эпицентре взрыва, разрушения сильные.

Василия Матвеева вынесли первым. Накрытый одеялом, он не понимал, что происходит, потому что весь состоял из боли. Она была везде, но, похоже, начала отступать, так как он пришёл в себя. Ещё под землей ему оказали первую помощь, укололи обезболивающее, перелом или переломы были очевидны и без рентгенаппарата – уж очень неестественно выглядела его правая нога, голова была окровавлена вместе с осколками каски и коногонки – шахтёрского фонаря.

Шёпот пронесся волной по толпе земляков: «Жив Василий, слава богу… Счастливый он всё же…» И снова зарыдали женщины, которые никак не хотели представить себя вдовами.

– Мой-то где трудился, когда рвануло, Вась? – чьи-то заплаканные глаза с мольбой смотрели на покрытое кровью и грязью лицо Матвеева, но Кондратьевич не мог разлепить обожжённые губы и виновато улыбнулся уголком рта: «Не знаю я. Не помню. Простите». Наверное, его поняли правильно.

– Товарищи, пропустите, пропустите, он не может говорить, он только что в себя пришёл…

Голубое небо сменилось белым потолком реанимобиля, потом и без того разрывающаяся от боли голова раскололась на несколько частей от воя сирены, лица врачей склонились над Кондратьичем, и он поплыл… Только на сей раз на душе было спокойней. Его теперь спасут. Точно спасут.

* * *

Ожоговый центр областной больницы был хорошо оснащен. Страна не жалела денег на оборудование отделения, в котором спасали выживших в аду. Светлые свежевыкрашенные стены, современные каталки, двери, не издающие ни единого скрипа, – это всё резко контрастировало с темнотой подземелья, грюканьем электровоза и звуками, которые издавала закрывающаяся клеть.

Василий Кондратьевич снова пришёл в себя уже на специальном матрасе в палате ожогового отделения. Он лежал голый, обработанный какой-то пеной, нога была опутана железными скобами, а голову сдавливала тугая повязка. Глаза болели уже не так резко, свет в лицо не бил, а лился откуда-то из кармана в потолке и был мягко-жёлтого цвета.

«Я жив, это точно», – Кондратьич констатировал самый радостный на данный момент факт.

Мозг, раскалываясь от боли, всё же дал несколько команд телу. Для начала нужно удостовериться, что всё на месте. Поднять голову Матвеев, правда, не смог.

«Так. Правая рука», – пальцы пошевелились, подтвердив, что они и всё, что соединяет их с телом, на месте.

«Левая», – хорошо… болит, но работает.

«Правая нога…», – ух, ты… Плохенько. Там непорядок.

«Ладно, болит, значит, на месте»

«Левая нога», – мозг заканчивал ревизию и остался более-менее доволен комплектацией своего уже немолодого тела. Все конечности были при нём, похоже, что нога пострадала больше всего, но как же раскалывается голова!

Слева монотонно пикал какой-то аппарат, раздражая высотой звука.

По приближающимся мягким шагам Кондратьич понял, что и у него гости.

Над ним склонилось лицо в маске, явно женское, с очень красивыми глазами. Василий Кондратьевич хватанул воздух ртом, когда вспомнил, что лежит абсолютно голый, и, наверное, густо покраснел. Знать он этого не мог, но так подумал. «Во как, в другом месте, может, и рад был бы, а тут лежу как на площади, достоинством кверху».

Маска будто прочитала его мысли и произнесла:

– Не переживайте, вас накрыли. Сейчас это не главное, не смущайтесь.

– Где я?

– В Лугани. В областной больнице.

– Что со мной?

– Ожоги около 30 процентов тела, неглубокие, перелом правой ноги и черепно-мозговая травма.

– Кто-то ещё здесь есть из ребят?

– Сергей Фролов.

– И всё?

Маска в это время с помощью тампона и длинного медицинского зажима обрабатывала ожоги на лице.

– Постарайтесь не разговаривать, так лучше будет заживать.

– И всё? Скажите!

– Пока так. Идут спасательные работы.

– И?

– Вот вы упёртый! Я же прошу! Не разговаривайте, пожалуйста. Будете отвечать только тогда, когда профессор вас о чём-нибудь спросит. Вам следует как можно меньше задействовать мышцы лица.

– Тогда догадайтесь сами, о чём я хочу спросить, и расскажите всё сразу.

– Достали 16 человек, из них пока только вы двое живы. Судьба остальных неизвестна. Чем дальше идут спасатели, тем сложнее условия. Шансов почти нет, говорят. Так что, можно сказать, вы счастливец. Вам меньше всего досталось. Фролов очень тяжёлый.

Матвеев и на этот раз выскочил из могилы. Всё-таки бережёт его какая-то сила. А вот ребята… Хорошо, если сразу. Бац – и всё… Кондратьич много раз представлял, как это – быть при памяти и знать, что ты погребён завалом. Нет, уж лучше сразу. И ещё не хотелось бы сгореть заживо. Пусть уж резко пару десятков тонн породы на голову, чтобы наверняка. И в сознание не приходить.

«Чего это я… Уже всё хорошо…» – испытавший сильную боль организм брал своё, и Кондратьич заснул…

* * *

Вот уже пятьдесят дней хамсин – жаркий ветер, несущий песок и жар из пустыни, – мучил плодородные земли великого Нила. Он дул с той стороны, куда каждый день в своей дневной ладье Манджет бог Ра, плывущий по небу, увозил солнце. Жизнь в Мемфисе (столица Древнего Египетского царства) и его окрестностях в это время замирала. Все ждали наступления первого дня месяца тота, когда священная звезда Сириус после семидесяти дней отсутствия вновь появится на небосклоне и возвестит о большом разливе. Вскоре Нил станет мутно-зелёным, а затем его высокие воды окрасятся в кроваво-красный цвет и принесут из своих верховий много ила, и всё закрутится заново – буйволы потянут мотыги, земледельцы будут идти следом, погоняя их плетью и разбрасывая семена. Вся жизнь царства зависела от того, насколько много ила принесёт река.

Хемиуну каждый год в это время обязан был явиться к великому фараону Хуфу и доложить, как продвинулись работы по возведению пирамиды. Несмотря на то что главный архитектор строительства Большой пирамиды Хемиуну был племянником ставленника бога Ра, каждый раз он ждал этой встречи с трепетом. Двадцать лет назад, когда место для строительства было выбрано на плато возле Гизы, Хуфу пожелал, чтобы его гробница была не только непревзойдённой по величию, но и надёжно защищённой от воров, которые с завидным постоянством, несмотря на все мыслимые и немыслимые проклятия и ловушки, умудрялись доставать сокровища фараонов из гробниц в долине царей. Этих людей не останавливала ни кара богов, ни перспектива жестокой расправы на Земле в случае поимки. Зная, что его творение станет целью для грешников, желающих добыть сокровища, Хемиуну задумал пирамиду так, чтобы никто не смог проникнуть в её сердце, не зная чертёжа. Свитки архитектор хранил в своём неприступном замке, в месте, известном только ему одному.

Великий фараон ждал его, чтобы познать тайну своей пирамиды.

Восемь рабов с носилками, на которых восседал Хемиуну, вышли на аллею дворца фараона. Впереди виднелись ступени и величественные колонны с вратами, за которыми суждено было побывать лишь избранным. Наместник бога Ра окружил себя исключительно проверенными людьми, в основном родственниками, и ещё (от этого никуда не деться) верховными жрецами – хранителями вековых тайн династии.

Стражи молча преградили путь архитектору, вопросительно глядя исподлобья. Леопардовые накидки через одно плечо свидетельствовали, что это не простые воины, а лучшие из лучших – личная охрана фараона.

– Хемиуну, – архитектор назвал своё имя, и стражи пропустили его.

– Великий Хуфу ждёт Вас, Хемиуну. Следуйте за мной, – слуга почтенно поклонился и повёл гостя.

Одни за другими открывались тяжёлые, высокие створки дверей, давая доступ в новые залы, каждый из которых был украшен богаче предыдущего.

В конце пути их ждали тяжёлые кедровые двери, обитые золотом, закрытые в знак того, что за ними находится нечто священное. Слуга стал вполоборота и ещё раз почтенно поклонился, указывая на вход. За всем этим пристально наблюдали стоящие по обе стороны воины.

Другой слуга раскрыл створки дверей, и перед архитектором предстал тронный зал фараона, в центре которого восседал сам Великий Хуфу, наместник бога Ра на Земле. Чуть поодаль стояли рабы, одетые в расшитые кожаные передники. Они неспешно помахивали большими опахалами, отгоняя зной от восседавшего на троне фараона. Его массивная золотая корона символизировала верховную власть Египта, но каждый вошедший сюда и так понимал, какой чести удостоен.