Текст книги "Агент вождя"

– Считаете, что он мёртв?

– Да. Уж больно не похож Сидор Епифанович на заурядного предателя. Я ему самые сложные задачи поручал, и он всегда справлялся. Так что, старайтесь, парни, – на кону честь не только вашего командира, но и моего боевого товарища…

– Как думаешь, Пчоловский ещё долго будет нам гадить? – продолжил ненавязчивую дискуссию, плавно переходящую в откровенный допрос, Лаврентий Фомич.

– До самой смерти.

– Моей, твоей?

– Своей.

– Эх, много бы я отдал за то, чтобы заглянуть в его автобиографию! Хоть краешком глаза.

– Зачем?

– Чтобы понять, на кого он работает.

– Что это даст?

– Тогда мы сможем предугадать, откуда ждать следующего удара. Но – главное – выведать, что этому Мареку известно о наших апостолах.

– Можете не сомневаться: ничуть не больше, чем нам с профессором.

– Уверен?

– Да. Фёдор Алексеевич – несомненно, лучший в мире специалист по сокровищам Несвижа. Этот факт даже не обсуждается.

– Значит, ты не сомневаешься в том, что он абсолютно правильно рассчитал нынешнее местонахождение реликвии?

– Практически – нет.

– Что ж, тогда действуй!

– Прямо сейчас?

– А чего ждать? Пока тебя расстреляют?

– Товарищ нарком, Лаврентий Фомич, ну сколько можно? Как только вам не стыдно?

– Меньше говори – больше делай.

В этот раз Плечов решил быть искренним до конца. Он нашёл поросшие мхом остатки фундамента некогда снесённой часовни и честно отмерил от неё расстояние в двадцать пять шагов.

– Лопату мне, лопату! – потребовал торжественно – почти как Чацкий карету в знаменитой пьесе его самого любимого автора – Грибоедова.

– Держи… Я всё предусмотрел!

– Может, дадите ещё кого-нибудь в помощь?

– Дам… Господа Бога…

– Нехороший вы человек, товарищ старший майор, недобрый!

– Согласен! – самокритично признал Цанава. – Был бы добрый – советская власть меня на такое ответственное место не поставила б.

Ярослав вогнал острие лопаты глубоко в землю и еле поднял огромный пласт мокрой глины, моментально налипшей на железо. Пришлось долго оббивать её об напоминающую рельсу металлическую балку, вкопанную в берег пруда для того, чтобы привязывать лодку (об этом свидетельствовал обрывок цепи с ржавым запертым замком и дырявое «корыто», нос которого торчал из ила).

– Так ты не закончишь до начала весенних полевых работ… Коваленко!

– Я!

– Покажи товарищу учёному, как правильно пользоваться садово-огородным инвентарём!

– Есть! Дайте-ка мне свою лопату, Ярослав Иванович…

– Возьми другую. У меня в багажнике. Вдвоём быстрее справитесь.

Сержант бросился к наркомовской машине и спустя несколько секунд вернулся к месту раскопок с новеньким шанцевым инструментом в дюжих руках, с детства познавших крестьянский труд.

Мгновенно вогнал лезвие в вязкий грунт и… едва вынул обратно. То же самое проделал Плечов. Сбили глину – и с новыми силами за старое!

Так мучились, пока штык лопаты Ярослава не упёрся во что-то твёрдое. Обкопав это место, аспирант обнаружил средневековую кладку. Сам кирпич был полностью идентичен тому, что использовался при постройке подземного тоннеля. И способ его укладки оказался точно таким же.

– Всё, – сухо прокомментировал чекист. – Дальше без специальной техники нам не обойтись.

– Уповать на машины и механизмы – удел последних лодырей, – не согласился с таким выводом Лаврентий Фомич. – То, что нельзя достать снаружи, можно достать из-под земли. Не так ли, Ярослав Иванович?

– Согласен, – скопировал интонацию наркома молодой философ. Получилось достаточно убедительно.

– Если этот кротодиакон или диаконокрот скрёбся под землёй совсем рядом с предполагаемым местом хранения апостолов, практически под ногами Салова, значит, до успеха поганцу не хватило совсем немного, чуть-чуть… Хотите не хотите, но вам придётся повторить его подвиг.

– Но ведь нам неизвестно через какой ход он проник в подземелье.

– Давайте вычислять… Как ты считаешь, сколько метров от завала, в который мы с тобой упёрлись, преследуя Пчоловского, до того места, где мы сейчас находимся?

– Метров триста, может, триста пятьдесят…

– Понятно, что полностью расчистить грунт на таком значительном расстоянии он не смог бы и за полгода. Значит…

– Значит, где-то поблизости есть ещё один, более близкий к нашему месту, вход в тоннель, – продолжил его мысль Ярослав.

– Вот… Вот… Говорят, что все наземные строения Несвижа связаны между собой подземными коммуникациями.

– Это правда.

– Какое из них ближе всего к нам?

– Сарай, на крыльце которого мы с вами упражнялись в красноречии.

– Хозяйственные постройки можно игнорировать.

– Почему?

– По кочану. Просто так мне захотелось. Интуиция – слыхал о таком человеческом качестве?

– Тогда альтанка. По-русски – беседка. Она метрах в тридцати-сорока позади нас. Но опять же неизвестно, стояла ли она здесь два с лишним века тому назад!

– Вряд ли.

– Именно эта – точно нет… Однако на её месте тогда могло находиться совсем другое сооружение. Так часто бывает: что-либо новое возводится на старом фундаменте. Проще и выгоднее.

– Возможно… Оттуда и начнём!

* * *

Ярослав оторвал деревянный пол украшенной оригинальной резьбой беседки и сразу обнаружил узкое отверстие, уходящее глубоко под землю.

– Товарищ сержант, принесите, пожалуйста, верёвку.

– А где она?

– Осталась на крыльце хозяйственного помещения…

Коваленко бросил на Цанаву красноречивый взгляд. Тот, не менее красноречиво, кивнул в ответ тяжёлым подбородком. После этого сержанта, словно ветром, сдуло.

Но ненадолго. Прошло две-три минуты – и он вернулся с необходимым инвентарём.

– Держите, Ярослав Иванович.

– Нет, так дело не поёдёт, – возмущённо пробубнил Лаврентий Фомич. – Без присмотра его отпускать нельзя. Даже под землю. Ещё убежит, кто тогда отвечать будет? Может, нарком внутренних дел, а?

– Но ведь с вашей комплекцией в такой тесный лаз – не протиснуться. Да и верёвка у нас только одна, – язвительно заметил Плечов.

– Поэтому первым полезет, – Цанава почесал за ухом и объявил: – Товарищ сержант.

– Есть!

При помощи каких-то диковинных манипуляций чекист профессиональным, хорошо заученным движением скрутил из шнура замысловатую фигуру и, накинув её себе на пояс, воткнул в получившуюся петлю свободный второй конец:

– Держите крепче, товарищи. Когда закончу – крикну или дёрну за верёвку два раза.

– Понял. Фонарик взял?

– А как же!

– А оружие? – нахмурился Цанава.

Как мы уже говорили, у наркома была какая-то невероятная «чуйка» на неприятности – поэтому он сам легко выкарабкивался из всяких передряг и умел готовить к ним своих подчинённых, что не раз спасало им жизни.

– Всегда со мной… Но, надеюсь, оно не понадобится, – по шею погрузившись в узкое отверстие, оптимистично заверил чекист.

Ожидание длилось томительно долго.

Пятнадцать минут, полчаса…

– Что-то кошки на душе скребут! – пожаловался нарком. – Уж не случилось ли чего?

– Ничего с нами…

– Да помню, я помню. Задолбал ты уже своими дешёвыми афоризмами. Дёрни-ка лучше за шнурок: живой он там или только прикидывается?

Ярослав потянул на себя верёвку.

Ответа не последовало.

– Ау, Коля, где ты?

Из «норы» откликнулось только эхо, отчего-то показавшееся аспиранту непривычно злым. Возможно, даже злорадным.

– Тяни его назад, быстрее!

Плечов начал лихорадочно наматывать на локоть верёвку.

Вскоре из-под земли показалась голова сержанта Коваленко, на которой были явственно видны следы запёкшейся крови. Затем – обезображенное лицо, всё в рваных порезах. Такие остаются после нанесения удара «розочкой» – разбитой бутылкой с умышленно отколотым дном.

К окровавленной гимнастёрке был приколот листок из обычной школьной тетрадки. На ней крупными буквами выведено: «Привет, Яра! Приходи в гости!»

– Значит, вы всё-таки знакомы? – на свой лад истолковал послание из-под земли Цанава.

– Нет конечно.

– Тогда откуда такая фамильярность? «Яра!» Будто вы вместе коров пасли или, как минимум, сидели в школе за одной партой.

– Перестаньте фантазировать, товарищ нарком. В вашей деятельности следует доверять только проверенным фактам.

– Исключительно в моей или нашей общей?

– Я к органам никакого отношения не имею. И, надеюсь, никогда иметь не буду.

– А ты не зарекайся…

– У меня прекрасное будущее в науке.

– Как знать, товарищ аспирант? Как знать…

* * *

Домашний арест – именно такую меру пресечения, кстати, предусмотренную советским законодательством (УПК РСФСР 1923 года) и довольно часто применяемую тогда на практике (немногим известен этот, казалось бы, несвойственный духу того времени, факт!), своим единоличным решением избрал для Плечова старший майор Цанава, ранее, как мы помним, не раз говаривавший, что судьбы советских граждан уполномочен решать «суд и только суд».

А дабы чего не вышло – приставил к нему двух своих, как он выразился, церберов: уже знакомого нам безусого стажёра Максимца и старшего лейтенанта Леонтия Савицкого – немолодого белоруса, унаследовавшего все лучшие черты своего народа: невозмутимость, часто переходящую в абсолютное равнодушие ко всему происходящему, уравновешенность, неиссякаемое дружелюбие…

Ничто не могло выбить его из колеи.

И ничто не могло поколебать искреннюю уверенность в том, что все люди – братья. Даже антисоветские элементы, к числу которых бывалый чекист в мыслях причислил и аспиранта Плечова, следить за которым денно и нощно ему поручил сам нарком внутренних дел БССР.

Но, как часто бывает, Савицкий ещё до утра подружился со своим подопечным (по крайней мере так выглядели их отношения со стороны), и был готов простить Яре практически любые шалости.

Только не предательство – с этим человеческим пороком у Леонтия имелись свои счёты: не так давно от него ушла супруга. И к кому? К лучшему другу. Которого немедленно выгнали из органов…

Легче от такого решения Савицкому не стало, и теперь он всё чаще впадал в грусть-тоску – подолгу уединялся в каком-нибудь укромном месте и курил, курил, курил…

Новое задание старший лейтенант госбезопасности поначалу воспринял без особого энтузиазма, однако, недолго пообщавшись с молодым философом, твёрдо уверовал в старый постулат о том, что все чёрные полосы в жизни когда-нибудь проходят, и с тех пор стал терпеливо дожидаться неминуемой светлой полосы…

* * *

Начальник Савицкого – нарком Цанава – отбыл в столицу советской Белоруссии глухой ночью, задолго до того, как первые петухи начали призывать местное население к побудке. В Несвиж он обещал вернуться в тот же день – только поздно вечером.

На месте, где, по предположению Фролушкина, могла находиться главная реликвия рода Радзивиллов, Лаврентий Фомич распорядился поставить караул из числа военнослужащих Красной армии (в местном отделении НКВД практически не осталось аттестованных кадров).

Им были даны строжайшие указания: никого и близко не подпускать. В том числе учёных и священников. Даже под самыми благовидными предлогами!

На целый день Ярослав оказался предоставлен сам себе и теперь откровенно скучал в съёмной квартире.

А ближе к обеду решил подвигнуть своего, как он говорил, «телохранителя», на небольшое отступление от правил:

– Слышь, Леонтий Михайлович…

– Ну…

– Чего вдруг мы с тобой должны сидеть дома, как два истукана?

– Таково указание высшего руководства.

– Какое именно?

– Следить за тобой в оба глаза и не пущать на территорию замка.

– А в другие места – можно?

– Об этом ничего не говорилось.

– Значит, просто погулять по городу нам не возбраняется?

– По всей видимости, нет.

– Тогда пошли!

– Куда?

– В больницу. Проведаем Фёдора Алексеевича.

– А ты не сбежишь?

– Нет конечно. Даю честное слово.

– Товарищ нарком предупреждал, что с тобой надо держать ухо востро. Мол, это он только с виду такой хлюпик, а на самом деле – головорез ещё тот. Чемпион по какому-то особому виду единоборств.

– Самбо.

– Точно – самбо. А что означает сия белиберда?

– Самозащита без оружия.

– Научишь?

– Не так сразу, товарищ старший лейтенант. А вот несколько приёмов показать могу. У тебя есть табельное оружие?

– Да. Имеется. Наган.

– Наставь его на меня.

– Ну…

– Только ствол в живот упирать не надо, а то, неровён час, нажмёшь случайно на спусковой крючок – и выпустишь наружу мои драгоценные кишки. Потом вручную собирать придётся.

– Так – нормально будет?

– Почти. Отступи ещё назад, на полшага – так, чтоб между нами стало хотя бы не меньше метра…

– И?

– … И кричи…

– Чего кричать то?

– Руки вверх! Стой, кто идёт!

– А… Сдавайся!

Плечов сделал двумя руками завораживающее круговое движение и, когда глаза собеседника всецело сосредоточились на его ладошках, бросился под ноги Савицкому, чтобы одним неуловимым движением уложить бедолагу на лопатки. При этом наган каким-то диковинным образом «уплыл» из рук чекиста и оказался в дюжей ладони Яры.

– Да… Прав был Лаврентий Фомич, – еле пролепетал обескураженный Леонтий, поднимаясь с полу. – Оружие-то верни, бесова душа!

– Держи. Надеюсь, теперь тебе понятно, что никуда убегать я не собираюсь?

– Похоже на то… Ну, хватит болтать – давай, собирайся в дорогу.

– Куда пойдём?

– Сам же говорил – в районную больницу, – удивился такой непоследовательности мышления Савицкий.

* * *

Первое документальное свидетельство подвижнической деятельности в здешних местах славных продолжателей дела Гиппократа датируется далёким 1602 годом. Именно тогда по просьбе Януша Радзивилла в Несвиж прибыл Даниил Наборовский, практиковавший за границей в течение последних двенадцати лет.

Свыше трёх столетий понадобилось для того, чтобы открыть в городе полноценное стационарное медицинское учреждение на двадцать коек – и опять на средства магнатского рода.

Однако до ненавистной ВОСР (кто не помнит – Великой Октябрьской Социалистической революции) в районе работало всего 2 (два) врача и 2 (два) фельдшера.

Зато с 1917 года медицинское обслуживание «вдруг» стало доступным для всех слоёв населения.

Причём – какое обслуживание!

Так, например, с конца 1918 года в Несвижской лечебнице после стажировки в Париже начал свою службу доктор медицинских наук Лычковский. Михаил Львович будет трудиться здесь и при поляках, и при немцах – в общей сложности долгих 35 лет, поэтому мы ещё встретимся с ним на страницах следующих произведений моего цикла…

А вот в европейский (и вроде как цивилизованный!) период истории, когда город снова оказался в составе Речи Посполитой, «ожившее», казалось бы, здравоохранение почему-то снова пришло в упадок. До 1939 года медицинскую помощь в Несвиже оказывали всего 5 частнопрактикующих врачей и столько же фельдшеров.

И лишь с восстановлением советской власти всё опять стало на свои места: количество коек в больнице сразу увеличилось до 40, значительно возросло число разного рода узко профильных специалистов, и даже 6 фельдшерско-акушерских пунктов открылись в окрестных сёлах.

Обо всём этом Ярославу рассказал по пути старший лейтенант Савицкий, который, как оказалось, в юности получил медицинское образование и с тех пор живо интересовался всем, что было связано с историей здравоохранения.

* * *

Леонтий остался курить в коридоре, а Плечов, перекрестившись, как и подобает ревностному христианину (к числу которых он себя пока ещё не относил), пошёл в палату.

Фролушкин негромко постанывал, лёжа в непривычной для себя позе – на спине.

Рядом усердно суетился Павлик: то одеяло поправит, то воду подаст.

– Батя, родный… – Яра опустился на колени и припал к груди раненого. – Как ты?

– Всё хорошо, сынок. – Профессор попробовал улыбнуться, но на лице отобразилась лишь гримаса труднопереносимой боли.

– Вот, держи… Твои любимые яблочки. Ядвига Мечиславовна передала.

– Спасибо. Привет ей пламенный.

– Передам. Обязательно. Что в следующий раз тебе принести?

– Коньячку.

– Так ведь нет больше. Весь выпили.

– Попроси Василия, пусть ещё реквизирует.

– И Василия тоже нет. Арестован.

– За что?

– За то, что упустил бешеного диакона.

– Ты с ним знаком, сынок?

– С кем? С младшим лейтенантом Бурмистренко?

– А то ты не понял… С Пчоловским.

– Да, – немного помедлив, признался Ярослав.

– На кого он работает?

– Лично мне это неизвестно. Пока.

– Плохо, всё плохо…

– Ничего, отец, мужайся.

– Пашку забери к себе – надеюсь, Ольга возражать не будет. Хватит ему мыкаться по Божьим храмам.

– Сделаем – обещаю.

– Спасибо тебе за всё…

– Вам спасибо, отец.

– Сожалеть о моём уходе не надо. Тело сожжёшь – и развеешь по ветру.

– Да что вы такое говорите?

– Что слышал, сынок… Апостолов обязательности найди. Это ведь не просто атрибут. Это оберег для всего русского народа!

– И при чём наш православный люд к этой католической святыне?

– Не католическая она. Общехристианская. Найдёшь – поймёшь!

* * *

Позади Яры скрипнула дверь, и на пороге выросла невысокая фигура в идеально пригнанном белоснежном халате. Толстые старорежимные очки, аккуратно подстриженная бородка.

Прошу любить и жаловать: заведующий хирургической службой Несвижского района Минской области Михаил Львович Лычковский.

– Что вы здесь делаете, юноша? – строго молвил доктор, сверля Яру бездонными тёмными глазами.

– Проведываю больного.

– По какому праву?

– По сыновьему.

– Выходит, Павел ваш брат?

– Сводный.

– Как чувствуешь себя, Фёдор Алексеевич? – утратив интерес к молодому человеку, хирург перевёл взгляд на своего единственного пациента.

– Отлично!

– Этот юноша на самом деле тот, за кого пытается себя выдать?

– Да.

– Как-то не больно вы похожи.

– Не сомневайся – сын. А также – сподвижник, преемник и единственный продолжатель моего оригинального философского учения.

– Мы, с твоего позволения, выйдем с ним в коридор и немного поболтаем тет-а-тет.

– А что, моё присутствие может стать помехой для откровенного разговора?

– Нет, но…

– Если вы считаете, что я питаю какие-то иллюзии по поводу своего скорого выздоровления, то это конечно же не так. Каждый учёный, особенно философ, непременно чувствует приближение своей кончины. Бояться, паниковать перед тем, как уйти навсегда, он никогда не станет. А вот дать последние напутствия потомкам не просто должен – обязан!

– Не спеши. У нас впереди – не один десяток лет.

– Как бы не так!

– Лечащему врачу надо доверять на все сто! А то и на двести!

– Дорогой Михаил Львович. Сам знаешь – у тебя золотые руки…

– Спасибо.

– Я благодарен им за всё – и, в первую очередь, за то, что даже после такой сложнейшей операции, пребываю в здравом уме и могу свободно, не напрягаясь, излагать свои – иногда неординарные – мысли!

– Прекрасно.

– Так вот. Этот самый, присущий мне здравый ум как раз и подсказывает, что пришла пора прощаться с мирской жизнью.

– Федя, родной…

– Только не надо ля-ля, Миша… Впереди у нас – целая вечность! Что может быть прекраснее?

– На тот свет мы всегда успеем, – поспешил принять сторону доктора Плечов. – А пока… И здесь – на Земле – дел невпроворот. По самое горло.

– Согласен! – Профессор Фролушкин попытался приподнять туловище. Не получилось. – Вот видите: полная недееспособность. Ну да ладно… Идите – поболтайте немного за моей широкой спиной, господа заговорщики! Потом выскажете своё мнение.

* * *

– Разрешите представиться, старший лейтенант госбезопасности Савицкий! – приложив руку к околышу фуражки, бодро отрапортовал Леонтий, преданно заглядывая в глаза знаменитому эскулапу, следом за Ярой вышедшему в коридор.

– Очень приятно. Доктор Лычковский.

– Михаил Львович… Дорогой! Как же я мечтал встретиться с вами!

– Мы с вами знакомы?

– Никак нет. Но теперь будем, не так ли?

– Логично.

– Я ведь по первому образованию – фельдшер. И уже много лет собираю различные истории о деятельности белорусских лекарей. Чтобы потом печатать их в различных рабочих газетах. Под псевдонимом, конечно. Хобби у меня такое.

– Похвально! От меня что требуется?

– Вы ведь стажировались у самого Мечникова, не правда ли?

– Так точно. У Ильи Ильича, Нобелевского лауреата в области медицины.

– Вот-вот… О вашем высочайшем хирургическом искусстве в Белоруссии слагают легенды.

– Спасибо за комплимент.

– Взять хотя бы случай с небезызвестным Аароном Гдалем из Городеи[35]35
  Городея – посёлок в Несвижском районе Минской области Белоруссии. Расположен на автодороге Несвиж – Новогрудок неподалёку от впадения реки Городейка в Ушу. Аарон Гдаль – первый из жителей Белоруссии, кому Лычковский сделал операцию на открытом сердце после неудачной попытки самоубийства.


[Закрыть].

– Вы даже о таком знаете?

– А как же, дорогой Михаил Львович, а как же! О той истории писали все польские газеты!

– И где ж вам посчастливилось их читать?

– В советском Минске.

– Да?

– Да… Работа, знаете ли, у нас такая.

– Понял.

– Я, с вашего позволения, вернусь к тому замечательному эпизоду ещё раз.

– Зачем?

– Напишу статью – и отправлю по почте в «Медицинский работник».

– Что это за чудо? – искренне удивился Лычковский, совершенно не следивший за отечественной периодикой – в отличие от международной.

– Под таким названием два года тому назад в столице нашей Родины возобновили выпуск знаменитой «Медицинской газеты».

– А…

– Ради бога, не подумайте обо мне плохо. Если какой-то печатный орган вам не очень нравится или чем-то не устраивает, я могу запросто написать и в «Известия», и в «Правду».

– А в «The Boston Medical and Surgical Journal»[36]36
  «The Boston Medical and Surgical Journal» – одно из старейших и самых влиятельных в мире медицины изданий. Выходит в США с 1812 года (первоначальное название – «The New England Journal of Medicine, NEJM»).


[Закрыть] – слабо?

– Куда-куда?

– Мне всё равно. А вам, дорогой товарищ Ярослав?

– Я только «за», – неуверенно протянул Плечов, честно говоря, очень сомневавшийся в существовании журналистского таланта у своего «телохранителя». – Жители нашей великой столицы имеют право знать, какие светила медицины практикуют в глухой, казалось бы, провинции…

– Значит, предложение принято, – многозначительно подытожил Михаил Львович. – Но его выполнение желательно отложить. Хотя бы на денёк: работа!

– Что стоишь как вкопанный, Леонтий Михайлович? Оставь нас ненадолго. Хотя бы на несколько минут.

– Но…

– Никаких «но»… Слыхал ведь? В следующий раз товарищ доктор непременно уделит тебе максимум своего драгоценного внимания. Только блокнот не забудь взять. И карандаш поострее заточить.

– Приходите, пожалуйста, завтра в тринадцать ноль-ноль, – улыбнулся Михаил Львович. – Заодно и пообедаем.

– Спасибо за приглашение! – расплылось-растянулось в счастливой улыбке обычно строгое и сосредоточенное лицо чекиста.

* * *

Лычковский обнял Ярослава за талию и повёл по длинному больничному коридору, не останавливаясь и ни на миг не умолкая.

– Вот, что я вам скажу, молодой человек, – состояние вашего отца далеко не столь оптимистично, как кажется ему самому. Пулю я, естественно, извлёк, но, вследствие повреждения крупных сосудов и – особенно – тяжёлого ранения лёгкого, образовался так называемый гемопневмоторакс, то есть в плевральной плоскости собралась не только кровь, но также и воздух.

– Бога ради – ещё раз, только человеческим языком. Сделайте лёгонькую поправку на йододефицитность моего несчастного организма.

– Не наговаривайте на себя – на идиота вы точно не похожи.

– И чем чреват этот гемо… пневмо…?

– Внезапной смертью. Конечно, Федька – фрукт ещё тот и так просто не сдастся.

– Федька?

– Да-да, не удивляйтесь: наши отцы одно время вместе работали в Несвижской гимназии, дружили семьями, сообща проводили редкие выходные. А мы с Федькой вообще были «не разлей вода»: гоняли мяч, били из рогаток белок, неимоверно расплодившихся в городском парке, вместе противостояли обнаглевшим соседским ребятишкам, часто залезавшим в наш общий огород…

– Теперь всё ясно. Значит, лишний раз упрашивать вас сделать для него всё возможное и невозможное – не имеет никакого смысла?

– Абсолютно верно, мой юный друг.

– От меня потребуется какое-то содействие?

– Учитывая вышеизложенное, старайтесь не оставлять его без присмотра. По крайней мере надолго.

– Это уж как получится… Знаете, в последнее время так сложилось, что я практически не волен распоряжаться собственной судьбой.

– Как вас звать?

– Ярослав.

– А по батюшке?

– И… Фёдорович, естественно.

– Понимаю, Ярослав Фёдорович. И чего же такого вы натворили, что господа чекисты круглые сутки вас преследуют по пятам?

– Секрет.

– Раскроете?

– Позже. Завтра мы с Леонтием Михайловичем…

– Простите, с кем?

– С моим личным «телохранителем» – старшим лейтенантом Савицким. В обед нагрянем к вам в гости и обсудим все наболевшие вопросы.

– Да… Кстати… Он не так прост, как кажется на первый взгляд.

– Вы уверены?

– Да… Мы, доктора, наилучшие физиогномисты на всём белом свете…

– О, вы ещё главного среди них не видели! Самый настоящий зверь!

– А фамилия у того страшного животного есть?

– Есть. Цанава.

– Где-то я уже это слыхал…

– Может, по радио? Всё же Лаврентий Фомич – нарком внутренних дел Белорусской Советской Социалистической Республики.

– Точно! Вспомнил… Мой вам совет: держитесь подальше от таких типов!

– Скажите ещё, как это сделать? – грустно улыбнулся Ярослав. – Ведь не я их, они меня не хотят оставлять в покое.

– Печально.

– Вот и я о том же. Поэтому… Просто пожелайте мне удачи, товарищ доктор – и будем надеяться на лучшее!

– Храни вас Господь!

– О! Так даже лучше!

* * *

Плечов тепло распрощался со знаменитым хирургом, торопившимся в свой служебный кабинет, расположенный в конце длинного коридора – у самого входа в лечебницу – справа от дверей, и, жестом наказав Савицкому оставаться на прежнем месте, повторно вошёл в палату – отдельный бокс с одним-единственным пациентом: профессором Фролушкиным.

– Признаюсь, я думал, что ты уже ушёл домой, – грустно вздохнул Фёдор Алексеевич.

– А зря. Сам же учил: каждый человек непременно должен оставаться благодарным. В противном случае он превращается в животное.

– О! Ты, оказывается, запомнил. Значит, не всё ещё потеряно.

– И не просто запомнил, а с тех пор принял твоё учение, как обязательное руководство к действию. На добро неизменно отвечаю только добром. И уже чувствую, как идёт обратная реакция.

– То есть?

– С недавних пор окружающие люди начинают относиться ко мне не с ожесточением, не со злобой, не с плохо скрываемой ненавистью, разъедающей наше справедливое социалистическое общество изнутри, а с приязнью, иногда даже с откровенной симпатией. Откликаются, помогают, содействуют, даже когда я их об этом не прошу. Взять хотя бы Леонтия Михайловича.

– А это ещё кто?

– Человек, которого ко мне приставил Цанава. Как я его в шутку называю – личный телохранитель.

– Теперь понятно.

– Ведь мог же упереться, мол: «Ни шагу из дома! Это не просьба, это приказ!» – а он: «Что не запрещено, то в принципе можно», – и препроводил меня в районную больницу. К вам.

– Может, при этом он преследовал какие-то свои тайные цели?

– Вряд ли.

– А ты проверь.

– Как?

– Никогда бы не подумал, что вы такой узколобый, товарищ аспирант!

– Секундочку. – Яра наконец догадался, что хочет от него Фёдор Алексеевич и, метнувшись к двери бокса, сильно толкнул её вперёд. Да так, что подслушивавший Савицкий отлетел к противоположной стене коридора и больно ударился спиной.

– Я только хотел узнать… – начал оправдываться он.

– А язык тебе зачем Господь дал?

– Виноват…

– Заходи. Садись. Будь как дома.

– Спасибо.

– И запомни навек: у нас с профессором от ЧК никаких секретов нет. И быть не может.

– Понял.

– Более того, – загадочно улыбнулся Фролушкин. – Мы с Ярославом, как никто другой, кровно заинтересованы в том, чтобы наверху знали о каждом нашем шаге, каждом, самом ничтожном телодвижении – причём в подробностях, без перевирания и домыслов. Ибо моё и его будущее напрямик зависит от того, кто и как будет информировать начальство.

– В ваших словах есть смысл.

– Ещё бы. Поэтому ты обязан докладывать наверх правду и только правду. Так и нам поможешь, и душу свою откровенной ложью не запятнаешь.

– Слушаюсь, товарищ профессор.

– Скажи, охрана Несвижского дворца сейчас действительно находится на самом высоком уровне?

– Да. Караул действует строго по Уставу. Через каждые два часа – новая смена. Так что у этого диакона нет даже минимальных шансов вынести что-либо и куда-то погрузить. Тем более такую габаритную вещь, как апостолы.

– Спасибо. Успокоил.

– К тому же весят они немало. Так что без крана врагам точно не обойтись.

– Во как! А мы с Ярой даже не обсуждали такой вариант… Вот что значит – теоретики. Далёкие от реальной жизни люди. Связь с начальником караула кто держит?

– Я. Лично.

– Порядок… Теперь мы можем быть спокойны на все сто, – подвёл черту Фёдор Алексеевич. – А раз так – давайте прощаться.

– До свидания, товарищ профессор!

– До скорой, надеюсь, встречи. Когда вас ждать следующий раз?

– Завтра в обед. Если, конечно, раньше не объявится Цанава и не задействует нас в каком-то срочном мероприятии.

– Будем надеяться на лучшее… Ну, всё, идите быстрее, а то я сейчас расплачусь от собственного бессилия и невозможности что-либо изменить.

– Тебе что-то купить, отец?

– Нет. Мишка меня как на убой кормит.

* * *

По дороге домой Плечов и Савицкий затеяли небольшой религиозный диспут.

– Вот скажи мне, дорогой Леонтий Михайлович, только положа руку на сердце, ты в Бога веруешь?

– Никак нет. Ни к чему мне это.

– А мать-отец?

– Балуются… Обоим далеко за семьдесят, и выбить из них личину мракобесия никак уже не получится.

– А пытался?

– Ещё бы! Не хотят – и баста. Всё-таки правы наши вожди: религия – это опиум для народа.

– Выходит, ты даже не крещён?

– Откуда мне знать? Сие действо обычно происходит, когда ребёнку всего несколько месяцев, а то и дней отроду, и влиять на решение родителей никакой физической возможности у него нет.

– Да… Хитро сплёл… Что же это родители за долгие годы так и не удосужились признаться тебе, где, кто и когда проводил обряд крещения?

– Нет.

– А они сами в какую церковь ходят?

– Естественно – в православную.

– Почему «естественно»?

– Мы ж под самой границей живём. Урочище Медвежья Дубрава, может, слыхал?

– Конечно.

– Ври – да не завирайся!

– Серьёзно.

– Докажи!

– Этот уникальный анклав ранее принадлежал Белорусской Советской Социалистической Республике, но в двадцать шестом году, когда ликвидировали Гомельскую губернию, отошёл к Новозыбковскому уезду Брянской губернии РСФСР.

– Ничего не скажешь – голова! Не то, что моя – два уха. А дальше – одна пустота. Только для того и приспособлена, что шапку носить.

– Самокритично… Завидуешь?

– Немного.

– Зависть – плохое чувство.

– Да я не по-чёрному, по-белому! Просто диву даюсь, откуда только простым людям может быть известно о существовании таких, забытых Богом, местах?

– Из книг. Я много читаю. Географической, исторической и прочей научной литературы.

– А высшее образование имеешь?

– Конечно. Московский институт философии литературы и истории. Знаменитый на весь мир МИФЛИ.

– Звучит солидно – ничего не скажешь… Мне, кстати, тоже не помешало б закончить хоть какую-нибудь шарашкину контору. Так сказать – для ускорения карьеры. Сорок два на носу, а я всё на побегушках у разных молокососов, у которых и стажу-то – без году неделя.

– Давай к нам, Михайлович, – в БГУ.

– А службу что, бросить прикажешь?

– Ну, зачем же? Пойдёшь на заочное отделение. Будешь учиться без отрыва от производства.

– Долго?