Текст книги "Агент вождя"

– Да какая разница? Подумаешь, немного помучишься! Зато получишь диплом установленного образца и резко пойдёшь на повышение?

– Но, насколько мне известно, там нет юридического факультета[37]37
  Ещё в далёком 1921 году в БГУ существовал факультет общественных наук, на котором функционировало отделение права. Спустя четыре года на базе этого отделения возник факультет права и хозяйства, чуть позже переименованный в факультет советского строительства и права. Но в 1931 году и он подвергся реорганизации, после чего превратился в самостоятельное учебное заведение – Институт советского строительства и права с подчинением непосредственно Центральному Исполнительному Комитету БССР. А уже через год (в 1932) под названием Минский юридический институт, перешёл «под крыло» Министерства юстиции БССР.


[Закрыть], – с подозрением отнёсся к такой идее Савицкий.

– Не вопрос. После Нового году у меня запланировано несколько лекций в МЮИ, там такие, как ты, позарез нужны.

– Что требуется от меня?

– Только документы. Согласно утверждённому списку.

– Свидетельство о рождении, автобиография, справка о начальном образовании?

– Вроде того. Я не углублялся.

– И всё?

– Конечно.

– Так не бывает…

– Доброжелательное человеческое отношение с твоей стороны ко мне достаточно?

– Попробовать можно…

– А сейчас, будь добр, отведи меня в ближайшую церквушку: надо бы поставить свечку за здравие Фёдора Алексеевича, а то на душе что-то неспокойно.

– Да, если честно, я тут толком ещё ничего не знаю.

– Тогда… Давай искать православный собор вместе.

– Давай. Но как?

– Главным образом – по ярким, округлым куполам.

– Ну да… Спору нет. С островерхими католическими храмами спутать их трудно!

– Кстати, тебе, должно быть известно, что количество, форма и цвет куполов могут многое сказать любому, мало-мальски сведущему исследователю?

– Нет. Не известно. Просвети неуча.

– Тогда… Записывай или, если хочешь, запоминай: один купол символизирует единого Бога, три – Святую Троицу, пять – Спасителя и четырёх евангелистов… Понятно?

– А если сразу тридцать три? В одном месте?

– Где ты такое чудо видел?

– Тебе скажи – самому захочется.

– Это по числу лет земной жизни Иисуса Христа.

– Понял… А с цветом – в чём прикол?

– Золотой – символ небесной славы. Именно такие купола венчают соборы, посвящённые Христу Спасителю. Синие со звёздами украшают Богородицкие церкви, зелёные – Троицкие.

– Ну да, ведь зелёный – это цвет Святого Духа, – задумчиво подтвердил старший лейтенант.

– А в монастырях часто встречаются чёрные купола. Это неудивительно, ибо чёрный – цвет монашества.

– Я таковых ещё никогда не встречал.

– У тебя всё впереди. Продолжим?

– Да-да, ты ведь ещё что-то нёс о форме куполов…

– Она тоже имеет глубокий символический смысл.

– Какой?

– Например, если купол похож на шлём, – это напоминает о духовной брани, которую церковь неустанно ведёт с силами тьмы; а если на луковицу, символизирующую, между прочим, пламя свечи, то обращает верующих к словам Христа: «Вы соль земли, вы – свет миру».

– Что сие означает?

– Давай подумаем вместе.

– Давай.

– Одно из главных основных свойств соли – сохранять продукты от гниения и разложения. А задача света – освещать мрак. Этим Христос хотел сказать, что мы – дети Божьи – должны доносить до людей принципы морали и любви и освещать непорочность земного мира.

– Во как! А я и не знал.

– Тебе это ни к чему.

– Не подкалывай. Веровать – одно, а знать историю религии – совсем другое.

– Вот с этим я согласен…

Обнаружить на своём пути хоть одно культовое сооружение, по внешнему виду напоминающее православный храм, им так и не удалось.

Может, в то время в Несвиже вообще не было таковых? А, может, нашим героям банально не хватило времени? Ибо только они забрались в самое сердце средневекового квартала, как наткнулись на грустного и растерянного Яшу Максимца, уныло бредущего навстречу.

– Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант?

– Ну…

– Я вас два часа по всему городу ищу!

– Что-то случилось?

– Товарищ нарком вызывают.

– Где он?

– Пьёт чай с Ядвигой Мечиславовной.

– Понял. Летим.

* * *

Лаврентий Фомич сидел на крыльце и что-то напевал на незнакомом и совершенно непонятном для его немногих слушателей языке. Когда скрипнула калитка, он мгновенно повернул голову на звук и громко расхохотался:

– Вы только посмотрите на них! Казалось бы, обвиняемый и обвинитель, по сути – палач и жертва. А ведут себя, словно неразлучные друзья-приятели. Бредут не спеша, вразвалочку, как будто не нарком их ждёт, а хрен собачий. Никакого уважения, никакой субординации!

– Виноват, товарищ старший майор! – вытянулся Савицкий. – Да если б мы знали, что вы вернётесь, ни за что не вышли б за пределы забора.

– Ладно… Прощаю… Как вёл себя подозреваемый?

– Нормально.

– Сбежать не пытался?

– Никак нет.

Поковырявшись немного в правой ноздре широкого носа, Цанава наконец поднялся со своего места и уставился на Яру:

– В подземелье сегодня полезем или уже завтра?

– Завтра воскресенье. Выходной.

– Тебя это не касается.

– Ну, если так, тогда начнём с самого утра.

– Осень на дворе. Темнеет рано, светает поздно. Раньше восьми утра нам в замке делать нечего.

– Значит, в восемь ноль-ноль на прежнем месте.

– Согласен. Да, кстати, как там Фёдор Алексеевич?

– Более-менее… Постойте, откуда вам известно, что мы проведывали его в больницу?

– От верблюда. Служба у меня такая!

* * *

Когда утром 1 октября Плечов, Савицкий и Максимец прибыли в назначенное место, там уже вовсю хозяйничали незнакомые люди, среди которых Яра ещё издали разглядел фигуру наркома Цанавы. Тот, как всегда, отличался фирменной физической активностью и без устали раздавал распоряжения то своим немногочисленным подчинённым, то воинскому командованию, сбившемуся в плотную кучку у той самой берёзы, под которой Плечов несколько дней тому назад обнаружил убитого Ивана Салова, то священникам, то каким-то незнакомым штатским лицам.

Подобравшись ближе, агент обнаружил… очередное тело, аккуратно положенное прямо на старую могильную плиту, вокруг которой и стояла толпа.

Конечно же это был Сидор Епифанович Бальбуза, точнее, его труп.

– Вот, выловили из пруда, – как бы оправдывался перед наркомом невысокий плотный красноармеец с узкими азиатскими глазами: может, киргиз, а может, казах.

Лаврентий Фомич свирепо сжал зубы и резко повернул туловище вправо, – в ту сторону, откуда только что подошла дружная компания.

– Явились наконец… – глухо пробурчал он, придавая голосу напускной строгости. – Не запылились!

– Мы люди пунктуальные. Взгляните на часы – без одной минуты восемь, – с максимальной вежливостью в голосе парировал Плечов.

– И как вам нравится такое безобразие?

– Так же, как и вам…

– У него отверстие от пулевого ранения. Прямо посредине лба. Кто, я спрашиваю, кто научил этого долбанного диакона так стрелять?

– Ну, не я же.

– Ох и дерзок же ты, Ярослав Иванович.

– Какой есть…

– Не по годам – прямо скажем! Не по годам! Но на то мы и поставлены советской властью, чтобы усмирять всякую не в меру разбушевавшуюся наглоту вроде тебя, – Лаврентий Фомич пробуравил Плечова испепеляющим взглядом и вдруг рявкнул: – Смирно!

Все моментально вытянулись в струнку. Ярослав тоже.

– Сегодня при помощи армии мы с вами будем прочесывать все закутки проклятого Несвижского подземелья до тех пор, пока не вытащим на свет Божий этого гадского крота в поповской рясе, ясно?

– Так точно. Я лично ничего против не имею, – отозвался Плечов.

* * *

Близился полдень.

Три группы военнослужащих срочной службы: одна – под командованием неразлучного тандема Плечов-Савицкий, вторая – Якова Максимца, третья – самого Цанавы, излазили катакомбы вдоль и поперек, но ничего из ряда вон выходящего там так и не обнаружили.

Каждый из участников вылазки прекрасно осознавал, что Пчоловский где-то здесь, рядом – следует найти лишь потайной ход, ведущий в его тщательно замаскированное укрытие – и тогда успех операции будет обеспечен на все сто.

Однако, как ни старались наши герои, их усилия оказались тщетными.

Около трёх часов дня все группы в очередной раз сошлись под Башней Убийцы, где нарком и объявил о своём решении прекратить поиск.

Красноармейцы построились и пехом отправились в казарму, под которую приспособили одно из хозяйственных помещений на околице города.

Савицкого и Максимца Цанава великодушно отпустил пообедать, а сам в компании Плечова отправился в больницу.

Леонтий Михайлович завистливо смотрел им вслед. Эх, такая статья сорвалась…

И хороший обед, на который он не без оснований, между прочим, рассчитывал – тоже.

* * *

Кабинет начальника хирургической службы был не заперт, но, к сожалению, пуст. Ярослав не без оснований предположил, что доктор находится у кровати своего друга Фролушкина, и ускорил шаг.

Лаврентий Фомич едва поспевал за ним.

Дверь в палату тоже оказалась открытой.

И в ней тоже никого не было – ни Фёдора Алексеевича, ни его юродивого сына Павлика.

– Что за странности? – процедил нарком, нервно озираясь по сторонам. – Массовая эвакуация? Средь бела дня? И без моего ведома! Да я их, сволочей, поганой метлой гнать буду.

Как вдруг… В конце коридора показалась стройная женщина средних лет в новеньком, ни разу не стиранном (а может, просто тщательно накрахмаленном) халате.

– Вы к кому, товарищи? – тихо поинтересовалась она, приблизившись к странным посетителям.

– К Лычковскому! – сухо бросил Цанава.

– Он только что уехал. В Минск.

– Что-то случилось?

– Да. Состояние одного из наших пациентов – профессора Фролушкина – резко ухудшилось, и Михаил Львович принял решение везти его в столицу.

– Что ж, будем догонять!

* * *

Величественный чёрный лимузин, за баранкой которого сидел сам старший майор Цанава, с сумасшедшей скоростью (ниже сотни не опускаясь даже в населённых пунктах!) лихо нёсся по недавно отремонтированному шоссе в сторону белорусской столицы. Штатный водитель наркома сидел рядом и судорожно стискивал пальцы в кулаки, как только его шеф начинал очередной умопомрачительный манёвр.

В народе ходили слухи, что Лаврентий Фомич лично рвал водительские удостоверения тех «наглецов», кто осмеливался обгонять его машину, но вряд ли какое-то транспортное средство в тот день могло мчаться быстрее правительственного ЗИСа, стрелка спидометра которого, казалось, навсегда зашкалила намного правее последней цифры…

* * *

Несмотря на то что нарком был в форме, справедливо вызывающей у большинства советских граждан трепет и внутреннее оцепенение, к Фролушкину Цанаву (а значит, и сопровождавшего его Плечова), так и не пустили – в связи с тяжёлым состоянием раненого профессора. А вот Лычковский от встречи, не сулящей ему ничего хорошего, отказываться не стал, и принял нежданных гостей прямо в Троицком монастыре базилианок, где уже несколько веков исправно функционировало лечебно-медицинское учреждение, при советской власти получившее название «Второй клинической больницы». Именно там располагалась базовая клиника кафедры военно-полевой хирургии, к которой оба наших героя (Михаил Львович и Фёдор Алексеевич) имели самое непосредственное отношение: первый – в качестве одного из ведущих специалистов, второй – как пациент с редким диагнозом.

– Ну что скажете? – зло прошипел Лаврентий Фомич, уставившись в переносицу знаменитого эскулапа, сидевшего на казённом стуле в любимой позе – подмяв под себя ногу.

– По поводу чего? – огрызнулся доктор, хотя прекрасно понимал, о чём, точнее, о ком идёт речь. Кротостью нрава он не отличался никогда и всегда давал отпор любому хаму, невзирая на чин и положение в обществе.

– Кто вам дал право перевести нашего подследственного из Несвижской лечебницы в столицу?

– На это нужно особое разрешение?

– Нет, но…

– Если речь идёт о жизни или смерти пациента, каждый лечащий врач должен самостоятельно находить и принимать единственно правильное решение. И, если он этого не сделает, то пойдёт под суд за неоказание медицинской помощи, не так ли? – перешёл в атаку Лычковский.

– Согласен! – обронил привычное словцо Цанава. – Что с профессором?

– Я уже докладывал о его состоянии.

– Кому?

– Ярославу Фёдоровичу.

– Кому-кому?

– Мне, товарищ старший майор! – подмигнув растерявшемуся наркому, загадочно улыбнулся Плечов. – Мне!

– Всё ясно – сговорились. Товарищ доктор… Запишите номер моего прямого служебного телефона. Как только появится возможность побеседовать с Фёдором Алексеевичем – сообщите, и я приеду.

– Меня с собой не забудьте взять! – бесцеремонно вставил Яра.

– Так, значит, вы не против, чтобы я на некоторое время остался в Минске? – в свою пользу истолковал тираду Цанавы Михаил Львович.

– В принципе – нет…

* * *

– Ну, вот и всё. Везите наконец меня домой! – в дверях больницы пробубнил Плечов, ступая следом за Лаврентием Фомичом на одну из самых старинных улочек своего родного города. Возникла она ещё в шестнадцатом веке и свыше трёх сотен лет носила название Доминиканской. Но после Великой Октябрьской социалистической революции в числе первых «попала под раздачу» и была переименована сначала в Петропавловскую, а затем и вовсе – на Володарского. В честь видного деятеля революционного движения, павшего от рук правых эсеров.

Интересно, после 17 сентября 1939 года ничего не изменилось?

Ярослав задрал глаза кверху, чтобы прочитать надпись на новенькой табличке, недавно приделанной к фасаду Троицкого монастыря, но не успел, ибо тяжёлая рука наркома, опустившаяся на плечо аспиранта, развернула его к машине.

– Садись. Мы спешим!

– Домой?

– Нет. Хотя… Можешь зайти попрощаться – и назад, мы закончили далеко не все свои дела!

Интонация, которую Цанава вложил в последнюю фразу, не предвещала ничего хорошего, и, по всей видимости, должна была насторожить любого мало-мальски опытного агента, но Ярослав, мысленно уже предвкушавший близкую и долгожданную встречу с горячо любимыми, самыми близкими ему людьми, оставался слишком беспечным и не думал помышлять о грядущих неприятностях.

А напрасно.

Зря!

* * *

Плечов постучал в дверь и почти сразу же услышал звонкий крик, донёсшийся изнутри помещения:

– Папка!!!

Затем – шарканье ног и клацанье замка.

– Яра!

– Оля! Олечка, солнышко, как же я соскучился по тебе, родная!

– А по Шурику?

– Ещё бы!

– Смотри, как терпеливо он ждёт, когда ты наконец соизволишь обратить на него внимание.

– Санька, родной! – Яра подхватил сына на руки и подбросил его, показавшееся лёгким, как пушинка, тельце чуть ли не до самого потолка. – Всё, теперь мы с тобой больше никогда не будем расставаться.

– Никогда-никогда? – хитро блеснул синими глазками мальчишка.

– Ни-ког-да!

– Кушать греть? – опустила их обоих с небес на землю Фигина.

– Да… Нет… Лаврентий Фомич намекал на ещё какое-то неотложное дело. Стоп. Он сказал: «Попрощайся – и назад»…

– Что бы это значило?

– Не знаю.

– Ярчик, любимый, я боюсь…

– Ничего со мной не случится. До самой смерти! А знаешь что?

– Ну…

– Какое-то мясо в доме есть?

– Конечно.

– Заверни мне кусочек. С собой… Так, на всякий случай…

– Хорошо.

– Если не вернусь до завтра – шума поднимать не следует.

– Слушаюсь, – козырнула Ольга, вопреки всем требованиям Уставов приложив руку к непокрытой голове.

– Упаси тебя Боже, сунуться в университет или того хуже – НКВД… Если не появлюсь до пятницы – забирай малыша и дуй в Москву. Ясно?

– Не говори так… Слушай, совсем забыла, а где отец?

– Во второй клинической больнице.

– Что с ним?

– Ранен.

– Тяжело?

– Неслабо. В среду сходишь, проведаешь. Ну, я полетел…

– Погоди, орёл… Поцелуй хоть раз на дорожку!

– Всё… Бегу… А ты запри двери на замок – и никому не открывай. Пока я не вернусь. Мол, никого нет дома – и всё.

– Хорошо…

– Да ещё. Когда будешь в больнице – постарайся встретиться с доктором Лычковским, если он не отбыл назад в Несвиж, конечно.

– Зачем?

– Это друг детства нашего Фёдора Алексеевича, ему можно доверять.

– Теперь поняла…

– И помни: ты у меня одна-единственная. Первая и последняя.

Глава четвёртая. Испытание

– Куда едем? – попытался шутить Плечов, опускаясь на заднее сиденье великолепной наркомовской машины. – Неужели снова в Несвиж? Честно говоря, мне эта дыра уже изрядно надоела.

Однако Лаврентию Второму его юмор почему-то не пришёлся по нраву.

– Тебе там не понравится, – буркнул он сердито, давая понять, что «прения окончены».

– И всё же? Если не секрет, – не отставал Яра.

– На мою дачу. В Степянку[38]38
  Теперь это жилой комплекс в составе Партизанского района города Минска.


[Закрыть].

Это мрачное строение в пригородном лесу возле Минска давно стало объектом многочисленных городских легенд-«страшилок».

Обыватели поговаривали, что в его подвалах нашёл свою смерть не один десяток злейших врагов «белорусского народа», а также… несколько местных красавиц, утехами которых периодически пользовался любвеобильный нарком.

Так это или нет – никто точно не знал.

«Может быть, именно мне наконец посчастливится разгадать тайну и поставить точку в этом вопросе?» – кисло улыбнулся Ярослав, через запотевшее стекло вглядываясь в очертания симпатичного двухэтажного особняка с колоннами и оригинальным балкончиком. Здание выглядывало из-за стволов высоченных корабельных сосен и растущего перед ними колючего кустарника, насаженного трудолюбивыми дачниками из НКВД вдоль быстрого и холодного ручья, через который они совсем недавно перекинули деревянный пешеходный мостик…

* * *

Прошло всего трое суток, а Яра уже окончательно утратил счёт не только часам, но и дням.

Да что дням!

Если честно, Плечов даже не мог сказать точно, какой сейчас на календаре месяц, хотя октябрь только-только полноценно вступил в свои права и, по логике, не собирался подходить к концу.

Утро начиналось с того, что его, связанного по рукам и ногам, цепляли за крюк, приклёпанный к тросу, продетому в кольцо, торчащее в потолке огромного зала на втором этаже наркомовской дачи, и, подвесив вместо «груши», начинали методично избивать…

Кто?

Сначала один, похожий на шимпанзе земляк Цанавы, в отсутствие наркома считавшийся на даче главным: сутулый, широкоплечий, с волосатой грудью и простоватым, не обезображенным интеллектом лицом, на котором выделялись огромный нос, покрытый какими-то ужасными гнойниками, и впалые беспросветные глаза.

Звали его Акакием. Что в переводе с греческого языка означает – незлобивый.

По идее владелец такого имени должен был отличаться фантастическим дружелюбием, да не тут-то было!

Ярослав впервые на своём жизненном пути встретил человека, которому возможность издеваться над себе подобными доставляла столько удовольствия.

Обычно равнодушные (чтобы не сказать – безучастные) очи Акакия начинали сиять, жирные губы растягивались до неприличия в счастливой улыбке, обнажая полный рот с двумя рядами огромных клыков, готовых впиться в горло очередной жертве.

Плечов поклялся себе при первой же возможности порвать в клочья эту звериную пасть, но связанные конечности не давали ему возможности осуществить задуманное.

Затем к Акакию присоединились двое мужичков: маленьких, тщедушных и чрезвычайно шустрых. У них была «коронка» – разбегаться, вскакивать на табурет и, используя его вместо трамплина, со всей силы въезжать подошвами сапог в и без того основательно разбитую физиономию пленника.

Яра в мыслях называл своих мучителей «братьями-акробатами»…

И не раз вслух грозился переломать им все кости.

Но садисты лишь посмеивались…

* * *

В среду, 4 октября, по-быстрому отобедав, Фигина взяла за руку маленького Шурика, которого не с кем было оставить, и отправилась в больницу.

Фёдор Алексеевич спал – тихий час! – и, чтобы не терять времени даром, Ольга, как и обещала супругу, решила переговорить с Лычковским.

Тот был в ординаторской не один, а с коллегой, как догадалась женщина – старым другом и, по всей видимости, довольно высоким руководителем в системе здравоохранения республики.

Вдвоём они устроили что-то вроде мини-консилиума, всецело посвящённого состоянию здоровья одного-единственного пациента – профессора Фролушкина.

Последние фразы произносились уже в присутствии Ольги, но диковинные термины на латыни ей абсолютно ничего не говорили.

– Вы к кому? – эскулапы наконец соизволили обратить внимание на застывшую в дверях миловидную женщину.

– К доктору Лычковскому.

– По какому поводу?

– Я супруга Плечова. Ярослава Ивановича.

– Ивановича?

– Да…

– Значит, он соврал, утверждая, что является сыном моего друга Фролушкина?

– Не совсем. Яра – сирота и действительно считает профессора своим отцом.

– Вот как? Значит, эта прелесть с вами рядом – Федькин внук?

– Ну да…

– Как тебя зовут?

– Сурик! – сообщил сквозь редкие зубы малыш.

– А где твой папа?

– Не знаю.

– Разве он не вернулся ещё из Несвижа?

– Нет.

– Странно. Странно…

– Слава забежал на минутку. И сразу умчался с Лаврентием Фомичом, наркомом внутренних дел, – разъяснила ситуацию Фигина.

– Куда?

– Не знаю. Мне об этом не докладывали…

* * *

Каждое новое избиение заканчивалась тем, что Плечова снимали с «крючка» и, бросив на пол, обливали водой, которую палачи набирали в вёдра прямо из протекавшего неподалёку ручья.

Как только жертва начинала приходить в себя, «братья-акробаты» подсовывали под нос чистый лист бумаги: «Пиши!»

Отвечать не было сил, и Яра лишь отрицательно качал головой.

Ближе к вечеру неизменно появлялся Цанава. «Давай, братец, колись, на какую разведку работал?»

Результат от этого не менялся.

Понедельник, вторник, среда…

Сколько ещё он сможет продержаться?

* * *

В конце коридора, у распахнутых дверей в одну из палат Фигина издали заметила худощавого молодого человека в монашеском одеянии. Тот издавал громкие нечленораздельные звуки, смысл которых вряд ли мог разобрать даже самый проницательный человек на свете, включая Михаила Львовича, но доктор – на то он и доктор, чтобы понимать любые, даже самые заблудшие, человеческие души.

Извинившись перед своей спутницей, Лычковский бросился вперёд и, не медля, стал оказывать страждущему другу первую медпомощь.

Наконец тот открыл глаза и улыбнулся подоспевшей Оленьке:

– А, доченька… Родная… Как я рад тебя видеть, как рад!

– Здравствуйте, папа… Как вы?

– Жив – уже неплохо. А где Слава?

– Не знаю.

– С ним что-то стряслось?

– Да как вам сказать…

– Прямо, честно, откровенно.

– Последний раз я, как и вы, виделась с ним в прошлое воскресенье. Цанава отпустил Яру домой… Вроде как попрощаться.

– Плохо, доченька. Надо его найти.

– Но как? Тем более что мне запретили это делать…

– Кто?

– Супруг.

– На то они и запреты, чтобы их нарушать!

– Вероятно, вы правы. Но…

– Никаких «но»… Мне так много надо ему сказать! А жизненные силы – не бесконечны. Они быстро уходят, и вот-вот иссякнут совсем.

– Может, доверитесь мне?

– Боюсь, ничего у нас не получится.

– Это почему же?

– Мне, кажись, удалось разгадать тайну местонахождения золотых апостолов, но это предположение придётся ещё проверить. Вводить тебя в курс дела с самого начала – слишком утомительное и неблагодарное занятие. А Яра поймёт всё с полуслова.

– Жаль…

– Да не обижайся ты – на то нет никаких уважительных причин.

– А неуважительных?

– Тоже нет.

– Хорошо. Я попытаюсь его найти.

– Спасибо. А сейчас – уходи. Нельзя, чтобы ребёнок видел деда в таком плачевном состоянии.

– Держитесь, папа, – Ольга крепко сжала руку раненого и, чмокнув его в давно небритую щеку, направилась к двери.

Вслед ей раздался требовательный голос доктора:

– Я вас очень прошу: подождите меня в ординаторской!

– Хорошо.

А уже через несколько минут Михаил Львович нагрянул в кабинет и с ходу заявил:

– Надо срочно разыскать Ярослава. Боюсь, долго Федька не протянет…

* * *

Домой из центра Минска проще всего было добираться на трамвае – по новой линии до «Завода Ворошилова»[39]39
  Одно из старейших белорусских предприятий. В момент основания – завод «Гигант»; с 1912 года – «Энергия». Сейчас – Минский станкостроительный завод имени Октябрьской революции.


[Закрыть], но Фигина решила не торопиться. Тем более что Санька тоже не противился пешей прогулке.

Однако насладиться сполна свежим воздухом матери и сыну так и не удалось, ибо вскоре их догнал неприметный парень – не старше тридцати, в длинном чёрном пальто с приподнятым воротником и широкополой шляпе.

– Простите, вы супруга товарища Плечова?

– Да… А вы кто?

– Его коллега.

– Где он? – Ольга схватила незнакомца за рукав пальто.

– Я вас хотел об этом спросить!

– Не знаю… Уже несколько дней от Яры нет никаких вестей!

– Ну, хотя бы из Несвижа он вернулся?

– Да. Ещё в воскресенье. Но в тот же день уехал куда-то вместе со своим приятелем – наркомом НКВД Цанавой. Больше его никто не видел…

– Спасибо. Вы мне очень помогли… Правда. Ему, надеюсь, тоже.

– Как вас зовут?

– Чуть раньше я уже представился. Больше, к сожалению, ничего добавить не могу…

– Ясно, «коллега»… И всё же… Если от вас хоть что-то зависит, помогите нам вернуть отца и мужа, Христом Богом молю!

– Постараюсь.

– Если вдруг потребуется какая-то помощь – вы только скажите! Мы всё продадим, всё. Мебель, украшения, ковры.

– Простите, уважаемая Ольга Александровна, но я должен идти, дорога каждая секунда.

– Понимаю…

– Надейтесь. Надейтесь и ждите. Как любит говаривать ваш супруг: «Ничего с нами не случится до самой смерти!»

– О! Теперь я вижу, что вы знакомы.

– Не совсем так.

– Как это понимать?

– Я его знаю, а он меня нет.

– Интересно… Как бы там ни было, другого выхода, кроме как довериться вам, у меня нет.

– Вы правильно мыслите. До встречи, уважаемая Ольга Александровна.

– До свидания… Храни вас Господь!

* * *

Плечов лежал в углу «пыточной» и сплёвывал кровью прямо на высокохудожественный паркет с замысловатым узором. Он никак не реагировал на бой часов, пытавшихся известить его о том, что в столице великой Советской Родины и живущем по московскому времени братском Минске уже девять часов вечера.

С каждой секундой голова болела всё сильнее – так, будто её взяли в тиски и настойчиво сдавливают. Ещё миг – и она лопнет, словно перезревший арбуз…

Подошёл Акакий, пнул его в бок носком сапога, – так, на всякий случай, ради сомнительного удовольствия патологического садиста – и поковылял на первый этаж, шаркая больными ногами.

Братья-акробаты и те с плохо скрываемым презрением посмотрели вслед «соратнику». Мол, избиение лежачих – последнее дело, такое не приветствует никто и никогда.

«Хорошо, хоть с крючка сняли… Может, на сегодня это всё?

Или ещё не всё? И их грязные душонки жаждут продолжения „кровавого банкета“?

Так давайте, действуйте! Я готов… Ни к чему тянуть время! Чем быстрее закончится этот кошмар, тем лучше. Для всех нас».

Где-то внизу противно скрипнули двери.

– Ну, как вы тут? – раздался знакомый голос – властный, командный…

Перебивая-перекрикивая его, зазвонил телефон.

– Возьми трубу, Акакий! Пока я разденусь…

– Сейчас, Лаврентий Фомич, одну секунду… Слушаю… Это вас!

– И так ясно, что меня… Кто?

– Говорит, что земляк. И тёзка.

– Идиот! Тащи сюда телефон! Быстрее… Да, батоно Лаврентий… У меня… Простите, не знал. Я исправлюсь, слово чести… Живой, а как же… Подлечим немного – и посадим на поезд. Билет купим…

Речь оборвалась, и на даче воцарилось абсолютное молчание.

Волшебная, божественная и такая долгожданная тишина. Которую вдруг нарушил громкий крик одного из «братьев»:

– Он, кажись, помирает!

* * *

Цанава лично распутывал верёвки, которыми были оплетены конечности Плечова. При этом сочувствующе приговаривал:

– Вай, за что они тебя так? Звери какие-то, а не люди… Я ведь просил только припугнуть!

Остальные молчали, соорудив провинившиеся рожи.

– Что стоите как вкопанные?.. Делайте хоть что-нибудь!

– Может, позвать доктора? – наконец выдавил Акакий.

– Да где ж ты его найдёшь – в лесу и среди ночи?

– Ещё не так поздно – только половина десятого. К тому же у нас на даче для таких целей установлен телефон.

– Умный, да? А где же твой ум был, когда вы над живым человеком издевались? Это ж надо – избить до полусмерти великого учёного, да что там учёного – моего хорошего друга! И как только не стыдно, а?

– Так вы же…

– Молчать! О! Тащите его в машину – повезем в больницу…

Один из «братьев» попытался взять недвижимое тело под руки, второй – ухватился за ноги. И тут и их головы угодили в «капкан». Первая – под мышкой, вторая – под коленом.

– Помогите! Больно! – одновременно заорали «акробаты».

Цанава застыл с раскрытым ртом, от неожиданности он не мог не только двигаться, но и сказать хоть что-нибудь.

«Незлобивый» же бегал вокруг попавших в беду подельников, не зная, к кому из них сначала прийти на выручку.

По всей видимости, «акробату», который оказался в ногах Яры, досталось больше, ибо он затих первым. Акакий попытался разогнуть ногу самбиста и ему это почти удалось.

Но вместо того, чтобы безвольно повиснуть, нога эта вдруг резко распрямилась и врезалась ему в нос. Из не привыкших к такому обращению широких ноздрей мгновенно хлынула липкая красная жидкость, быстро залившая подпоясанную расшитым золотом ремнём шёлковую кавказскую сорочку – ахалухи.

Что-либо вытекавшее из чужих организмов только возбуждало садиста. Но это была своя, собственная, такая родная и незаменимая кровь!..

Увидев её (фактически впервые в жизни), гигант рухнул в обморок.

Плечов тоже не шевелился.

Но Лаврентий Фомич ещё долго не решался подходить к нему…

И только когда очухавшиеся «братья» снова опутали потерявшего сознание пленника верёвками (на сей раз – нежно и не очень туго!), он помог им снести Ярослава вниз и погрузить в свою машину.

А бедняга Акакий так и остался лежать на втором этаже в кровавой луже. Навсегда. Позже выяснится, что он страдал банальной гемофилией, то есть патологической несвёртываемостью крови…

Впрочем, насчёт «навсегда» автор сильно преувеличил. Во время следующего визита на дачу Цанава обнаружит тело своего верного слуги и распорядится закопать его неподалёку – в труднопроходимой лесной чаще.

* * *

Мудрствовать лукаво Лаврентий Фомич не стал. Он отвёз Плечова во всё ту же Вторую клиническую больницу Минска и настойчиво рекомендовал руководству медучреждения подселить молодого учёного к его духовному наставнику.

Положительные эмоции – тоже ведь лекарство!

Хотя конечно же увидев приёмного сына в таком ужасном состоянии, профессор испытал не только позитив…

За весь четверг Ярослав не проронил и слова. Даже во время свидания с супругой, которая молча просидела несколько часов на стуле у его ног, но, так и не дождавшись ответной реакции, ушла.

В пятницу он начал улыбаться и перебрасываться короткими фразами с окружающими людьми. В первую очередь – с Лычковским, который благодаря своим связям оформил наконец долгосрочную командировку в столицу Белоруссии и практически переселился в ординаторскую, где для Фёдора Алексеевича установили отдельный стол и новый топчан.

А уже в субботу между «учёными пациентами» знаменитого доктора состоялась полноценная, насыщенная, продолжительная беседа, полностью пересказывать содержание которой не имеет никакого смысла.

Поэтому мы сосредоточимся исключительно на самых значимых её местах.

– Сынок, родной, что это с тобой?

– Цепные псы Цанавы… немного покусали. Но это ничего, я парень живучий. А как ты, отец?

– Спасибо. Ни к чёрту.

– Держись.

– Незачем.

– Есть. Мы у тебя есть: Ольга, Сашок… Ты нам нужен.

– Ты даже не представляешь, как я рад, что дожил до этой счастливой минуты…

– Взаимно, батя!

– По теме… Знаешь, что главным образом отличает нашего человека от всех остальных?

– Нет.

– Умение и желание быть благодарным. Русский никогда не забывает добра. Стоит один раз оказать ему услугу, прийти на помощь, выручить из беды, просто ободрить, обнадёжить, сказать доброе слово в трудную минуту – и получишь преданного друга на всю оставшуюся жизнь. Я никак не хочу выпадать из этого логического ряда. Поэтому – низкий поклон тебе, сынок!