Текст книги "Агент вождя"

Иногда заглядывала старшая медсестра, приносила какие-то пилюли, но Ярослав их не пил, и Павлику, с недавних пор принимавшему все лекарственные препараты за полюбившиеся ему витаминки, естественно, не давал.

Посетители «братьев» тоже не донимали: ни Ольга, ни Цанава, ни коллеги по работе, наверняка ничего не знающие ни о гибели профессора, ни об участи, постигшей его любимого ученика.

И только немолодая сестра-хозяйка, к которой медицинский персонал и пациенты больницы обращались исключительно по отчеству – Викентьевна, а за глаза и вовсе звали просто нянечкой, при каждом удобном случае навещала полюбившегося ей с первых дней Павлика, а заодно с ним, и Ярослава.

Завтрак, обед, ужин.

Первое, второе, третье.

Красота!

Так можно жить до старости!

Ночь с четверга на пятницу Плечов впервые за последнее время спал крепко и безмятежно. И, входя в старый график, проснулся уже в шесть часов утра.

Встал. Медленно доковылял до дверей палаты. Немного размялся – помахал руками, повертел шеей… Затем попытался сделать приседание, но едва сохранил равновесие и решил больше не рисковать. Часто дыша, опустился на пружинящую кровать и принялся раскачивать её.

Вверх – вниз, вниз – вверх: хоть какая-то зарядка для одряхлевшего организма!

Как вдруг…

Из коридора донёсся звук шагов – чётких, ритмичных. Как на плацу: раз-два; раз-два!

Конечно же это был старший майор Цанава.

– Всё. Хватит бездельничать. Через час едем в Москву.

– Без Ольги – я ни шагу.

– Она уже в машине. Вместе с Шуриком.

– Неплохо работаете…

– Стараюсь.

– Павлика тоже придётся взять с собой.

– Хорошо. Вели ему собираться, Ярослав Иванович.

Глядя на уже поднявшегося и даже успевшего нарядиться в неизменную сутану монаха, замершего в дальнем левом углу палаты с ничего не понимающими, широко распахнутыми глазами под высоким челом без единой морщины, Плечов кивнул и что-то показал жестом.

Душевнобольной засуетился и, выдвинув из тумбочки ящик, начал лихорадочно выгребать из него немногочисленное своё и оставшееся от профессора имущество.

Плечов тем временем сбросил надоевшую пижаму и стал натягивать брюки, до того висевшие на спинке кровати, затем накинул длинную рубаху, одну из самых любимых в своём гардеробе – её принесла супруга во время прошлого визита…

– А где Леонтий? – тем временем не сбавлял напора нарком.

– Ещё спит.

– Почему не в палате?

– Зачем? Мы и так никуда не сбежим.

– Получит… Ох и получит – по полной программе…

Скрипнула дверь, и за спиной Цанавы выросла грузная фигура нянечки, которую Лаврентий Фомич ранее не раз встречал в больничной палате.

– А… Викентьевна… Здравия желаю.

– Доброй раницы[40]40
  Доброе утро (бел.).


[Закрыть]!

– Будьте добры, разбудите моего охламона!

– Михайловича?

– Так точно.

– Хорошо. Я мигом.

Сестра-хозяйка развернулась, несмотря на свои пышные формы – чётко, резко, как положено – через левое плечо, и скрылась с глаз.

А уже через несколько секунд вместо неё на пороге возник заспанный Савицкий.

– Здравия желаю, товарищ стар…

– Оставить! Быстро помоги хлопцам собрать шмотки.

– Есть!

– Неси всё в мою машину. Позже поговорим – когда вернусь.

– Вы поедете с нами, Лаврентий Фомич? – спросил Ярослав.

– Нет. Вы со мной. Автомобилем.

– Ох, и повезло же нам!

– Должен будешь.

– Согласен.

– Издеваешься?

– Нет. Просто перенимаю вашу оригинальную манеру общения.

– Думаешь, получится?

– Почему бы нет.

– Ну-ну… Дерзай… Посмотрим, что из этого выйдет.

Глава пятая. Неожиданная встреча

Цанава сидел спереди.

Сзади – Плечов, Ольга и Павлик.

Машина, как уже говорилось – семиместная, так что места всем хватало.

Да ещё…

Прах Фролушкина тоже перемещался в Москву, но о содержимом запертой на ключ шкатулки, покоящейся средь личных вещей Ярослава, кроме него самого, не знал никто.

Лычковский, правда, известил наркома о последней воле профессора, но о том, как она будет выполняться – не сказал и слова.

Ехали долго.

Малыш почти всё время спал и своим поведением оказывал убаюкивающее действие на любящих родителей.

И только Павел не смыкал глаз. Он впервые путешествовал по стране и сразу – в автомобиле. Да ещё в таком комфортабельном!

Неподдельное восхищение постоянно меняющимися пейзажами выливалось в частое мычание и блеяние, которое откровенно раздражало пытавшегося дремать Лаврентия Фомича, но вслух своих эмоций нарком ни разу так и не высказал.

Что с дурака возьмёшь?

Ругайся не ругайся!

Ори не ори!

Всё напрасно!

Зачем тогда рвать голосовые связки?

За окнами мелькали сплошные леса, разбавленные гладью синеоких озёр, поля, долины полноводных рек, по берегам которых то тут, то там возникали новые рабочие посёлки… Электрические опоры, рельсы и шпалы бегущей вдоль шоссе железной дороги…

Однако самое большое изумление Павлика вызывали паровозы, часто встречавшиеся на их пути. Одни мчались в одном направлении с ними – на Москву, другие – в обратном, на Минск. Пыхтели, дымили, иногда издавали странные гудки, приводившие юродивого в восторг. Тогда он начинал хлопать в ладоши и радостно визжать.

И только когда совсем стемнело – затих.

* * *

Лаврентий Фомич предлагал поселить супругов в ведомственной гостинице. Но Яра наотрез отказался и назвал адрес, по которому их следовало доставить.

Цанава не спорил.

Тем более что местонахождение этой квартиры было ему хорошо известно – предусмотрительное начальство и само рассматривало её в качестве запасного варианта.

– Но помни… Завтра ровно в десять я заеду за тобой!

– Ладно.

– Только выйди во двор. Чтобы мне не пришлось гонять зря по этажам. И смотри, не проспи, философ!

В профессорских апартаментах вовсю хозяйничала Ладогина. Переставила мебель, занавесила окна лёгкой прозрачной сетчатой тканью с узорным рисунком, как она говорила – тюлью.

Полиглоту Плечову конечно же было известно, что слово тюль – мужского рода, однако поправлять Наталью Ефимовну, которая совершенно не обрадовалась поздним нежданным гостям и даже не поинтересовалась самочувствием своего гражданского мужа, («вернувшегося», как мы знаем, домой в шкатулке), он не собирался.

Попросил постелить им в самой маленькой комнате, по одному сводил всех членов своего дружного семейства в душ – и рядом с Павликом завалился спать на пол у кровати, уже занятой самыми близкими существами на земле – женой и сыном.

* * *

Поутру хозяйка, казалось, сменила гнев на милость и приготовила для постояльцев лёгкий завтрак. Чай. Бутерброды. То есть хлебушек с маслом, на который она удосужилась положить по тонко нарезанному кусочку колбаски с необычным и пока ещё не очень привычным названием – «Докторская».

(Рецепт этого продукта несколько лет тому назад разработали в НИИ мясной промышленности под руководством самого Анастаса Ивановича Микояна – в прошлом наркома пищевой промышленности, а теперь и вовсе заместителя председателя Совнаркома.)

Сама к продуктам даже не прикоснулась. Демонстративно убралась в соседнюю комнату, где начала нарочито громко шуршать шваброй.

Причину такого холодного отношения к себе и своим близким Плечов поначалу никак не мог объяснить. Может, во время прошлого приезда между Фролушкиным и его благоверной пробежала чёрная кошка? Почему тогда профессор не сказал ни слова об этом?

Ярослав лишь удивлённо пожал плечами и решил, что никак не будет отвечать на такое, откровенно недружелюбное, поведение.

По крайней мере сейчас.

Тем более, что с улицы уже донёсся звук клаксона.

Плечов вышел из подъезда и ступил на улицу, над которой витали первые снежинки. Нежные, пушистые, они плавно падали на землю и сразу таяли.

Огляделся.

Чёрного ЗИСа не было нигде.

Однако всего в нескольких метрах от того места, где вчера припарковалась машина наркома, чтобы высадить гостей из Белоруссии, стояла точная копия легендарного американского «бьюика». Светло-зелёный Л-1, потасканный, обветшалый – такие собирали в Ленинграде на Кировском заводе ещё в 1932-1933 годах.

Яра уже проходил мимо, когда услышал позади себя голос, показавшийся до боли знакомым.

– Куда вы, коллега? Прошу – садитесь!

Вернувшись к машине, он плюхнулся на свободное переднее сиденье и сразу же узнал немного пополневшего Копытцева, крепкие руки которого привычно сжимали руль.

– А где Лаврентий? – вместо приветствия обронил Плечов, протягивая холодную, никогда не знавшую перчаток и рукавиц ладонь.

– Уехал в Минск. Давай лучше о себе, – пожимая руку, дружелюбно улыбнулся Алексей, обращением на «ты» подтверждая доверительный характер их отношений, сложившийся после первой встречи.

– Жив, здоров… Короче – в полном порядке!

– А с виду – и не скажешь…

(Под глазами Плечова ещё красовались отдельные лиловые пятна, никак не желавшие сходить.)

– А… Это… Чепуха. До свадьбы заживёт.

– Потише, парниша, ты ведь женат!

– Развестись?

– Не стоит. В нашей организации не приветствуют такие шаги.

– Понял.

– Родным что сказал?

– Ничего. Я забрал их с собой. В Москву.

– Нам это известно. Сегодня утром, что жене говорил?

– «Еду по работе!»

– Этого достаточно?

– Ну да… Ольга Александровна приучена не задавать лишних вопросов.

– Она ничего не подозревает?

– Нет.

– А как супруга отреагировала на действия нашего агента?

– Какого?

– Который расспрашивал о тебе в центре Минска.

– А… Нормально. Кстати, спасибо вам. Если б не тот парень…

– Знаю. Трогаем?

– Я готов, товарищ капитан!

* * *

– Куда едем? – полюбопытствовал Ярослав, вглядываясь в боковое окно.

– В Кунцево, – поправил круглые очки, при движении автомобиля постоянно сползавшие на кончик носа, Копытцев.

– Зачем?

– Там узнаешь…

Всего несколько минут – и на их пути выросла Поклонная гора, расположенная в междуречье Сетуни и Фильки. Потом на горизонте показался густой смешанный лес. Единственный путь, ведущий к нему, преграждал опущенный шлагбаум.

– Документы! – потребовал плотно сбитый мужчина не старше сорока в телогрейке без знаков различия и тёплой зимней шапке. Военный? Штатский? Без ста граммов не разобраться! И надо ли?

– Что, не узнаёшь меня, Гриня? – процедил через форточку Копытцев.

– Никак нет. Пропуск.

– Вот, пожалуйста, – покачал головой капитан.

– Езжайте, Алексей Иванович! И не обижайтесь – служба такая!

– Как ты? Как Валя?

– Нормально. Заходи не в служебное время – погутарим. Адрес помнишь?

– Конечно.

– Езжайте, а то сзади ещё кто-то нарисовался. Две машины – слишком много согласно последней инструкции.

– Ты мне это говоришь?

– А то кому же?

– Ну, будь здоров, Григорий Афанасьевич. Я зайду к тебе домой. Скоро.

– Значит, до скорого!

Машина шмыгнула за поднятый вторым постовым шлагбаум и, недолго попетляв среди быстро терявших листву деревьев, остановилась у сплошного зелёного забора, за которым пряталось приземистое одноэтажное здание.

– Выходи, – не поворачивая головы, пробурчал капитан.

– Есть!

– Стучи!

Плечов пожал плечами и выполнил приказ.

– Жди!

Вскоре с той стороны ограды донеслись звуки приближающихся шагов. Ещё миг – и калитка отворилась. Закутанный в шинель красноармеец, почему-то раньше срока перешедший на зимнюю форму одежды, с торчавшим за спиной неестественно длинным штыком (а может, такое впечатление складывалось из-за его небольшого роста?), вытянулся в струнку и громко рявкнул простуженным хриплым голосом на откровенно малоросском диалекте:

– Хвамилия?

– Агент Яра, – не растерялся Плечов.

Солдатик провёл рукой по списку.

– Есть такой! – сообщил он довольно, напуская счастливую, абсолютно солнечную улыбку на веснушчатое обветренное лицо. – Проходьте. Будь ласка[41]41
  Будь ласка – пожалуйста (укр.).


[Закрыть].

Перед тем как сделать первый шаг в неизвестность, Яра повернул голову назад.

– Иди! Я буду в машине, – подтвердил начальник секретно-шифровального отдела.

* * *

Навстречу по аккуратно вымощенной тропинке уже шагал мужчина лет пятидесяти, в галифе и перетянутом кожаной портупеей кителе. От его гладко выбритого черепа могли отражаться «зайчики», если бы в тот осенний день хоть раз, хоть ненадолго, из-за хмурых туч выглянуло солнце.

Но небо по-прежнему было полностью затянуто тёмными облаками, низко висящими над уже немного побелевшей землёй, и готовыми в любую секунду разразиться самой настоящей снежной бурей.

– Александр Николаевич, – тем временем представился незнакомец. – Заведующий канцелярией.

– Очень приятно, – решил и дальше не называть себя Плечов.

Конспирация превыше всего!

– Сюда, пожалуйста! – секретарь толкнул тяжёлую деревянную дверь, бесшумно открывавшуюся вовнутрь помещения. А там…

Их глазам открылся огромный зал, в котором за столом у дальней стены сидел сам товарищ Сталин. К нему вела новенькая, но с виду совсем скромная ковровая дорожка салатового, как у забора, цвета.

Вдруг ставшие ватными ноги перестали исполнять команды головного мозга и, сделав по инерции несколько шагов, окончательно отключились, ни за что не желая двигаться дальше, хотя до вождя оставалось ещё целых три-четыре метра.

– Агент Яра по вашему приказанию прибыл!.. – еле пролепетали отвердевшие губы.

– Вы что, уже и настоящее своё имя забыли? – лукаво прищурился Иосиф Виссарионович, подымаясь со своего места.

– Капитан Плечов!

– Вот! Вот это правильно. Ведь я один из трёх, кому доверена твоя тайна.

– Виноват, товарищ Сталин.

– Ничего, сынок… Можно мне тебя так называть?

– Можно… – совсем растерялся Ярослав.

– Если один из самых близких моих соратников считал тебя родной кровинкой, то и я имею на это право. Так сказать по наследству – после его смерти. Как считаешь?

Плечов чуть не рухнул на пол.

– Выходит, Фролушкин и вы – старые друзья?

– А что здесь странного?

– Но ведь он…

– Иногда говорил гадости о советской власти, ты это хотел сказать?

– Так точно…

– Во-первых, так себя вести ему разрешил я. Надеюсь, вы не станете осуждать меня за это, товарищ капитан?

– Никак нет. Генеральному секретарю ЦК ВКП(б) и не такое позволено!

– Спасибо за разрешение… А во-вторых, так было надо, чтобы выведать настроения отдельных представителей не всегда лояльной к советской власти интеллигенции. Да ты присядь, сынок, в ногах правды нет.

– Есть… То есть я не спорю – насчёт правды. Просто отвечаю. Как требует Устав.

– Я это понял. Понял. Чай будешь?

– Не откажусь.

– Александр Николаевич, организуйте для нас, пожалуйста, сладкий стол.

– Ну-с, продолжим, мой юный друг? – улыбнулся вождь, не выпуская из рук любимую трубку, к которой он, впрочем, пока так ни разу и не прикоснулся губами.

– Я готов… – принимая из рук Поскрёбышева стакан в серебряном подстаканнике, от которого исходил лёгкий дымок, поспешил согласиться секретный сотрудник.

– А вы знали, что профессор не только давал товарищу Сталину ценные советы, но и помог ему написать целый ряд научных статей?

– Нет, не знал…

– По религиозному, по национальному вопросу. Теперь мне его ох как не будет хватать…

– Согласен. Такого специалиста на всей Земле днём с огнём не найти.

– А иногда он ещё и подсказывал, как поступить в том или ином случае, какие меры принять по отношению к такой-то группе лиц, как отреагировать на некоторые действия врагов народа.

– Я не мог даже подумать…

– А вы, Ярослав Иванович, не хотели бы заменить Фёдора Алексеевича в моей команде? Хотя бы на указанных выше направлениях? Ведь именно вас он считал самым лучшим своим учеником, главным продолжателем своего дела.

– Не знаю…

– А вы подумайте, Ярослав Иванович, хорошо?

– Хорошо!

– И на следующей встрече поделитесь со мной своими аргументами.

– Слушаюсь! Но мне очень хотелось бы закончить начатое дело…

– Найти апостолов?

– Так точно! Батины заветы надо выполнять.

– Вы думаете, они нам нужны?

– Нашему народу точно пригодятся. Всё же это не одна тонна драгоценного металла!

– Только с такой точки зрения?

– Нет, конечно. Это – святыня, самый настоящий оберег для всего православного люда, как говорил отец.

– Веруешь?

– В Бога – нет. В высшую силу, обустраивающую Вселенную по своим законам и принципам – верую…

– Чувствуется, ох как чувствуется влияние Фролушкина… Но, может, перейдём конкретно к Несвижским сокровищам?

– Как скажете.

– Апостолов раньше вас никто, случайно, не обнаружил?

– Думаю, что нет. Во всяком случае, Фролушкин по этому поводу никаких сомнений не имел. Правда, перед смертью он произнёс одну странную фразу… В моём присутствии.

– Какую?

– Вы в курсе, что у нас на руках есть копия старинного рисунка с координатами, как мы считаем, того места, где хранится клад?

– Да. Фёдор Алексеевич докладывал.

– Так вот. Он выразил сомнения, что круг, в который взята буква «ц», является штатной геометрической фигурой…

– А чем же?

– Обычной буквой «О».

– Интересно… Возможно, профессор хотел сказать, что реликвия находится в другом месте? В населённом пункте, название которого начинается на «О»… Ты тоже так считаешь?

– Я уже начал разрабатывать эту версию.

– И как успехи?

– Среди замков Радзивиллов имеется один такой. В городке Олыка, что на Волыни.

– Это Украина?

– Да. Территория, освобождённая в ходе недавнего похода нашей Рабоче-крестьянской Красной армии. Как раз посередине между Ровно и Луцком.

– Ты готов выехать туда?

– По первой команде.

– Ладно… Отдыхай пока. Поводи жену по театрам, музеям; одним словом, – утоли её духовный голод, а то, как мне доложили, Ольга Александровна скоро напрочь увянет без высокого советского искусства.

– Понял, товарищ Сталин. Разрешите идти?

– Погоди. Ещё один важный нюанс. Этот Радзивилл, когда отступал с Наполеоновскими войсками, из Несвижа направился прямо на запад – в Польшу или…

– Хотите знать, не заходил ли он по дороге в Олыку?

– Да.

– Нужно пошарить в архивах, покопаться в библиотеках…

– Я поручу, чтобы этим занялись. А ты отдыхай, наслаждайся, как говорят, жизнью… Сегодня у нас какой день?

– Четырнадцатое, суббота…

– В конце следующей недели встретимся, здесь же – в Кунцево – и окончательно согласуем наши намерения… Александр Николаевич!

– Я!

– Проводите гостя.

– До свидания, товарищ Сталин, – поклонился Ярослав. – Разрешите идти?

– Иди, сынок! – Иождь сначала пригладил одной рукой свои роскошные усы, и только затем поднёс ко рту трубку. – До встречи…

* * *

– Хоть бы предупредил… – выдохнул Плечов, опускаясь на сиденье «рашен-бьюика», как называли этот советский автомобиль на Западе.

– Извини. Нельзя было. Иначе – весь сюрприз коту под хвост, – улыбнулся Алексей, запуская двигатель.

– Согласен, как любит говорить в таких случаях старший майор Цанава.

– К слову, как тебе его методы?

– На лице. Можешь полюбоваться…

– Извиняй – издержки производства.

– По моему глубокому убеждению, своим поведением он только дискредитирует наши славные правоохранительные органы.

– Не суди – и не судим будешь! Мы планировали начать внутреннее расследование против всего наркомата внутренних дел Белорусской республики, но сейчас это невозможно. Не переживай, за самоуправство Лаврентий Фомич получит сполна. Но работник он цепкий и полезный.

Спорить Ярослав не стал, а капитан, решив, видимо, что тема исчерпана, спросил:

– Тебе куда?

– Вези сначала домой. Там разберёмся.

– С кем? С чем?

– С хозяйкой. Не знаю почему, но уж больно негостеприимно она нас приняла.

– Здесь моя недоработка. Надо было раньше довести до твоего ведома, что у гражданки Ладогиной появился новый кавалер. Любовник. Дядя Стёпа. Мультфильм одноимённый видел?

– Нет.

– А в кинотеатре давно бывал?

– Давненько.

– Сходи. Его показывают практически перед каждым киносеансом. В качестве журнала, – Копытцев в очередной раз поправил очки и вполне артистично продекламировал:

 
В доме восемь дробь один
У Заставы Ильича
Жил высокий гражданин,
По прозванью Каланча.
 

Рост у него – метр девяносто, если не больше… Слесарь-сантехник пятого разряда. Мастер на все руки.

– Поймаю, проучу обоих. Чтобы не порочили светлую память отца…

– Сегодня – суббота. Именно в этот день он обязательно проведывает свою ненаглядную. Сразу после смены. И, бывает, остаётся на ночлег. Только калечить кого-нибудь из них – не рекомендую. Нет у нас такого права.

– Да понимаю.

– Лучше собрать волю в кулак – и ждать. Терпение в чекистской профессии – одно из главных качеств. Однако вернёмся к нашему литературному персонажу:

 
По фамилии Степанов
И по имени Степан,
Из районных великанов
Самый главный великан…
 

– Он тоже Степан Степанов, – догадался Яра. – Ты ничего не выдумал?

– Нет, конечно.

– А стих хороший. Кто его написал?

– Сергей Михалков.

– Где-то я уже встречал фамилию автора. Уж не в журнале ли «Пионер»?

– Всё может быть. Ты даже такие читаешь?

– Иногда листаю – сын растёт…

– Извини, не хотел тебя обидеть, – заметив, что подчинённый «надул губы», сменил тон Алексей Иванович. – По долгу службы чекист обязан просматривать всякую прессу: и детскую, и рабочую, и партийную… Чтобы в любой компании не терять лицо… Впрочем, кому я это объясняю? Без пяти минут кандидату наук!

– Не льсти… Ты-то уже защитился?

– Ещё нет. Хорошо тебе – и в органах, и одновременно в науке. А я и в самом кошмарном сне не мог себе представить, что «командировка» так затянется!

– Скучаешь по аспирантуре?

– Ещё как… Приду домой, сяду за стол, начну писать. Две-три строчки накрапаю – и «аллес капут»: либо посыльный, либо звонок по телефону – шуруй, братец, на работу: защищать советскую власть от вражеских происков… О! Шлагбаум! Так быстро. Не зря говорят, что путь домой всегда короче. Сейчас предъявлю пропуск – на выезд из режимной зоны – и продолжим нашу беседу.

– О’кей, как говорят американцы.

– Кстати, ты какими языками владеешь?

– Английским, немецким, можно сказать, – в совершенстве, французским, испанским – похуже, на разговорном уровне, итальянским – со словарём.

– Молто бэнэ[42]42
  Molto bene – здорово (итал.).


[Закрыть]!

– Грацие[43]43
  Grazie – спасибо (итал.).


[Закрыть].

На сей раз дотошный знакомый Копытцева – Григорий – решил отступить от своих принципов и предписанных свыше правил – даже не взглянул на предъявленный ему документ. Отмахнулся устало, мол, езжайте – и пошёл в будку к напарнику по только что выпавшему – и уже не растаявшему – снежку.

– А мне удостоверение когда выпишешь? – шутливо поинтересовался Яра, прекрасно осведомлённый о том, что на нелегалов распространяются далеко не все правила, действующие в их ведомстве.

– Не положено, – подтвердил Алексей.

– Жаль.

– Вот состаришься, легализуем тебя в системе – тогда «ой». Документы, грамоты, ордена-медали, почести разнообразные, наконец – заслуженная слава!

– И на том спасибо.

– Кстати, новый хахаль Ефимовны – жуткий бузотёр, как выпьет – ключи летают, словно перелётные птицы.

– Какие ключи?

– Все, какие только есть на белом свете: и торцевые, и накидные, и гаечные, и трубные…

– Вот в каком смысле!

– Ну да, он ведь сантехник… А матершинник, прости меня Господи! Из однокоренных матов может целое предложение составить. А порой – и не одно.

– Это как?

– Ну, например: на фига до фига нафигачила; выфигачивай на фиг!

– Сам придумал?

– Нет. От него слышал. Когда под видом участкового приезжал на семейные разборы. Так он крыл свою Ефимовну за то, что набросала целое ведро мусора. С верхом.

– Круто. А я с ним Оленьку свою оставил! Притопи, братец, педаль газа, а то сердце из груди выскакивает от таких, прямо скажем, не самых приятных новостей.

– Ладогина однажды, кстати, даже пыталась его прописать, но не вышло.

– Ваша работа?

– А то чья?

– Алексей Иванович, дорогой, очень тебя прошу: употреби всё своё влияние, но жильё у этой сучки – отбери.

– Хорошо. Небольшой срок за хулиганство моментально остудит их головы. А квартира вернётся туда, откуда её распределили по ордеру. И в знак уважения к профессору будет пожалована его ближайшему сподвижнику – товарищу Плечову. Я сам выйду с таким ходатайством к соответствующим органам.

– Вы необыкновенно щедры, товарищ капитан.

– Знай наших, Яра!

* * *

У входа в подъезд, в котором располагалась квартира профессора Фролушкина, на чемодане сидела Ольга. В её при любой погоде восторженных глазах застыли слёзы. На руках нервно вздрагивал Шурик – то ли от обиды, то ли от холода – у него не было тёплой верхней одежды, и заботливая мать закутала сынишку в свой пуховый платок.

И только юродивому всё было нипочём – с неизменной лукавой улыбкой на счастливом простодушном лице, он ловил окрепшие снежинки.

Плечов чуть ли не на ходу выскочил из притормаживающей машины и распахнул заднюю дверцу:

– Садитесь быстрее! Здесь, в салоне, – тепло.

Фигина передала ему ребёнка и, забравшись с ногами на заднее сиденье, требовательно протянула руки, мол, давай сюда наше чадо, в то время как Павлик, видимо, давно мечтавший хотя бы посидеть рядом с водителем чудо-техники, недолго думая, оккупировал переднее пассажирское место и теперь с довольным видом крутил вправо-влево осиротевшую баранку.

Где Алексей – в тот момент не мог сказать никто из них. В том числе и Яра.

Сначала он лишь недоумённо крутил головой, пытаясь понять, куда девался его товарищ и непосредственный начальник, но вскоре всё понял и влетел в подъезд и в мгновение ока очутился возле настежь распахнутой двери.

Как оказалось – вовремя.

Степанов как раз занёс огромный разводной ключ над головой стоявшему к нему спиной Копытцева (тот что-то выяснял у бывшей сожительницы профессора), в котором хулиган, видимо, признал уже однажды призывавшего его к порядку «участкового». Плечов с разгону врезался в разбушевавшегося сантехника.

Завизжала Ладогина, бросаясь в ванную, чтобы намочить полотенце и уже спустя мгновение приложить его к Стёпиному лбу, на котором красовалась огромная шишка, вызванная соприкосновением с всё тем же любимым инструментом, который слесарь до сих пор не выпустил из своих мозолистых рук.

– Телефон в этом доме есть? – спросил Алексей Иванович, даже не посмотрев на поверженного громилу.

– В комнате, в левом углу на тумбочке.

Через мгновение до ушей всех участников конфликта донёсся звонкий командный голос:

– Капитан Копытцев. Из квартиры Фролушкина. Подайте «воронок». Быстро.

Услышав эти слова, Наталья Ефимовна плюхнулась на колени перед Плечовым:

– Не губи нас, родной! Пожалей!

– А вы мою супругу жалели? – зло выдохнул Ярослав. – Когда вместе с маленьким сынишкой на мороз её выгоняли, а?

– Извини, бес попутал…

– А Фёдора Алексеевича? Он вам душу готов был отдать, а вы… Всё! Доигрались. Теперь вместе пойдёте по этапу. Но в разные колонии.

– Пожалей, сынок, не губи нас…

– Могу только чуть-чуть облегчить ваши страдания. Если выдадите одну вещицу, которая раньше стояла на пианино. Когда здесь жил профессор.

– Так я её давно выкинула в мусорник…

– Всё. Двадцать лет строгого режима! И пять – поражения в правах.

– Погодь, родной… Кажись, она в чулане! Поискать можно?

– Ищите!

Демонстрируя юношеский задор и молодецкую прыть, Наталья Ефимовна, недолго покопавшись в груде старого белья, неряшливо сваленного в углу, вынырнула на свет божий, прижимая к груди спасительную деревянную шкатулку.

В это время с улицы донёсся звук тормозов, и сразу за сим в квартиру ворвались несколько коллег Степанова. Нет, не сантехника – литературного героя Сергея Михалкова.

Чтобы очистить помещение от «хулиганского элемента», понадобилось всего несколько секунд.

Алексей препроводил всех до машины с зарешеченными окошками, и, убедившись, что фигуранты дела никуда уже никуда не денутся из спецкузова, вернул Ярину родню, доселе с опаской наблюдавшую за «спецоперацией», в профессорские апартаменты.

Забегая вперёд, скажу, что слово своё Копытцев, как всегда, сдержал, и профессорская квартира вскоре перешла в законное пользование семьи Плечовых.

А их обидчики вернулись в Москву только после долгих лет вскоре грянувшей войны.

Да и то без права на жильё.

* * *

Неделя пролетела, как один день.

Понедельник, вторник, среда…

Четверг, пятница, суббота…

Фигина практически не бывала дома.

Малый Академический, театр имени Евгения Вахтангова, МХАТ СССР имени Горького…

Модный «ТРАМ» – театр рабочей молодёжи (художественный руководитель Иван Берсенев), творческому коллективу которого год назад было присвоено имя Ленинского комсомола.

«Анна Каренина», «Мёртвые души», «Гроза», «Любовь Яровая», «Егор Булычов и другие»… Конечно же «Живой труп».

Классика!

Великая драматургия Грибоедова, Гоголя, Чехова, Островского…

Яркие, запоминающиеся постановки Станиславского, Немировича-Данченко, незаслуженно забытого и недавно ушедшего из жизни Николая Николаевича Фореггера…

А вот в Большой попасть ей не удалось – театр временно не работал. То ли очередная затянувшаяся реконструкция стала тому виной, то ли власти просто предприняли новую попытку осуществить свою давнюю мечту – ликвидировать этот пережиток императорского прошлого, – Ольга не знала.

В Москве и без того было что посмотреть!

Государственная Третьяковская галерея с новым блистательным выставочным корпусом, получившим название «Щусевский» – по фамилии великого советского архитектора и тогдашнего директора этого замечательного заведения; Государственный Исторический музей с уникальной экспозицией в честь двадцатилетия Великого Октября, работу которой уже не раз продлевали по личному распоряжению вождя; Государственный музей изобразительных искусств имени Александра Сергеевича Пушкина с недавно переданной из Эрмитажа прекрасной коллекцией картин выдающихся зарубежных мастеров…

А ей всё было мало!

В субботу вечером телефонный аппарат наконец-то разразился звонком, которого Плечов с нетерпением дожидался все эти дни.

– Привет, братишка, – бодро прожурчал голос, который Яра сразу же узнал, несмотря на то, что впервые слушал его искажённым проводами и трубкой.

– Здравия желаю.

– Завтра в десять я у тебя.

– Прекрасно. Машина та же?

– Да.

– Принято. Буду внизу – у входа в подъезд.

– Ольге Александровне – наилучшие пожелания.

– В честь чего?

– Ой, как всё запущено! Взгляни на календарь, братец.

– Мать честная? Как я мог забыть? Ты мимо цветочной лавки проезжать будешь?

– Вы что, с Луны свалились, товарищ? Какие лавки? Двадцать с лишним лет советской власти! Это вам не мещанская царская Россия, когда всякие там розы и мимозы можно было купить на каждом углу!

– Чёрт… Может, ряды теперь какие-то есть или специализированные базары?

– Ишь, размечтался!

– Короче, делай, что хочешь, но без ромашек, фиалок или красных революционных гвоздик можешь не появляться – я с тобой никуда не поеду.

– Ох и озадачил же ты меня, Ярослав Иванович.

– Ничего, здоровее будешь. Воля и смекалка, проявленные при разрешении специфических задач, только укрепляют организм.

– Куда уж крепче?

– И в магазин какой-нибудь по дороге заскочи, пожалуйста. Возьми коробку конфет. Шампанское…

– Может, ещё и «Красной Москвы» флакон?

– А что? Не помешает… И прибудь на пятнадцать минут раньше оговоренного срока – опаздывать нам, как я понимаю не к лицу.

– Хорошо. Сделаю поправочку по времени… Только что мне за это будет?

– Сто грамм и пончик.

– Я за рулём.

– Вечером примем. После встречи.