Текст книги "Лекции по истории западной философии Нового времени"

Глава 2. Философия Рене Декарта

Рене Декарт (1596–1650) – философ, который наряду с Френсисом Бэконом, заложил основы современной науки и культуры. Его философия является, в том числе, и любопытным проектом гармоничного сочетания религиозной веры и научного знания. Этот проект вызвал у церкви раздражение и отторжение, поскольку ограничивал ее претензии на монопольное обладание знанием о мире. Но ныне, позиция, оформленная Рене Декартом, фактически воспринята церковью и обществом. Я рассмотрю этот момент более подробно ниже, пока же обратимся к жизни философа.

Рене Декарт родился во Франции в 1596 году. Он происходил из аристократической семьи и получил прекрасное образование в одном из лучших колледжей Франции. Дворянин того времени должен был выбрать либо военную, либо духовную карьеру. Рене Декарт пренебрег обеими. Больше всего он ценил досуг, который позволял ему свободно заниматься науками. Правда, он несколько лет путешествовал и, в частности, служил офицером в Германии во время Тридцатилетней войны. По возвращении он пытался вести уединенную жизнь, чтобы никто и ничто не препятствовало ученой деятельности. Декарту не всегда удавалось достичь этого состояния, ибо аристократ того времени был обязан вести светскую жизнь. И Декарт ее вел.

Кстати, то было время кардинала Ришелье и Людовика XIII, время, которое ассоциируется у многих с королевскими мушкетерами, описанными в романах А. Дюма. Если бы герои Дюма существовали на самом деле, то Рене Декарт вполне мог быть с ними знаком. Он мог беседовать с Атосом о философии, с Арамисом – о богословии и даже с Д’Артаньяном и Портосом – о войне, поскольку имел опыт офицерской службы.

Но светская жизнь была Рене Декарту все же в тягость. В тот момент, когда ему все надоедало, он просто исчезал из общества, находя себе убежище в каком-нибудь отдаленном, уединенном парижском доме. Уже в то время Париж был достаточно большим городом, и в нем вполне можно было затеряться. Декарт однажды проницательно заметил, что уединения нужно искать в больших городах. Но всякий раз друзья находили его убежище и чуть ли не силой возвращали к светской жизни.

По мере роста научной и философской славы Декарта его враги и противники умножались. Церковь и консервативные ученые воспринимали с неодобрением его идеи. Декарт никогда не был бойцом, стремящимся в борьбе доказывать свою правоту. Он полагал, что изменять скорее следует себя, нежели окружающий мир. И он ни в коей мере не желал конфронтации с церковью. Стремясь обрести уединение и покой, он переселяется в Голландию, которая славилась большей толерантностью, нежели Франция. Но к концу его жизни споры и нездоровые страсти вокруг его учения одолели его и там. В отчаянии философ даже начинает жалеть о том, что публиковал свои сочинения. Он пишет своему другу Шаню:

«Я выпустил свои сочинения в свет без всяких украшений, бросающихся в глаза; люди, гоняющиеся за блеском, не должны их даже заметить; я хочу только одного – чтобы некоторые хорошие головы обратили на них внимание и для моего назидания взяли на себя труд исследовать их… Я никогда не был столь честолюбив, чтобы желать сделаться известным таким высоким лицам, и если бы я был так умен, как, по мнению дикарей, умны обезьяны, то ни один человек в мире не знал бы, что я пишу книги. Дикари, как говорят, думают, что обезьяны могли бы разговаривать, если бы захотели, но они этого нарочно не делают, чтобы их не заставили работать. Я был не так умен, чтобы бросить писательство, потому я и не имею столько досуга и покоя, сколько имел бы, если бы соблюдал молчание. Между тем ошибка уже сделана, меня знают многочисленные последователи школ, смотрящие косо на мои сочинения и жаждущие вредить мне всеми способами; поэтому я, без сомнения, смею желать быть известным и лучшим людям, имеющим силу и желание меня защищать… Быть может, они (сочинения Декарта – С. Ч.) показались бы более достойными прочтения, если бы трактовали предметы морали, но это тема, которой я совершенно не смею касаться. Ведь горячатся же профессора из-за невинных принципов моей физики; они не дали бы мне покоя, если бы я написал о морали. Один патер (Бурден) обвинил меня в скептицизме, так как я опроверг скептиков; один проповедник (Воэций) кричал обо мне как об атеисте, так как я попытался доказать бытие Бога. Что они сказали бы, если бы я пожелал исследовать истинную ценность всех вещей, которых человек желает и гнушается, состояние души после смерти, то, насколько мы обязаны любить жизнь и как мы должны быть устроены, чтобы не бояться смерти! И как бы мои убеждения ни сообразовались с религиозной верой, как бы они ни были полезны государству, все-таки с обеих сторон мне навязали бы как раз противоположные мнения. Поэтому я считаю за лучшее не писать более никаких книг… Впредь я желаю работать только для моего собственного самообразования и делиться своими мыслями в частной беседе» (45.264–266).

Декарт начинает подыскивать новое место, где он мог бы спокойно жить и работать. Узнав об этом, шведская королева Христина – его друг и собеседник по переписке – пригласила философа в Швецию.

Это весьма любопытный момент. Его стоит прокомментировать. Начиная с конца Средних веков, европейская элита начинает ценить образование и изысканную культуру – время невежественных и буйных баронов, которые с гордостью заявляют, что они лучше управляются с мечом, чем с пером, безвозвратно прошло.

Уже в XVI веке благородное происхождение и хорошее образование идут рука об руку. Соответственно, представители нового искусства, новой науки и новой философии часто находят поддержку среди сильных мира сего. Без этой поддержки и покровительства консерваторы и прежде всего церковь очень скоро просто «сожрали» бы этих людей.

В XVI–XVII вв. возникает такое любопытное явление как салоны. В них аристократия и представители новой культуры встречаются и обогащают друг друга. Аристократия обогащается новыми идеями, а творцы культуры деньгами и покровительством. Весьма характерно, что именно в Новое время термин «вульгарный» начинает использоваться как для обозначения низкого происхождения человека, так и для констатации отсутствия образования и общей культуры. Аристократия политическая все больше сливается с аристократией духа. В этом отношении, нет ничего удивительного в том, что в числе друзей по переписке у Рене Декарта была шведская королева.

Переезд в Швецию погубил философа. Декарт, как и подобает французскому аристократу, был сибаритом. Он очень любил вставать поздно, а иногда предпочитал и вообще не вставать – оставаясь в постели, он медитировал относительно оснований философии, математики или физики. Климат Швеции оказался для него чрезмерно суровым. Кроме того, королева Христина по обычаю северных протестантских стран начинала свой день весьма рано. Ее беседы с Рене Декартом начинались в пять часов утра. Скорее всего, пробуждение и подъем в столь ранний час доставляли Рене Декарту большой дискомфорт, и холод этот дискомфорт лишь усугублял.

Причем, следует помнить, что в отличие от современного человека, который может за пятнадцать минут после сна быстро одеться, выпить чашку кофе и выйти по делам, Декарт не имел такой возможности – туалет XVII века предполагал множество операций, так что для того, чтобы покинуть дом в благопристойном виде, иногда требовалось несколько часов – страшно подумать, во сколько приходилось вставать философу. К тому же, европейские дома в XVII веке плохо отапливались. Топливо стоило дорого, а камины – плохое средство для обогрева каменного дома (почему-то европейцы не позаимствовали у московитов идею «русской печи»). Спасаясь от холода, люди спали под толстыми перинами, кровать защищалась балдахинами или располагалась в «шкафу» – своеобразном «отсеке» для сна.

Второго февраля 1650 года после очередной утренней беседы с королевой философ заболел воспалением легких и через неделю скончался. Через шестнадцать лет его прах был перевезен его друзьями во Францию и захоронен в церкви св. Женевьевы, нынешнем Пантеоне. Католическая церковь долго отказывалась оказать праху Декарта подобные «почести», поскольку его книги находились в индексе запрещенных ею книг. Но королева Христина, которая к тому времени отреклась от престола и от протестантизма и перешла в католичество, дала письменные показания (ложные), что именно влияние Рене Декарта побудило ее принять истинную веру. Как философ Декарт не устраивал церковь, но она примирилась с ним как с успешным католическим «миссионером», приведшим в лоно католицизма королеву шведов.

Прежде чем перейти к изложению философии Декарта, полагаю необходимым обратить ваше внимание на одно терминологическое обстоятельство. Философия Декарта обозначается терминами «картезианство», «картезианская философия». Название возникло вследствие того обстоятельства, что сам Декарт подписывал свои тексты латинизированным словом «Картезиус». Поэтому если далее вы встретите термин «картезианство», то помните, что речь идет о философии Декарта.

Как это ни странно, но рассмотрение философии Декарта я вынужден начать с упоминания некоторых обстоятельств его биографии. Это не моя прихоть. Сам Рене Декарт проложил этот путь в своем трактате «Рассуждение о методе»[16]16
  «Рассуждение о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках».


[Закрыть] (1637 г.).

Как и Френсис Бэкон, Рене Декарт начинает изложение своей системы с констатации того жалкого положения, в котором пребывают современные ему науки. Он пишет: «Я с детства был вскормлен науками, и так как меня уверили, что с их помощью можно приобрести ясное и надежное познание всего полезного для жизни, то у меня было чрезвычайно большое желание изучить эти науки. Но как только я окончил курс учения, завершаемый обычно принятием в ряды ученых, я совершенно переменил свое мнение, ибо так запутался в сомнениях и заблуждениях, что, казалось, своими стараниями в учении достиг лишь одного: все более и более убеждался в своем незнании. А между тем я учился в одной из самых известных школ в Европе и полагал, что если есть на земле где-нибудь ученые люди, то именно там они и должны быть… Вместе с тем я знал, что думают обо мне другие, и не замечал, чтобы меня считали ниже моих соучеников, среди которых были и те, кто предназначался к занятию мест наших наставников. Наконец, наш век казался мне цветущим и богатым высокими умами не менее какого-либо из предшествующих веков. Все это дало мне смелость судить по себе о других и думать, что такой науки, какой меня вначале обнадеживали, в мире нет» (29. Т. 1. С. 252). Таким образом, Декарт приходит к выводу, что от достоверного и истинного знания далеки все науки. Он по порядку рассматривает каждую из них и везде находит изъян.

Богословие прекрасно, но занятия им тщетны, поскольку спасение доступно всем – и знающим его, и незнающим.

«О философии скажу одно: видя, что в течение многих веков она разрабатывается превосходнейшими умами и, несмотря на это, в ней доныне нет положения, которое не служило бы предметом споров и, следовательно, не было бы сомнительным, я не нашёл в себе такой самонадеянности, чтобы рассчитывать на больший успех, чем другие. И, принимая во внимание, сколько относительно одного и того же предмета может быть разных мнений, поддерживаемых учёными людьми, тогда как истинным среди этих мнений может быть только одно, я стал считать ложным почти всё, что было не более чем правдоподобно» (29. 1, С. 254). «…нельзя придумать ничего столь странного и невероятного, что не было бы уже высказано кем– либо из философов» (29. 1, С. 259).

«Далее, что касается других наук, то, поскольку они заимствуют свои принципы из философии, я полагаю, что на столь слабых основаниях нельзя построить ничего прочного» (29. 1, С. 254).

Одна математика, по мнению Декарта, обладает достоверным и очевидным знанием, но достойного применения не имеет, служа лишь ремёслам. Странно, замечает философ, что на столь прочном и крепком фундаменте не воздвигнуто чего-либо более возвышенного.

«Наконец, что касается ложных учений, то я достаточно знал им цену, чтобы не быть обманутым ни обещаниями какого-нибудь алхимика, ни предсказаниями астролога, ни проделками мага, ни всякими хитростями или хвастовством тех, что выдают себя за людей, знающих более того, что им действительно известно» (29. 1, С. 255).

В итоге, Декарт принимает решение избавиться раз и навсегда от взглядов, воспринятых им ранее, с тем, чтобы впоследствии заменить их взглядами, согласованными с требованиями разума.

Философ оставляет книжные занятия и отправляется путешествовать. Он полагал, что может встретить «более истины в рассуждениях каждого, касающихся непосредственно интересующих его дел, исход которых немедленно накажет его, если он неправильно рассудил, чем в кабинетных умозрениях образованного человека, не завершающихся действием и имеющих для него, может быть, единственное последствие, а именно: он тем больше тщеславится ими, чем дальше они от здравого смысла, так как в этом случае ему приходиться потратить больше ума и искусства, чтобы попытаться сделать их правдоподобными» (29. 1, С. 255).

«Самая большая польза, полученная мной, состояла в том, что я научился не особенно верить тому, что мне было внушено только посредством примера и обычая, так как видел, как многое из того, что представляется нам смешным и странным, оказывается общепринятым и одобряемым у других великих народов. Так я мало-помалу освободился от многих ошибок, которые могут заслонить естественный свет и сделать нас менее способными внимать голосу разума» (29. 1, С. 255–256).

Путешествуя, Декарт, обрел понимание тех средств, которые позволили бы ему достичь цели. А цель эта – создать новую истинную науку, в которой все дисциплины и суждения систематически приведены в согласованное единое целое. Новая наука представляется ему устроенной на манер геометрии, где из аксиом и посылок с необходимостью следуют выводы. Но прежде чем строить такую науку, необходимо расчистить место, снеся здание науки старой. В деле сноса Декарт собирается вести себя как рачительный строитель, который не выбрасывает на свалку старые кирпичи, но откладывает про запас те из них, которые годны для дела. Иными словами, необходимо исследовать, что в старой науке является истинным, а что ложным. Эту критическую работу он называет «методическим сомнением». Это сомнение предполагает следующие правила нового метода.

1. «…никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, т. е. тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчётливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению» (29. 1, С. 260). Это правило можно назвать правилом очевидности (ясность и отчётливость). Его основа – интуиция, действие которой служит себе и основой, и подтверждением, ибо оно не опирается ни на что иное, как на взаимную прозрачность интуитивного действия. Это ясная и отчётливая идея, которая отражает чистый свет разума.

2. «…делить каждую из рассматриваемых мною трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить» (29. 1, С. 260). Здесь выражен аналитический метод.

3. «…располагать свои мысли в определённом порядке, начиная с предметов простейших и легко познаваемых, и восходить мало-помалу, как по ступеням, до познания наиболее сложных, допуская существование порядка даже среди тех, которые в естественном ходе вещей не предшествуют друг другу» (29. 1, С. 260). Это синтез, следующий за анализом.

4. «…делать всюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено» (29. 1, С. 260). Перечень и обзор: первый контролирует полноту анализа, второй – корректность синтеза.

«Те длинные цепи выводов, сплошь простых и лёгких, которыми геометры обычно пользуются, чтобы дойти до своих наиболее трудных доказательств, дали мне возможность представить себе, что и все вещи, которые могут стать для людей предметом знания, находятся между собой в такой же последовательности. Таким образом, если воздерживаться от того, чтобы принимать за истинное что-либо, что таковым не является, и всегда соблюдать порядок, в каком следует выводить одно из другого, то не может существовать истин ни столь отдалённых, чтобы они были недостижимы, ни столь сокровенных, чтобы нельзя было их раскрыть (Выделено мной. – С. Ч.)» (29. 1, С. 261).

Здесь Декарт задает основную посылку знаменитого «геометрического метода», столь популярного у последующих философов. Суть его в том, чтобы построить философское доказательство на манер доказательства геометрического, и тем самым придать философскому доказательству строгость, надежность и точность геометрии. В основе этого метода лежит уверенность, что «все вещи, которые могут стать для людей предметом знания, находятся между собой в такой же последовательности».

Руководствуясь этими правилами, Декарт успешно преобразовывает на систематических началах геометрию и алгебру и разрешает множество проблем. Ободренный этими успехами он обращается к другим наукам. Начать следует, по мнению мыслителя, с философии, поскольку другие науки берут свои начала именно из нее. Ведь «вся философия подобна дереву, корни которого – метафизика, ствол – физика, а ветви, исходящие от этого ствола, – все прочие науки, сводящиеся к трем главным: медицине, механике и этике… Подобно тому как плоды собирают не с корней и не со ствола дерева, а только с концов его ветвей, так и особая полезность философии зависит от тех ее частей, которые могут быть изучены только под конец» (29. Т.1, С.309).

Но обнаружить эти начала не так то легко. И науки, и философия опираются на опыт, то есть чувственное знание, и умозрение. Опытное, чувственное познание вызывает у Рене Декарта весьма сильное сомнение. Чувства часто обманывают нас, представляя нам вещи не такими, какие они есть на самом деле.

Вы можете падать с крыши высокого дома, чувствовать свое ускорение, слышать свой крик и с ужасом наблюдать приближающуюся землю, и за секунду до удара проснуться, вскочив с постели с чувством облегчения и осознания, что это был сон. Но, при этом, у вас был полный набор чувственных восприятий, связанных с падением. Можно вспомнить феномен фантомных болей, когда ампутированная часть тела все еще болит. Или можно вспомнить феномен миража. В качестве крайнего примера, можно обратиться к наркотическим состояниям. Сам я, к счастью, их не испытывал, но читал и слышал от других, что реальность в этих состояниях предстает совсем иной.

Таким образом, мы видим, что данные чувственного восприятия, то есть опыта, не могут мыслиться ясно и отчетливо. Они нуждаются в дополнительной проверке. Соответственно, согласно первому правилу картезианского метода, их следует отложить в сторону или, как говорят феноменологи XX века, «вынести за скобки». Но, откладывая в сторону, как сомнительные и требующие дополнительной проверки, данные опыта, мы, тем самым, «выносим за скобки» и все науки, поскольку они на этом опыте основываются.

Остается лишь математика. Она, как кажется Декарту, есть знание, основывающееся на очевидностях разума. То, что два плюс два равно четырем, представляется Декарту с очевидностью данным в нашем мысленном созерцании. Так не можем ли мы в математике найти искомые твердые, абсолютные основания для науки как таковой? Нет – отвечает Декарт. Нам ничто не мешает вообразить, что мы находимся во власти не всеблагого Бога, а во власти злобного и коварного демона, который внушает нашему разуму математические очевидности. Вероятность этого, конечно, крайне мала, но полностью исключить ее мы не можем. Следовательно, и очевидность математических аксиом также не может рассматриваться как искомая точка опоры.

В этом месте, возможно, современный человек подумает, что наш философ впал в чрезмерную фантазию. Моя супруга в таких случаях обычно в шутку констатирует: «Допились!». Но если эту фантазию о злобном демоне перевести в современные понятия и образы, то мысль Декарта уже не представляется столь абсурдной. Современный человек, за редким исключением, не сильно обеспокоен демонами. Но фантазии о том, что разум людей контролируют всесильные спецслужбы или инопланетяне, весьма распространены. И, размышляя отвлеченно, пожалуй, ни один из нас не решится утверждать со стопроцентной вероятностью, что он не попал в зону внимания этих зловредных сил. Современный кинематограф столь многократно и столь детально иллюстрировал эту ситуацию, что любой с легкостью может примерить ее на себя. Так что предположение Декарта вполне допустимо.

Но, вынося за скобки данные всех наук, мы выносим за скобки весь мир и большую часть самих себя. Ведь сомневаясь в существовании других вещей, мы должны усомниться и в существовании собственного тела – оно также дано нам посредством чувственных восприятий. А сомневаясь в очевидности математических аксиом, мы можем усомниться и во всем остальном содержании нашего сознания. Все сущее выносится за скобки.

Произведя эту безжалостную селекцию нашего знания, Рене Декарт, наконец, обнаруживает столь рьяно искомое им твердое основание. Речь идет о знаменитом картезианском «cogito ergo sum» (лат.) – «мыслю, следовательно, существую».

В самом деле, мир и наше тело могут лишь представляться нам, то есть быть иллюзией нашего восприятия и нашего сознания. Содержание нашего сознания нам может быть навязано нам чуждой силой[17]17
  Это утверждение не является таким уж фантастичным, как может показаться на первый взгляд. Собственно, это даже не фантастика, а реальность. В самом деле, человек склонен считать содержание собственного сознания своим собственным, лично им творчески подобранным материалом. Более того современный человек очень озабочен желанием быть оригинальным. Любые сомнения в его оригинальности, индивидуальности, персональности рассматриваются им как личностные злобные нападки и вызывают довольно жесткую реакцию с его стороны. Но если исходить из данных современных социальных наук, то мы обнаружим, что содержание сознания человека производно от информации общества, частью которого он является. В этом отношении, все содержание сознания человека есть содержание, внушенное сторонней силой. Индивидуальность проявляется лишь в специфической комбинации этого материала, которая и составляет тот феномен, который мы называем словом «личность». Так что, если вы на место злобного и коварного демона Декарта поставите какое-нибудь фашистское тоталитарное государство, то вы вполне можете говорить о том, что содержание сознания члена этого государства полностью навязано ему чуждой силой.


[Закрыть]. Но даже в этом случае с необходимостью должен существовать тот, кому представляется этот мир, тот, кому навязываются эти идеи. Неважно: истинно содержание нашего сознания или нет, заблуждаемся мы или нет; важно, что сам факт сомнения или заблуждения с очевидностью удостоверяет наше существование. Чтобы заблуждаться, необходимо существовать. Таким образом, суждение «мыслю, следовательно, существую» действительно является абсолютной истиной. А на абсолютной истине уже можно основать все здание науки.

Но сделать это нелегко. Методическое сомнение Рене Декарта загнало его в тупик. Отбросив весь мир, все данные наук как сомнительные, он оказывается заключенным на маленьком скалистом островке под названием «cogito ergo sum». Теперь ему необходимо перебросить мостик через ту пропасть, которую он сам вырыл, и вновь восстановить все «вынесенное за скобки». Ибо меньше всего Декарт хотел бы выступить в амплуа великого скептика, заявляющего о тщетности нашего познания. Он сам пишет: «Целых девять лет я ничем иным не занимался, как скитался по свету, стараясь быть более зрителем, чем действующим лицом, во всех разыгрывавшихся передо мною комедиях. По поводу каждого предмета я размышлял в особенности о том, что может сделать его сомнительным и в ввести нас в заблуждение, и между тем искоренял из моего ума все заблуждения, какие прежде могли в него закрасться. Но я не подражал, однако, тем скептикам, которые сомневаются только для того, чтобы сомневаться, и притворяются пребывающими в постоянной нерешительности. Моя цель, напротив, заключалась в том, чтобы достичь уверенности и, отбросив зыбучие наносы и пески, найти твердую почву (выделено мной – С. Ч.)» (29. 1, С. 266).

Из этого трудного положения Декарт выходит весьма ловко, я бы даже сказал – весьма жульнически, хотя я ни в коей мере не сомневаюсь в его искренности. Полагаю лишь, что он чрезмерно увлекся своим методическим сомнением и слишком усугубил собственное положение. Он сам себя загнал в тупик. Мотивация его мне понятна, ибо определена философией знания того времени. Из этой философии исходят все рационалисты. И даже Иманнуил Кант, который отказался от рационализма, подчиняется ей. Они все приемлют научное знание, лишь как знание аподиктическое, то есть знание всеобщее и необходимое, знание абсолютное. Опыт, базирующийся на чувственных восприятиях и неполной индукции, представляется им неподходящей основой для такого знания. И они ищут некие очевидности разума, которые бы смогли стать незыблемым основанием этого абсолютного знания. Претензия чрезмерная и, с моей точки зрения, бесперспективная. Наше, так называемое, вероятностное научное знание, базирующееся на опыте, неплохо работает и подтверждается практическими результатами. Необходимо обрести смирение и удовлетвориться этим вероятностным знанием. Поиск интеллигибельных (духовных, идеальных) оснований абсолютной науки есть игры разума, которые погружают нас в куда более зыбкие пески, нежели вероятностный характер опыта. Говоря образно, не стоит лечить лихорадку чумой.

Усомнившись во всем сущем и даже в собственном разуме и обретя уверенность, что лишь «cogito ergo sum» дает надежное основание для ищущего, Декарт оказался подобен человеку, выброшенному кораблекрушением на скалистый необитаемый островок. У этого человека нет даже нескольких досок, чтобы сколотить плот и покинуть скалу. Но это отчаянное положение может резко перемениться, если наш воображаемый Робинзон обнаружит на своем неприветливом острове лампу, в которой обитает джинн. В этом случае ему даже не нужен корабль, ибо джинн может мгновенно перенести его в любую точку мира или превратить скалу в целый мир.

Конечно, никакого джинна Декарт не обнаруживает. Но он находит нечто более замечательное, чем джинн. Декарт обретает Бога. Подобно театральному «Богу из машины» Бог Декарта возникает на философской «сцене» и разрешает все трудности и противоречия.

Имея в наличии лишь одно «cogito ergo sum», или, иначе говоря, «мыслящее Я», философ пытается исследовать содержание этого «мыслящего Я». И первое, что он обнаруживает в нем – это фигура Бога.

Вот как об этом пишет сам Декарт: «… размышляя о том, что, раз я сомневаюсь, значит, мое бытие не вполне совершенно, ибо я вполне ясно различал, что полное постижение – это нечто большее, чем сомнение, я стал искать, откуда я пробрел способность мыслить о чем-нибудь более совершенном, чем я сам, и понял со всей очевидностью, что это должно прийти от чего-либо по природе действительно более совершенного» (29. 1, С. 269). Автором этой идеи не может быть человек, ибо несовершенное существо не способно (?) изобрести идею совершенного существа. «Таким образом, оставалось допустить, что эта идея была вложена в меня тем, чья природа совершеннее моей и кто соединяет в себе все совершенства, доступные моему воображению, – одним словом, Бога» (29. 1, С. 270). «А между тем, возвращаясь к рассмотрению идеи, какую я имел о совершенном существе, я находил, что существование заключается в представлении о нем точно так же, как в представлении о треугольнике – равенство его углов двум прямым или как в представлении о сфере – одинаковое расстояние всех ее частей от центра, или еще очевиднее. А потому утверждение, что Бог – совершеннейшее существо – есть, или существует, по меньшей мере настолько же достоверно, насколько достоверно геометрическое доказательство (выделено мной – С. Ч.)» (29. 1, С. 271).

Иными словами, анализируя понятие Бога как сверхсовершенного существа, Декарт приходит к выводу, что сверхсовершенство не может мыслиться вне существования – это противоречивое понятие, поскольку сверхсовершенство, которое не существует, таковым не является. Несуществование умаляет полноту совершенства. Следовательно, чтобы избежать логического противоречия, мы с необходимостью приходим к выводу о том, что свехсовершенная сущность с необходимостью должна мыслиться как существующая. Следовательно, из анализа самого понятия «Бог» мы с необходимостью приходим к выводу, что Бог существует.

Фактически, Декарт воспроизводит знаменитое онтологическое доказательство бытия Божьего Ансельма Кентерберийского, жившего в XI веке. Кроме того, здесь отчетливо заметно влияние Блаженного Августина, с трудами которого Декарт основательно ознакомился во время своего обучения в иезуитском колледже. С современной точки зрения, это доказательство ошибочно, ибо существование здесь рассматривается, как один из признаков, атрибутов понятия. Но существование не может быть признаком, атрибутом понятия. Уже в XVIII веке Иманнуил Кант ехидно заметил, что наличие в уме ясной и отчетливой идеи ста талеров (весьма симпатичная серебряная монета) еще не означает присутствие этой суммы в нашем кармане. Из анализа содержания понятия мы не можем вывести факт существования предмета, который обозначает это понятие.

Но Декарт не видит, или, возможно, не хочет видеть этой проблемы. Бог ему крайне необходим. Без Бога его гносеология превращается в декларацию скептицизма. А это имеет не только неприятные последствия теоретического характера, но и практического. У Декарта и так были серьезные проблемы с церковью. Если же в его системе не нашлось бы места для Бога, эти проблемы многократно умножились бы. Кроме того, после полуторатысячелетней тотальной промывки мозгов христианской идеологией, не стоит удивляться тому, что европейский ум способен усмотреть разумность, логичность и истинность там, где нет и их следов, если дело касается Бога.

Фактически, Бог выступает в системе Декарта как высший гарант истинности нашего познания. Сверхсовершенство Бога с необходимостью предполагает его характеристику как всеблагой сущности. А всеблагая сущность не станет развлекаться тем, чтобы создавать человека лишенного способности к истинному познанию. Следовательно, Бог создал человека способным к эмпирическому и рациональному познанию истины.

Правда, тотчас появляется иная проблема. Если человек создан Богом способным к истинному познанию, то почему он чаще пребывает в заблуждении, нежели в обладании истинной? Эта проблема – еще одно «родимое пятно» рационализма. Она терзала не только Декарта, но и Спинозу, и Лейбница.

Декарт разрешает эту проблему указанием на то, что причиной заблуждения является давление воли на разум. Наша натура содержит в себе много страхов, тревог, желаний и надежд. Все это не имеет никакого отношения к нашему рациональному познанию. Но все это властно влияет на него.

«…причиной моих ошибок не может быть сама по себе та сила воли, которую я получил от Бога, ибо сила эта велика и в своем роде совершенна; не является этой причиной и моя способность понимания (vim intelligendi), ибо, поскольку я получил ее от Бога, все, что я понимаю, я, несомненно, понимаю правильно и не могу в этом ошибаться. Так от чего же происходят мои ошибки? А лишь от того, что, поскольку воля обширнее интеллекта, я не удерживаю ее в тех же границах, что и интеллект, но простираю ее также на вещи, которых не понимаю; когда она безразлична к этим вещам, она легко отклоняется от истины и добра, и таким образом я допускаю ошибки и погрешности…

Когда же я недостаточно ясно и отчетливо воспринимаю то, что истинно, и при этом воздерживаюсь от суждения, мне ясно, что я нахожусь на верном пути и не заблуждаюсь. Если бы я в этом случае позволил себе утверждать либо отрицать, я неправильно воспользовался бы своей свободой воли…В этом неправильном использовании свободы воли содержится отрицание, образующее форму ошибки: оно содержится, говорю я, в самом действии, поскольку оно исходит от меня, но вовсе не в способности, полученной мною от Бога, и также не в том действии, которое зависит только от него». (29. 2. С. 48–49).

«… во мне самом заложено несовершенство: а именно, я плохо пользуюсь упомянутой выше свободой и выношу суждение о том, что неправильно понимаю».(29. 2. С. 50).

«Чтобы прозреть от укоренившегося в нас самообмана, есть только одно единственное средство: мы должны усомниться в самих себе, подвергнуть сомнению достоверность и реальность всех наших представлений, привыкнуть к этому сомнению и укрепить в себе этот самоанализ так же прочно, как укоренился в нас самообман. Такое интеллектуальное превращение может произойти только при помощи воли – воли к истине… «Так приобретаем мы свободу не заблуждаться, как род привычки, и в этом заключается величайшее и самое главное совершенство человека»» (45. С. 352–353).