Текст книги "Комета Магницкого. Полное собрание"

– Я эту штуку еще не разу не пробовал, – задумчиво сказал Жарков, когда белаз вздрогнул и остановился, по слоновьи опасливо поджав зад, – не было случая проверить.

– Хорошо хоть вспомнил вовремя.

– На память никогда не жаловался.

– А подушки безопасности в твоем драндулете есть? – поинтересовался Виктор, с раздражением ощутив себя абсолютно трезвым человеком, без толку выпившим четверть литра коньячно-водочной смеси, и по вине водилы потерявший весь кайф.

– А черт его знает, может и есть, техпаспорт на японском, я еще не читал.

– Знаешь что, давай не будем проверять их наличие.

– Ну, не злись, не злись.

Задний борт «белаза» закрывал небо. Было уже не страшно, но все же как-то неуютно. Пока добирались до речки по крайней мере трижды Магницкий мысленно прощался с жизнью, и два раза вообще ничего не успевал сообразить: они стремительно устраивали дорожную заварушку, из которой также стремительно выскакивали и мчались дальше сломя голову, с безрассудной смелостью атакуя любой просвет между впереди идущим транспортом.

– Так мы в Новую Зеландию не попадем. У меня адреналина в крови в три раза выше нормы.

– А у меня в самый раз.

При спуске к реке Володька не преминул продемонстрировать с какой предельной крутизны может сползать вездеход, не переворачиваясь при этом. Убедившись, что как всегда фортуна играет на его стороне, пассажиры сжав зубы молчали, и авто покатило вниз, сломя голову, по семидесятиградусному склону.

Внизу загорали обычные граждане. Машины свои они оставили вверху на дороге, спокойно расположились на бережке, лежа кто на травке, кто на стареньком покрывале с бабушкиной кровати. Естественно, все повскакали с мест, не зная, в какую сторону броситься, когда сверху на них рухнула красная божья дизельная коровка.

Не сбавляя скорости, Жарков промчался лихим слаломистом, минуя расстеленные на травке покрывала, будто препятствия, и в самом великолепном расположении духа заехал в воду, выключив мотор.

– Купаться, орлы!

– Засосет, – мрачно высказал всеобщее предположение бухгалтер, расстегивая штаны.

– Пусть только попробует.

Редкие на левой стороне реки купальщики с сомнением разглядывали машину, не торопясь давать советы, но видно было, что их тоже очень даже интересовало, как прибывшие наглецы будут вытаскивать из глинистого гравия своего красного жука. В глазах некоторых, особенно тех, кому пришлось отскакивать от бешенной вагонетки, светилось очевидное злорадство.

– Плывем до моста и обратно, – скомандовал Жарков.

Не дожидаясь исполнения приказа, обрушился в воду прямо из кабины.

Магницкий прошел по мелководью десять шагов, затем лег на спину и поплыл по течению, прикрыв глаза. Тихий плеск волн целебным образом врачевал психику, подорванную кратким, но насыщенным путешествием по городским улицам. Темно-зеленая вода быстро несла его в направлении северных приполярных лагерей и экспедиции академика Отто Юльевича Шмидта. Стоит еще чуть-чуть расслабиться, то недолго под монотонный плеск волн в ушах и уснуть, пару часов такого необременительного плаванья, как впадешь в Обь, а там, глядишь уже Кривошеино на одном берегу, Колпашево на другом, здравствуй, брат Нарым!

Купаться пьяным в реке почти столь же безопасно, как ездить с Жарковым-шофером на левом сидении праворульного авто, но после полученной нервной встряски Виктор трезв, как стеклышко.

Стеклышко в очках известного противника алкоголя и доцента права Леонтия Стржжимайло, который в горбачевскую эпоху прославился тем, что собственноручно отлавливал в плотных рядах первомайской колонны остограмившихся сотрудников, после праздника требовал с них объяснительные в партком, при этом много кричал и ругался и даже громил, а потом слинял на запад, где сделался известным европейским правозащитником. Говорят, что там, на новом поприще Леонтий тоже много кричит и ругается в защиту общечеловеческих прав и свобод.

Когда открыл глаза, то увидел что мост остался позади, точнее он высится прямо перед глазами, при этом быстро удаляясь, и ощутимо уменьшаясь в размерах. Плавать против стремительного течения – занятие для обычного человека настолько же утомительное, насколько и бесперспективное.

Он выбрался на берег и пошел обратно пешком. Недалеко впереди маячила бледная фигура бухгалтера, который также неспешно возвращался к месту водной автостоянки. Зато на середине реки бил пенистый белый гейзер двухметровой высоты – там заводчик боролся с рекой не на жизнь, а насмерть, других условий борьбы он просто не признавал. Виктор с Толиком успели поднять два тоста за счастливую старость и спокойную молодость, тогда только борец с жизненными стихиями выбросил свое мощное, но израненное тело на раскаленную крышу сузучки: раздалось кратковременное шипение. Израненное в полном смысле этого слова: имелась старое пулевое ранение в мышце голени и две хорошо зашитые дырки в плече и груди.

– Колбасы! – рявкнул он.

Ему без разговора выделили пол палки, справедливо полагая, что этот один стоит двух, но сыр на бутерброды зажилили, закусывая им коньяк. Жарков тотчас громко и выразительно зачавкал, восстанавливая истраченные силы.

– Рулевой, вода поднялась до мостика, колес не видно, сейчас начнет топить салон. Пора выбираться отсюда.

– Еще малость позагораем и тронемся с богом. Минералки нет?

– Все благополучно закончилось: пища, вино, коньяк.

– Вот прожорливый народец какой подобрался, весь в меня. Ладно, поехали.

Пользуясь одними руками, Жарков перебрался с крыши на место водителя. Двери закрыли. Включил зажигание. Сузучка завелась сразу, и некоторое время водитель не трогал с места, давая разогреться мотору, чего в обычных условиях явно не стал бы делать. Ясно – он дождался, когда отдыхающие отставят свои мелкие делишки да разговорчики в сторону, и сосредоточат внимание на нашей полузатонувшей машине. Он должен оказаться в центре внимания, а уже потом нажать на газ. И нажал. И помчался, но не к берегу, а вдоль по реке, где полно глубоких ям.

«Вот болван!», – успел подумать Магницкий, понимая, что со стороны они смотрятся быстроходной амфибией и восхищаясь этой картинкой.

На полном ходу Жарков лихо вырулил на берег, небрежно бросил сузучку вверх по глинистому откосу с таким бешенным ускорением, что организм вжало в сидение, а нижняя челюсть придавила трахею, потом по инерции долго летели вверх, а когда запас инерции кончился, упали вниз, хорошо что не обратно под откос, а на дорожный асфальт, развернулись и понеслись к мосту.

– Ну как? Видели машинку в действии?

– Скажу честно: раньше я хотел приобрести автомобиль, а теперь думаю, что лучше вкладывать средства непосредственно в гильотину. Она быстрее и надежнее.

– Да, ты известный любитель недвижимости, мы об этом много наслышаны.

– Останови здесь, – похлопал Виктор шофера по плечу.

– Не бойся, довезу нерасчлененным.

– Боюсь, не довезешь. Останови, надо зайти в общежитие. Толик, не составишь компанию?

Толик в ответ лишь обреченно помахал головой: служба.

– Хорошо, что у меня только дружба. Погоди, Жарков, и вот еще что, насчет Новой Зеландии, я тут пораскинул мозгами, и решил остаться прозябать по нынешнему месту жительства.

– Это влияние момента, друг Витя. Ты ему поддался, и еще передумаешь туда-сюда раз десять, мы ведь не завтра катапультируемся. Копи валюту, в любом случае пригодится.

Не дождавшись ответа, вагончик резко рванул вниз по проспекту Ленина, вылетая на встречную полосу и распугивая общественный транспорт.

Магницкий поднялся на четвертый этаж общежития, где в одной из комнат проживала Нина. Она обитала вместе с аспиранткой биологического факультета, которая имела привычку писать диссертацию лежа на своей кровати и разложив по всей комнате листы бумаги. Сейчас ни аспирантки, ни ее листков в комнате не оказалось, вполне возможно их уже сшили в тома и разослали рецензентам.

Нина была одна: стояла у стола и терла морковь на ржавой терке.

– Здоровеньки булы! – поприветствовал он хозяйку, входя в комнату и отводя в сторону ситцевую занавеску. – Слушайте, девушки, вы моих тапочек нигде не видали?

Все тот же прямой пробор гладких русых волос, немного наивный взгляд серых глаз, Нина выглядит моложе своих лет – хорошо, по-домашнему выглядит.

– О, легок на помине, вот только о тебе думала. Скоро будут готовы тушеные овощи, может, поешь?

– Да нет, спасибо, я мимо пробегал. Так как, не видела тапочек?

Нина достала из встроенного шкафа газетный сверток.

– Вот они. Говорят, ты дом купил?

– Отлично, спасибо. Да какой там дом, одно недоразумение, хибара гнилая.

– Все равно хорошо.

– Разумеется, неплохо, но знаешь, возникла куча новых проблем. Что-то твоя соседка отсутствует, неужто защитилась?

– Нет пока. Просто уехала домой в Белово на три дня окучивать картошку, родители просили помочь.

– Ах, вот оно что. Ну и отлично, хоть тапочки нашлись, а то я, веришь – нет, в кирзовых сапогах по дому шлепал, ладно, спасибо, побегу, пора…

– Иди, – она вернулась к своей ржавой терке.

Затаив дыхание, Магницкий аккуратно и плотно притворил за собою дверь, будто вставил на место пробку от бутылки, в которой сидел ужасный джин.

6. Четверть в подполье и Карузо под кроватью

Через пару ласковых летних дней, не изобретя никакого нового и оригинального бизнеса, но еще более загорелым и уверенным в себе, он вновь очутился в директорском кабинете Ольги Дальской, имея целью доказать на его взгляд совершенно очевидные вещи.

– Все хотят что-нибудь продать или наоборот купить. Кто мичуринский участок, кто гараж, погреб под картошку, или, на худой конец, однокомнатную квартирку для любовницы. В крови человеческой заложено стремление к улучшению условий жизни, это то немногое, чего не выжечь никаким калёным железом социалистических идей.

Ольга рассматривала новый букет пионов в вазе с выражением, которое трудно было объяснить без английской шифровальной машины.

– Мне кажется, мы уже дискутировали на данную тему, – наконец вспомнила она.

– Серьёзно? А кстати, как-то видел тебя на улице с седовласым, импозантным господином. Смотрелись очень интересно.

Директор поморщилась.

– Должник. Давным-давно отдала свои сбережения приличному вроде человеку на развитие его дела. Просто так, без расписки даже. Ходили с ним к нотариусу, оформили условия возврата, денег нет, говорит. А у самого два магазина.

Ольга отошла от цветов, разочарованно вздохнув.

– Возможно, в прошлый раз я объяснял недостаточно убедительно.

– Твои риелторские идеи весьма абстрактны. Но если есть громадное желание, давай попробуем, вдруг что выйдет?

– Давай, – обрадовался Виктор настолько, что, коли можно было, обнял бы дорогого директора, а раз нельзя, просто стал шире разводить руки, обрисовывая перспективы, – понимаешь, когда покупал дом, столкнулся с удивительным феноменом: повсюду, куда ни ткнись, глубочайший упадок и всеобщее разорение: заводы стоят, пашни не возделываются, бюджетники зарплату не получают, а на рынке недвижимости страшенный бум. Понял – это из-за приватизации. В один прекрасный момент людям позволили распоряжаться их квартирами, и они начали продавать старые и покупать новые. Мы с тобой напишем отличную программу по оценке квартир и создадим базу данных вторичного рынка жилья, каких не бывало!

– Это будешь делать сам, по крайней мере, на первом этапе. У меня без того неоплачиваемой работы выше крыши.

– Напишем программу, создадим базу данных, и будем иметь отличную работу на всю оставшуюся жизнь.

Дальская глянула на Виктора чуть склонив голову набок, тем самым непонятным взором, которым только что рассматривала принесённые им цветы.

– Таких программ пруд пруди.

– Но все они чужие. Ты же знаешь, с собственным программным обеспечением легко жить и работать, написание окупится сторицей. Кто пожалеет пятнадцать тысяч, чтобы не перечитывать каждый день десятки газет?

– Не пятнадцать, а десять тысяч, я тебе говорила. Только так можно победить конкурентов. Но знай, таких информаторов, каким ты мечтаешь заделаться, сейчас дюжина на квартал.

– Всегда рад участвовать в честной конкурентной борьбе и безмерно счастлив, что ты доверила мне попробовать это дело.

Денёк выдался превосходный: наконец-то Виктор нашёл себе рабочий стол с компьютером, да ещё в столь приятном соседстве.

– Получится – хорошо, не получится – что же, где наша не пропадала? Наша везде пропадала, не в первый и не в последний раз.

– У тебя много подобных начинаний?

– Посмотришь на досуге трудовую книжку, но учти, туда ещё не всё попало.

– Ну-ка, ну-ка, – она зашуршала листочками. – Знаешь, мне будет трудно сделать запись «ведущий программист» после разнорабочего да изготовителя макаронных изделий в придачу. Как это тебя угораздило?

– Напиши просто «программист», какая теперь разница? Не корысти ведь ради, а исключительно в целях пропитания. Разнорабочим строил завод у Жаркова, помнишь Володю Жаркова?

– Незабываемая личность.

– Да. По итогам нашей совместной деятельности этот уважаемый человек выплатил мне зарплату автомобилем, который я во мгновение ока обменял на домик с садом. Выходит, разнорабочий – не самая плохая специальность, особенно если учесть, что за десять предыдущих лет работы на разных интеллектуальных должностях так и не удалось решить квартирный вопрос, сколько ни бился и ни пыжился. Изготовителем макарон действительно работать не понравилось, всего полтора месяца задержался, у хозяев была гнусная политика: набрать людей, и пусть себе работают, сколько смогут, без зарплаты в три смены, а после того, как народ, пропахав пару месяцев, отчаявшись, увольняется, они тут же набирают новых безработных, и всё повторяется. У них я воровал макароны, которые изготавливал в ночные смены, тем и питался.

– С вами всё ясно, молодой человек. Можете приступать, – Ольга спрятала трудовую книжку в сейф. – Обедаю в половине двенадцатого. Прихожу сюда в девять, раньше этого времени и тебе не стоит появляться, ключ один.

– Не будешь возражать, если приступлю к работе немедленно?

– Похвальное рвение. Кофе будешь?

– В следующий раз можешь даже не спрашивать, согласен также на чай, минеральную воду. По образу жизни я чрезвычайно непритязательное существо.

– Тут есть пирожки с картошкой.

– Вот это да! Слушай, да я согласен за половину оклада ударно питаться, пардон, трудиться, если к обеду у нас пирожки будут. Штучки хотя бы две.

– Оклада нет, не забывай – живём с реальной выработки. Как потопаем, так и полопаем. И обратно: если так полопаем, знаешь, как затопаем?

Дальская скорбно вздохнула.

– Странно. Раньше ты выглядел серьёзнее.

– Ой, и не говори, сам чувствую: прямо на глазах становлюсь глупым, ленивым болтуном. Так бывает. История богата на подобные превращения. Зато одна весёлая девушка сделалась директором, и это нормально, и здесь нет аномалии. Вот теперь, после вкуснейшего обеда, возникло чертовски приятное ощущение, что мы обязательно добьёмся успеха, а потом у нас будет интересное дело, деньги, независимость, и, что самое главное, – мы создадим всё это сами, если, конечно, захотим по-настоящему.

Размечтавшись на всю катушку, Виктор начал ходить по комнате кругами, чего очень не любила в своё время Зоя Степановна, вот, кстати, и Ольга явно не приветствует.

– На пять часов у меня назначена встреча, приходи завтра с утра. Я буду в девять, – она выразительно посмотрела на часы.

К сожалению, у него никакой важной встречи ни с кем не намечалось.

Поэтому дома он начал мастерить книжные полки из досок, припасённых прежними хозяевами и простоявших в сенцах у стены много лет и слегка обгнивших на концах.

Пиля их лучковой пилой, Виктор мысленно произносил торжественную клятву: как только получит более-менее приличную зарплату, первым делом купит телевизор. Со второй зарплаты выберет в магазине подходящего размера диван, и подпишется на «Местный вестник». Совершив все эти важные подготовительные мероприятия, как всякий уважающий себя добропорядочный гражданин, приходя с работы, будет валиться тюфяком, скептически, но неторопливо прочитывать газетку с первой до последней страницы, краем глаза следя за каким-нибудь бесконечным телевизионным сериалом типа «Санта-Барбары» или «Тропиканки» до тех самых пор, пока не заснёт и даже не захрапит.

Тогда и наступит жизнь несказанная, практически в волшебной стране Беловодье окажется он тогда!

Не успел толком помечтать о сладкой будущности, неизвестные с улицы нагло забарабанили в окно.

У калитки группировалась стайка граждан очень солидного вида со строгими физиономиями. Своим торжественным и суровым видом они напомнили Виктору учителей на последнем в его жизни педсовете в седьмом классе, памятуя о итогах которого, Магницкий поспешил на встречу. Граждане заходили в сад по одному, старательно не замечая хозяина, даже не здороваясь, следуя мимо, будто бы, ресторанного швейцара.

Только бородатый двухметровый учёный муж буркнул: «Зелёная комиссия».

Возглавляла комиссию измождённого вида дама со старомодной шишкой волос, закрученной на затылке, хранительница соседней Марьиной рощи. Она шла первой и была вроде завуча, прочие как бы школьными учителями, а сам Магницкий невесть с чего завзятым двоечником, вызванным в учительскую.

«Страшно измучена женщина, – сокрушённо вздохнул Магницкий, – довели человека до ручки работой и комиссиями, вон какая худющая, жёлтая кожа да острые кости. Траву гуляющие топчут, кусты ломают, скамейки переворачивают, бутылки пустые бьют. Эх, люди, люди, куда только милиция смотрит?»

Кроме учёного мужа хранительницу сопровождала сутулая гражданочка в тёмном, почти монашеском одеянии, с потаённым взором, который она стремительно метала в разные стороны и тут же прятала. По левую руку от главы комиссии шествовал представительный гражданин районного уровня в сером кабинетном костюме. Ещё двое помельче калибром толклись сзади него, держа в руках блокнотики.

В саду Магницкого хранительница быстро пронеслась туда-сюда мимо развалин теплицы с обрушенными рамами, лицо ее при сем из раздражённого превратилось в грозное.

– Пишите, – ткнула пальцем бородатому учёному мужу в блокнот. – Сад находится в запущенном состоянии! Требуется срочное вмешательство муниципальных органов.

– Извините, но мне ничего не требуется, – удивился Виктор.

– А вы здесь, собственно, кто такой? – воскликнула остроглазая гражданка в монашеском одеянии, вполне искренне удивляясь странному явлению неизвестного лица в неположенном месте. Возможно, даже под её собственной кроватью.

– Владелец.

– Вы владелец дома, но не земли, – пренебрежительно глянула на его ботфорты хранительница Марьиной рощи.

Ей поддакнул мужчина в сером, с юридическим складом губ:

– По российскому закону к дому относится лишь две сотки земли, остальное пребывает во временном пользовании. Если мы установим над садом муниципальный патронаж, на это будут выделяться деньги, ограду между ним и Марьиной рощей уберут, «Зелентрест» начнёт ухаживать за растениями, производить своевременный полив, агротехнические мероприятия.

– Да разве это сад? – ужаснулась звонким голоском гражданка в чёрном. – Плохо, плохо, никуда не годно! Срочно отрезать!

Вот народ! Им бы только чужую ограду прищучить за здорово живёшь!

– Забор – моя частная собственность, попрошу оставить его в покое. И сад вполне густой и зелёный, ни одной проплешинки не найдёте. К тому же, насколько я наслышан, в муниципальном бюджете нет денег на поддержание Марьиной рощи в надлежащем виде, от чего значительная часть её территории отдана под застройку элитных домов.

Бородач колупнул траву ботинком:

– Мы с вами не собираемся дискутировать. Надо будет вынести решение о сносе забора и проведении агротехнических мероприятий в целях поддержания ландшафтной ситуации – вынесем, вас не спросим.

– Совершенно верное замечание. А слева от дома нетрудно выделить место на дорогу к объектам, – обнародовал своё постановление мужчина в сером, глядя на часы и переживательно морща щёки. – Она не займёт много места, зато стройтранспорт не будет ездить по Марьиной роще.

– Вы наследник владельцев сада? – быстро спросила хранительница, мельком измерив длину лица Виктора и ширину плеч.

По тому, как вдруг стихли разом члены Зелёной комиссии, ему открылась стратегическая важность вопроса. Решалось главное. Ответит правильно – сад останется за ним, промахнётся – и забор сломают, уберут, и землю по самый порог отрежут, и даже его собственный нос не медля сопрёт сутулая гражданочка в чёрном платье своим острым, как бритва, взглядом.

– Естественно наследника, более того – прямой, – Магницкий нашёл в себе силы весело заглянуть в лица всех членов комиссии по очереди принципиально интеллигентным взором человека, с детства долбавшего собачий вальс по расхристанным клавишам комнатного рояля Шредер, с выражением, которое, судя по фотографиям, было присуще покойному владельцу Генрику Войцеховскому.

Хранительница вдруг потрогала какой-то убогий листочек на ветке и сказала, оттаяв:

– Амурская сирень. Это мы с Генриком садили.

От неожиданной радости Виктор чуть было не поддакнул: «Да, как же-с, помню, помню!» – но лишь кивнул головой и погладил соседнюю корягу, что произвело самое благоприятное впечатление.

– Ну вот, товарищи, вопрос, как видите, спорный, юридически не урегулированный, мы, как всегда, теряем время.

Широким размашистым шагом она ринулась к выходу, спеша на свой нескончаемый фронт работ, схожий с непрерывным подвигом длиною в жизнь, за ней устремились расстроенные сопровождающие, елейным хором бубня в спину нечто, каждый по своей тематике, пытались убедить остаться и разделить садик между ними всеми по-хорошему и по-братски.

Неистово мечтала от имени и по поручению городских мичуринцев о магазинчике «Семеновод» потаённая гражданочка в чёрном. Из её сбивчивой речи следовало, что поголовно вся городская общественность с младых ногтей мечтала о торговой точке, построенной на территории данного земельного участка, и в доказательство потрясала заблаговременно подписанными той общественностью листами.

Похожий на кубинского революционера бородач громко басил про расширенную заповедную зону, которая случится сразу же, стоит опрокинуть забор, но, понимая, что через других юрких соискателей ему до локтя хранительницы не добраться, остановился и принялся объяснять оказавшемуся под рукой Магницкому, как хорошо тому станет жить непосредственно в Марьиной роще, на просторе. Понимания и здесь не нашёл.

Отбив атаку зелёных, Виктор с утроенной энергией накинулся на полки, сгоряча быстренько доделал их, расставил книги, после чего некоторое время бродил по кухне в поисках чего-нибудь съедобного, обшарил кладовку, слазил на чердак, увы, безрезультатно.

Смутное подозрение не давало покоя.

Комиссия оставила его сад в покое сразу после того, как он при всех объявил себя родственником прежнего хозяина Войцеховского. Значит ли это, что теперь для поддержки легенды ему необходимо будет и впредь сказываться поляком?

Фамилия вроде бы позволяет. Если в метриках на месте родителей стоит прочерк, чего так печься о неведомой национальности? Поляком так поляком. Да хоть индусом зовите, только жить не мешайте.

Виктор завалился на детский диванчик, скрючившись с карандашом и листом бумаги, в глубине души сознавая всю торжественность минуты: наконец-то начинается его новая интеллектуальная, почти что творческая деятельность, о которой долго и безнадёжно мечтал, таская в носилках раствор на стройке Жаркова.

Структура базы данных по квартирам была практически полностью готова, когда до него дошло, что кто-то тихо копошится у него на кухне. Входную дверь Виктор оставлял распахнутой, чтобы помещение проветривалось, только поздним вечером закрывал от комаров.

– Это хтой-та там мнётся? – придуриваясь под Маврикиевну, проскрипел Магницкий.

– Казимировна… – раздалось с кухни, – Казимировна, не займёшь чуток?

На кухне возле русской печи обнаружилась ритмично качающаяся фигура седовласой особы пенсионного возраста, с короткой стрижкой под полубокс, строгим ахматовским профилем и сухим малиновым румянцем, пылающим на морщинистых, как мочёные яблоки, щеках.

Не распознав в нём никого из прежних благодетелей, незнакомка отвела бессмысленный взгляд в сторону, после чего по всем правилам представилась:

– Чертёжница Савраскина. Маргарита Сергеевна. Прошу любить и жаловать, – при этом слегка уронила голову на грудь, что заставило предположить, что среди её предков затесалась пара-тройка подпоручиков, а может, и какой-нибудь повеса штабс-капитан.

– Мне бы Казимировну. По случаю большой нужды, ой, что это я сморозила, миль пардон, по случаю большой надобности, по очень важному делу, – в сильно выцветших, опухших глазах мелькнула некая осмысленность, – да, да, иных уж нет, а те далече, как говорится. Стало быть, вы здесь теперь проживаете, молодой человек? И не смейте мне отпираться, я знаю.

– Не проживаю, сударыня, а живу на правах собственника, могущего данный дом заложить, продать и даже подарить, если взбредёт в голову такая мысль.

– Ох, не продавай, не надо, – вздохнула чертёжница. – Мы тут по соседству маемся в казённом бараке, как в содоме и гоморрах. Не нальёшь, мил человек, старухе за помин души Казимировны, царствие ей небесное, день ведь и ночь молюсь, в церкви свечи ставлю каждый раз за упокой. Казимировна мне завсегда наливала.

Магницкий слегка удивился, что старухе известно про его бутылку и тем более жарковский коньяк.

– Всё, бабушка, выпили, подчистую.

– И в подполье четверть тоже? – помрачнела чертёжница. – В подполье Казимировна четверть держала для нужных людей.

По тону старухи Савраскиной нетрудно было догадаться, что она принадлежит к избранному кругу.

– Давайте поищем вместе, где здесь у меня подполье.

Савраскина пнула в сторону резиновый коврик у входа, дёрнула за железное кольцо. Не успел Виктор опомниться, солдатиком прыгнула в открывшийся лаз, а через мгновение выпрямилась в обнимку с бутылью, в киношном обиходе называемой четвертью, какую он до сих пор видел исключительно в советских кинофильмах про гражданскую войну.

Именно из подобных сосудов пили самогон разные там мосфильмовские кулаки, мироеды и прочая поповская сволочь. Вот уж не думал, что буржуазная стеклотара, как древнегреческая амфора, дожила кое-где до наших дней и в реальном быту.

Возгорев любопытством, Магницкий тут же наплескал в два стакана из четверти Савраскиной и себе. Самогон оказался не только мутным, но ещё и горько-кислым, противным до чрезвычайности. Судя по всему, его гнали из отборных мухоморов. Однако соседка отважно влила в себя содержимое одним махом, выразительно шлёпнув пустой стакан на стол перед бутылью.

– Знаете, что? – предложил с лёгким сердцем новый хозяин. – А забирайте-ка вы этот напиток богов на добрую память о Регине Казимировне.

– Между прочим, – страшно вежливо выговорила в ответ Савраскина. – Как-то так получается, что в этом доме живут исключительно добрые, отзывчивые люди. Душа-человек Казимировна жила столько лет, теперь вы вот поселились. Вам ничего не нужно начертить? Для меня это не составит ни малейшего труда. Без ложной скромности говоря, я от… личная черт… ёж… ница. Если возникнет необходимость, прямо завтра же приходите, моя квартира третья, на первом этаже, я там потомственно всю жизнь терзаюсь.

Он закрыл дверь на крючок. Тёплая летняя ночь, населённая толпами комаров, сгустилась за окнами, в доме запели сверчки.

Первое время поющие насекомые настолько мешали ему спать, что среди ночи он вскакивал с постели и открывал на них нелицензионную охоту. Музыкантов было много, а палач один, в конце концов пришлось смириться и привыкнуть спать под музыку. В такую хорошую погоду, как сегодня, сверчки пели даже на улице: вылезали из отдушин подполья на тротуар, где самозабвенно стрекотали на вечную тему любви.

В довершение ко всем этим оркестрам, квартетам, дуэтам и трио, под кроватью жил некий особенный сверчок, обладающий выдающимся противным голосом, близким к ультразвуку. Магницкий полагал, это их новоявленный Карузо.

Солист включался в общий хор не часто, обычно вечером, всегда из-под кровати, сразу же заглушая трелями многочисленных собратьев. Бесстрашный певчий абсолютно не реагировал на нервные удары пяткой по спинке, очевидно, воспринимая их в качестве «брависсимо», и за прошедшие полтора месяца перепортил новому хозяину своим неувядаемым искусством много крови. Однако следует отдать ему должное – ночами препротивный Карузо молчал.

Решение ещё раз попробовать изловить негодяя проникло в голову сразу же после стакана самогона из мухоморов. Не зря викинги так любили воодушевляться перед битвой подобными коктейлями.

Магницкий опустился на четвереньки в головах постели, откуда доносились неугомонные трели, осторожно извлёк плетёный рундучок, ржавый утюг, перевязанный пенькой пыльный комплект журнала «Юность». Сверчок трещал, хоть бы хны, делая редкие многозначительные перерывы. Виктор полез дальше в пыль, мрак и неизвестность, увидел допотопный чёрный телефон с длинным шнуром, потянул к себе за шнур, и тут вдруг телефон застрекотал голосом сверчка у него под носом, почти на уровне ультразвука.

Он снял трубку.

– Алло, пани Режина? Наконец-то, звоню, звоню каждый день и с утра, и вечером, уж подумала – не случилось ли чего?

– Это не пани Режина.

– А где Регина Казимировна?

– Умерла.

– Ах, матка боска, какая жалость. Когда? Видите ли, я её давняя знакомая, и мы…

– В ноябре прошлого года.

– В ноябре… вот ведь беда какая. Какая ужасная трагедия. Уму непостижимо. Вы, стало быть, родственник?

– Дальний…

– И как вас зовут?

– Виктор.

– Меня пани Марина.

– Очень приятно, пани Марина, – Магницкий поднялся с колен, выпрямился и выразительно шаркнул по голой половице.

– Вы родственник со стороны мамы пани Режины – Терезы?

– Нет со стороны папы, – возразил Виктор убеждённо с грустью в голосе, дабы покончить со скользкой темой раз и навсегда.

– Так значит вы из Пеньковских? – обрадовалась старушка. – Пан Виктор, я очень надеюсь, что вы посетите нашу польскую общину, будет хорошо, если в это воскресенье придёте в костёл.

– Я убеждённый атеист, пани Марина.

– Не всё сразу, молодой человек, и тем более не сразу всё. У нас здесь множество молодёжи, юных прелестных панночек, вас ждут до чрезвычайности интересные знакомства и приятное общение.

– Увы, бесповоротно женат.

– Это ещё лучше, приходите с женой. Кстати, для детей у нас открылась католическая гимназия. Дети у вас, пан Виктор, есть?

– Нет пани Марина, а с женой я не живу, хотя и не разведён.

– Ах, проказник! Но это свойственно современному поколению, а молодым людям было присуще всегда, не стоит винить себя одного. Ничего страшного, если брак заключён не пред богом, его легко расторгнуть при желании, даже если вы сочетались перед Всевышним и несчастливы, мы напишем просьбу папе, вы же знаете, он наш человек, поляк, неужели откажет?