Текст книги "Государственная безопасность. Роман"

Государственная безопасность
Роман
Сергей Долженко

© Сергей Долженко, 2016

ISBN 978-5-4483-2122-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1

Урмас стоял на крыльце поссовета в бесполезной тени карагачей и терпеливо ждал, пока его не позовут. Над Тар-тарами солнце, казалось, проходило наиболее низко, и от нестерпимого жара самый воздух был сух и горек.

Заявление на выписку покрывалось пятнами от потных пальцев, но в приемную заходить не хотелось – из открытых и подпертых шваброй дверей несло легким тошнотным запахом отсыревших за весну стен и половиц.

– Эй, парень! – окликнули его из низкого оконца.

Урмас вошел в полутемную комнату секретаря. Занавески истерто-розового цвета, неразборчивые портреты и плакаты на стенах… на сейфе стеклянный кувшин с мутной коричневой водой, в которой плавал обезображенный смертью цветок.

Секретарь сидела за узким, как операционная кушетка, столом.

– Что у тебя?

– Выписаться надо, – подал он заявление.

– Кому надо? Мне? – взяла бумагу, прочитала, вытащила из сейфа картотеку.

– И куда ты собрался?

– Домой.

– Так, ты у нас молодой специалист. По направлению. Нет, выписать не могу.

– Почему?

– Пусть на заявлении директор школы распишется, что не возражает.

– Но по закону его подпись не нужна, – заволновался Урмас, сознавая, что спорить с ней бесполезно, во-первых; во-вторых, директор скоро не распишется, если вообще распишется…

– По какому закону? – подозрительно спросила она.

– По союзному…

– Вот езжай в свой Союз и выписывайся, – отрезала она и повернулась к окну – волоча за собой клубы желтой пыли, к поссовету подъехал остроносый «пазик». Заскрипел, застучал двигателем и смолк.

Секретарь проворно вскочила и, забыв о нагловатом просителе, побежала на выход. Урмас вздохнул, поднялся. Зайти в школу требовалось и потому, что там лежал его диплом.

Из автобуса выбрались двое милицейских и седенький, перепачканный глиной фельдшер. В салоне сидели рослые улыбающиеся девицы.

Фельдшер кричал им:

– Оставайтесь, дивчата, женихов у нас море!

– Таких, как ты, что ли? – с хохотом отзывались те.

– Нашли? – спрашивала секретарь милицейских.

– Да, – лаконично ответил один, полный флегматичный казах. Урмас знал его – участковый Казарбаев.

– На дамбе?

– Под дамбой.

Второй милицейский, русский капитан с белыми, точно у проваренной рыбы, глазами, приказал водителю:

– Давай, Абишь, на Целинную сходи за родителями. Протокол опознания надо составить. А ты, Серафимовна, не суетись, проводи-ка лучше девчонок в столовую…

– Ладно, Евгений Михайлович, я только одним глазком…

Урмас, сам не зная почему, остановился у раскрытой двери «пазика» и неотрывно смотрел на кусок темно-зеленой клеенки, видневшийся сквозь мельтешение загорелых исцарапанных ног выпрыгивающих девиц.

– У-у, бабоньки мои! – восклицал фельдшер. – Красавицы, комсомолки, аквалангистки…

В автобусе Серафимовна запричитала:

– Батюшки! Это кто ж такой гад отыскался? У нее же пол-лица съехало…

Урмаса крепко схватили за локоть. Он дернулся от неожиданности и обернулся. Держал его капитан.

– Вы кто такой?

– Савойский. Урмас.

– Помню, – медленно произнес капитан, хотя по его глазам нельзя было вывести, чего он помнит, чего нет. – Учитель, да?

– Я недолго работал…

– В вашем классе Гамлетдинова училась?

– Галинка? – Урмас с ужасом посмотрел на автобус и торопливо сказал: – Я этот класс всего два дня вел.

– Он вам нужен, Евгений Михайлович? – вмешалась секретарь.

Капитан ей не ответил.

– Значит, так, учитель, зайди сегодня в РОВД после обеда в двенадцатый кабинет.

– Он седня выписаться хотел, – не утерпела Серафимовна.

– Понял?

– Да, конечно, – испуганно ответил Урмас, стараясь не смотреть на автобус. – Обязательно…

И следом за аквалангистками пошел к центру поселка. Не выдержал, оглянулся. Оба милицейских с отрешенностью смотрели на него…

Центр Тар-тар находился недалеко от своих окраин. Посередине асфальтовой площадки с роскошного гранитного постамента дешевенький гипсовый Ильич указывал рукой на два бело-кирпичных двухэтажных здания – райкома и райисполкома. За ними красноизвестковый барак почты со вдрызг разбитой входной дверью; а далее… а далее совсем ничего – одна степь с пылевыми облаками от машин и раскаленным, дрожащим небом, в которое, как две швейные иголки, упирались блестящие рельсовые пути…

В правую сторону от Урмаса находилась типовая школа, окруженная кое-где орнаментной оградой из бетона. На участке белеющие прутики тополей весеннего посада, ржавые футбольные ворота… А дальше опять ничего, кроме знойного дрожания воздуха и степи – на тысячи непреодолимых километров. Налево гляделось веселей: два-три магазинчика, за которыми железная дорога с крошечной, как трансформаторная будка, станцией и пяти-корпусный элеватор стодвадцатипятиметровой высоты. Под вечер в тени его упрятывался весь Тар-тар с его четырьмя параллельными улицами и двумя тысячами жителей…

В школу Урмас идти не хотел. До сих пор не верилось, что он – педагог. Чушь! Бредовое стечение обстоятельств. Окончив Уральский политехнический, он не успел подсуетиться с открепляющими справками и загремел аж в Тургайские степи. Не удержался и в областном центре – его перебросили в Тар-тары, но и в районном управлении «Казсельхозтехника» места не нашлось. Ехать в совхоз – в районе их девять – отказался категорически, пригрозив даже голодовкой. Тогда временно, до вакансии, его пристроили в школу преподавателем начальной военной подготовки.

– Бросьте! – рассмеялся он в ответ на это предложение директора школы. – Я и автомата в руке сроду не держал.

– Не может быть, – опешил директор. – Все держали автомат.

– Перед вами исключение, – сообщил Урмас, располагаясь в необыкновенно мягком кресле. Помнится, он даже ногу за ногу заложил. Как раз вошла завуч и едва челюсть из расхлопнутого рта не потеряла, увидев его в такой позе. Если б тогда знать, что кресло это предназначалось единственно для начальствующих гостей и никто, включая самого директора, не смел в нем сиживать. Савойского, однако, уверили в том, что учить военному делу он будет десятиклассников всего пару недель, оставшихся до выпускных экзаменов.

– Годится, – снисходительно согласился он.

Пару недель! Урмаса и через неделю здесь не будет, поскольку должна пройти одна комбинация…

До встречи в РОВД оставалось полтора часа, и он подумал, что неплохо бы пообедать.

Михаилу Барыкину, корреспонденту районной газеты «Красный колос», в девять ноль-ноль позвонили из райисполкома и попросили зайти в комнату для приезжих. Вероятно, он сильно побледнел или как-то нехорошо изменился в лице, поскольку сидящая напротив Гуля Ибрагимова, тоже корреспондент, спросила участливо:

– Плохие новости?

– Нет-нет, с чего ты взяла? – перепугался он. Хотя ему через полгода исполнялись все двадцать лет, лицом, надо откровенно признать, владел хуже некуда.

Миша с минуту тщательно изучал свой материал (написанный еще вчера и вчера же вычитанный), затем ненатурально потянулся и громко сообщил:

– Схожу-ка я в книжный.

– Будет что интересное, возьми на меня, – отозвалась Гуля.

– Ладно.

Он вышел из редакции – плохо беленого барака, стоящего за спиной поссовета, зашел для маскировки в сортир, дощатую двойную будку с вырезанными в дверцах огромными буквами М и Ж, выскочил оттуда, преследуемый роем липких сине-желтых мух…

«Ох, ну я и сглупил! – переживал Миша. – Завоз в книжный буквально вчера был…»

Время от времени незаметно оглядываясь, то есть, приседая, якобы поправить шнурочный узел, Миша направился в сторону магазинов, зашел в пару из них, чтобы отметиться перед продавцами и, убедившись, что запутал возможных преследователей, неспешным прогулочным шагом пошел в райисполком. Потом спохватился, что медленный шаг в деловые утренние часы как раз и вызовет подозрения, перешел на бодрую рысь.

В вестибюле, к его огромному облегчению, никто из знакомых не встретился. Он прошел по коридору первого этажа с видом случайно попавшего сюда человека, оглянулся и быстро постучал в крайнюю налево дверь. Та мгновенно отворилась и так же мгновенно закрылась за ним.

– Добрый день! – поздоровался с Мишей незнакомый ему улыбчивый молодой человек, крутоплечий, в белой рубашке с коротким рукавом.

– Здравствуйте, – шепотом ответил Миша.

– Вы, наверное, догадались, откуда я и почему такая конфиденциальность?

– Конечно. Мне же сказали в приемной, что мне позвонят и со мной встретятся…

– Тогда будем знакомы.

Молодой человек вынул толстую бордовую книжицу и, раскрыв её, приблизил к лицу Барыкина. Но Миша от непреходящего волнения не смог не то что буквы разобрать – фотографию толком не разглядел…

– Старший лейтенант УКГБ СССР по Тургайской области Сергей Николаевич Меньшиков.

– Угу, – кивнул Миша, забыв представиться в ответ. Но этого и не потребовалось. Номер был двухместным. На одной кровати лежал пухлый заношенный портфель Сергея Николаевича, на другую он сел сам, предложив кресло Барыкину.

– Хочу тебя поздравить, Михаил, – торжественно начал лейтенант. – Информация о способах хищения зерна на вашем элеваторе, которую ты доставил к нам в приемную, обладает исключительной ценностью.

– Лишь бы помогло, – загорячился юный корреспондент. – При уборке урожая путем обвеса, снижения качества, сортности зерна каждую машину обкрадывают на триста – пятьсот килограммов… Потом этим зерном покрывают свою бесхозяйственность, пускают на взятки нужным людям…

– Могу заверить, – мягко перебил Сергей Николаевич, – твоя информация проанализирована, отправлена на Верх, и выводы по ней сделают уже в масштабе всей республики.

– Большое спасибо! – с жаром воскликнул Миша. – Ведь мы у врагов закупаем сорок миллионов тонн зерна! Когда сами…

Меньшиков снова, очень деликатно, перебил:

– Если бы каждый советский человек помогал нам, как ты, то мы жили бы намного богаче. Понимаешь?

– О нашей несознательности можно тома наговорить, – с неподдельной горечью сказал корреспондент. – Приедешь в совхоз, а люди от блокнота, словно от ножа бегут…

– Мы, – Сергей Николаевич встал, поднялся и Миша, побледнев от дыхания Великих перемен, – то есть Комитет государственной безопасности Советского Союза, предлагаем тебе подумать о совместной работе…

– Что я могу? В чем работать?

– По всем вопросам, которыми занимается советская контрразведка, – просто сказал Сергей Николаевич и сел. Опустился в кресло и Миша.

– Но вы же шпионов ловите? – робко спросил Барыкин. – У меня нет специального образования…

– У тебя несколько туманное представление, чем занимается современная разведка, – без малейшей укоризны в голосе сказал лейтенант. – Сейчас очень внимательно послушай. Никаких записей. Только запоминай…

В столовой было нечем дышать. Мокрые, как из парной, толстогубые раздатчицы двигали гигантские кастрюли с супом – в янтарных жировых лужицах плавали мертвые мухи; другие серые разбойницы облепляли тюль на окнах, ржавые лопасти неработающих вентиляторов…

Урмас взял стакан яблочного компота, салат из квашеной капусты и сел рядом со сдвинутыми столами – за ними шумно обедали аквалангистки. Они то говорили о некоем Арслане, который вряд ли заплатит обещанные полста рублей за эту командировку, то со смешками переругивались…

– Что ж ты, Валька, мертвяка не подстраховала? У меня едва сердце не оборвалось, когда он вырвался у тебя… Ума нет, считай – калека!

– Тебе что! Ей, бедолаге, пол-лица кормой отхватило…

– Зачем ей лицо? – лениво парировала Валька, подвижная, как мяч, толстушка. – Родичи в морге на лапу дадут, еще лучше сделают…

Урмас отодвинул салат, чрезмерно политый подсолнечным маслом, подумал, отпил теплой, еле пахнущей яблоком, воды, встал и пошел к выходу.

– Тише болтай! – услышал вслед громкий шепот. – Человеку аппетит испортила…

– Значит, есть не хотел, – беззастенчиво ответили шепоту.

На улице Урмасу показалось прохладнее, хотя в это время светило своим раскаленным брюхом почти ложилось на Тар-тары…

Он пересек центр, с содроганием посмотрев на беззащитную гипсовую темень Ленина, прошел между зданиями КПСС и Советской власти, обогнул терриконовую вышку золы у котельной и побрел к РОВД по изрытому весенними колеями пустырю, на котором тлел грудами мусор и режуще блестели битые стекла…

В милиции, за плексигласовой перегородкой, сидел дежурный, пожилой лейтенант в синей застиранной рубашке с погонами.

– Чего надо? – хмуро спросил он.

– Меня в двенадцатый кабинет вызвали…

– Фамилия?

– Савойский.

– Ну, иди, Савойский, раз вызвали… Второй этаж направо.

Нужный кабинет с табличкой «Зам. начальника РОВД» оказался запертым. Да и на всем этаже никого.

Урмас походил, рассматривая стенды и плакаты на стенах. Остановился возле одного – на атеистическую тему. С плохих черно-белых фоторепродукций глядели длиннобородые старики с сумрачными глазами, и рядом – заплаканные дети. В статье под ними Урмас прочитал, что эти преступные старики являлись главарями христианских сект и пытались сжечь заплаканных детей в обрядовых целях. В заключительном абзаце приводились статьи УК за вовлечение несовершеннолетних в религиозную деятельность.

Его вдруг окликнул тихий девичий голос:

– Урмас Оттович, у вас нет с собой сигареты?

Он тут же обернулся, но во всем коридоре по-прежнему никого не было. Подождал в недоумении, и ему показалось, что за одной из дверей кто-то стоит настороженно, переминаясь с ноги на ногу…

Подошел, открыл эту дверь – за ней тесный туалет, и из бывшей там проволочной корзины для мусора выскочила рыжая голохвостая тварь…

Урмас моментально отскочил – крыс он боялся до смерти…

«От жары не то еще почудится», – подумал, успокаиваясь…

Появились какие-то люди, застрекотала машинка в приемной начальника РОВД, пришел и вызвавший его капитан. Был он сейчас в штатском, но выглядел ненамного веселей.

«Евгений Михайлович» – вспомнил Урмас.

Спустя полчаса его пригласили. Капитан записал в протокол допроса анкетные данные и спросил:

– Когда вы в последний раз видели Гамлетдинову?

Спросил и, неотрывно и, не моргая, уставился на Урмаса.

– Сегодня какое число, Евгений Михайлович?

– Называйте меня – гражданин следователь, – сказал капитан. – Сегодня десятое июля.

– Уволился я восьмого… Шестого, последний раз я видел её шестого июля.

– При каких обстоятельствах?

– Понимаю… Меня поставили классным руководителем над 10 «б». Зря поставили… Я только второго был принят на работу, и то – временно. Я не знаю, зачем Аманжолов, директор, так распорядился… Я предупреждал, что сюда ненадолго, у меня мама болеет, и вот-вот могут по справке отозвать…

– Короче.

– Меня представили классу. На Галю, то есть Гамлетдинову, я сразу обратил внимание, на неё нельзя не обратить внимания, очень незаурядная девушка… Знаете, красота – тоже талант, усилие… Многие бывают привлекательны, но как бывает привлекателен дом, у которого лишь фасад отреставрирован, а внутри все заброшено… Галя красива именно своим душевным движением. Её красота – в улыбке, в прищуре глаз, в привычке смеяться…

– Еще короче.

– Да, конечно… Шестого числа на большой перемене в учительскую пришла техничка и сказала, что в девичьем туалете старшеклассницы курят, ругаются… Аманжолов послал завуча, Алевтину Федоровну, меня, еще одну преподавательницу, не помню, как её звать, это, наверное, легко установить… Нет, я в туалет сам не заходил вначале. Женщины их выгнали всех, переписали… потом Алевтина Федоровна сказала, что Гамлетдинова демонстративно не выходит, манкирует… и ты, мол, как классный, поговори с ней. Ну, я зашел. Она сидит на подоконнике, ногу на ногу закинула, как в журнале, и губы красит. Молчит и поглядывает, что я буду делать… Потом она сказала… она сказала… – холодея, повторил Урмас. Он вспомнил, что ему сказала Галинка. Она спросила: «Урмас Оттович, у вас нет с собой сигареты?»

– Дальше, – приказал капитан.

За все время он не переменял позы, не отводил от Урмаса своих бесчувственных глаз, не выказал ни интереса, ни равнодушия. И записывал мало, лишь делал пометки.

– Ну, она послушалась и вышла. Все. Больше я её не видел, потому что в этот же день пришла телеграмма о болезни матери, и я стал увольняться. А секретарь поссовета требует, чтобы на заявлении о выписке расписался сам Аманжолов. А он меня увольнять не хочет, говорит, отпуск дам до сентября, а там возвращайся… Разве это по закону?..

– Где живешь?

– Элеваторная, дом двенадцать. Мне хозяйка, Лайкова, комнату сдала…

– По вечерам с Гамлетдиновой встречался?

– Как я мог? Вы что? Я видел Галю всего два раза… когда урок вел, и вот второй раз…

Евгений Михайлович продолжал смотреть на Урмаса, но вопросов больше не задавал. Молчание между ними повисло на несколько минут. Затем он долго заполнял какие-то бланки и три из них дал Урмасу.

– Почему так много?

– Протокол. Внизу распишись: «С моих слов записано верно». А это подписка о невыезде. Поставь подпись. И завтра к двум ко мне – вот повестка. Теперь свободен…

«Свободен», – подавленно повторял Урмас всю обратную дорогу.

Дом его хозяйки, саманный, давно не беленный, крытый ржавыми железными листами, с окнами у самой земли, находился неподалеку от поссовета. Двор, как и почти все дворы Тар-тар, где не проживали украинцы или немцы, выжжен солнцем до черноты и завален хламьем. Лишь колодец – а колодцы представляли собой врытые в глину емкости – накрыт новой клеенкой. Еще рос во дворе невысокий тополь с оголенным белым верхом.

Урмас постоял у двери – в сенях мерно гудели мухи, и, казалось, там скорбно переговаривались неведомые существа. Отомкнул замок, прошел в свою скудно обставленную комнату: никелированная панцирная кровать с высокими спинками, буфет под невысокий потолок – был он настолько покрыт липкой грязью, что Савойский старался не задевать его; низкая печь с обвалившейся вокруг заслонок замазкой, два стула и лавка вдоль стены, крытая сложенным вдвое бесцветным от пыли половиком. В другую комнату, хозяйкину, он никогда не заходил. Да и саму хозяйку никогда не видел. Переговоры о найме вел с соседом, жилистым одноруким мужичком, Гадием Алексеевичем. Дверь в её комнату была всегда закрыта, из-под низу несло сладковатым гнилостным запахом… Оттуда иногда слышались какие-то вздохи, бормотанья, впрочем, сразу стихавшие, когда Урмас начинал двигаться.

«Свободен, – говорил он задумчиво, выкладывая из эмалированного ведра на стол продукты – консервы, хлеб, бутылку молока, превратившегося в простоквашу. – Первый, кто сказал мне, что я свободен, оказался милицейским начальником…»

…В оконце резко постучали, почти тут же задергали в сенях запертую дверь.

Урмас вскочил с кровати, зажег настольную лампу, привезенную с собой. Надо же, опять проспал до самого вечера, и незаметно, хотя всего-навсего прилег подумать…

В сенях опять сильно и молча дернули дверь.

– Иду! – крикнул он, заторопился, больно ушиб ногу о ведро, которое с оглушительным кастрюльным звоном покатилось по полу…

Вернулся с молоденькой женщиной. Она вошла так же, как в первый раз, смеясь и рассказывая все, что приходило ей в голову.

– На твоем месте любой мужик бы страшно гордился – из-за него такая прекрасная татарочка утопилась… Или ходил бы мрачный и настороженный – по слухам, ты кровожадный маньяк…

Урмас, не слушая Нинель, заправлял постель, взбивал подушку…

– Перестань прибираться, а то мне покажется, что я дома, что у меня в мойке груда посуды, нестиранное белье…

– А почему Диман не пришел?

– Откуда я знаю? Он же у нас номенклатура…

Урмас встал, озадаченный. Диман был единственным человеком в Тар-тарах, который мог ему помочь.

– Серьезно, где он?

– Сейчас на партхозактиве, затем поедет в «Ленинский», – ответила Нинель, снимая блузку, освобождаясь от модной ситцевой юбки…

– Не переживай, завтра он должен быть на работе… Помоги расстегнуть, пожалуйста, – повернулась к нему спиной.

Урмас смутился и покраснел.

– Слушай, ты можешь где-нибудь в другом месте раздеваться? К тому же я не умею…

– Нет, не могу, – равнодушно сказала она, – в другом месте меня могут не понять.

Скатила с бедер трусики и, совершенно нагая, села на кровать. Туфельки Нинель не снимала – брезговала ходить босиком по Урмасову жилью.

После минутного блаженного молчания она сказала:

– Переезжал бы к нам, у нас все равно две комнаты пустуют… Тебе что, здесь нравится?

– Нина, о чем ты говоришь? Мне не сегодня-завтра уезжать…

– Мне тоже Диман говорил, не сегодня-завтра… – подразнила Нинель.

– Понимаешь, когда вышел облом со свободным направлением, мы с мамой сразу договорились: едва станет известен мой новый адрес, она сходит к знакомому врачу, возьмет справку о своей болезни и даст сюда телеграмму, а здесь обязаны освободить меня от отработки…

– Запомни, Урмасик, тут тебе никто и ничего не обязан…

– Нина, я не должен быть здесь, я это чувствую, всем собой, что нет меня здесь… еще когда ехал сюда, еще когда получал направление… Такое чувство, будто я поскользнулся и в круг двумя ногами попал…

– Ой, чем холоднее на улице, тем у тебя жарче, – Нинель встала, – и простыни липнут так противно… Рассказывай, рассказывай, а я все-таки приберусь у тебя…

Урмас забеспокоился:

– Нет, давай чайку лучше попьем… у вас чай индийский свободно продается…

Он направил свет настольной лампы точно между ними. Резкие тени падали от крошек, и световой кружок казался черно-белой фотографией неведомого пейзажа.

– Видишь круг? Это самая страшная геометрическая фигура. В нем находиться нельзя – всякий круг, не встречая внутри себя сопротивления, стремится к сужению в точку, в смерть. Поэтому мы вынуждены ежечасно, ежесекундно раздвигать его границы, причем с такой же скоростью, с какой он сужается…

– Ты попроще…

– Пожалуйста. Первый круг – наше тело, в котором заключена душа; второй – временное ограничение нашей жизни… третий – человеческое пространство замкнуто земным – планетой, на которой мы живем…

– Ну, это в общем…

– Могу конкретнее… Человек сидит дома. Он тоже находится в кругу, но с весьма зыбкими, условными границами, поскольку может в любое время выйти куда угодно… вот он идет на улицу, допустим, там гололед, по шоссе проносятся машины…

– И попадает под одну из них…

– Будь внимательней… вот он сходит с тротуара, поскальзывается и попадает… в круг! Он не может теперь пойти куда угодно, сообразно своим желаниям… вот эти метр на полтора, в которых он сейчас находится, из которых пытается выбраться, и есть его последний круг, уменьшающийся с той скоростью, с какой несется на него машина!

Урмас привстал и наклонился к ней.

– Все. Машина в нескольких сантиметрах от шеи человека и…

– Перестань! – вскрикнула она в испуге. – С такими мыслями, как у тебя, чокнуться можно!

Урмас странно посмотрел на неё, сел, но молчать побоялся. Едва он замолкал, в хозяйкиной комнате бормотанье, всхлипы возобновлялись, и, казалось, приближались к двери…

– Кстати, – сказал он, улыбнувшись, – ученые открыли, что для нашей памяти нет разницы, состоялось событие действительно или ты его ярко и эмоционально вообразил…

В сенях грохнуло…

Урмас насторожился, Нинель рассмеялась:

– Крысы…

– Не говори о крысах к вечеру, я их боюсь!

– Это потому, что ты с ними не живешь… Мне старожилы рассказывали, что раньше в Тар-тарах крыс вообще не было. А когда зерно пошло, они пришли сюда из Аркалыка. Шли долго, длинной серой лентой…

– Хватит, Нина!

– Представляешь, перед походом состоялось крысиное партсобрание, на котором в повестке дня стоял вопрос о дальнейшем улучшении крысиной жизни; крыса-Брежнев читал доклад, потом крысиное Политбюро вынесло решение…

Пока у Лайковой беседовали, в доме на противоположной стороне улицы занимались отнюдь не праздными делами.

Миша Барыкин сидел за прекрасным темно-полированным столом, купленным матерью, когда его приняли в редакцию. Перед ним лежал чистый лист писчей бумаги, но записывать свои мысли не мог – в данный момент они составляли строжайшую государственную тайну.

Что раньше он знал о ГБ? Кто-то говорил, что комитетчики ходят на демонстрации и всякие политические мероприятия и следят там за порядком. В газетах писали, что они ловят шпионов и валютчиков. Из скупых откровений наезжавших областных газетчиков Миша усвоил, что идти против КПСС опасно… говорить против можешь сколько угодно, вон, эту партию костерят все, кому не лень – от совхозных парторгов до последних тар-таринских бичей, – но так, между собой… а если листовки начнешь сочинять или с оружием выступать… ну, это и дураку было понятно… Но откуда Барыкин мог знать, что сотни тысяч людей в полном подполье напряженно трудятся день и ночь, и это в условиях мира и мощного развитого государства? Почему?

Улыбнувшись, Сергей Николаевич разделил чертой лист бумаги и сказал: «Вот тень, вот свет. Где работают наши противники?» – Конечно, в тени, – подтвердил Миша. – «Вот и мы должны погрузиться в тень, чтобы встретиться с ними».

Журналист был крупно разочарован. Он полагал, что ему выдадут красную книжицу и он, не только как газетчик, но и как представитель суровой меченосной организации, будет бороться с недостатками… «Никаких удостоверений. Никто и ни при каких обстоятельствах не должен знать, что ты работаешь на нас!» – сказал Наставник.

Часового разговора хватило на то, чтобы лоб горел как от высокой температуры. Государственная безопасность, контрразведка – эти слова кого угодно могли лишить покоя!

Он достал припрятанную сигарету – еще стеснялся курить в открытую при матери – и вышел во двор.

На вершине элеватора горел красный фонарик, где-то топилась баня, и горький дым наплывал тонкими прозрачными лентами; в сарае умиротворенно хрипели кабанчики, укладываясь на ночлег… понизу тянуло ночной сыростью… и к Мише вернулось спокойствие и даже недостойный скептицизм.

«Какие тут шпионы могут быть? – вдруг подумал он. – Я понимаю, где-нибудь в Москве, Прибалтике, скажем… а здесь, у нас?»

Надо же, разговор с Наставником длился всего около часу, вопросов он родил – тысячу! Почему именно Барыкин оказался нужен, в чем будет его работа, сумеет ли он без специальных знаний, придется ли ему уходить из газеты на конспиративную работу… о! и дальше такая тьма наплывала, что три дня, которые должны были пройти до следующей встречи, казались больше чем вечностью…