Текст книги "Государственная безопасность. Роман"

2

Где-то в шесть утра Урмас не спал. Мешало солнце, даже сквозь темные занавески высвечивающее ярко всю комнату; неподалеку долго и нудно заводили трактор: сначала включали пускач, и тот бил поршнем, как кувалдой, на весь поселок, срывался, начинал опять, пока, наконец, долгожданно густо и ровно не затарахтел дизель – тут Урмас чуть не заснул, да по улице поехала первая машина, захлопали калитки, комната нагревалась, и когда Урмас ступил на пол, тот уже был горячим.

Он зашел в бело-кирпичное здание КПСС без двадцати восемь, надеясь перехватить Димана пораньше, но, как оказалось, опоздал: того вызвали к Первому.

Ждать пришлось долго, хорошо, его затащила к себе в кабинет Майрам, зав. школьным сектором, и, напоив чаем, долго и смешно уговаривала стать школьным комсоргом, хотя бы на полставки.

– Не смогу, – сокрушенно отвечал на её доводы Урмас.

– Почему? Работа интересная, все время с людьми… У нас учатся замечательные ребята. Ты не думай, два с половиной процента наших выпускников поступают в московские и ленинградские вузы, десять процентов в алма-атинские…

– Нет, для такой работы особая ответственность нужна, не только педагогическая, но и партийная, комсомольская!

– А у тебя что, такой ответственности нет? – с надеждой спрашивала она.

– Нет, – прямо и грустно отвечал Урмас. – Хуже, я ведь человек безыдейный, и, больше того, – перешел на жуткий шепот, – совсем не верю в коммунизм…

– Скажешь тоже, – удивилась Майрам. – Это ты отговорки придумываешь…

Диман появился на секунду, попросил его обязательно подождать и вновь пропал, на этот раз в своем кабинете, куда на «аппарат», так называлось совещание, потянулись все сотрудники райкома… И лишь к обеду приятель освободился. Правда, за это время он несколько раз выглядывал, шепотом просил подождать еще минуту и опять пропадал на полчаса…

В приемной непрерывно звонил телефон, изредка заходили какие-то бойкие молодые люди, всегда в галстуке и с красными делегатскими папками…

Но когда Урмас вышел по нужде на улицу, тар-таринское пространство встретило его, как и прежде, огромной сияющей пустотой – от зенита до всех горизонтов… редко кто появлялся на улицах; на самой площади стояли два запыленных уаза, и… и все! Откуда шли в райком телефонные звонки, откуда в нем появлялись прилично одетые люди?..

– Кошмар! Уборка скоро, затаскали нас всех, – замучено сообщил Диман Урмасу, когда, освободив сотрудников, заперся с ним в кабинете. Из холодильника, декорированного пленкой под полированное дерево, достал бутылку минеральной, два смерзшихся бутерброда с колбасой и двухсотграммовый пузырек медицинского спирта.

– Прямо на работе? – испугался Урмас.

– Не на твоей же… – улыбнулся Диман. – Давай, за все хорошее…

Они выпили.

– Ты можешь мне серьезно помочь, – сообщил Урмас, вытирая набегающие слезы.

– Хорошо, давай еще по маленькой, и разберемся…

Но прошла еще одна маленькая, и только когда Диман расслабленно вытянулся в своем руководящем кресле, выставив длинные ноги на середину ковровой дорожки, Урмас рассказал о своих проблемах.

– Знаю я, конечно, Аманжолова, – вздохнул Диман. – Дрянь порядочная… Но! Понимать я его понимаю – люди ему позарез нужны. У нас по району не хватает уймы специалистов.

– Дим, ты ведь член бюро райкома партии, что тебе стоит позвонить Аманжолову и намекнуть, что он не должен меня задерживать?

– Могу, – опять вздохнул Диман, – а потом он сообщит Первому, что комсомол, вместо того, чтобы поставлять кадры…

– Понятно… А ничего нельзя придумать? Послать меня, скажем, в мой Уральск по комсомольской путевке на работу?

Урмас спросил по инерции, он начал признаваться себе, что со скорым отъездом у него не получается…

Диман добросовестно ответил:

– Вышло постановление бюро ЦК ЛКСМ о том, что из нашей области, еще из пары других, никуда нельзя посылать по путевкам, даже на БАМ… Давай еще чуток, да надо отсюда сваливать потихоньку…

Они допили, прибрались и один за другим, почти воровским образом, покинули райком и пошли к Диману.

Вместе с Нинель он жил в двухэтажном доме неподалеку. В дом тот была проведена вода, отопление шло от райкомовской котельной, и жили в нем одни уважаемые люди…

– Уеду я, наверное, – тоскливо сказал Урмас.

Сидели они полуголые на кухонном полу, разливали водку, которая в изобилии водилась у Димана, зажевывали едва пожаренными кусками мяса, и тар-таринская жара теперь почти не угнетала их – неизвестно, как чувствовал себя Диман, Урмас от выпитого парил, как легкий дым…

– Как ты на работу устроишься? Ни диплома, ни трудовой…

– Придумаю… Где-нибудь грузчиком… новую трудовую выпишут.

– А с милицией разобрался?

И сразу вес Урмасовского тела увеличился настолько, что он ощутил, как отлежал себе предплечье…

– Уже знают?

– У нас в одном конце Тар-тар чихнешь, с другого…

– …здравствовать пожелают?

– Нет, на х… пошлют, – Диман засмеялся. – Здесь такие девочки есть, а на бл… мне приходится в город ездить…

– Давай выпьем, – предложил Урмас, и Диман с удовольствием открыл еще одну бутылку.

– Нам Нинель ничего не скажет?

– Скажет, – убежденно произнес Диман. – Матом обложит, что без неё квасим.

– Может, подождем?

– Она сегодня в Аркалык уехала, не знаю, когда и вернется…

Выпили. Пошло на удивление хорошо. Будто не водка, а родниковая вода лилась в обожженное горло.

– Найду я убийцу, – сказал Урмас.

– Где? – очень серьезно спросил Диман.

– Знаю… я знаю, где и кого надо искать…

– Ну, тогда флаг тебе в руки и барабан на шею… – засмеялся Диман.

Урмас не обиделся на дешевую комсомольскую присказку – тар-таринский Первый был мировой парень и единственный, с кем Савойский близко сошелся за свое недельное пребывание в этом заброшенном за край мира поселке. Диман как раз находился в райсельхозуправлении, когда Урмас объявлял голодовку. И он тогда посоветовал до вакансии пристроиться где-нибудь здесь, в райцентре. Ну, а злосчастная школа всплыла потом, без его участия.

– Ну что, поедем? – вдруг делово предложил Диман; попытался резко подняться, но с первого раза у него не получилось, только сбил табуретку.

– Поехали, – так же делово и озабоченно согласился Урмас. – И куда?

– Счас, сосредоточусь. Так… Ага. Сначала затаримся у одной, потом в город… есть там хорошие знакомые.

Они оделись, страшно суетясь и бегая по квартире, точно собирались в большой поход. Но когда спустились, придерживая друг друга на шаткой деревянной лестнице, и вышли на улицу, то обоих охватило сильнейшее изумление – там была глубокая ночь. Посмотрели на небо, но оно, блещущее звездами, точно хрустальная многосвечевая люстра, вращалось настолько быстро, что они враз опустили глаза. Да и земля вела себя неустойчиво: при каждом их неловком движении края её, то есть крыши домов, сараев с одной стороны, с другой – мрачный, словно средневековый замок, элеватор, начинали то опускаться, то подниматься…

– Да, чуток не рассчитали, – констатировал Урмас.

– Все нештяк, днем в нашем виде и близко показываться нельзя, – сказал Диман.

– Счас поедем, – он направился к гаражу, в котором стоял его «жигуль», подаренный тещей.

Пока Диман сбивал замок, ключ он забыл дома и возвращаться категорически не хотел, Урмас прислонился к теплым доскам сарая и с наслаждением вдыхал ночной, на полынном настое степной воздух…

Потом он не мог вспомнить, завели они машину или нет, ехали куда-то или пили у её колес… Нет, все-таки они, кажется, куда-то поехали, и там была полная женщина в ночнушке, и Диман целовал её при муже… Урмаса поили чаем, и он зачем-то стащил из сахарницы горстку конфет… а-а, стащил потому, что его попросил Диман, пообещав, что они сейчас немедленно выезжают в Аркалык к знакомым веселым девочкам… но вместо города они оказались на совершенно пустой степной дороге и потом безо всякого перехода попали в гости к фурмановскому парторгу, который повез их в подлинную казахскую юрту, и там они сидели, поджав ноги, пили кумыс и водку, медленно, с достоинством тянули с подноса куски мяса, посыпанные кружочками запаренного лука…

Но вот что совершенно отчетливо запомнил Урмас и мог вспомнить слово за словом, так это следующее:

– Я понимаю, почему ты её шлепнул, – заявил ему на ухо в той юрте Диман. – У меня на свою иногда такая злость поднимается, что, кажется, еще немного и убил бы… Конечно, проблем потом масса, и думаешь… а, пусть живет…

Урмас никак тогда не отреагировал на его первые слова, потому что сразу их не услышал, а вспомнил только потом, вот почему он лишь сказал Диману:

– Напрасно ты думаешь, что я могу с чужой женщиной… Нет, никак нельзя так думать обо мне… понимаешь, она у тебя немножко странная на первый, обывательский взгляд, а на самом деле ведет себя очень естественно, для себя, конечно… так этим её качеством гордиться можно…

Но Диман, наверное, не слушал его, так как что он сказал в ответ, Урмас вспомнить не мог.

Вернулся Савойский к себе на квартиру поздним вечером. Каким образом? Черт его знает… просто ощутил себя тихим и трезвым, когда под многозвездным небом спустился с дороги к своей калитке. Его оконце светилось неряшливой желтизной.

«У меня гости?» – слегка удивился он.

Но запах, встретивший его, был нежилым. Тот самый запах, который едва сочился из-под дверей хозяйкиной комнаты, теперь густой непрошибаемой волной плыл по комнате.

Гость и вправду был. Самый неожиданный. Посередине на стуле сидел, широко и уверено расставив ноги, грузный и непроницаемый, будто степной истукан, участковый Казарбаев.

– Добрый вечер, – сказал Урмас смущенно.

Участковый не ответил, лишь слегка приподнял веки и своими черными бесцеремонными глазами в упор принялся разглядывать его.

– Ты где был? – спросил он, дождавшись, когда учитель встанет на некотором расстоянии, в неловком скованном положении…

– Я обязан вам докладывать? – разозлился на свою податливость Урмас. Прошел, включил лампу, стал убирать книги со стола.

– Ты где был сегодня в два часа? – нехорошо смягчив голос, спросил Казарбаев.

– В два часа я разговаривал с вашим Евгением Михайловичем.

– Это вчера, где ты сегодня шлялся, почему не явился по повестке?

Урмасу мгновенно стало нехорошо.

– Так сегодня…

– Седьмое июля, – насмешливо подсказал участковый, приподнимаясь. – Вот что, паренек… Завтра в двенадцать к Шишкову. И смотри за календарем, а то можем и под конвоем… И сегодня бы тебя достали, да жалко из-за такого сопляка машину гонять…

– И вот еще, – у самого порога сказал милицейский, Урмас подавленно следовал за ним, покорно проглотив «сопляка», – я разговаривал с твоей хозяйкой… характеризуешься неплохо, но баб больше не води…

Сказал, скользнул по нему черным нечитаемым взглядом и вышел…

«А круг, кажется, сужаться начинает…» – обречено подумал Урмас, повалившись на койку.

Отдохнуть не смог. В оконце деликатно стукнули, и немного позже вошел тщедушный пожилой мужичок в черном, тщательно отутюженном костюме. Его смуглое татарское лицо с черными неопрятными бровями излучало некоторое смущение и полную благожелательность.

– Здравствуйте, Гадий Алексеевич, – поднялся Урмас.

– Управился по хозяйству, уложил детей и думаю, к какому очагу приткнуться? – все это гость проговорил быстро, беспрерывно осматриваясь, и, без всякого сомнения, был сильно пьян.

Наступила томительная пауза, во время которой Урмас соображал, что бы такого сказать, ибо о своем соседе, который помог ему пристроиться к Лайковой, знал немного: его бросила жена с двумя дочками, работает он на довольно сложной должности в местном отделении Госбанка, и вид его совершенно не говорит о двух полученных им высших образованиях…

Гадий Алексеевич, тоже не найдя что сказать, махнул рукой и вытащил мутную бутылку из-под лимонада, заткнутую газетным кукишем.

Урмаса передернуло, но, боясь поставить соседа в совсем неловкое положение, он вынес на стол два стакана и смущенно признался, что закусить нечем.

– Да ладно, – отмахнулся тот. – Ты чего мне не сказал, что голодаешь, мяса бы принес, сметаны, молока – у нас все дармовое… что-то из совхоза клиенты подвезут, что сам в сарае сделаешь… – выпил сразу, не дожидаясь Урмаса, который едва отпил глоток…

– Что новенького молодежь расскажет? – проговорил он, закуривая беломорину.

Все действия ему приходилось совершать очень тяжело, поскольку вместо левой руки у него был протез с металлическим крюком. В первый раз, когда он закуривал при Урмасе, тот попытался ему помочь, но нарвался на такой ненавидящий взгляд, что теперь лишь отворачивал глаза от его специфических движений…

– Слышал, че делается? Девчонка пропала… Тар-тары обыскали – нет. Где еще молодежь перед экзаменами пропадает? На дамбе, озеро наше местное, воды там по шейку. Вызвали аквалангисток из области – и туда. Говорят, сидела под водой на корточках, блузка на ней порвана, а полголовы страшенным ударом разрублено… Кто? Зачем?

Урмас примерился к стакану ужаснейшей самогонки, но все же не выпил.

– Он не знает, ты не знаешь, а кто знает? Я знаю – Гадий Алексеевич! И любой знал, если бы «Науку и жизнь» любил внимательно читать… А там вот что написано… я популярно объясню… К примеру: собирает хозяйка на стол. Салфеточки, грибочки, огурчики соленые… вилки там, стаканы… И кто-то кладет прямо посередине стола грязное свиное копыто – оно как, в глаза бросаться будет? Будет! А если покладут, скажем, вместо «Пшеничной» бутыль шотландского виски или какое-нибудь бургундское… а? Как это будет сочетаться?

Гадий Алексеевич совсем не пьяно оглядел слушателя и остался им недоволен.

Урмас явно мучился, сидя на жестком стуле и с тревогой отшатываясь от стакана самогона…

Оратор уныло и с долей брезгливости посмотрел на него, и в это время ненавистное оконце снова задребезжало от удара.

Урмас сжался… и почти вслед за стуком торопливо вошла шальная Нинель в светлом летнем плаще нараспашку.

– Кого я вижу! – усмехнулась она, небрежно кивнув инвалиду, и обращаясь к Урмасу: – Растлитель малолетних запивает свое горе стаканами водки… Фу, да это самогон!

Сосед смутился, сгорбился.

– Пойду я, – смущенно сказал он. – Заговорил вас…

Поднялся, все как-то с неохотой. У выхода все же не стерпел и шепнул Урмасу:

– Плохо. Очень плохо, когда на столе вместо нашей водки бургундское стоит… Не надо так делать. Не советую… И ей скажи…

– Не буду, – легко согласился Урмас. С облегчением заперев за ним сени, вернулся и попытался открыть форточку или само окно. Пожухлая краска спеклась в щелях, дерево рамы крошилось под пальцами, и от досады он чуть не выбил стекла…

– Оставь! – попросила Нинель. – В этой комнате надо аквалангистам жить, для тренировки. Набрать на улице свежего воздуха – и сюда… Кто меньше протянет, того в шею гнать.

Урмас резко обернулся. Краснота полосой шла по его лицу.

– Почему я должен жить как аквалангист? Почему я должен выбивать это окно, когда оно должно легко открываться? Зачем я примерно сижу, хожу, разговариваю, спрашиваю и отвечаю в том месте, в котором я себя никогда не представлял? Почему ко мне и без моего спроса приходят люди, которых я не хотел бы видеть и в страшных снах?

Урмас запнулся, потому что Нинель беззвучно смеялась.

– Ежик. Иголками внутрь, – сказала она, подошла и с необыкновенной мягкостью взъерошила ему волосы на затылке. Неведомое тепло пронизало Урмаса от макушки до пят. Даже больное подергивание в правом виске утихло…

Она тут же неприятно дернула его за ухо:

– Не кричи. Я сама легкая на крик. Мне даже кажется, что умру я так: вскрикну – и вся моя жизнь через этот крик и улетит…

– Нин, иди домой, я устал.

– Ладно. Как скажешь, начальник.

Он помог ей одеться.

– Тебя проводить?

– Чего это ты спросил? Не надо… До завтра.

Ох, сделать бы так, чтобы очень долго не наступало завтра. Или наступило бы, но другое завтра…

Сполоснул в ведре стаканы, убрал со стола. Выдвинул из-под кровати чемодан, сложил вещи. Настольная лампа никак не помещалась, и пришлось её сунуть в сетку с продуктами.

Поезд на Кустанай следовал через Тар-тары без пятнадцати час. Урмас вышел в начале первого. Но сначала он захотел взглянуть на таинственную, постоянно следящую за ним Лайкову. Подошел к её комнате, постоял, прислушался – обычных непонятных бессмысленных звуков не было, и он решил слегка приотворить дверь. Поднажал коленом, дверь поехала, и в образовавшуюся щель на него снизу, чуть ли не с самого пола, посмотрели два круглых светящихся глаза. Он отпрыгнул, схватил чемодан и побежал к выходу – проклятое ведро опять наскочило на него и зазвенело, задребезжало, казалось, на весь поселок. Оглянулся – за ним по полу бежал кто-то тяжелый, низкий, неповоротливый, издавая знакомые всхлипы и бормотанье… Кожа его вмиг обледенела, он выскочил из сеней, гигантскими прыжками пересек двор и только на ярко освещенной улице встал и снова оглянулся.

Конечно, все это ему почудилось: ни звука, ни ветра; под звездным сиянием блестел мусор во дворе, колодец открыт, на его поверженной крышке красовалась, при этом освещении как новенькая, женская туфля с раздавленным носком; недвижный тополь с голой, остекленевшей верхушкой… все видно как днем, только резче, отчетливей…

Он пошел к железнодорожной станции, удивляясь, что не мог додуматься уехать раньше. Каких-то три-четыре часа, и он будет за сотни километров от этой белиберды. Час, другой, и начнут исчезать Казарбаевы, Аманжоловы, белоглазые капитаны, сумасшедшие жены, любящие при нем раздеваться догола; эта пыль и сковородочная жара – Урмас торопливо, будто убивая в себе, перечислял предметы, живое и неживое, встреченное им в Тар-тарах.

Он почти заканчивал переулок, выводящий на привокзальную улицу, когда увидел две дожидающиеся его фигуры. Замедлил шаг, растерянно оглядываясь по сторонам. Они же пошли навстречу…

Два казаха, немного старше его. Один почти трезвый, хитро и дружески улыбается… другой вперил в Урмаса невменяемо пьяный взгляд и с размаху ударил ему в грудь растопыренной пятерней:

– Тормози, земляк. Разбираться будем… Я тебя, знаешь, как сейчас урою?

Урмас, прикрываясь чемоданом, отступил, пока другой силился справиться с пьяным, хватая его за руки и приговаривая:

– Кончай, Енбек, хорош выделываться.

– В землю закопаю, экинаусцегин… – не сдавался тот, вырываясь…

– Земляк, – шепнул Урмасу трезвый, – он не успокоится. У тебя есть какие-нибудь деньги? Ну, там пять-десять колов?

Он притиснул дружка к изгороди, заговорил ему что-то на своем…

– Давай быстрее, а то я его не удержу!

Урмас зажал коленями чемодан, торопливо распечатал кошелек, достал червонец, протянул…

– Вишь, Енбек, земляк путевый попался, не хочет тебя обидеть… – уговаривал речистый, выхватывая деньги, – еще давай, ну! – прошипел он Урмасу, который покорно достал еще десятку, еще пару трешниц…

– А теперь, кет отсюда, пока я его держу… бегом!

Урмас миновал их, но переулок был настолько узок, что пьяный как-то бурно рванулся и ударил его по колену ботинком…

Прихрамывая, он подходил к вокзальчику. Времени еще достаточно, чтобы спокойно купить билет и сплюнуть на прощанье на тар-таринскую землю.

Счастье, что подходил он со стороны кустистого палисадника – его не увидели, зато он прекрасно разглядел на перроне рослого молодого паренька в милицейской форме, с казачьим чубом из-под еле державшейся на затылке фуражке. Попыхивая сигаретой, милиционер смотрел прямо на Савойского, но видеть его за кустами не мог.

«Если бы меня сейчас взяли, – с трепетом думал Урмас, тихим шагом уходя от железной дороги к шоссе, – мне бы оставалось только признаться в этом чудовищном деянии и надеяться на милость советского правосудия… Господи, какие глупости! И все не в шутку, и все всерьез…»

Шоссейная трасса, вытекавшая из Аркалыка, огибала Тар-тары и уходила на север, в города, где солнце не убивало, а смеялось, где часто шли шумные расточительные дожди, где из каждой тысячи встреченных тобой прохожих никто не знал и знать не мог тебя…

3

В пятом часу утра с восточных степей стали наплывать на Тар-тары огромные серые тени. Они светлели, скорость их передвижения увеличивалась и, наконец, там, откуда они бежали, высветилась по горизонту ослепительно-розовая черта… звезды бледнели, но все же виделись хорошо и крупно. В центре розовой линии блеснуло нестерпимо алым, и солнце взлетело оттуда сразу на полкруга и сразу раскаленное по-дневному.

Миша Барыкин встретил рассвет, стоя во дворе перед бочкой с прохладной зеленоватой водой, куда энергично окунал свою не выспавшуюся голову.

Пораньше встать пришлось из конспирации: он собирался выписать на бумажку все до последнего вопросы, которые будет задавать сегодня Сергей Николаевичу, выучить их наизусть, а бумажку эту секретно уничтожить. Не мог он еще, как Владимиров, держать в голове и шифровки из Центра, и развернутые досье на противников, да еще из всего этого составлять сложнейшие комбинации…

Спрятал под поясную резинку трико бумажку и шариковую ручку, подхватил два приготовленные с вечера ведра с запаренной пшеницей и направился в сарай. Расплескал по кормушкам, беловолосые сонные звери повскакали с подстилок, зачавкали…

Вышел в предсарайник, присел на перевернутое корыто так, чтобы дырка в дощатой стене позволяла просматривать крыльцо и входную калитку, расправил листок на колене и первым записал вопрос такой: «Моя роль в современных контрразведывательных процессах, происходящих на территории Тар-таринского района?» Подумал, вычеркнул «современных» – и так ясно, потом еще подумал и выше написал: «Контрразведывательные процессы, происходящие на территории Тургайской области (в общих чертах) и на территории Тар-таринского района (конкретно)…»

А уж потом спросим про свою роль…

Урмас вернулся. На цыпочках миновал сени, осторожно вложил чемодан под кровать…

Дел на сегодня предстояло достаточно. Судя по тому, что и у выезда из поселка стояла милицейская машина, на него в местном РОВД возлагали большие надежды.

Чепуха, мания преследования… И на вокзале, и на выезде милиция могла оказаться «для совершения оперативно-розыскных мероприятий». И участковый обязан навестить его – шутка ли, не явиться по повестке! Улик у них на него не было. Одни догадки, наверное: её классный руководитель, сразу после убийства собирался выезжать, не явился на допрос, хотя тут он может сослаться на Первого комсомольца, а если еще за ним следила неведомая Лайкова, то она без всякого подтвердит, что и в день убийства несчастной, и в последующие он находился дома… А еще Нинель! Вот кто с ним проводил почти все вечера… Кстати, с чего это ему показалось, что вчера при его непродуманном инстинктивном бегстве за ним кто-то гнался, да еще вроде бы мистического облика? Пора всерьез познакомиться со своей хозяйкой…

Урмас решительно подошел к её двери и постучал:

– Извините, пожалуйста, это вас квартирант беспокоит…

Ничего. Слышно как за дверью взлетают и бьются о стекла тяжелые мухи.

«Шестой час. Обычно старушки уже не спят…»

– Я хотел бы с вами поговорить!

Не было даже обычных звуков, так беспокоивших Урмаса. Один запах, едкий, непереносимый, схожий с запахом гниющей картофельной шелухи, пробивался с под-низу…

«Черт с ней. Дел больше что ли у меня нету…»

Он прилег на койку. Хлопотная бессонная ночь сказалась на нем даже положительно – он приобрел нечастую для него способность к таким суждениям, которые не принимали во внимание ничьи эмоции, ни собственные, ни чужие…

В Тар-тарах, как ему известно, проживает не более двух тысяч человек. Ему понадобится не более трех дней, чтобы конкретно определить вероятного насильника Гамлетдиновой. Если, конечно, в это дело не замешан кто-то из проезжих. Так что он совсем не врал Диману, когда говорил, что знает, кто и почему мог пойти на убийство. Почти любое насилие, особенно крупное, можно расшифровать, не сходя с этой кровати и не пользуясь никакой дополнительной или труднодоступной информацией. Если даже в мировой литературе сюжетов раз-два и обчелся, то почему при убийстве их должно быть множество? Много загадок в детективных романах, но только потому, что авторам платят именно за хитроумность…

Разберем элементарную статистику. Семьдесят процентов убийств совершается лицами, которые в той или иной степени знакомы со своими жертвами. Остальные проценты делятся почти поровну между убийствами из-за внезапно вспыхнувших ссор и убийствами случайными…

Урмас вскипятил воду, заварил индийского чаю… надо бы накупить его и маме послать… Тщательно протер клеенку стола, хотя от этого она не стала меньше липнуть… Задернул шторки на окне – солнце, так им прежде любимое в Уральске, теперь вызывало у него раздражение и головную боль…

Случайных и незнакомых Галинке людей уберем сразу. С ними девчонка не поехала бы на дамбу. Дело это вообще простое и никаких серьезных интеллектуальных затрат не требующее. С кем можно поехать на дамбу, то есть купаться, шутить, ходить полуобнаженной? Да поехать в то время, когда там никого не бывает? Конечно же, со своим ухажером! А у любой раскрасавицы, если она не шлюха, их количество ограничено… И знала она своего дружка достаточно долгое время. Остается узнать круг её кавалеров…

Урмас поднялся, сделал пару физзарядочных движений – нога по-прежнему прихрамывала. Сам виноват, дать им надо было, как следует, не ползали бы в следующий раз по переулкам… Неприятно на душе, но привычно неприятно, поскольку Урмас знал о себе достаточно, чтобы не приходить от таких поводов к яростному самобичеванию. Причем тут трусость? Что теперь, проводить время в спортзалах, качая мышцы, то есть строить свою жизнь, исходя из наличия всяких тварей? Пошли они все…

Слушай, друг, ты здорово отвлекся. У кого ты собираешься вызнать круг Галинкиных приятелей? А? Да что ты вообще можешь спросить, когда пол Тар-тар уверено, что ты и есть тот насильник?

Урмас присел. Странное оцепенение овладевало им: мысли прекращались, тело замирало – чужое, обездвиженное…

И у вечности есть конец. Сегодня, как и три дня назад, неизвестно откуда материализуется его добрый ангел-наставник, в телефонной трубке безупречно вежливый голос скажет, где и во сколько… Боже, какие перспективы могли развернуться перед ним в случае зачисления его в невидимые ряды сотрудников контрразведки!

Об этом Миша передумал не один час. Он не был таким наивным, каким иногда казался своим собеседникам. К примеру, знал о том, что в невостребованном роднике вода мутнеет; интеллектуальный мир вокруг беден и нищ, и какими бы он способностями ни обладал, зачахнет быстро и безнадежно среди этих «весенних линеек готовности сельхозтехники», «вестей с уборки», с этой прожорливой рубрикой «Коммунисты 80-х»… Это сейчас ему трудно гнать ежедневно по сто пятьдесят строк текста, держать в голове текущие производственные проблемы и райцентра, и всех девяти совхозов – начиная от «Тар-таринского», чьи земли начинались сразу же за элеватором, до РСХО им. Чапаева, до которого ехать при хорошей погоде все четыре часа…

А потом? Когда все устоится в голове, когда мысли и строчки ходко пойдут по одной и той же колее, что тогда?.. Тогда сколько-нибудь значительных усилий от его ума и сердца не потребуется и наступит обыкновенная, ничем не примечательная творческая смерть…

Барыкин поразился, как много мыслей пришло ему в голову, пока он шел какие-то сто метров от своего дома до редакции.

И дойти не успел – синяя «нива», стоявшая рядом с домиком прокуратуры, поехала и перегородила дорогу горячим лоснящимся боком.

– Что дальше? – высокомерно спросил корреспондент её водителя, Вову Баскакова по кличке «Барчук». С ним он учился в десятом классе. Выглядел тот, как всегда, пижоном, но не будь Миша озабочен сегодняшней встречей, он бы точно поразился суетливости его движений, всегда ленивых и самоуверенных – Барчук постоянно двигался с таким видом, словно делал большое одолжение окружающим.

– Мишань, ты чего, зазнался? Машу, машу тебе… – Барчук снял темные очки, в которых подозрительно смахивал на зарубежного агента, торопливо выхватил из бардачка пачку неведомых Барыкину импортных сигарет и сунул ему:

– Угощайся!

– Не курю, – отрезал Миша, поколебался секунду, вытащил одну. – Угостить надо кое-кого…

– Слышь, наверху вы больше знаете… – Барчук все-таки догадался выйти из машины. – Говорят, статью будут писать о Галке?

Барыкину стало неудобно за свою суровость – он вспомнил, что последние тар-таринские новости утверждали, что Барчук, женившийся в шестнадцать лет и имевший двоих малышей, крутил большую любовь с Гамлетдиновой и ради неё собирался на развод…

– Нет, Вова… я бы первым узнал, так как курирую правоохранительные органы… и потом, мы не имеем право до суда писать об этом…

– Конечно, не имеете… – подхватил преданно Барчук. – А то как наведете сплетню в своем листке, не отмоешься.

– Во-первых, не листок, а орган Тар-таринского райкома партии, во-вторых, газета публикует только проверенные факты… – возмущенно отреагировал Барыкин. – Иди, катай своего босса…

И с как можно более высокомерным видом двинулся к своей конторе. «Посочувствуй этим идиотам – мигом в душу наплюют…» Не любил он Барчука, племянника начальника уголовного розыска, сильно не любил…

На этот раз секретному агенту КГБ СССР не пришлось петлять по райцентру, отрываясь от возможного соглядатая, – Сергей Николаевич ждал его возле Дома культуры с прежним своим изрядно потертым портфелем.

Увидев Мишу, он едва заметно кивнул ему и легким упругим шагом направился вниз по улочке, к «Казсельхозтехнике».

«Как идет! – восхищался им Барыкин. – Шаг мягкий, расслабленный… ступни приподнимаются ровно на столько, на сколько необходимо… Они же массу приемов знают… шею, наверное, так быстро свернет, что мявкнуть не успеешь». Он попытался изобразить точно такой же шаг, но зачастил, сбился и чуть не упал…

Офицер вошел в стеклянный вестибюль административного здания… немного погодя вошел туда и Барыкин, с чересчур приветливой улыбкой раскланиваясь со встречающимися знакомыми. На втором этаже из одного кабинета ему махнули рукой, и Миша влетел туда…

– День добрый! – радушно поздоровался с ним Наставник, усаживаясь за один из канцелярских столов.

– Здравствуйте! – выпалил шепотом Михаил и сразу начал: – Мне так много пришлось передумать за эти дни, что я решил задать вам очень серьезные вопросы, которые тут, – Миша показал пальцем себе в голову, – попытался сформулировать…

Сергей Николаевич сочувственно подмигнул:

– Непривычно, да?

– Что? – не понял Миша.

– Много думать? – и они оба расхохотались.

– Шучу. Работа у тебя сложная, думающая, – сказал Наставник, – сотни имен, фамилий приходится запоминать… Ты стенографией владеешь?

– Нет, но мне наш ответсек, Геннадий Палыч, очень удачную систему показал: часто повторяющееся слово обозначаешь какой-либо буквой или знаком, и пользуешься им. Деловая речь почти вся из штампов состоит…