Текст книги "Новое средневековье XXI века, или Погружение в невежество"

Большинство тех, кто причисляет себя к «шестидесятникам», постепенно, шаг за шагом сдвинулись к антисоветской позиции. Более того, в конце 1970-х годов у них стали проявляться прозападные установки. Они все больше и больше становились в этой войне «союзниками Запада». К концу перестройки это стало обязательным для «прогрессивного интеллигента». Г. С. Батыгин пишет: «Одним из маркеров альтернативной интеллектуально-культурной “элитности” в 1990-е годы являлась “признанность на Западе”, и сама позиция репрезентанта “западных” ценностей позволяла создать новое измерение социального статуса в российском интеллектуальном сообществе» [62, с. 23]. Лозунгом перестройки было «Вернуться в лоно цивилизации!».

Смесь антисоветизма, антиэтатизма и ультразападничества – это странное, редкое явление, которое достойно специального исследования. Ведь это явление наблюдалось в Советском государстве и в обществе с начала 1980-х годов. Это значит, что из нашей культуры периодически выпадает очень важный блок представлений и навыков.

Пример локального агрессивного невежества в науке

Рассмотрим наш, советский, относительно близкий случай агрессивного невежества. В 1930-х годах возник когнитивный конфликт двух общностей в сфере биологии. Оба сообщества занимались общей биологией, селекцией, агрономией и генетикой – на разных основах. Но Т. Д. Лысенко, лидер сообщества «практиков-биологов и агрономов», начал атаковать группу генетиков, которые опирались на классические представления, известные как хромосомная теория наследственности и теория мутаций. Эти теории были разработаны в начале XX века после нескольких десятилетий опытов. Лысенко и его соратник И.И. Презент объявили о создании новой концепции наследственности и объявили войну общепризнанной хромосомной теории, пытаясь опираться на политические интриги.

Это было типичное наступление созревшего невежества, в перспективе без шанса на победу. Вспомним стенографический отчет о сессии ВАСХНИЛ 1948 г. Если отвлечься, насколько можно, от драматизма этого документа, то видно, что на сессии выявилась полная противоположность двух когнитивных структур по всем их элементам. Вот отдельные фрагменты:

«Голос с места. Хромосомная теория в золотом фонде находится?

В. С. Немчинов. Да, я считаю, что хромосомная теория наследственности вошла в золотой фонд науки человечества, и продолжаю держаться такой точки зрения… Я не могу разделить точку зрения товарищей, которые заявляют, что к механизму наследственности никакого отношения хромосомы не имеют. (Шум в зале.)

Голос с места. Механизмов нет.

В. С. Немчинов. Это вам так кажется, что механизмов нет. Этот механизм умеют не только видеть, но и окрашивать и определять. (Шум в зале.)

Голос с места. Да, это краски. И статистика» [6, с. 472].

Расхождение касалось не только теорий, фактов и методов, непосредственно связанных с генетикой, оно было гораздо шире. Так, в своем выступлении П. М. Жуковский сказал: «Никогда не употребляются нашими оппонентами такие понятия, как витамины, гормоны, вирусы» [6, с. 390]. Сам Т. Д. Лысенко в заключительном слове, касаясь выступления В. С. Немчинова, упомянувшего о подтверждении хромосомной теории методами математической статистики, высказал философское положение: «Изживая из нашей науки менделизм-морганизм-вейсманизм, мы тем самым изгоняем случайности из биологической науки» [6, с. 521].

Вспомним классика генетики, Нобелевского лауреата Г. Мёллера, который работал в СССР: «Мёллер впервые посетил Советскую Россию в 1922 г. и был поражен высоким уровнем науки в стране, еще не оправившейся от гражданской войны, в стране, истерзанной войнами, голодом, неурожаем. Он стал большим другом нашей страны и в 1922 г. по приглашению Н. И. Вавилова начал работать в Институте генетики АН СССР» [7].

В 1959 г. группы ученых генетиков перешли в Институт атомной энергии И. В. Курчатова, там они могли работать без столкновений с сообществом Лысенко. К тому времени на факультетах естествознаний преподаватели и студенты уже разобрались с этим конфликтом. Например, химики с интересом изучали книгу «Отчет сессии ВАСХНИЛ 1948 г.», а некоторые использовали ее как полезное пособие анализа когнитивной основы научных школ. В 1964 г. сообщество Лысенко как организация было распущено. Последнее научное собрание с дискуссией о состоянии когнитивной структуры этой группы сделало окончательный вывод. Доклад делал И.И. Презент, но его аргументы не были научными. Сам Лысенко сел в заднем ряду, около нашей группы химиков, молчал, потом ушел. Тяжелая картина.

Широкая известность этого конфликта двух сообществ советских ученых сделала ценную работу для образования интеллигенции и большой части населения. Возник образ столкновений нового знания в состоянии становления – с устаревшей и агрессивной парадигмой. Картину этого конфликта многие восприняли как урок в широком смысле. После этого противоречия в отношениях людей редко принимали агрессивную форму, тем более в коллективах. Эскалация таких отношений началась уже в «перестройке».

Однако надо учесть, что в науке часто собирается школа или сообщество диссидентов, которые разрабатывают свои гипотезы или теории, не веря (иногда искренне, иногда корыстно), что их идеи устарели, ошибочны и стали предметами невежества. Разобрать такие конфликты трудно, и мы этим не занимаемся. Но такие эпизоды можно кратко представить.

Распространенное представление Лысенко инфернальной личностью отвлекало внимание от того факта, что похожими методами действовали и великие ученые. Вот подобный случай с участием достойных людей. В течение XIX в. во Франции велись дебаты о самопроизвольном зарождении жизни. В течение 30 лет боролся с этой идеей Кювье. Он сумел связать в общественном мнении доктрину своего оппонента (Жоффруа Сент-Илера) с натурфилософией «вражеской Германии» и с материализмом, который ассоциировался с террором и хаосом Французской революции. Так Кювье вышел победителем.

В 1860-х гг. Пастер спорил с Феликсом Пуше о концепции самопроизвольного зарождения жизни. Пуше доказывал, что его концепция не связана с материализмом и атеизмом. А Пастер сумел убедить научную элиту в том, что Пуше протаскивает материализм. В условиях реакции Второй империи Академия наук встала на сторону Пастера. В учебники биологии эти дебаты вошли как пример блестящей победы экспериментального метода Пастера. Но дело обстояло иначе: Пастер использовал в своих опытах закрытые склянки с прокипяченным дрожжевым экстрактом. После того как он впускал в склянку воздух, в экстракте появлялась микрофлора. Пастер показал, что причина этого – в заражении внесенными с воздухом микробами, и на леднике в Альпах, с почти стерильным воздухом, жизнь в склянке не появлялась.

Пуше применял склянки с прокипяченным экстрактом сена, изолированные от воздуха затвором с ртутью. В склянку впускался чистый кислород, заведомо не содержащий микробов, – и жизнь в экстракте зарождалась. Воспроизводя эксперименты Пуше, Пастер потерпел неудачу – его старания предотвратить «зарождение жизни» были успешны лишь в одном случае из десяти.

В 1876 г. объяснились результаты опытов Пуше: в прокипяченном экстракте сена были обнаружены споры бацилл, которые не погибали при кипячении и при наличии кислорода начинали развиваться. В момент спора с Пастером этого не знали, и результаты должны были трактоваться в пользу Пуше. Исход спора решили идеологические факторы, в 1872 г. Пастер, учитывая горечь французов от поражения в войне с Пруссией, стал называть концепцию самопроизвольного зарождения жизни «германской» теорией. А когда идеологический климат во Франции изменился и Пастер примирился с Третьей республикой, он стал гораздо благосклоннее относиться к концепции самозарождения и в 1883 г. впервые признал, что тридцать лет назад сам пытался «имитировать природу» и создать «непосредственные, сущностные начала жизни» в своих экспериментах с асимметрией, магнетизмом и поляризованным светом. Эта история подробно описана в [79].

Бывает, что идеологическое течение и даже политическая власть привлекает на свою сторону известное научное сообщество, чтобы заключить с ним пакт о взаимопомощи и придать обеим сторонам более высокий «научный политический» статус. Так, национал-социалисты Германии активно поддерживали сторонников концепции «ледовой космогонии» (Welteislehre) – экстравагантной теории объяснения мироздания и даже антропологии. Фашисты старались придать этой группе статус научного сообщества, альтернативного «международной и еврейской» науке. Когда оказалось, что немецкие ученые и без того послушно интегрировались в структуры Третьего рейха, интерес к «ледовикам» пропал.

Наша проблема – особое невежество, замороженное во время 1960–1990-х гг.

Люди чувствуют, что большие общности (даже в толпе на площади) поддаются сильным стихиям – духовным, материальным и стихиям безумия. Особенно быстрая стихия – невежество. Все мы живем в ее атмосфере. В быту она пробегает, как легкая рябь на воде, в обществе она появляется, как туман или туча. Но в нашей книге мы пытаемся разобраться в явлениях, которые изменяют жизнь общностей людей и даже страны.

С точки зрения рациональности, сама постановка задачи предвидения выбирает ничтожную часть сигналов – из многообразия реальности. Но и на этом основании предсказывается образ будущей реальности. Беда, если общество утратило навыки рационального анализа «каждодневного плебисцита» и его предвидимых последствий.

В этой главе представлена проблема. Тогда – в «перестройку» и 90-е годы – по России пронеслись тёмные стихии, но теперь-то пора изучить и обдумать. Наше большинство многое поняло, но еще не успело осознать реальную картину.

Явный сигнал был во время конфликта в партии перед войной. Сталин сказал в 1937 г.: «Необходимо разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что с каждым нашим продвижением вперёд классовая борьба у нас должна будто бы всё более и более затухать, что по мере наших успехов классовый враг становится будто бы всё более и более ручным. Это не только гнилая теория, но и опасная теория, ибо она усыпляет наших людей, заводит их в капкан, а классовому врагу даёт возможность оправиться для борьбы с советской властью» [266].

Мы, студенты 1-го курса химфака МГУ (1956 г.), это услышали после XX съезда КПСС. Преподаватель представил нам абсурдом это утверждение Сталина, даже посмеялся. Тогда мы с приятелями это не посчитали абсурдом, мрачно задумались, но не нашли понятных оснований для такого вывода Сталина. Классовых врагов среди нас не было, и почему «с каждым нашим продвижением вперёд» враг «наших людей заводит в капкан»? Между тем ни мы, студенты, ни преподаватели, ни академики и даже руководители КПСС не видели, что всякие изменения, даже «каждые наши продвижения вперёд» создают риски. Это был фундаментальный провал нашего образования и науки. Но и до сих пор многие об этом не думают.

Потом нам сказали туманную фразу Ю. В. Андропова в 1983 г. – это значит, что перед нами стихия. Ее движения неизвестно куда, где-то возник вихрь, где-то громыхает гроза, но нам трудно увидеть всю картину – мы ее не знаем.

Далее – перестройка. Тогда большая часть элиты и номенклатуры ринулась в холодную войну против большинства населения. Эта их революция была реализована быстро и вопреки установкам основной массы населения.

Никто в массе не понял, какую угрозу для общества несёт в себе раскол без рационального объяснения, и что именно – раскол нам угрожал. Наше население шагнуло в пропасть, не увидев ее[43]43
  Мы не знали, что интеллигенция – особая общность, и не понимали, как изменяются её новые поколения. Эти процессы увидел Г. П. Федотов, наблюдая молодежь в эмиграции, в контакте с европейцами. Он писал: «Каждое поколение интеллигенции определяло себя по-своему, отрекаясь от своих предков и начиная – на десять лет – новую эру. Можно сказать, что столетие самосознания русской интеллигенции является ее непрерывным саморазрушением. Никогда злоба врагов не могла нанести интеллигенции таких глубоких ран, какие наносила она сама в вечной жажде самосожжения» [356].


[Закрыть].

Кто-то хорошо устроился и не хочет знать, как движется вся масса, что кто-то тонет, а другие разбиваются о камни. Философы смотрели на эти явления и процессы, но синтез у них не получился. Важные связки и идеологическая пленка исчезли. Их порвали, но большинство людей подобрали ее лоскутки как память и достояние. Но теперь мы должны трезво разглядеть реальность. Эта пленка долго накапливала части устаревшего смысла и превращала его в невежество (хотя в большей части нашего жизнеустройства работала нормально).

В чем дело? Почему мы не видели? Нам Сталин сказал что-то важное, но не объяснил. Затем примерно так же Андропов предупредил об этой угрозе. Более того, американские эксперты из школы Д. Гэлбрейта, работавшие в РФ, определили: «Политика экономических преобразований потерпела провал из-за породившей ее смеси страха и невежества» [283]. Наконец, в узких кругах сказали то, что говорили и западные, и российские ученые. Причина нашего неизбывного кризиса – скольжение к невежеству «элиты», а за ними и самого общества. О ней не говорят, и тем более к ней не подходят[44]44
  В 1991 г. Е. Гайдар написал в журнале «Коммунист» об ошибочных решениях: «Специфика отечественной партии “порядка” в том, что ее лидеры, не получившие образования в Уэст-Пойнте, неважно осведомлены о стандартной макроэкономике. Их представления о разумной экономической политике могут быть весьма экзотическими» [337].


[Закрыть].

Начнем с предвидений, которых мы не поняли.

Проблема солидарности в начале XX века

В 1902 г. в России поднялась волна массовых восстаний крестьян, организованных общинами. Организовалась деревня! Масса крестьян имела стратегические цели и выработала технологию борьбы – со строгими нормами. Фундаментальная однородность требований в наказах, полученных из самых разных мест России, говорила о зрелости установок огромной общности крестьян [416].

Реформу Столыпина крестьяне отвергали принципиально и непримиримо, а вот положительные требования: 84 % наказов требовали введения прогрессивного прямого подоходного налога, среди неэкономических форм жизнеустройства выделялись всеобщее бесплатное образование (100 % документов) и свободные и равные выборы (84 %).

Как объяснить, что крестьяне, которые составляли 85 % населения России, в большей части неграмотные, не имевшие своей прессы и политических партий, создали целеустремленное и убедительное революционное движение с программой, выраженной ясным и эпическим языком в понятных и даже художественных образах? Как мы просмотрели тексты ведущего социолога М. Вебера, который выучил русский язык, чтобы следить за революцией 1905–1907 гг., и который пришел к выводу, что основа русской революции – крестьянский общинный коммунизм? На Западе его не было.

К моменту революции 1917 г. общая численность рабочих в России была примерно 10 % всего населения (но к ним причисляли и сельских наемных работников, около 5 млн человек, и городскую бедноту). В результате считается, что рабочих фабрично-заводской промышленности с семьями было 7,2 млн человек, из них взрослых мужчин 1,8 млн. В подавляющем большинстве они были рабочими в первом поколении и по своему типу мышления оставались крестьянами.

Между рабочими и крестьянами в России поддерживался постоянный и двусторонний контакт. Понятно, что рабочие в промышленных коллективах и в городе освоили иные знания, язык и навыки рационального мышления, чем крестьяне. Русские рабочие много читали, познакомились в кружках, на митингах и через литературу с социал-демократией, с представлениями марксизма. Но они, как и крестьяне, обдумывали и обсуждали перспективы будущего, вырабатывали устойчивые системы ценностей.

И это сработало после 1917 г. В период «сталинизма» советское общество было консолидировано механической солидарностью – все были трудящимися, выполнявшими великую миссию. Все были «одинаковыми» по главным установкам, это общество было похоже на религиозное братство. С 1960-х гг. изменялись структуры профессий, занятий и возникла новая картина – наш народ вошел в мир индустрии, и этот мир быстро раскрыл распад.

Но мы начнем представлять аспекты нашей темы отсюда – от крестьян и рабочих.

В 1907 г. была утрачена вера в успех Столыпинской реформы, и партия кадетов стала уповать на буржуазию («русских Круппов» и «крепкое мещанство»). При этом конституционным демократам неизбежно пришлось отвергнуть сам идеал равенства. Либеральный проект расколол российское общество на непримиримые части. Группа московских миллионеров заявила (в 1906 г.): «Дифференциации мы нисколько не боимся… Из 100 полуголодных будет 20 хороших хозяев, а 80 батраков. Мы сентиментальностью не страдаем. Наши идеалы – англосаксонские. Помогать в первую очередь нужно сильным людям. А слабеньких да нытиков мы жалеть не умеем».

Начался распад элиты – газета «Утро России» писала (1910 г.): «Дворянину и буржуа нельзя уже стало вместе оставаться на плечах народа: одному из них приходится уходить».

В. П. Рябушинский говорил, что на рубеже XIX–XX вв. в России появился феномен «кающегося купца», испытывавшего раздвоенность души: «Старый идеал “благочестивого богача” кажется наивным: быть богачом неблагочестивым, сухим, жестким, как учит Запад, – душа не принимает». Вместе с тем в России возник тип «западного» капиталиста, чуждого внутренней рефлексии: «Его не мучает вопрос, почему я богат, для чего я богат? Богат – и дело с концом, мое счастье (а для защиты от недовольных есть полиция и войска)» (см. [619]).

В период с 1905 г. и до конца Гражданской войны в России существовала многопартийность. Хотя среди партий возникали кратковременные коалиции, чаще были конфликты и жаркие дискуссии и полемики относительно проектов развития России. Об этом опыте кадет Н. А. Гредескул писал, споря с авторами «Вех», которые считали русскую революцию интеллигентской: «Нет, русское освободительное движение в такой мере было “народным” и даже “всенародным”, что большего в этом отношении и желать не приходится. Оно “проникло” всюду, до последней крестьянской избы, и оно “захватило” всех, решительно всех в России – все его пережили, каждый по-своему, но все с огромной силой. Оно действительно прошло “ураганом”, или, если угодно, “землетрясением” через весь организм России. Наше освободительное движение есть поэтому не что иное, как колоссальная реакция всего народного организма на создавшееся для России труднейшее и опаснейшее историческое положение» [621].

А уже незадолго до революций (в 1911 г.) Александр Блок так представил капитализм:

 
Век буржуазного богатства
(Растущего незримо зла!).
Под знаком равенства и братства
Здесь зрели тёмные дела…
……………………………….
Двадцатый век…
Ещё бездомней… Ещё страшнее жизни мгла
(Ещё чернее и огромней
Тень Люциферова крыла.)
 

Крестьяне и рабочие составляли тот «народ», который был отделен, а в критические моменты и противопоставлен сословиям царской России. Состав крупной буржуазии был в России очень невелик. Помещиков было примерно 0,5 % населения. В 1905 г. «враги» были означены в таком порядке: чиновники («народу вредные»), помещики (полный антагонизм), кулаки и местные черносотенцы.

За пример социализма, причем с большой долей общинности, мы можем взять советский строй. Уравниловка и была корнем советского строя. На ней мы провели индустриализацию, на ней устояли в войне, на ней вышли в космос. Только благодаря уравниловке люди согласились отсрочить получение «по труду» и скопить средства на все эти прорывы. Потому что был общественный договор о собственности. Она была общенародной.

Значит, каждый член общины (народа) получал с нее «доход с капитала», а не по труду. Это и было экономической основой солидарности. Антропологи узнали удивительную вещь: во всех общинных цивилизациях самые сильные и ловкие работали больше, а ели меньше, и оставалось достаточно остальным, особенно слабым. Это было доблестью и оплачивалось любовью племени. При рынке – совсем наоборот.

И ведь в России это сохранилось. Причем так глубоко, что мы этого даже не замечаем! В «Новом мире» была напечатана повесть С. Ю. Рыбаса о том, как вводился НЭП на шахтах Донбасса. Против «хозрасчета» выступали самые сильные забойщики – те, кто как раз должен был выиграть от ликвидации уравниловки. А когда реформу провели, именно самые сильные шахтеры умерли от голода – они старались поддержать слабых. Рыбас даже привел список умерших с одной шахты.

Вспомним смысл существования коммунистической партии во время революций. В процессе легитимации общественного строя необходимой была роль единой партии, прежде всего как хранителя и толкователя благодати. Поэтому сама партия, ВКП(б) и потом КПСС, имела совсем иной тип, нежели партии западного гражданского общества, конкурирующие на «политическом рынке». Конфликты между партиями усиливались вплоть до Гражданской войны. Но после нее в государственном строительстве культура традиционного общества «подавила» многопартийность.

Позднее возник фундаментальный фактор, на который наше образование не обратило внимания (а может быть, просто не знало), а за ним и общество: советское общество до 1950-х годов было скреплено механической солидарностью. Это значит, что подавляющее большинство граждан по своему образу жизни, культуре и мировоззрению были очень близки друг другу. В этом состоянии доминировали крестьяне, рабочие, солдаты и молодые интеллигенты-разночинцы.

Конечно, в 1917 г. 85 % населения (крестьяне) и значительные общности, близкие к крестьянам, смогли соединиться для временной общей цели и солидарности. Статья А. Грамши «Революция против “Капитала”», написанная в январе 1918 г., содержит такую важную мысль: «Создается впечатление, что в данный момент максималисты [большевики] были стихийным выражением [действия], биологически необходимого для того, чтобы Россия не претерпела самый ужасный распад, чтобы русский народ, углубившись в гигантскую и независимую работу по восстановлению самого себя, с меньшими страданиями перенес жестокие стимулы голодного волка, чтобы Россия не превратилась в кровавую схватку зверей, пожирающих друг друга» [29].

Грамши видел подтверждение этого в том факте, что Россия просто, без боя и без выборов, отдала власть большевикам. На время как бы действовала биологическая закономерность, которая была гораздо выше и сильнее канонов истмата.

Сегодня поражает и остается загадкой странная ограниченность наших антисоветских интеллигентов-патриотов, которые решили разрушить СССР, а не достраивать его. Патриоты, но невежественные… А русский ученый и государственный деятель В. Н. Ипатьев – гордость России, генерал, эмигрант – написал о периоде революции: «Продолжение войны угрожало полным развалом государства… Наоборот, большевики, руководимые Лениным, своим лейтмотивом взяли требование окончания войны и реальной помощи беднейшим крестьянам и рабочим за счет буржуазии… Надо удивляться талантливой способности Ленина верно оценить сложившуюся конъюнктуру и с поразительной смелостью выдвинуть указанные лозунги, которым ни одна из существовавших политических партий в то время не могла ничего противопоставить… Можно было совершенно не соглашаться со многими идеями большевиков. Можно было считать их лозунги за утопию, но надо быть беспристрастным и признать, что переход власти в руки пролетариата в октябре 1917 г., проведенный Лениным и Троцким, обусловил собой спасение страны, избавив ее от анархии и сохранив в то время в живых интеллигенцию и материальные богатства страны» [274].

Особенно после Гражданской войны и до конца 1950-х гг. население было в состоянии «надклассового единства трудящихся». Война – и бедствие, и победа – еще сильнее сплотила советских людей. Основная масса интеллигенции и служащих госаппарата, даже уже с высшим образованием, вышла из рабочих и крестьян. Она в главном мыслила в согласии с большинством, хотя изъяснялась на языке с большой долей модерна.

Будучи единственной партией и ядром политической системы, компартия стала «постоянно действующим собором», представлявшим все социальные группы и сословия, народы и регионы. Внутри этого собора и происходили согласования интересов, нахождение компромиссов и разрешение конфликтов. В такой партии не допускалась фракционность и оппозиция, естественная для парламентов.

Раскол партии стал большой угрозой, и осенью 1927 г. в первичных организациях партии была проведена дискуссия, и все должны были сделать выбор из двух платформ. В дискуссии приняли участие 730 862 человека (из 1 200 000 членов и кандидатов партии), за платформу оппозиции проголосовали всего 4120 членов партии (плюс 2676 воздержавшихся). Оппозиция была подавлена, из партии были исключены около 8 тыс. активистов, из них 75 видных руководителей. Часть оппозиции ушла в подполье и в эмиграцию, позже многие были репрессированы.

Советское предприятие, по своему типу единое для всех народов СССР, стало микрокосмом народного хозяйства в целом. Это уникальная хозяйственная конструкция, созданная русскими рабочими выходцами из общинных крестьян. Она возникла еще до советской власти, но свои классические этнические (советские) черты приобрела в 30-е годы во время форсированной индустриализации всей страны.

Строительство СССР было большим цивилизационным проектом мирового масштаба. В подобных проектах взаимодействуют массовое обыденное сознание («здравый смысл» народов), теория (в понятиях которой мыслит правящая элита) и утопия (идеальный образ будущего). Здравый смысл (преимущества совместной жизни в большой сильной стране) побуждал большинство поддерживать связность советского народа. Это проявилось на референдуме 1991 г. и во множестве последующих исследований. Утопия (братство народов в единой семье) также сохранялась вплоть до ликвидации СССР.

Многие люди (особенно старики) видели разные системы солидарности и обдумали их. Понимание глубинного смысла солидарности как истока и основы советского проекта позволило быстро синтезировать важные системы жизнеустройства – такие как, например, скорая помощь. Ее начали строить после 1921 г. после Гражданской войны. При Институте им. Склифосовского был создан телефонный узел, были получены машины с особыми знаками на них и громкими сиренами для беспрепятственного проезда, была введена особая форма персонала и т. д. Для нас важно то, что СССР сразу стал создавать систему народного здравоохранения и сеть, соединяющую все население – в общество и государство. Задачи здравоохранения имели особую функцию «скорой помощи» и быстрых сигналов о состоянии людей[45]45
  «Система советского здравоохранения Семашко» (Н. А. Семашко) – объединение медицинских учреждений и предоставление бесплатного обслуживания для всех слоев населения. Принцип бесплатной медицины быстро стал известен за пределами СССР. Еще одной важной реформой стала профилактика заболеваний, а также устранение изначальных причин их возникновения, притом как медицинских, так и социальных. Также стала оказываться первая неотложная помощь при получении производственных травм различной степени тяжести.


[Закрыть].

В начале войны, в 1941 г. сфера здравоохранения показала, что такое солидарность – «мы знали общество, в котором жили», в том числе знали и то, как суровая община позволяет выживать всем. Вот небольшая книга Н. К. Веселовской «Записки выездного врача скорой помощи (1940–1953)», глава «Дни паники»:

«За день я лично побывала с бригадой в нескольких больницах – им. Боткина на Ленинградском проспекте, им. Русакова на Стромынке, в 1-й и 2-й градских на Б. Калужской и проч. В этот день (17 октября) мне привелось побывать и на Мясокомбинате им. Микояна (Остаповское шоссе). Подъезжаем к воротам, они открываются, пропуская нашу машину. Громадный заводской двор полон. Через толпу возбужденных рабочих нас проводят в контору. Она заперта изнутри, дверь открывается, пропуская нас, и снова запирается. Там – трое мужчин средних лет в изорванной и окровавленной одежде и несколько молчаливых сотрудников. Осматриваю потерпевших. Их лица – в громадных сплошных кровоподтеках и ссадинах, заплывшие и опухшие глаза, из рассеченных губ и носов сочится кровь. Поднимаем рубашки – их спины представляют сплошной кровоподтек. Видимых переломов нет. Сознание ясное, самочувствие угнетенное. Что случилось? Эти трое – заводской “треугольник” (директор, секретарь парторганизации, завхоз) – еще ночью нагрузили грузовик окороками, колбасами, тушами свиней и хотели уехать, захватив и кассу завода. Рабочие остановили их в пути, вернули на завод и избили. “Били окороками, тушами, ничего не жалели, до полного своего удовлетворения…” Когда мы вели этих троих через двор к машине, люди расступались, освобождая проход, и издевались над ними: хохотали, улюлюкали, свистели… Общее настроение рабочих было более или менее миролюбивым, удовлетворенным.

Оказывается, в эту ночь и утро такое же происходило на многих заводах, предприятиях, учреждениях. Рядовые рабочие, возмущенные бегством и хищением, организовывались и устраивали засады по шоссе, ведущему из города на восток. Они задерживали машины, не пропуская никого без досмотра груза и документов. При обнаружении воровства грузовики задерживали, поворачивали их обратно, а беглецов или избивали, или отпускали пешком на все четыре стороны. Таких случаев было немало, и все они становились известными, особенно если к избитым вызывалась “скорая”.

Возвращаясь с вызовов, коллеги-врачи делились своими впечатлениями о том, что делалось в городе и больницах. Типичная картина: за ночь или утро “треугольник” больницы тайно уезжал на машинах (главным образом на грузовиках), захватив с собой казенные деньги, деньги больных, сданные в кассу на хранение, продукты, мануфактуру и белье, все, что было ценного, “чтобы не оставалось немцам”!.. Через несколько дней, когда было введено (с 20 октября 1941 года) осадное положение и приняты меры военной комендатурой – усилены патрули, введен комендантский час, поставлены контрольные пункты на дорогах, ведущих из Москвы, – все утихло.

Некоторые сбежавшие позднее стали возвращаться обратно, запасаясь различными “командировочными” справками и прочими ссылками на служебную необходимость их выезда из города в то время. Они хотели вернуться на свои прежние должности, но не всем это удалось. Так, директор Института им. Склифосовского сбежал ночью 16 октября не только с кассой, продуктами и ценными вещами больных, но и с оружием раненых военных, привезенных с подмосковного фронта. Он был немедленно заменен патологоанатомом проф. А. В. Русаковым, родным братом врача-революционера И. В. Русакова, в честь которого была названа улица и больница. Проф. А. В. Русаков оставался директором некоторое время» [628, с. 42–44].

Но быстрое развитие промышленности, образования и возникновение множества профессий сделали общество гетерогенным. Переход от механической солидарности к органической – это тяжелое потрясение, как и урбанизация. Это усугубило культурный кризис советского общества.

Рубежом в развитии советского общества была Великая Отечественная война. Накопленная в войне энергия резко рванула в строительство и развитие – происходила ускоренная урбанизация. Новые города населялись молодежью послевоенного поколения. Резко увеличилась мобильность населения – за период 1950–1990-х гг. пассажирооборот общественного транспорта вырос в 12 раз.

Города были построены, но становления городского образа жизни, отвечающего явным и неявным потребностям людей, произойти еще не могло. Откуда вырос советский проект, и какие потребности его создатели считали фундаментальными? Он вырос прежде всего из крестьянского мироощущения. Отсюда исходили представления о том, что необходимо человеку, что желательно, а что – лишнее, суета сует. Подростки и молодежь 70–80-х годов XX века были поколением, не знавшим ни войны, ни массовых социальных бедствий, а советская власть говорила с ними на языке «крестьянского коммунизма», которого они не понимали, а потом стали над ним и посмеиваться.