Текст книги "Иван Грозный. Царь, отвергнутый царизмом"

В конце правления Ивана III ряд влиятельных бояр держал сторону так называемого Дмитрия «Внука» против будущего Василия III из ненависти к матери Василия Софье Палеолог. Её властность и поощрение самодержавных настроений мужа – Ивана III, были древнему и спесивому боярству не по душе. Холодные отношения между боярами и сыном Софьи Василием III Ивановичем сохранились и после прихода последнего к власти. Василий ограничивал права крупных феодалов и больше опирался на людей служилых – дьяков, незнатных мелкопоместных дворян… С боярами Василий советовался редко, и для проформы, зато ближним советником у него был Иван Шигона-Поджогин – сын боярский из захудалой ветви бояр Добрынских. В особо приближённых ходили у Василия и дьяки Григорий Путятин и Фёдор Мишурин. (Позднее, перед смертью, Василий именно им доверил писать «духовную свою грамоту и завет о управлении царствиа».)

Древнее боярство отвечало Василию III отчуждением и недоверием. Бездарно и недружелюбно, даже враждебно, вели себя также братья Василия – удельные князья: дмитровский князь Юрий Иванович, углицкий князь Дмитрий Иванович Жилка, калужский князь Семён Иванович и старицкий князь Андрей Иванович. Впрочем, уделы умерших бездетными Семёна (в 1518 году) и Дмитрия (в 1521 году) Василий присоединил к Московскому княжеству, поскольку по дальновидному завещанию Ивана III уделы бездетных его сыновей переходили к старшему брату. Ряд историков обвиняет Ивана III в том, что он якобы охотно раздавал уделы, но, как видим, это было отнюдь не всегда так. Андрей же Старицкий сохранил за собой Старицу, был всегда готов к интриге и позднее осложнил начало царствования малолетнего, а затем и юного Ивана IV, будущего Грозного.

О язве элитарного местничества уже говорилось, а кроме того, не облегчало положение Василия и всей Руси поведение княжат – потомков бывших удельных князей Рюриковичей и Гедиминовичей. Наиболее видные княжата (от древнерусского княжя – сын князя) входили в состав титулованного боярства, а сам термин возник в русском праве в середине XV века – в пору, когда раздробленность и «самость» удельных русских княжеств сменялась их подчинением Москве и вхождением в состав нового единого централизующегося государства. У бывших самостоятельных удельных князей с древней родословной имелись многочисленные сыновья – из них-то (и их потомков) образовался институт княжат.

Владения княжат не отличались от владений остальных бояр, однако в силу наследственных прав на территории бывших уделов их предков княжата пользовались особыми привилегиями, претендовали на независимость от центральной власти. Это была немногочисленная, но влиятельная и опасная социальная группа, системно схожая с польскими магнатами. Княжата были проблемой уже для деда Василия III – Василия II Тёмного, и тем более для отца Василия – Ивана III Великого. Для Василия же княжата стали постоянной головной болью. Он брал с них и с бояр – например, с князя Шуйского, князей Бельских, Воротынских, Мстиславских – клятвенные грамоты о неотъезде из пределов Московского великого княжества, однако далеко не все соблюдали обещание. А те, что соблюдали, всё равно были внутренне нелояльны и ненадёжны, ибо для самоуверенных бояр и спесивых княжат всё более привлекательными оказывались Польша и Литва… И – не столько сами эти два соседних государства, сколько порядки, в них воцаряющиеся. Впрочем, эти порядки вернее было назвать узаконенным государственным беспорядком.

Польские феодалы исстари были заносчивее и своевольнее даже малопривычных к внутренней самодисциплине старорусских князей. Логическим завершением нравственной, гражданской и государственной деградации польской шляхты стал впоследствии принцип «liberum veto» – право любого делегата шляхетского сейма своим единственным заявлением «Не позволям!» отклонять любые принятые коллективно решения. Исторически подобная «шляхетская республика», напоминающая скорее сумасшедший дом, была обречена на утрату государственности, что в XVIII веке и произошло.

Но и в XVI веке «гоноровая» Польша представляла собой картину весьма любопытную. Власть польского короля уже давно была ограничена магнатским сенатом (сенаторское звание в Польше очень ценилось). А в 1505 году созванный в Радоме польский шляхетский сейм принял ещё и так называемую Радомскую конституцию. Она начиналась словами на обожаемой шляхтой латыни: «Nihil novi» («Ничего нового…») и ставила королевскую власть в зависимость не только от сената, но и от шляхетских «послов». Теперь принятие новых законов и решений по важнейшим государственным вопросам зависело от общего согласия всего сейма, в котором решающая роль переходила к нижней палате – «посольской избе», состоявшей из депутатов (послов) шляхетских сеймиков.

Могли ли русские бояре и княжата не поглядывать на соседей с завистью, могли ли они не мечтать о чём-то подобном в Московском государстве? И могли ли поляки не провоцировать «московитов» на оппозицию и заговоры против московских великих князей, трудившихся над укреплением единой и неделимой России – естественной соперницы Польши уже потому, что под властью Польши и Литвы оказалось много исконно русских земель?

Обычно историками выпячивается конфликт между боярством и Иваном IV Грозным, причём Грозный то и дело подаётся как якобы кровожадный тиран, деспот, безосновательно казнивший родовое боярство и отдавший страну «на поругание» опричникам. Однако это не только лживая, но и исторически несостоятельная схема. В действительности Ивану IV пришлось решать ту застарелую проблему «княжат», которая начала формироваться ещё при его прадеде Василии II Тёмном – когда началось интенсивное подчинение русских княжеств Москве, и в полной мере проявилась при отце Ивана Грозного – Василии III.

С боярами и княжатами, не желавшими понять историческую необходимость и даже спасительность для Руси централизации, боролся Иван III – дед Ивана Грозного, боролся и отец Грозного – Василий III. Причём они, как и Иван Грозный, опирались в антибоярской политике на один и тот же слой незнатных служилых дворян, только «опричниками» их не называли и не могли им дать столько прав, сколько дал опричникам Иван Грозный.

Впрочем, рассказ об этом – впереди.

В эпоху Василия III Ивановича ещё не пришло время для жёсткого и – да, жeсто́кого, подавления антинациональной линии той части российской элиты, которая оглядывалась на Польшу и Литву. Василий III не казнил ни одного влиятельного знатного боярина, но спиной к ним предусмотрительно никогда не поворачивался – не столько из опасений кого-то обидеть, сколько из соображений личной безопасности.

Во внутренней политике Василий III вначале пытался опереться на «нестяжателей» – тех представителей церковной иерархии во главе с Нилом Сорским, которые стояли на позиции отказа церкви от «стяжания», то есть накопления земельных и материальных ценностей. Однако «нестяжатели» в мирские дела активно вмешиваться не желали, а их церковные оппоненты – «иосифляне», поддерживали великого князя в его борьбе против боярско-княжеской оппозиции. Поэтому Василий III, хотя и относился уважительно к последователям Нила Сорского Вассиану Косому и Максиму Греку, вынужден был переориентироваться на «иосифлян». Именно «иосифлянин» Филофей выдвинул идею: «Москва – третий Рим», а церковный собор 1531 года осудил Нила Сорского и «нестяжателей».

Первая жена Василия III – Соломония Сверчкова-Сабурова, оказалась бесплодной, и отсутствие сына-наследника делало положение Василия шатким – всегда имелась опасность заговора в пользу одного из братьев, и особенно Юрия. Будучи по старшинству вторым после Василия братом, Юрий свои претензии не очень-то и скрывал.

Василий жену любил – в 1504 году её выбрали ему в супруги из 1500 девушек из боярских, княжеских и дворянских семей. Показательно при этом, что отцом Соломонии был незнатный служилый дворянин. Шли годы, необходимость нового брака становилась очевидной, но лишь в 1525 году Василий пошёл на развод с Соломонией. Её постригли под именем Софии, и она удалилась в монастырь, где умерла в 1542 году.

В начале 1526 года Василий III женился на Елене Васильевне Глинской, племяннице литовского магната князя Михаила Львовича Глинского-Дородного, но первый сын Иван – будущий Иван IV Грозный, родился лишь в 1530 году, а второй сын Юрий – в 1533 году.

Когда родился Иван, царь Василий на радостях снял опалу с ряда приближённых и выпустил их из заточения. Была роздана большая сумма денег на милостыни. Повод был, действительно, великий – немолодой царь опасался скончаться бездетным, что могло привести к смуте. И вот теперь Василий имел наследника – пока небольшую (даже в прямом смысле слова), но всё же хоть какую-то гарантию того, что стабильность будет обеспечена.

О Елене Глинской мы имеем немного достоверных сведений, но то, что она была умна, властна, образованна, а при этом очень хороша собой, мы знаем. И как историческая фигура она может оцениваться нами положительно.

В октябре 1533 года Василий тяжело расхворался после его любимой звериной охоты под Волоколамском и много обсуждал со своими ближними советниками возможные перспективы того или иного варианта занятия престола после его смерти. Законному наследнику было всего три года, зато у него было два вполне взрослых и опытных дяди, в том числе – Юрий Иванович, удельный князь дмитровский, который мог составить малолетнему сыну Василия конкуренцию. Дяде Юрию было уже пятьдесят три года. Таким образом двух вероятных претендентов на престол разделяло ровно полвека.

Чувствуя приближение кончины, Василий заставил Юрия Ивановича и второго брата – Андрея Ивановича, удельного старицкого князя, целовать крест на том, что они не будут оспаривать престол у Ивана. Своими душеприказчиками, которым он вверял судьбу государства и своих сыновей, Василий III назначил князя Михаила Львовича Глинского-Дородного, ближнего боярина Михаила Юрьевича Захарьина и своего «серого кардинала» Ивана Юрьевича Шигону-Поджогина (Шпигона-Поджогина). Особая роль советника Елены – будущей регентши, отводилась также князю и боярину Василию Васильевичу Шуйскому.

Впрочем, выше приведён лишь один из принятых в историографии вариантов. При этом разные летописи (Псковская первая, Софийская первая и т.д.) и разные историки дают и другие варианты. Так, считают, что в силу малолетства будущего государя создавался Регентский (опекунский) совет, но кто-то выдвигает предположение о «двойной опеке» – Боярская дума должна была опекать государя, а великую княгиню должны были «охранять» её дядя Михаил Глинский, боярин Захарьин и дворецкий Шигона-Поджогин. Кто-то – как А. А. Зимин например, уверен, что Василий назначил при сыне Иване лишь двух опекунов: князей Михаила Глинского и Дмитрия Бельского.

Эти разночтения лишний раз убеждают в том, что при рассмотрении тех давних эпох не всегда можно полагаться даже на летописи, но всегда – на логический анализ. А он убеждает, что государственный «пасьянс» при той «колоде» ведущих кремлёвских фигур, которая тогда имелась, мог сложиться очень разным образом, и всё зависело от того, какая группировка окажется более сильной. Анализ же показывает, что группировки, увы, действительно имелись, и – весьма антагонистические, и что единство во имя укрепления России членами всех группировок заранее исключалось.

4 декабря 1533 года Василий, постригшись перед смертью в монахи под именем Варлаам, скончался, и в тот же день митрополит Даниил совершил в Успенском соборе обряд поставления на великое княжение трёхлетнего Ивана IV Васильевича. Управление государством было возложено на Елену Глинскую как регентшу при содействии Боярской думы, и можно было не сомневаться, что России предстоят непростые времена…

Полный титул Василия III выглядел так: «Великий Государь Василий, Божиею милостию Царь и Государь всея Руси и Великий Князь Владимирский, Московский, Новгородский, Псковский, Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; Государь и Великий Князь Новагорода Низовской земли, и Черниговский, и Рязанский, и Волоцкий, и Ржевский, и Бельский, и Ростовский, и Ярославский, и Белозерский, и Удорский, и Обдорский, и Кондинский, и иных». И это был не просто звучный и пышный титул – за каждой его частью стояли пот и кровь поколений русских людей.

Кто-то мирно трудился на полях и в городах, укрепляя и развивая Русь, а нередко и отстраивая её заново…

Кто-то в ратных трудах защищал Русь и отбивал назад своё, ранее утраченное и придавленное восточным ли, западным ли, но – иноземным сапогом…

Стояли за этим титулом Василия и усилия тех русских людей, которых вскоре назовут «передовщиками». Русские передовщики, то есть те, кто идёт впереди других, ведёт их и указывает путь, из года в год и из века в век расширяли пределы русских земель всё восточнее и восточнее, продвигаясь без сильных воинских контингентов в глубь Сибири, выходя на берега ледовитых «студёных» морей, а потом – и на берега Великого, Тихого океана…

Но это будет потом, позже, а сейчас – после смерти Василия III, Русь опять оказывалась на распутье, в её развитии опять возникала точка бифуркации. Выбор русского народа в пользу Москвы стал в тогдашней русской истории единственно верным выбором, однако не за горами была и пора новой русской альтернативы – эпоха Ивана Грозного.

Глава 2
Нелёгкое детство на крови…

Иван IV Васильевич Грозный родился в 1530 году и скончался в 1584 году – пятидесяти четырёх лет отроду. Следующий великий творец русской истории – Пётр I, прожил примерно столько же, сколько и Иван – пятьдесят три года. Причём и следующий за Петром великий преобразователь России – Владимир Ильич Ленин, прожил столько же, сколько Грозный и Пётр. Конечно, это – не более чем совпадение, но…

Пётр и Ленин за свой недолгий человеческий век смогли дать России мощный импульс развития после кризисных периодов в русской истории. В отличие от них Иван IV Грозный принял Россию от отца – Василия III Ивановича, на подъёме. Ни бездарность, ни упущения предшественников на троне не отягощали начало правления Ивана IV. Зато вошедшему в возраст Ивану пришлось бороться с иной, ещё более грозной угрозой – угрозой возвращения России в состояние не просто феодальной раздробленности, а в состояние раздробленности, чреватой утратой государственности.

Поэтому Иван Грозный – это не только выдающийся пласт в нашей истории, но и олицетворение важнейшего перелома в дореволюционной истории России. При Иване Грозном России предстояло сделать важнейший исторический выбор между державностью и магнатством.

Дед Ивана Грозного – Иван III Великий, был, безусловно, великим государем, однако лично его нельзя считать фигурой критической, «бифуркационной». Иван III обобщил неизбежное, он собрал под руку Москвы всё то из русских земель, что можно было тогда собрать, и расширил русские пределы до размеров великой державы.

Иван же IV Грозный стал фигурой, сосредоточившей лично в себе назревшую очередную «точку бифуркации» и прошедшей эту точку в положительном направлении. Из всех выдающихся монархических фигур русской истории, да, пожалуй, и мировой, такое можно сказать, кроме Грозного, лишь о Петре Великом. Краткий, но вполне полный ответ на вопрос: «Что было бы с Россией, если бы не многолетняя государственная деятельность Ивана Грозного?» долго искать не приходится: «Той России – великой мировой державы, которую мы знаем, без политики Ивана Грозного и без лично Ивана Грозного, скорее всего, просто не было бы!»

И дело не в том, что при Иване IV Васильевиче были обеспечены обширные территориальные приращения почти без войны (даже война за Казань не может рассматриваться как агрессивная) – особенно на Востоке и Юго-Востоке. Главный результат царствования Грозного – решительный подрыв того боярского своеволия, которое неизбежно подорвало бы великое будущее России так же, как панское, магнатское своеволие польской элиты подорвало и уничтожило могущество и возможное великое будущее Польши.

Снять голову боярской угрозе – снять в том числе, в буквальном смысле слова, топором палача, мог тогда лишь самодержавный, абсолютный государь. Иван Грозный таким и оказался. Однако начиналось всё так, что под вопросом было не только будущее царствование Ивана, но и сама его жизнь. Разворот событий получался самый драматический…

Начать с того, что слова́ о том, что Иван «принял» Россию от отца в отношении самого́ момента смены одного государя на другого, оказывались не более чем фигурой речи. Реально ничего Иван «принять» не мог, поскольку его отец скончался, когда Ивану было всего три года. Однако вполне верно то, что его отец – предшественник Ивана на троне, оставил после себя крепкое государство, хотя и с комплексом немалых проблем.

Малолетство нового царя все потенциально острые проблемы быстро перевело в разряд не просто реально острых, а острых до крови. Так, несмотря на крестное целование, старший дядя трехлетнего Ивана IV – Юрий Иванович, почти сразу повёл интригу с целью замены племянника на престоле собственной особой. Потенциального узурпатора нейтрализовали быстро – в конце 1533 года Юрия бросили в темницу и в 1536 году там уморили.

Второй дядя – Андрей Иванович, в первые недели после смерти Василия III вёл себя лояльно, но затем потребовал от Елены Глинской новых земельных владений, а когда ему в этом было отказано, уехал в свой удел – в Старицу за Тверью, и постепенно становился естественным центром притяжения всех недовольных. Недовольных же хватало. Один потенциальный претендент на трон – дядя Юрий, был устранён. Но оставался ещё один серьёзный претендент – дядя Андрей Старицкий.

По завещанию мужа Елена Глинская должна была делить власть с Боярской думой, где первым лицом оказывался боярин Василий Васильевич Шуйский-Немой – человек властный, неприятный и с амбициями. Пользовался влиянием митрополит Даниил. Кроме этого имелся формальный, но несплочённый «триумвират» из Михаила Глинского-Дородного, Михаила Захарьина, Ивана Шигоны-Поджогина. Разгорались глаза от наплыва возможностей и у других бояр и княжат, например, у князей Бельских – Гедиминовичей. Шуйские и Бельские боролись друг с другом самым жестоким и непримиримым образом.

А особо выделялся дядя регентши – русский «литовский» князь Михаил Львович Глинский-Дородный. Он являл собой фигуру колоритную – это был авантюрист, но авантюрист яркий и высокого полёта. Воспитывался Глинский при дворе императора Священной Римской империи Максимилиана I, потом служил Альбрехту Саксонскому, в Италии перешёл из православия в католичество, а вернувшись в Польшу-Литву стал крупнейшим магнатом, пользовался большим влиянием на короля Александра Ягеллона.

Позднее Глинский вел комбинации с королём Сигизмундом I, с крымским ханом Менгли-Гиреем, с московским великим князем Василием III, то сотрудничая с ними, то предавая их… В 1508 году Михаилу Львовичу пришлось бежать из Литвы в Москву, где Василий III дал ему в удел Малый Ярославец и Боровск – литовские владения Глинского конфисковали. Тогда Михаил Львович попытался устроить союз Максимилиана I и Василия III, дабы сломить Литву и при этом вернуть свои владения, однако изменил Москве в ходе битвы при Орше. Русские войска потерпели поражение, а Глинский до 1526 года попал в узилище, из которого вышел только после женитьбы Василия III на племяннице Глинского, вновь попав в фавор к Василию III. После смерти последнего влияние Глинского-Дородного автоматически возросло, и он был склонен использовать его не в государственных, а в личных интересах.

В довершение ко всему на первый план после смерти Василия III выдвинулся фаворит Елены – князь Иван Фёдорович Телепнёв-Овчина-Оболенский (кое-кто из современников, а позднее и историков, даже считал князя Ивана Фёдоровича настоящим отцом Ивана IV).

Иными словами, в жизни реализовывался даже не сюжет басни Крылова «Лебедь, Рак и Щука», а нечто ещё более грустное и контрпродуктивное. В очередной раз в критический момент для стабильности государства русская княжеская и боярская элита повела себя (как социальная группа, исключения не в счёт) антиобщественно и антигосударственно. Вместо жизненно необходимого сплочения в трудную минуту налицо было соревнование боярских амбиций и претензий.

Можно лишь удивляться, что в годы до реального воцарения Ивана – а оно состоялось лишь в 1547 году, на Руси и с Русью не случилось ничего катастрофического. Более того, велась не такая уж неуспешная война с Литвой, укреплялись западные границы против Литвы и Швеции, южные – против Крымского ханства, и восточные – против Казанского ханства.

В 1534 году – когда закончился срок очередного 3-летнего перемирия, в русские пределы вторглись поляки и литовцы. Был взят Гомель, сожжены Почеп и Стародуб. Но московские воеводы смогли быстро восстановить положение, вернули Стародуб и Почеп и поставили на литовском рубеже крепости Велиж, Заволочье и на Себежском озере на Псковщине – Себеж.

Почти неприступный Себеж был заложен воеводой князем Василием Шуйским-Немым в Петров день, а 25 июля 1535 года закончилось сооружение деревянной крепости и высокого крепостного вала длиной 350 метров. Король Сигизмунд приказал киевскому наместнику Анджею Немировичу взять Себеж, но 20-тысячное осадное войско успеха не добилось, а литовские пушки были так плохи, что били своих. Довершила дело смелая вылазка русских, после чего началось паническое бегство. Были захвачены пушки и знамёна, и Елена Глинская повелела в честь победы соорудить в Себеже храм Святыя Живоначальныя Троицы.

18 апреля 1536 года Глинская издала от имени великого князя Ивана IV Васильевича указ воеводе князю И. Барабашину поставить на древнем городище у слияния речки Велижки с Западной Двиной деревянную крепость с 9 башнями. Велиж стал ещё более сильным аргументом России на литовской границе, чем Себеж. Польские хронисты в один голос признавали, что Велиж был одной из самых укреплённых баз русских войск, оперировавших против Литвы. Стрыжевский писал, что «Велиж висел над шеей всей русской королевской Украйны», и его необходимо уничтожить. Однако стоящий на высоком берегу Велиж, окружённый рвами, наполняемыми водой из ручья Коневец, был так же неприступен, как и Себеж.

Историки пишут о Пограничной (Стародубской) войне 1534–1537 годов как о проигранной, в том числе потому, что Гомельскую волость пришлось «польско-литовской коруне» отдать. Но уже Себеж и Велиж о чём-то говорили. К тому же в ходе войны выявились слабости литовского «земского» войска, уступающего русскому «поместному» войску и в дисциплине, и в единоначалии.

Крупные оборонные проекты начальных лет царствования Ивана IV вполне можно рассматривать как положительное последействие правлений Ивана III и Василия III. В их правления были созданы неплохие кадры прежде всего среднего звена. Современный историк профессор В. В. Пенской удачно назвал «центурионами» Ивана Грозного воевод и голо́в московского войска второй половины XVI века, но уже в первой трети XVI века можно было говорить о «центурионах» Василия III и даже Ивана III. Великокняжеские указы из Москвы получали «местничающие» высшие воеводы и князья, но далеко не всегда указы выполняли вельможи. Это делали за них как раз те «худородные» служилые люди – «вторые», «третьи», «пятые» воеводы полков правой руки, левой руки, сторожевых полков и т.д., которые всё более составляли подлинно эффективную кадровую основу Московского государства.

Впоследствии на них же опёрся и царь Иван.

В 1535 году был издан указ о запрещении монастырям приобретать покупкой или по завещанию зéмли служилых людей без разрешения правительства. В 1536 году отобрали много земель у новгородских монастырей, а в Москве и Новгороде Великом духовенство стали привлекать к городовой повинности.

В течение 1535–1538 годов в России провели денежную реформу, результатом которой стала единая монетная система государства. Во-первых, было отменено право монетных регалий, то есть право чеканки монеты всеми бывшими удельными князьями. Во-вторых, были унифицированы сами монеты. Из весовой гривны в 204 грамма серебра на Государевых монетных дворах в Москве и Новгороде стали чеканить 300 монет весом в 0,68 грамма – в Москве «московок» («сабляниц»), в Новгороде – «новгородок» («копеек»), предназначенных в основном для внешней торговли. Впрочем, эти монеты чеканились в ограниченном количестве и чаще выступали как расчётная единица в актах купли-продажи. Для хождения на внутреннем рынке из гривны чеканили или 600 денег по 0,34 грамма, или 1200 полушек (полуденег) по 0,17 грамма.

Важным фактором внешней и внутренней стабилизации оставалось крупное русское войско, составлявшее по тем временам грозную силу с передовым вооружением и неглупой тактикой.

Во всех реформах сказалась деятельность политико-постельного «дуэта» Елены Глинской и её энергичного фаворита князя Телепнёва-Овчины-Оболенского в сочетании с повседневной работой тех незнатных «винтиков» государственного механизма, который вдумчиво создавался Иваном III Великим и Василием III… Это фактическое правительство в период, по сути, междуцарствия достаточно эффективно поддерживало государство «на плаву», не только сохраняя, но и укрепляя централизацию, что уже было по той ситуации достижением.

Регентство Елены при соратничестве Овчины-Оболенского и митрополита Даниила имело явно антисепаратистскую направленность при ограничении удельного землевладения. И в этом деле Елена имела немало деятельных и опытных сторонников в «служилых» государственных кругах. Так, например, ранее уже упоминались доверенные дьяки Василия III Григорий Никитич Меншик Путятин (сын дьяка Суморока Путятина) и Фёдор Михайлович Мишурин – из числа «дьяки великие». Оба пользовались доверием и вдовы Василия Елены Глинской. Особо влиятелен был Мишурин. В «Славянской энциклопедии» о Мишурине сказано, что он «принадлежал к той дьяческой верхушке, которая, отодвинув вельмож, не только фактически руководила всем делопроизводством государственного аппарата, но и оказывала заметное воздействие на выработку самого направления правительственной деятельности». При этом «дьяки великие» были естественными сторонниками сильного централизованного государства, пропорционально силе которого увеличивались влияние и роль их самих.

Княжеско-боярской элите такой ход событий был не по нутру. В 1534 году образовался заговор родовитых бояр во главе с Михаилом Львовичем Глинским против не очень-то родовитого, хотя и толкового Телепнёва-Овчины-Оболенского. Всё возрастающее влияние Ивана Овчины-Оболенского умаляло власть амбициозного Глинского, так что развитие событий умными людьми предугадывалось заранее. Елена Глинская и Иван Овчина глупцами не были, заговор был раскрыт, в результате чего дядя Елены – Михаил Глинский, опять попал в заточение, где и умер. Кому-то удалось сбежать. Так, из Серпухова со службы бежали в Литву воевода князь Бельский и окольничий Лятский. Процесс перебежек с тех пор не прекращался.

Боярин и князь Семён Фёдорович Бельский был племянником Ивана III и родственником Ивана IV, командовал войсками, но вот же – бежал вначале в Литву, оттуда – в Турцию, а с 1537 года оказался в Крыму и в 1541 году стал одним из инициаторов похода на Россию. В год бегства Бельского будущему Ивану Грозному исполнилось всего 5 лет, в год подстрекательств Бельского к походу Крыма на Москву – 11 лет. Так что не «кровавыми выходками» «тирана» объясняется ренегатство одного из Гедиминовичей.

Окольничий и воевода Иван Васильевич Лятский, бежавший с Бельским, прихватив с собой сына Ивана, был опытным военачальником, ещё при Василии III участвовал в Литовской войне 1514–1519 годов. Служил 2-м воеводой передового полка, 2-м воеводой полка левой руки, 2-м воеводой в Вязьме, 6-м воеводой в Коломне, 3-м воеводой в Кашире… В 1534 году попал в опалу, вскоре был прощён, назначен 5-м, затем – 2-м воеводой сторожевого полка в Коломне, но бежал, якобы опасаясь новой опалы.

Впрочем, в биографии Лятского был некий нюанс – в 1526 году он был послан Василием III в Польшу для утверждения мирного договора. Очевидно, тогда и показалась Лятскому польская вольготная – для шляхты – жизнь более привлекательной, чем строгая московская. И не за чинами ли и польскими наградами бежал «на Литву» засидевшийся на вторых и шестых ролях воевода? Во всяком случае, сын его верно служил польскому королю Сигизмунду I Старому в качестве подляского лесничего, а сам Лятский помог польскому картографу Антонию Виду составить первую достаточно достоверную карту России, имевшую однозначно военное значение.

Забегая вперёд, можно сказать, что, приглядываясь к фигурам и судьбам большинства «диссидентов» и «невозвращенцев» эпохи уже зрелого Ивана IV Васильевича Грозного, находишь такие вот «родимые пятнышки», «нюансы», «загогулинки» и червоточинки… Все они любили себя в России, а не Россию в себе, поэтому и страшились опалы больше, чем участи предателей.

В 1536 году умер в тюрьме старший дядя Ивана IV – Юрий Иванович, и в том же 1536 году был умерщвлён второй дядя – князь Андрей Старицкий, который то вёл интригу, взыскивая престола, то собирался бежать в Литву. Подверглись репрессиям и его бояре – их пытали и казнили торговой казнью. Некоторые сообщники Андрея были повешены. Итак, произошла ликвидация последнего удела – Старицкого. Дмитровское удельное княжество Юрия Ивановича упразднилось ещё ранее. Оба этих акта были исторически назревшими.

А в апреле 1538 года скоропостижно скончалась Елена Глинская… По утверждению автора «Записок о Московитских делах» Герберштейна она была отравлена Василием Шуйским-Немым, что очень похоже на правду – если знать характер этого княжеского рода, склонного к интриганству, и учитывать последующий ход событий на Москве.

Князь, боярин и воевода Василий Васильевич Шуйский-Немой, старший сын князя Василия Фёдоровича Шуйского-Китая, относился к природной высшей знати, в 1512 году получил от Василия III чин боярина, наместничал в Вязьме, Новгороде, Владимире, подавлял измену в Смоленске, командовал ратями. В 1533 году на смертном одре Василий III поручил Шуйскому «блюсти» его малолетних детей Ивана и Юрия и быть опорой великой княгине Елене Васильевне и её советником в делах управления государством.

Но вскоре Василий Васильевич Шуйский-Немой вместе с братом Иваном Васильевичем Шуйским-Китаевым был от дел Еленой отстранён. В результате и здесь тоже можно было ожидать заговора, и он был, но опытный Шуйский-Немой действовал осторожно и смог Елену устранить. Через неделю Телепнёв-Овчина-Оболенский был брошен в тюрьму и началось засилье братьев Шуйских.