Текст книги "Эхо войны. Возвращение. СВО"

Уазик

Сейчас много пишут и говорят о войне. Новости, сводки и самое, наверное, главное – рассказы о героях войны. О настоящих людях – солдатах и офицерах этой войны. Для всех них, и большей частью для обывателя, это очень важно. Важно знать и понимать, что там жертвуют жизнью ради нас чьи-то сыновья, мужья и отцы. Я же хочу рассказать о людях, которые не носят погоны, чей подвиг зачастую ими самими не осознается как что-то важное и из ряда вон выходящее, – о простых гражданских людях на войне. О жителях Донбасса, для которых война за восемь лет стала их жизнью. Для которых грохот разрыва тяжелого снаряда – это странная, но обыденность. Эти люди уже своей жизнью в этой войне совершают подвиг, а их действия на войне для них обыденные – это подвиг, достойный памяти.

2014 год. На берегу Северского Донца, спрятавшего свое неторопливое течение под сенью плакучих ив, в тени густого леса, притаился детский лагерь. Рядом – цветущий Луганск, еще ближе – город с емким названием Счастье. Лагерь, как и большинство детских лагерей после развала СССР, тихо ветшал, зарастая кустами и деревьями. Многоголосый детский хор все реже звучал в его корпусах и на площадках. Новой власти не нужны веселые и умные люди, ей нужны солдаты и палачи. А таких готовят совсем в других лагерях и совсем другие «педагоги», которые и говорят-то на чужом языке. Здесь же воспитывали Людей. Добрых, честных, веселых и жизнерадостных. Других просто не могли воспитать женщины, которые своими руками подняли лагерь из забвения. В условиях, когда не хватало всего, они по-матерински своими сердцами наполнили отстроенное теплом и превратили это в Дом. Дом наполнился детским смехом и засверкал детскими улыбками. Заблестел изумрудными газонами, очерченными белыми бордюрами и отремонтированными корпусами. Но из других лагерей, наполненных черной злобой, сюда ворвалась война.

Жахнула прямым попаданием в лагерную котельную, разорвав в клочья старое здание, прозвенела выбитыми в детской столовой стеклами, протопала грязными солдатскими ботинками по изумрудным газонам, враз превратив их в грязное месиво. Война, гремя разрывами и лязгая гусеницами танков и БМП, облепленными гроздьями солдат с трезубцами и свастиками на шевронах, покатилась к Луганску. Персонал лагеря, женщины остались отрезанными от мира, в растоптанном солдатским сапогом, как сломанная детская игрушка, такая чуждая на любой войне, детском лагере.

Тепла нет, электричества нет, вода – только в реке, ставшей передовой и засыпанной минами по обоим берегам. Они прятались от налетов в неглубоких подвалах летних корпусов, а единственной сохраненной ценностью и связующим с миром челноком стал старый уазик-«буханка», который они оставляли у здания администрации лагеря, поплотнее прижав к стене, спасая от шальных осколков.

Но однажды в лагере появились солдаты с вилами на желто-голубом шевроне и надписью «Айдар». Не слушая увещеваний, гогоча и упиваясь собственной властью, они оседлали уазик и упылили на нем в сторону Счастья.

Совсем молодая женщина молча вышла из разбитых ворот лагеря и по изрытой гусеницами и колесами тяжелых военных грузовиков военной дороге пошла в сторону города. Молодая красивая женщина в яркой гражданской одежде на военной дороге – это уже подвиг. Подвиг идти под хохот и солдатское улюлюканье отбитых войной и опьяненных безнаказанностью мужиков. Солдат, которые считают твой город, твою Родину желанным трофеем, как и людей, проживающих на этой земле. Людей, которых после своего сумасшедшего майдана они записали в недочеловеки. Мужчина – недочеловек, враг, подлежащий смерти, женщина – безвольный раб, обязанный исполнять прихоти победителя. А она шла, поскальзываясь в грязи разбитых колей, отворачиваясь от сизого выхлопа проносящихся грузовиков и гордо и независимо смотрела вслед улюлюкающим недоумкам. Шла в город Счастье, где расположился штаб карателей, шла искать справедливость. Она дошла! Сейчас, рассказывая мне эту историю, женщина, улыбаясь через силу, осознавала, что ее спасло чудо, Господь, и ей улыбнулось Счастье. Улыбнулось, что она дошла и не сгинула, и что командир карательного подразделения, которому она предъявила претензии и потребовала вернуть лагерный уазик, еще не напился крови, либо не до конца съехал с катушек. Он вышел на крыльцо, вызванный часовым, посмотрел на нее свысока. Статный, «героический», весь увешанный оружием, в иностранном камуфляже, он по-барски бросил, услышав суть вопроса: «Иди отсюда, пока живая. Война идет!»

Представляя эту сцену, я сразу увидел знаменитую картину «Мать партизана». И действующие лица те же, и место, изображенное на картине, скорее всего, где-то близко, и суть картины не изменилась за столько лет. Русская женщина, женщина-мать – олицетворение России и враг, вскормленный, чтобы жечь и убивать, выращенный всей машиной Запада палач. Кто не видел – посмотрите на эту картину, в ней вся философия мира и войны на нашей земле. Меняются только века. Многие подумают: «Зачем этот безрассудный поступок? Разве непонятно, что не отдадут?» Знаете, наверное, каждому русскому человеку, чтобы воевать в полную силу, необходимо осознать, что перед тобой враг. Подлый, сильный и безжалостный враг. Его не переубедить и не перевоспитать, его можно только уничтожить, чтобы спасти свою Родину. Ему не нужны выданные нами шансы. Кому-то для этого осознания достаточно рассказов очевидцев, статей и книг, видеороликов и фильмов. А кто-то должен это увидеть сам. Может, поэтому?

А потом она шла назад. Шла как во сне, осознавая, что только что избежала смерти. Отправки в тюрьму или пыточную, в какую-нибудь «библиотеку» или еще что пострашнее. Потом опять были бои. Врага откинули за реку, людей эвакуировали из лагеря. Были долгие годы обстрелов и страха, а теперь пришли русские. И женщины опять собираются оживить свой лагерь. Оживить, после того как оживет война, избавившись от смертоносного наследия войны. Они дождались освобождения, дождались русских солдат. А те, кто сейчас до сих пор не верят, что нас там ждали. Не понимают, как и почему это все началось, представьте свою мать, жену, сестру, дочь, бредущую по разбитой военной дороге под солдатский хохот и улюлюканье в поисках правды и справедливости.

Победоносцы или потомки Победителей?

Весна 1945-го. Германия. Город, где только что прошла война, в руинах. На зубах еще скрипит кирпичная пыль, в воздухе пахнет порохом и сгоревшей взрывчаткой. На перекрестке, опустив ствол к земле, сгоревший советский танк. Запах горелой резины, краски и паленого человеческого мяса. Из окон свисают белые простыни. На перекрестке среди руин стоит полевая кухня. В нескольких местах пробитые осколками и пулями, погнутые жестяные крылья над стертыми о фронтовые дороги почти в ноль протекторами колес.

Пожилой, по военным меркам, лет сорока усатый ефрейтор с единственной медалью «За боевые заслуги» и пятью нашивками за ранения накладывает кашу в подставленные черпаки, тарелки, кастрюльки. Дети, женщины, старики, отходя от кухни, пряча глаза к земле, тихо шепчут: «Данке». Ефрейтор, поднимая взгляд в весеннее небо, видит, а может, хочет видеть там, среди ватных облаков, улыбки женщины и троих светловолосых детей: двух девочек и мальчика. Их сожгли заживо в колхозном гумне далеко отсюда – в его родной Белоруссии. Сжигал их, может быть, отец вон тех мальчика с девочкой, бережно несущих домой кастрюлю с солдатской кашей, или сын вон того старика, трясущимися от голода руками несущего ко рту кусок солдатского черного хлеба изо ржи, добытой потом и кровью детьми и женщинами далеко за Уралом.

В руинах серыми тенями работают лопатами пленные немецкие солдаты. Один из них робко подошел к молодому сержанту с тремя орденами Славы на выцветшей почти добела гимнастерке, и жалобно протянул: «Раухен битте».

«Совсем пацан», – подумал приписавший себе в военкомате год семнадцатилетний сержант, прошедший от Днепра до Берлина, и протянул немцу пачку «Казбека». А два дня назад этот немец из подвала фаустпатроном сжег экипаж стоящего на улице танка, в котором были такие же восемнадцатилетние пацаны. А младший лейтенант, командир танка, заживо сгорая у орудия, за секунду до смерти думал об умершей в блокадном Ленинграде маме – тихой и строгой школьной учительнице.

А потом был парад на Красной площади, по которой шли Победители, сверкая орденами и медалями, летели к подножью Мавзолея немецкие штандарты. Были слезы скорби по погибшим и слезы радости Победы. Были милосердие к побежденным и восстановленная из руин Великая страна, был полет в космос. Это были Победители.

2017 год. Май. По Красной площади грохочет техника, идут строгие колонны молодых крепких солдат и офицеров. Блестят новые боевые награды. В скорбной тишине проходит Бессмертный полк, а с портретов молодыми глазами смотрят они – Победители. Дорогая немецкая иномарка, на багажнике – наклейка, где в сексуальной позе нагнул свастику серп и молот и надпись: «Если нужно – повторим!» А за рулем – успешный делец, чьи бульдозеры и экскаваторы даже сегодня, 9 Мая, роют песок с костями тех, кто добывал эту Победу. Повторим что? Двадцать второе июня 1941 года? Плюющуюся огнем, разрушенную до основания, в пыль, но не сдавшуюся Брестскую крепость? Умирающий от голода, жажды и газов, но не сдавшийся гарнизон Аджимушкайских каменоломен? Полыхающий бензиновым пламенем подвиг экипажа Гастелло? Повторит кто? Кривляющиеся лбы в трусах и летных фуражках? Типа «поддержавшие» их голожопые суворовцы и студенты? А ведь они, наверное, тоже шли с портретами своих прадедов в Бессмертном полку… Стояли в почетном карауле у их могил и делали на камеру суровые лица.

Лихо заложив вираж по кольцевой – скорее к даче и шашлыкам! – еще один «слуга народа». Черный джип с надписью на заднем стекле «Спасибо деду за Победу!» На заднем сиденье небрежно брошены портреты именно тех дедов, которым «спасибо». Приказали всем чиновникам топать с утра в Бессмертном полку, а теперь – свобода! На природу – к водке и шашлыкам. И давно уже вылетело из головы молодого успешного менеджера из областной администрации, что так и не дождалась его согласования «сумасшедшая» пожилая учительница, каждый год вывозящая школьников в Долину смерти Мясного Бора. Чтобы они нашли и вернули память о тех, кто не увидели развалин рейхстага. А она сама, под свою ответственность, оттащила голозадых переростков от мониторов компьютеров.

Тишина в День Победы на полях сражений.

Простая солдатская пирамидка с облупившейся красной звездой, девочки и парни в камуфляже и простые полевые цветы в руках. Они здесь просто потому, что ИМ так нужно. Им никто ничего не должен, ОНИ ДОЛЖНЫ. А вечером – костер, звезды и тишина. Не хочется песен и слов, и сидят у одного костра Победители и их потомки. А с трибун – «Никто не забыт, ничто не забыто!»

Что мы не забыли, повторяя эти слова? Что есть честь мундира? Мужская честь? Долг перед павшими? Этот долг – не в словах и портретах на площадях. Этот долг – в делах и в душе. Этот долг отдал молодой лейтенант в далекой стране, защищая интересы своей Родины, не сдавшись и вызвав огонь артиллерии на себя. Отдал полицейский, не струсивший перед бандитами: «Работайте братья!»

Вот они победили, и они – Победители.

А что мы? Надписи на машинах и майках, картинки? Посты в интернете, что нам должны и обязаны? Им никто ничего не был должен, а они считали своим долгом любить свою страну и свой народ. В чем наша память о двадцати семи миллионах погибших? Мы учли их жертвы, мы сделали свою страну сильной настолько, чтобы наши дети никогда не увидели 22 июня? Или мы просто носимся с чужой победой, считая уже ее своей? Вспомните строки писателя-фронтовика Бориса Васильева: «Знаешь, это не победители. Это – победоносцы. Всего-навсего. Победу надо закреплять нормальным мирным трудом в разоренной стране. Иначе она окажется пирровой победой, и вчерашние побежденные вскоре начнут диктовать свою волю вчерашним победителям. Может быть, победы вообще ничему не учат? Может быть, учат только поражения?

Да, учат только поражения. Победы – парадное пособие, а не учебное. А поражения приходится изучать, чтобы они хотя бы не повторились».

Иначе мы так и останемся победоносцами, а нашим внукам придется становиться Победителями.

Разные

Туманная ночь. Передовая затихла. Затихла – по сравнению с дневным накалом грохота и боли. Кажется, даже воздух, остывая, потрескивает, как перекаленный непрерывным огнем ствол пулемета. Из полузасыпанных окопов, нор и блиндажей выползают солдаты. Густо слышится шепот, негромкие возгласы, бряцанье оружия и снаряжения. Алыми пятнами иногда вспыхивают огоньки спрятанных в кулаки сигарет. От тыловых районов с потушенными фарами осторожно ползут машины, тягачи, мотоциклы. И все, что может и должно питать передовую: людьми, продуктами, боекомплектом. Сказать, что ночью безопасно, нельзя: дроны, беспокоящий огонь артиллерии, снайперы – все в наличии. Ночь и темнота дарят обманчивую иллюзию безопасности и спокойствия. МТЛБ без огней темным сгустком притормаживает у посеченных осколками кустов, с брони почти на ходу спрыгивают двое и тут же растворяются, словно провалившись под землю. Машина, взрыкивая, уходит. Эти двое – операторы дронов. Они будут сидеть почти на ничейной земле несколько суток, пока не кончится привезенный запас БК. Они будут работать под носом у противника, рискуя собой под огнем, им чуть больше двадцати лет.

На востоке алой полосой загорается восход. Бойцы, тревожно глядя на небо, надевают ставшие такими тяжелыми шлемы и спускаются в траншеи.

А в это же время в десятках километров от передовой, плотно позавтракав, одетый в свежую выстиранную форму прапорщик останавливает на блокпосту дышащий на ладан КамАЗ с «передка», упиваясь своей властью, «выносит мозг» водиле с красными от недосыпа глазами за то, что у него не горит лампочка в габаритах.

Подвал разрушенного здания. Верхние два этажа «химарь» сложил до состояния бетонной каши. Перекрытия первого выдержали. На первом этаже режут и шьют. К подъезду, взвизгивая и скрипя тормозами, каждые несколько минут подлетают «буханки», пикапы и простые «Жигули» и «Нивы». Никаких красных крестов и полос. Лишь у некоторых на лобовых стеклах на простом листе A4 символ 300. Из этих «средств» эвакуации потоком несутся боль и кровь. Тяжелых после операции спускают в подвал – ждать эвакуации. Врачи и медсестры после нескольких часов работы от усталости валятся с ног. Внизу – в подвале, единственном более-менее защищенном месте, лежат трясущиеся от боли, отходняка, холода люди, укрытые термоодеялами. Между ними мечется заплаканная медсестра Шевченко. Слезы капают на лица и раны. А потом после смены я глажу ее по голове, а она рыдает мне в плечо, потому что ей больно. Больно за всех за них. Больно ее маленькому двадцатилетнему сердцу и большой взрослой душе. А я глажу ее по голове и скриплю от злости и бессилия зубами, потому что вижу перед собой пьяного офицера медицинской службы, который дал команду будить его, только если привезут раненого в чине не ниже майора.

Я знаю командира части, который за свои «боевые» ремонтирует боевые машины, покупая запчасти, и я видел тех, кто продают на рынках гуманитарную помощь, которую привозят волонтеры. Я видел, как вусмерть пьяный «воин света» в стопятисотом эшелоне требовал, чтоб ему привезли форму качества получше и продукты. В то время, когда его же товарищи на передовой под огнем грызли сухой «Доширак». Я видел парней, которые, недолечившись, недогуляв отпуска, возвращались в подразделения. И видел тех, кто месяцами продлевали лечение пустяковой болезни. Видел тех, кто, сбежав с фронта, прятались у жены под юбкой, но это не мешало им получать «боевые» от государства, и видел людей, не годных по состоянию здоровья, но обивающих пороги военкоматов с просьбой отправить на фронт. Много чего я видел за эти полтора года…

Сейчас понимаю, что раньше я и мои товарищи идеализировали ту далекую Великую Отечественную войну. Мы видели ее героизм и ярость, но не видели грязь и человеческие пороки.

Нам посчастливилось общаться с лучшими из выживших. С людьми, которые посвятили всю свою жизнь служению Родине и ее народу, и они не хотели своими воспоминаниями пятнать память погибших и саму Победу. Но ведь и тогда, и сейчас люди на войне были разные. И война, ее убийственная грязная сущность обнажают в человеке все скрытое.

В матером уголовнике – смелость, бесшабашную удаль и солдатскую честь, за которую не страшно и жизнь отдать. А в успешном с виду офицере – трусость и подлость. В ком-то война открывает желание отдать для победы последнее, чтобы сберечь хоть одну жизнь, а в ком-то – жажду наживы на смертях своих соотечественников. Мы и тут, и там, за лентой, – разные. Просто тогда, почти восемьдесят лет назад, разные хорошие победили, и их было больше. И сейчас мы, разные хорошие, обязаны победить! Мы должны победить чужих и своих разных плохих, иначе нас не станет. Ведь лишь только, победив плохих чужих, мы сможем спросить со своих плохих.

Земляки

Машина, петляя по дороге, взлетает на холм, и в туманной дымке, как на ладони, открывается панорама города. Золоченые купола Успенского собора – словно шлемы древних богатырей, стоящих на высоком холме и стерегущих город. На холмах и пригорках пониже – купола храмов и часовен. Они – тоже ратники, оберегающие город, и каждый – на своем посту. Все они берегут самое главное наше достояние – душу и веру. Они всегда на посту. Они – это Русь.

Зубчатые стены древней крепости, когда-то опоясывавшей весь город, теперь пунктиром отмечают его древнюю границу. А когда автомобиль ныряет с холма вниз, ты возвращаешься из полета. Ты снова среди людей, домов и машин. На узких старых улочках ты уже видишь каждую церковь и каждую башню как отдельное прекрасное творение человеческого гения. Это моя родина – город Смоленск.

Я люблю смотреть на Смоленск с холма Успенского собора ранним летним утром, когда в тишине солнце только начинает золотить купола церквей, робко выглядывая из-за древних крепостных стен. Эти стены хранят следы всех войн последних столетий. Потому что Смоленск – это город-ключ, ключ к сердцу страны.

Все эти войны, все завоеватели приходили на мою родную землю с Запада. Странно? Наоборот, закономерно. Орды завоевателей прокатывались через мой город сначала в одну сторону – к сердцу страны, а потом обратно – к домам этих людей, пришедших жечь, убивать и грабить мой город и мою страну. И каждый раз сюда возвращались назад наши солдаты – после того, как освободили от нечисти и свою, и чужую земли. И милостиво подарили жизнь семьям врага. Но каждый раз приходило время, и там, на Западе, и побежденные, и освобожденные забывали о цене, заплаченной русскими. И опять, собрав орду и забыв свои распри, возвращались к моему городу, чтобы поработить и его и всю мою Родину. И опять у стен города оставались навечно его защитники.

Сейчас со мной едут двое из них. Они едут к себе домой. Я не знаю, видел ли в тяжелые дни отступления сорок первого года мой город красноармеец Сайфитдин Хуснутдинович Хусаинов из далекой Башкирии. Шел ли он в усталом, качающемся в такт солдатским шагам строю через разрушенный бомбами, горящий и днем, и ночью Смоленск мимо растерзанных тел женщин и детей из колонн беженцев? Мимо выгоревших улиц и церквей с сорванными взрывами бомб куполами? Может, он был последним шагнувшим на берег Днепра солдатом, и мосты через великую реку были взорваны именно за ним? Может, он шел, и слезы текли по его запыленным щекам, и, глядя на пожары, он вспоминал свое далекое село в Башкирии и понимал, что он должен защитить свой дом здесь? Потому что это и есть его дом, его страна…

Щелчок сработавшей защелки примкнутого к винтовке штыка, матовый стальной его блеск. Рывок из траншеи. Как шепот земли – «Впе-е-е-е-ре-е-ед!» Осыпающийся за спиной бруствер. Топот сотен ног в тишине. Шелест первого снаряда над головой. «Не мой!» Куст разрыва с красной вспышкой корня. И грохот. Грохотом рванул воздух вокруг. Ощерился шершнями жужжащих пуль. Удар! Грудь жжет, рвет. Карусель голубого неба над головой, кроны берез и зеленая трава со спешащей куда-то божьей коровкой – прямо перед глазами… «А березы – они везде одинаково русские…»

Может, все было не так. Его нашли у маленького городка Ельня ребята из поискового объединения «Долг». Парни и мужики из Смоленска, Москвы и других городов вынесли солдата на свет. И сейчас я уверен: он видит красивый живой древний город.

А в феврале тяжелого 1942 года уже в обратный путь – на запад гнал врага и шагнул в свою последнюю атаку у деревни Сторино Починковского района Смоленской области парень с далеких берегов великого Байкала – солдат Федор Забалдуев. Шагнул и упал в черную пасть минометной воронки, не выпустив винтовку из рук. Земля – с вонючим химическим запахом немецкой взрывчатки. И вдруг глубоко в подсознании – свежий запах ветра с Байкала. Сосны! Только терпкий сосновый запах хвои в голове. И боль. Сосны качаются тихо над головой. Такие простые привычные русские сосны…

Он упал, и на семьдесят пять лет занял свой бессменный пост. Только сохранившие память потомки вправе сменить его с этого поста, вернув домой тело солдата и память о нем. Поисковый отряд «Честь и Долг» из города Почи́нок подарил герою дорогу домой, сменив его с поста. «Домой, домой…» – шуршат колеса по асфальту, и исчезает в тумане родной любимый город.

В сотнях километрах отсюда на подступах к другому прекрасному городу – Ленинграду семьдесят четыре года назад сражался расчет сержанта Магомеда Казбековича Казбекова, кавалера медали «За оборону Ленинграда». Ярко-красное заходящее солнце играло на истертых до серебряного блеска замках орудий, всхрапывали худые усталые кони, исклеванный снарядами лес был наполнен звоном и лязгом оружия. К ночи на передовую уходили подкрепления. Днем все замирало, скрываясь под масксетями от пристального взгляда немецких авиаразведчиков. А ночью – вперед! Туда, где уже два года льется кровь защитников города.

Чернявый стройный красавец-сержант из Дагестана на секунду задержал взгляд на одинокой фигуре под сломанной елью. Хрупкая белокурая девушка в накинутой на плечи большой шинели огромными серыми глазами смотрела вслед уходящим к передовой колоннам. Их глаза встретились, и он улыбнулся ей. Лихо заломив на затылок пилотку, по-кавказски игриво подмигнул, как бы говоря: «Не грусти, сестричка. Прорвемся!» Выпрямившись, шутливо отдал честь. Промаршировал мимо – вперед, в Бессмертие.

Его вместе с расчетом орудия сменили с поста у озера Барское ленинградские поисковики из отряда «Ропша». Сменили, и началась для солдата его дорога домой. А дома, в Махачкале, на центральном кладбище его встречали всей республикой.

Той девушкой под сломанной сосной была моя бабушка, Валентина Павловна Иванова, солдат отдельного тяжелого танкового батальона. Было ли все именно так? Не знаю. Но могло быть!

Что именно было то последнее, что увидел артиллерист Казбеков после вспышки разрыва? Огромные серые девичьи глаза? Или седые горы Кавказа? Кто знает…

Я знаю одно: все эти люди – мои земляки. Все двадцать семь миллионов погибших на той войне – наши с вами земляки. Они отдали жизни за нашу землю, сами став этой землей. Те, кто сейчас пытаются всем нам – русским, дагестанцам, чеченцам, башкирам, татарам, чувашам – втолковать что-то про национальную исключительность, особенность и неповторимость, пытаются лишить нас наших павших земляков. И поэтому пытаются заставить нас предать их. А значит, предать и самих себя.

Мне они дóроги все. Я знаю, они не делили себя на национальности, умирая в тысячах километрах от своих домов за свою общую Родину. И мне легче жить, ощущая за спиной их земляческую поддержку. Мы все – земляки! Потому что живем на одной, земле, политой кровью наших предков. Всюду над нами – наше одинаково синее небо, а рядом – наши белые стройные березы. Наши голубые, черные, зеленые и синие реки и озера. Наши леса и наши поля, горы и сопки, луга и степи. Наши, русские.

Да, русские! Потому что, как бы нас ни делили, и как бы мы сами после этого ни кичились, для врага всегда у нас одна национальность: русские!