Текст книги "Последний русский. Роман"

Кристина действовала еще более энергично-агрессивно. Она явно поняла мою тактику и напролом лезла в ближний бой, хватала меня за руки, за шею, тянула к себе, норовя при этом ткнуть кулаком или коленом в живот или в лицо. Уже все мое тело горело, пылало от ударов. Не скажу, чтобы это очень досаждало. Наоборот, я чувствовал, что получаю от схватки огромное удовольствие. Но я уже не мог уворачиваться от напористой соперницы. Вино в перерыве лишило меня остатков координации. После того как Кристина в очередной раз размахнулась, чтобы двинуть меня ногой в живот, я перехватил ее толстую ногу под коленным сгибом, мы сцепились в объятии, и оба полетели на пол. Тиская и ломая друг друга, стали кататься из стороны в сторону. Кружевной капроновый лифчик оказался жестким и шершавым, как наждак. Отягивал твердые груди. Я пытался удержать ее руки, или вывернуть их за спину. Удержать ее толстые ноги, оплетая их своими ногами. Мы оба совершенно взмокли от пота. На моих губах и лице был запах духов и косметики. Всякий раз, когда она задевала меня самого под трусами, во мне все замирало, казалось, что сейчас что-нибудь случится. Мы боролись, как мужчина и женщина, исключительно для удовольствия, ради разжигающейся страсти. Мне казалось, что и она чувствовала то же. Мне удалось в конце концов крепко прижать ее к полу, получилось что-то вроде классического борцовского удержания. Она билась, извивалась подо мной, и я вовсе не был уверен, что смогу долго удерживать в этом положении. Теперь-то мне стало ясно, что я вовсе не сильнее ее, по крайней мере, не намного, а может быть, и слабее. Кристина обхватила мои бока своими сильными ногами и сжимала их, словно в тисках. Может быть, она по-своему хотела удержать меня в этом положении, чтобы затем одним рывком переменить позицию. Я уже почти смирился с тем, что вот сейчас кончу, это было очень близко, может быть, никто не заметит… Однако избавление все-таки пришло.

– Все! Финиш! – раздался у нас над ухом резкий голос Луизы. Я замер, задержал дыхание, прислушиваясь к тому, что происходит во мне, усилием воли заставляя откатываться опасную волну возбуждения. – Будем считать, что силы оказались равны, – рассудила Луиза. – Приз остается у меня. Награда удваивается, до другого раза, – усмехнулась она. Вы можете продолжить вашу борьбу где-нибудь в другом месте. Это выглядело весьма эротично…

И, верно, нас с Кристиной пришлось почти растаскивать. Разлеплять, словно двух спарившихся лягушек. Она никак не хотела выпускать меня из ножных объятий, а я беспокоился о своих оттопыренных трусах, о том, как мне показаться практически не прикрытым.

Кое-как нас все-таки растащили, и мы расползлись в разные стороны. Я едва различал, что происходит вокруг: вино и силовые упражнения совершенно меня дезориентировали. Большая удача, что мне посчастливилось кое-как прикрыться, зацепить свои вещи – джинсы и рубашку.

Толстая и красивая Соня страстно манила меня из глубины коридора, но я предпочел этого не замечать.

– Кажется, ты все еще не определился, – заговорщицки шепнул мне Макс, кивая на девушек. – Ты пользуешься большим успехом!

– Не беспокойся, – усмехнулся я, натягивая джинсы и рубашку, – я вполне определился.

– Не отказывайся ни от каких предложений, – с улыбкой кивнул он. – Ведь нельзя знать заранее, где тебя поджидает истинное наслаждение. Иногда совершенно незаметная, невзрачная девушка даст тебе то, о чем ты не мечтал. Вперед, Сереженька! Надо искать. Активно двигаться. Понимаешь?

Он словно опять искушал меня. Вернее, дружески подбадривал, подталкивал меня к тому, чтобы я действовал решительнее.

– Я не готов это обсуждать, – уклончиво сказал я, напуская тумана. – Это слишком сложные вещи. Может быть, я еще жду внутреннего голоса – от сверхразума, – слукавил я, припомнив наш давний разговор о медитациях.

– Тогда, – согласился Макс. – ты должен попытаться аккумулировать энергию. Эксперименты с сознанием требуют больших физических затрат. Ты никогда не слышал о сексуальном воздержании? Это похоже на то, как некоторые йоги на несколько дней, недель завязывают себе глаза, чтобы переключить энергию и развить в себе некое внутреннее зрение. Бывают ситуации, когда для подъема на высшие уровни требуется самый грубый, непосредственный физический опыт. Это действительно сложный вопрос. Бывает, – глубокомысленно продолжал он, – женщины тормозят процесс нашего самосовершенствования. А бывает, очень помогают… Бывает, нужно довериться своим внутренним импульсам – своим снам, мыслям, видениями и фантазиям. Они наведут на истинный путь. А бывает, толчок к движению во внутренние пространства приходит из внешней реальности…

В деликатности Максу нельзя было отказать. Он никогда не навязывался мне со своими мнениями, как обычно навязываются взрослые.

Сам того не ведая, Макс неожиданно напомнил мне о моем намерении всячески воздерживаться. Двенадцать лет воздержания – и истинная мудрость в кармане. Сейчас это казалось мне глупейшей чепухой. Я жаждал именно грубого физического опыта. Наталья была тут совершенно ни при чем. На эксперименты с внутренней реальностью было удивительно наплевать. Не меня убеждать в их ценности. Я и без Макса знал о безграничных возможностях и путешествиях духа…

Но, странное дело, именно в этот момент я отлично понял, насколько безраздельно этот человек мог покорить в свое время сердце такой женщины, как Наталья. Этим Макс и гипнотизировал меня. Я даже попытался представить себе, что она, зачарованная рассуждениями о внутренних мирах, могла чувствовать в его объятиях. Было бы любопытно вообразить себя Натальей, женщиной, которой нравятся его мужские достоинства, его поцелуи, наконец, его проникновения в нее. Ведь она любила, не так ли? Я ревниво подумал, что в ней и теперь, пожалуй, осталось чрезвычайно много от него. Хотя бы эта ее необычайная мечтательная самопогруженность и замкнутость.

Я искоса посмотрел на Макса. Да уж, он-то, тот еще ходок, не ограничивался в отношении Натальи одними медитациями! Глаза, может быть, и завязывал, но другое вряд ли. Конечно, без колебаний взял ее. Чтобы потом оставить. А как же Рамакришна? Интересно, какой «внутренний опыт» ему удалось приобрести? Хотел бы я знать!.. Как бы там ни было, нельзя сказать, чтобы я завидовал его опыту. Я чувствовал, что обладаю чем-то гораздо большим.

Я молчал, и Макс, с улыбкой покачав головой, отошел прочь. Он снова занялся Варварой. И я от души пожелал ему в этом всяческих успехов.

После поединка Луиза дала какой-то знак. Музыка и разговоры смолкли. Компания начала быстро редеть. Перечмокивая друг друга в щечку на прощание, ребята исчезали один за другим. Марта-Герда, тоскливо поскуливая, норовила ткнуть каждого мордой между ног. Она, видно, была из тех собак, которые, как люди, ужасно переживают, когда гости начинают расходиться.

У меня промелькнуло в голове: «А как же прочие развлечения, их же на 12-м было обещано без числа?!..» Я бы, пожалуй, еще и на тросах лифта соскользнул, и с крыши спрыгнул на параплане, и погулял с завязанными глазами по нашим длинным замысловатым карнизам…

Хоть и был как в тумане, но определенно замечал, что Луиза бросает на меня особые взгляды. Я говорил себе: «Отлично, пусть остальные уходят, а я останусь!..»

Я слышал, как Эдик умоляет Луизу, чтобы та разрешила ему остаться, но она отослала его домой, приказав примерно себя вести. Еще один верный признак.

Через некоторое время я подошел к Луизе, которая расслабленно полулежала на подушках на полу, курила, задумчиво поглаживала, чесала свою поскуливавшую овчарку. Я подсел к ней, делая вид, будто не замечаю, что вся компания уже практически разошлась. Луиза улыбнулась и протянула мне свою сигарету. Я покачал головой. Она тронула ногой мою ногу и заботливо спросила:

– Как ты себя чувствуешь?

– Прекрасно, – сказал я, безуспешно придумывая что-нибудь остроумное. – Мне нравится у тебя… Вот ты говоришь, что всегда здесь жила. Тогда я должен помнить твоих родителей. Где они? С ними все в порядке?

– Ну конечно, с ними все в полном порядке, – кивнула она. – Они у меня очень большие люди. Просто сейчас живут в другом месте. Это длинная история…

– Надеюсь, в данном случае расследование Евгения не понадобится? – усмехнулся я. Напряглась ли Луиза немного или мне это почудилось? – Это, конечно, шутка, – поспешно прибавил я. – Надеюсь, не слишком глупая? Ты не обиделась?

– О нет, – заверила она со смехом.

Я тоже стал расчесывать пальцами шкуру Марты-Герды. Стоило приласкать собаку, как та встрепенулась, поднялась и, обрадовавшись вниманию, подошла ко мне вплотную. Уже не скулила. Наоборот, обдавая меня учащенным горячим дыханием с крепким запахом псины, норовила забраться мне на грудь, лизнуть в лицо. Когда я отпихивал влажную жаркую морду, она снова, с еще большей настырностью лезла на меня. К Луизе она так почему-то не лезла.

– Может, опять сухариков требует? – предположил я. – Иначе не отстанет?

– Нет, теперь и сухарик не поможет, – усмехнулась Луиза. – Моя красавица почувствовала мужскую руку и немного возбудилась… Она как никак – сука. И ей ужасно не хватает мужского общества, мужской ласки, мужского запаха. Овчарки, между прочим, чрезвычайно темпераментные суки. А ты ей сразу очень понравился. Кстати, она у меня еще девушка.

– И сколько эта девушка весит? – спросил я, тяжело дыша, раз за разом оттаскивая от себя псину.

– Килограммов восемьдесят будет.

– В самом соку. Пора бы ей и женишка сыскать.

– Пробовала. Ничего не вышло.

– Это почему?

Луиза с удовольствием принялась рассказывать, как некоторое время тому назад специально отвела овчарку на случку к одному молодому кобелю. Кобель как раз жил на даче у одних знакомых и тоже тосковал ужасно. То есть решили устроить как полагается «собачью свадьбу». Перед тем, как спустить с поводков, дали им для укрепления сил, для соответствующего настроения сожрать еще и по нескольку свежих антрекотов.

– Ну и что? – спросил я, глядя в налитые кровью, сумасшедшие глаза овчарки.

– Четыре часа моя девушка гоняла кобеля по всему участку. Поломали все кусты и саженцы, вытоптали все, что можно. А кончилось тем, что одуревший жених, пытаясь спастись и вырваться на волю, стал как безумный с жалобным воем бросаться на ворота. До того она его, бедного, замотала…

Неловко смеясь, я попытался отвернуться от Марты-Герды, сделать вид, что не замечаю ее. Но не тут-то было. Войдя в раж, чертова псина лупила себя по бокам толстым хвостом, изнуряюще лезла на меня, царапала когтями плечи, истыкала меня мокрым носом, хватала за руки слюнявой пастью, а упрямее всего лезла между ног, а когда я поворачивался и пытался оттащить ее за густую жесткую шкирку, еще и, скалясь, рычала, сука.

Меня преследовало какое-то наваждение. Только что я избавился от домогательств потного Евгения, отборолся с культуристкой Кристиной, – а теперь ко мне еще привязалась эта собака!..

– Кажется, – явно забавляясь моими муками, заметила Луиза, – моя красавица-девочка готова обслужить тебя по полной программе. Посмотри, какая милая! Вах! – Она чмокнула губами. – Просто девочка-сосочка!..

Скорее уж, было похоже на то, что меня собирались изнасиловать. Раз не вышло с женихом-кобелем. Когда я пытался придвинутся к Луизе, псина бросалась между нами, ревниво оттирала меня от девушки, требуя, чтобы я занимался исключительно ею. Я снова вспотел, мое лицо, исцарапанные руки были в шерсти и липкой пене. Но, надеясь справиться сам, я принципиально не хотел прибегать к помощи Луизы – чтобы та скомандовала собаке оставить меня в покое.

Наконец, до полусмерти измучившись, я поднялся и, с трудом удерживая Марту-Герду, которая, повизгивая, хватала меня за пастью за запястья и, приседая и пятясь, опять тянула вниз, предложил Луизе:

– Может, поднимемся на крышу, подышем, а?

– Может, не сегодня?

– Ты обещала, – напомнил я.

– Ну, хорошо…

Она свистнула, и собака-нимфоманка тут же отстала.

Я решил про себя, что там, на крыше, тут же обниму Луизу, попробую поцеловать.

Она протянула мне руку, и я помог ей подняться с подушек. Не выпуская моей руки, она повела меня куда-то в глубину квартиры. Не успел я сориентироваться и сообразить, что к чему, как Луиза открыла какую-то дверцу, и мы стали подниматься по узкой темной лесенке. Все вокруг казалось мне очень таинственным, наполненным желанием.

Через несколько мгновений я почувствовал, как нас обдало жарким ночным воздухом и нахлынул глухой и вязкий гул огромного города. Мы стояли на крыше, и беспредельность открытого пространства привела меня в восторг. Над нами было звездное небо, чуть подернутое бледно-сизой дымкой, а вокруг изумительная панорама спящей Москвы. Матовая река, залитые электрическим светом набережные и проспекты… Отсюда и правда можно было сколько угодно фотографировать или снимать на видео, но каждый новый дубль удивлял своей неповторимой прелестью.

Крыша нашего дома состояла из нескольких плоских ярусов, раскинувшихся словно громадные крылья и располагавшихся по обе стороны от самой верхней, действительно напоминающий мавзолей надстройки с короткими, толстыми колоннами. Когда-то, давным-давно в «мавзолее», кажется, располагалась какая-то домовая техническая служба.

Последний раз я выбирался сюда еще в детстве, когда вместе с Павлушей мы изучали и ухитрялись проникать повсюду, невзирая любые запоры и двери. В свое время мы методично обследовали весь дом. Нам казалось, что таким образом мы завоевываем, колонизуем все потайные, некому неведомые пространства, которые с этого момента принадлежат только нам. Я мечтал, что когда-нибудь мы станем властелинами собственного мира.

– Кстати, не знаешь, что там сейчас? – спросил я Луизу, протягивая руку в сторону «мавзолея».

– Я купила его и собираюсь устроить там супермастерскую, лабораторию, – серьезно сказала она. – Что-нибудь наподобие святилища абсолютного искусства и мирового алтаря глобальной компьютерной сети.

Я улыбнулся этой забавной идее.

Мы неторопливо шли по краю крыши, на самом дальнем ярусе. Плоскость, не то покрытая толстым рубероидом, не то залитая черной смолой, не казалось такой уж незыблемой. К тому же из-за небольшого (всего в градус-другой) уклона, необходимого для стекания воды, передвигаться по наклонной плоскости было довольно непривычно. Создавалось впечатление, будто смещен вектор силы тяжести и, стоит зазеваться, как соскользнешь с крыши. Здесь не было никаких предохранительных ограждений, сеток или парапетов. Лишь по центру тянулся толстый пучок кабелей, соединявший ряд телевизионных антенн и тарелок, укрепленных проволочными растяжками. К обрезу крыши можно было подойти без всяких помех и, если хватит духу, наклониться и заглянуть прямо в обрывающуюся бездну. В детстве, вероятно, из желания испытать себя, мы с Павлушей так и поступали. Я и теперь без особого труда проделал этот опасный трюк.

– Ну как? – окликнула меня Луиза.

– Когда смотришь вниз, – сообщил я, – в животе разливается холод и пустота. Как будто с тебя вот-вот упадет шапка. Даже если никакой шапки на тебе нет.

– Тогда давай назад!

– Сейчас…

Если вдруг сорваться отсюда, то можно не только разбиться, но, как говорится, еще и немного полетать. Вряд ли что-то подобное можно было ощутить посредством медитаций, или находясь под воздействием каких-нибудь там психотропных препаратов или стимуляторов.

Когда я немного перевел дыхание и, придя в себя, огляделся вокруг, мне почудилось, что произошел какой-то сдвиг во времени. Хотя ночь была на исходе и призрачные проблески нового дня уже маячили в пространстве, все вокруг выглядело так, словно, наоборот, только что сгустились сумерки и вечер только-только наступил. Более того. Казалось, что отступивший оранжево-красный закат словно поворачивает вспять, вот-вот разгорится снова во всей своей прелести и жути… Я даже поймал себя на том, что с опасением оглядываю набережную и сквер возле дома. Как будто боялся, что снова замерещится знакомая фигурка, оранжевая мамина косынка… Но это означало бы лишь то, что переодетый в женскую одежду дезертир Павлуша снова пустился на поиски приключений… Нельзя сказать, что мне стало легче, когда я представил себе, что Евгений, чего доброго, действительно отправится в морг, будет придирчиво рассматривать мертвые тела, среди которых еще недавно лежала моя мама, и так далее.

Я поспешно отошел от края, вернулся к Луизе. Наверное, она была очень красивой девушкой. Но в этот момент я бы не смог сказать, красива она или нет. Самое главное для меня было то, что я слышал (и мог дофантазировать) о ее исключительно порочности и развратности.

Только теперь я обратил внимание, что на ней почти прозрачное обтягивающее платье, под которым можно было разглядеть и крепкие соски на сильной груди, и аккуратный пупок, и гипнотически-притягательный темный и узкий треугольник между ног. До того как мы поднялись на крышу, она успела причесаться, привести себя в порядок, подвести брови, подкраситься. Я вспоминал, что рассказывал о ней Павлуша, какие чудеса способна вытворять Луиза, и думал, что ни за что не стану робеть.

Я обнял ее за талию, притянул к себе. Она этому не препятствовала. Я вдохнул запах ее волос, погладил их. Мне показалось, что она дрожит. Тогда я медленно опустил руку и, как бы невзначай, коснулся ладонью ее груди.

Меня вдруг поразила мысль: а ведь она чем-то, какими-то черточками неуловимо напоминает Наталью!..

– Что это ты? – сказала она с непонятной интонацией.

– Тебе не холодно? – спросил я. Моя ладонь была словно под анестезией.

– Ты, кажется, хочешь остаться сегодня у меня? – ответила она вопросом на вопрос. Посмотрела на мою руку у себя на груди. – Тебе, бедненькому, сегодня ужасно горько и одиноко, верно?

Именно то, что я ожидал. Зажигательно бесстыдная прямолинейность. А может быть, как и толстая Соня, она вполне искренне сочувствует мне, имея в виду то, что я только что потерял маму, и мне позволяется удачно воспользоваться этим обстоятельством, чтобы утешится…

– Если, конечно, ты не возражаешь, – тихо, но твердо сказал я.

Луиза молчала. Это было вполне естественно – не отвечать на подобный вопрос. Я наклонился, чтобы коснуться губами ее губ. Если бы она ответила, это был бы самый исчерпывающий ответ. Но на этот раз она отвела голову, даже не дав себя поцеловать.

– Что с тобой? – пробормотал я.

– Знаешь, я хочу тебе кое-что сказать, – также тихо сказала она и на этот раз поманила к себе.

– Да-да! – взволнованно кивнул я, снова наклоняясь к ней.

– Не ебись, где живешь, – сказала Луиза.

– Что-что?

Она повторила.

– Это дружеский совет.

Вот, значит, как. Просто совет. Я машинально убрал руку.

Но я снова вспомнил об Эдике, о том, что рассказывал о Луизе Павлуша, а также о том, на что намекал Макс. «Самый надежный вариант». Но мне-то отказала. То есть я счел это отказом. Причем чрезвычайно обидным. Не помогли и скорбные обстоятельства. Хорошо еще, что не заговорил с ней на эту тему.

– Если, конечно, не собираешься на мне жениться, – усмехнувшись, уточнила она.

Пожалуй, сейчас я на ней и жениться был готов. Очень хорошо и просто.

– А как же другие… – наивно вырвалось у меня.

– Кто тебе сказал? Они расскажут! – ничуть не рассердившись, усмехнулась Луиза. – Да и это совсем другое дело.

Я почувствовал себя дурак-дураком. Так, пожалуй, оно и было на самом деле.

– Ну что, – сказала она, – пошли вниз?

Мы снова оказались в квартире. Мы прошлись через все комнаты. Оказалось, что, пока мы были наверху, компания разбрелась окончательно. Никого не осталось. Лишь за ширмой виднелся дрыхнущий Павлуша. По-прежнему голый, завернувшись в плед. Ни толстой Сони, ни Макса. Даже Ванда куда-то упорхнула, бросив отключившегося Павлушу. Вероятно, по требованию Киры, все-таки отправилась ночевать к нам.

Луиза отправилась на кухню приготовить кофе. Я подошел к Павлуше и стал энергично его расталкивать. Я почему-то был зол на него.

– Где?.. Что?.. Стрелять? – забормотал он спросонок.

– Где мамина одежда? – зачем-то спросил я.

– Какая одежда? Не знаю. Может, Ванда унесла?

Мне стало стыдно, что я злюсь на него.

– Пойдем ко мне ночевать?

– Нет, Сереженька, я уж здесь…

– Что ты мне плел про Луизу? Что тебе о ней известно?

– Ничего… Просто я регулярно отсиживаюсь у нее от бритоголовых сержантов. Я дома появляться не могу. А ваша квартира под наблюдением.

– Надо же, – удивленно покачал головой я.

– Луизка хорошая, добрая. Она подкармливает меня. Она мне и денежки давает, чтобы я мог купить покушать.

– Нет, не то! Другое!

– Что?

– Ну как же! О том, о чем тебе Евгений говорил. А ты вспомнил, кто она такая. Ты же мне начал рассказывать, но не договорил. Она уверяет, что всю жизнь живет на 12-м, все ее знают, помнят. Кроме меня.

– Да Евгений – гений!.. – как-то глупо усмехнулся Павлуша. – Но и ты должен помнить. Ты не помнишь?

– Да что же, наконец? – Теряя терпение, я схватил его за плечо.

Он снова усмехнулся. И снова глуповато.

– Помнишь, как я тебе предложил варежку понюхать?

Я окаменел. Боже мой, верно! «Гинекологические» детские опыты! Подопытное существо. Это было она? Она самая? Та великовозрастная, слегка дебильная девушка?

Я не стал дожидаться кофе и Луизу, и, бросив сонного Павлушу, побежал с 12-ого в огромном смущении.

Как странно было сбегать по ступенькам к себе на 9-й! Окна на лестничных клетках распахнуты настежь, и в них уже клубился легкий черноватый туман. Я покинул 12-й, и у меня было такое чувство, что он вообще перестал существовать.

Усталость, недосыпание, немного вина, дыма превратили меня почти в автомат. Лишь откуда-то из глубин я будто бы выглядывал наружу через очень узкое отверстие, не понимая толком, что происходит. Вероятно, это было то самое состояние, которое имел в виду Всеволод, рассказывая об утренней набережной и странных чайках. Но я не был с похмелья и не выскакивал из наркотического сна…

Со всеми предосторожностями, стараясь не шуметь, я вернулся в нашу квартиру.

Моя комната была пуста. Я решил, что Кира (вместе с Вандой?) решила устроиться где-то в дальних комнатах – около старухи Цили, – а не у нас. Следовательно, с некоторой натяжкой, их можно было исключить из рассмотрения. Только я и Наталья. Никаких помех.

Свет в ее комнате был погашен. Я был в полной уверенности, что Наталья давно видит десятый сон. Эта мысль чудесно согревала. Каково же было мое удивление, когда, погасив свет, забравшись к себе на «второй ярус» и осторожно раскрыв нажатием рычажка железные шторки, я взглянул в потайное окошко и обнаружил, что ее… вообще нет в комнате!

Уютная комната Натальи едва освещалась снаружи отблесками уличных фонарей на набережной. Но была пуста. И кровать, в которой я ожидал увидеть Наталью, была пуста…

Вот когда мне сделалось по-настоящему и страшно, и гнусно. Куда она подевалась? Куда бежать? Где ее искать?.. Я не знал, что и думать. Единственное, что пришло в голову: Никита закапризничал среди ночи и вытребовал ее к себе… Тут мне припомнилось его дурацкие ревнивые подозрения, когда я был у него. Что Наталья отправилась на какую-то встречу. Может быть, на свидание…

Господи, что за чушь! Куда она могла запропаститься?

Глаза мои привыкли к темноте. Квартира казалась пустынной и необитаемой. Уж очень пустынно и тихо. Дверь к старухе Циле приоткрыта. Я отворил ее и на цыпочках вошел в первую комнату. В комнате никого не было. Я подошел к двери в дальнюю смежную комнату. Она тоже была приоткрыта. Но и там никого не было. Ни Кира, ни Ванды, ни старухи Цили. Вся квартира была абсолютно пуста!

Я ходил по пустым комнатам, слегка обалдевший, в одной за другой включал свет. Не сплю же я, в самом деле!

Вдруг на кухонном столе я обнаружил Натальину записку, которая в одном мгновение все объяснила.

У Цили случился приступ, и они втроем повезли ее в больницу.

Что было делать? Я забился на «мансарду». И было до того одиноко и горько, что…

Как это было похоже на то, как в раннем детстве, когда маме случалось допоздна задержаться (я предполагал, что с ней случилось самое ужасное, убили бандиты и так далее), я старался поскорее заснуть, наплакавшись от тоски и страха, зная по опыту, что, стоит на время выключиться из этого мира, все в нем как-нибудь само наладится и образуется. Я просыпался – и вот моя мамочка уже вернулась, веселая, рядом со мной!..

Опять «мамочка»! Будь ты хоть трижды исключительный человек. Что за младенческая чувствительность! Что за примитивная инфантильность! Неужели я искал в Наталье «мамочку»?.. Хорошо еще, что в этот момент я лежал здесь, один-одинешенек, в абсолютной темноте, и никто не мог узнать этих моих позорных мыслей и переживаний!

Беспощадная правда. Я находился в самой низшей точке. Я не смог получить ничего из того, что так страстно желал: не успел изобрести панацею от всех болезней, чтобы спасти маму, не поступил в университет, не сблизился с Натальей… Луиза – и та отказала в близости.

Может быть, и это к лучшему? В такой ситуации любое изменение – во благо.

Все, что у меня осталось, – собственное «я». Ах, если бы вырваться из этого бетонного склепа, каковым я ощущал сейчас собственный череп. Замурован заживо. Можно сколько угодно биться об эти непробиваемые, абсолютно глухие стены. Если бы не удивительнейшие сны с полетами, путешествиями и мирами, отличавшимися поразительной детализацией и яркостью, которые снились мне ночами, я бы, наверное, начал сомневаться, что внутренние миры действительно существуют. С каким удовольствием я бы отправился сейчас странствовать по извилистым закоулкам этих миров! Это был, пожалуй, тот самый тяжелый случай, когда я бы с удовольствием воспользовался (если бы умел!) секретами аутотренинга и прочих ментальных практик, чтобы пустить свои чувства и мысли по другому руслу.

Как и многих моих знакомых, того же Макса, увлечение подобными вещами захватывало и меня самого. Время от времени я пытался овладеть этим загадочным искусством, о котором слышал и читал столько фантастических вещей. Правда, все усилия и исследования не давали впечатляющих результатов.

Может быть, стоило отправиться на поиски истинного мудреца-гуру? Я бы, наверное, так и поступил, если бы не внутренняя убежденность, что я и сам чрезвычайно близок к разрешению тайны. Никакие гуру не помогут. Что я вообще ему скажу, этому гуру, если сам для себя не могу сформулировать того, чего хочу добиться, не могу пересказать то малое, что мне смутно удалось почувствовать? Отрешиться от собственного опыта и понимания, слепо отдаться чьему-то постороннему влиянию – на это я не только не был не готов, но вообще, ни при каких обстоятельствах этого бы не пожелал. Не говоря уж о том, что было в этом нечто скверное – искать какого-то неизвестного, чужого человека, чтобы позволить ему копаться в собственной душе, которая и для тебя-то самого была пока что запечатанным источником, девственной terra incognita… Самонадеянность?

Кое-какие предварительные теоретические соображения у меня действительно были. Я успел сформулировать парочку фундаментальных принципов.

Во-первых, я пришел к выводу, что проникновение во внутренний мир никак не должно отменить или разорвать непрерывность личности внутри новой реальности. А тем более повредить индивидуальной памяти или нарушить целостность прежнего человеческого «я». Иначе бы новая реальность стала бы одной из форм безумия.

Во-вторых, если бы человеку действительно удалось проникнуть в собственную душу, как в некий самостоятельный мир, то это означало бы полное взаимообращение двух пространств – внутреннего и внешнего, кажущегося и реального. Как вывернутый наизнанку рукав. «Объективная реальность» и фантасмагории внутренней душевной жизни поменялись бы местами. Причем сам человек вряд ли бы сумел зафиксировать момент перехода. Это были бы лишь новые впечатления о новом мире, столь же реальном и настоящем, как и тот прежний. Точно так же, как человек получает новые впечатления, попадая в какое-нибудь новое место или встречая какого-нибудь нового человека.

Пытаясь овладеть многообещающим искусством медитации, я довольно скоро обнаружил, что так или иначе натыкаюсь на одно и то же препятствие. Вероятно, именно в момент, когда происходило упомянутое взаимообращение пространств. Никак не удавалось сохранить ощущение непрерывности собственного «я».

Как только перед моим мысленным взором начинала разворачиваться панорама того манящего и загадочного внутреннего мира, я словно соскальзывал во временное небытие. Самоконтроль и воля оказывались странным образом парализованными. Проще говоря: отключался и засыпал. Сознание включалось уже внутри сновидения, но это было уже совершенно другое состояние – со всей его зыбкостью и искажениями.

Если же я пытался вернуть самоконтроль напряжением воли, то едва забрезжившая панорама внутреннего мира мгновенно исчезала, и меня снова выбрасывало в привычную реальность. Как в притче о той неуловимой сказочной «Синей Птице», которая чутко вспархивает с ваших век, как только вы протягиваете руку, чтобы ей поймать.

Вся хитрость состояла в том, чтобы удержаться в состоянии крайне неустойчивого равновесия – между сном и бодрствованием.

Я, конечно, читал в соответствующей литературе о проблеме удержания этого тонкого состояния, но нигде встречал внятных рекомендаций, как с этой проблемой справиться. Впрочем, ответ лежал на поверхности.

Нужно было лишь установить что-то вроде «обратной связи», которая бы позволяла контролировать свое состояние. Возможно, этого можно достичь определенными навыками, тренировкой психики. Я пробовал изобретать собственные приемы, разного рода упражнения. Простые, но, кажется, довольно оригинальные.

Например, если медитировать сидя в кресле, держать себя за мочку уха. Таким образом, как только воля станет ослабевать, и я начинал погружаться в сон, «уходить», отпадающая от уха рука подавала сигнал, что сознание чересчур затемнено, и нужно немного освежиться, «вернуться» назад… Но скоро эта уловка перестала действовать. Я просто засыпал, застыв, в этой странной позе, – так и держа себя рукой за ухо.

Еще я воображал себя лежащим на больших качелях, которые попытался раскачать усилием воли. Постепенно. Медленно-медленно. Оказалось, это не так уж трудно. Кровь то приливала к голове и отливала от ног, то наоборот. А сам я тихонько раскачивался вверх-вниз.

Обратную связь мог бы обеспечивать помощник-ассистент или специальное оборудование, аппаратура, регистрирующая биотоки, энцефалограммы и так далее. Возможно, подобными приборами пользовались ученые, разрабатывающие соответствующие направления в науке о мозге и сознании, но я ничего об этом не слышал или не мог отыскать. Скорее всего, информация была засекречена. А может быть, просто в этой области не было особых успехов.