Текст книги "Больше чем деньги. Финансовая история человечества от Вавилона до Уолл-стрит"

Инвестиционная революция

Что такое стабильность? Это когда по голландским бессрочным облигациям, выпущенным в 1624 г. компанией Hoogheemraadschap Lekdijk Bovendams (строившей дамбы), годовые проценты можно получить и сегодня[223]223
  Их платит правопреемник Hoogheemraadschap Stichtse Rijnlanden (см.: https://rechtsgeschiedenis.wordpress.com/2015/09/18/a-safe-investment-400-years-on/).


[Закрыть]. В современных ценах – около 11 евро. Мелочь, но дело в принципе.

В середине XVII в. в Нидерландах было накоплено так много денег (в сбережения уходило до 75 % прибыли), что многие были готовы инвестировать свои капиталы в ценные бумаги. Количество индивидуальных инвесторов достигало 65 тысяч[224]224
  Michie. 2006. Р. 26.


[Закрыть], что составляло свыше 3 % жителей страны (население в то время – не больше 2 млн). Среди них были мелкие купцы, чиновники и даже вдовы, хотевшие приумножить свои сбережения. Правда, активных инвесторов, часто покупавших и продававших ценные бумаги, было гораздо меньше – всего около тысячи (кроме разве что периодов спекулятивного ажиотажа).

Во что вкладывали свои капиталы амстердамские инвесторы? Прежде всего в аннуитеты, получившие действительно массовое распространение. Аннуитетные (от лат. annuus – ежегодные платежи) пожизненные контракты были гибридом облигации и договора страхования. Купивший аннуитет инвестор до конца своих дней получал по нему ежегодные проценты, как по облигации. После его смерти наследникам возвращалась первоначальная стоимость аннуитета. Такие контракты встречались и в Древнем Риме (где они назывались annua), и в итальянских городах, однако массового распространения там они не имели.

А в Нидерландах в 1554 г. для финансирования войны с Францией правительство решило использовать внутренний заем и выпустило аннуитеты сроком на шесть лет на общую сумму 100 тысяч гульденов[225]225
  В Англии для внутренних государственных займов аннуитеты стали использоваться с 1692 г. На знаменитых британских «консолях» – пятипроцентных государственных облигациях, не имевших срока погашения, даже в конце XVIII в. писалось «Five per cent Annuities» («Пятипроцентный аннуитет»), хотя это были уже не аннуитеты, а типичные государственные облигации.


[Закрыть]. Позже, в XVII в., из аннуитетов возникли страховые контракты и государственные облигации в привычном для нас понимании[226]226
  В 1600–1619 гг. облигаций внутренних займов с доходностью в среднем 2,5 % было выпущено на 2,1 млн гульденов, в 1671–1677 гг. – уже на 7,8 млн. В 1764 г. при годовом доходе страны 120 млн гульденов общая сумма долга по облигационным займам достигла 400 млн.


[Закрыть]. Задержек с выплатой дохода по ним (в среднем 2,5 %) не было. Хотя желающие могли легко и с прибылью продать свои облигации (на бирже или внебиржевом рынке они обычно шли по 105 % номинала), инвесторы не спешили от них избавляться[227]227
  «Доказательство богатства голландских частных лиц и великого обилия денег… состоит в том, что три миллиона пожизненных шестипроцентных рент и подлежащих выплате из 2,5 % облигаций были собраны менее чем за десять часов», и, если бы нужно было собрать «пятнадцать миллионов, результат был бы тем же», – писал современник в 1744 г. (цит. по кн.: Бродель. Материальная цивилизация… Т. 3. 1992. С. 200).


[Закрыть]. Особенно популярными были бессрочные «вечные» (рerpetuities) облигации. Они вызвали в Нидерландах настоящую инвестиционную революцию – вложение в эти бумаги сбережений стало обычным делом. Тысячи голландцев (в том числе и живущих весьма скромно) отдавали свои деньги и были уверены, что это выгодное и надежное вложение капитала.

Появились и первые корпоративные облигации с прибыльностью 6,5 % годовых, пользовавшиеся хорошим спросом на бирже[228]228
  В 1626 г. их выпустила Ост-Индская компания, повторявшая не раз такие займы и в дальнейшем.


[Закрыть]. Облигации по тысяче гульденов были рассчитаны на состоятельных инвесторов. Для мелких вкладчиков больше подходили муниципальные облигации городов по 50 гульденов – выпуск бумаг с таким номиналом был верным признаком демократизации рынка и роста его доступности. Наиболее дальновидные инвесторы, задумавшиеся о снижении рисков, покупали и государственные, и корпоративные, и муниципальные облигации. Ну и, конечно, акции. Бумаги разного типа одновременно обесцениться не могли. Во всяком случае, это было маловероятно.

В 1788 г. работавший за комиссионные агент по размещению займов Питер Стадницкий в своем меморандуме отмечал, что «более состоятельная публика» обычно сравнивает инвестиционные возможности и цель займов, а «мелкие капиталисты в Нидерландах, как правило, вообще не задают вопросов о том, для чего собираются деньги»[229]229
  Winter. P. 169–170, 183.


[Закрыть].

Питер Стадницкий

История Питера Стадницкого, сына эмигранта, похожа на судьбы многих участников голландского рынка финансовых услуг. Его отец был мелким торговцем тканями, и жизни Питера он придал правильное в смысле коммерции направление. В 1760-х гг., собрав капитал 50 тысяч гульденов, Стадницкий начал собственное дело – стал торговать хлопком. Через 20 лет фирма Pieter Stadnitski не только выжила, но и стала известной. От товарных операций она все больше переходила к спекуляции ценными бумагами и брокерскому бизнесу.

Питер предпочитал операции с надежными нидерландскими и французскими государственными облигациями, хотя при выгодных условиях брался за распространение шведских, датских, российских и польских облигаций. А в 1782 г. он решил отойти от товарных операций и учредил новую фирму, занимавшуюся французскими аннуитетами. Дело пошло неплохо, и через пять лет Стадницкий открыл свое комиссионное агентство, распространявшее государственные облигации США. Не знаю, был ли в те годы заметный спрос на эти бумаги в Амстердаме, но у Стадницкого появились полезные знакомства в Америке и возможность за бесценок приобрести там большое количество земельных участков, чтобы выгодно их потом перепродать.

Много ли зарабатывал наш герой? Судя по всему, немало. Известно, что в 1788–1793 гг. он занимался размещением российских облигаций на 4,3 млн гульденов (почти 9 % всех российских облигаций, размещенных в эти годы). Комиссия составляла в среднем 1,8 %, и он получил 77 400 гульденов за пять лет – по 15 500 в год[230]230
  Buist. 1974. P. 100–110.


[Закрыть]. Тогда это были большие деньги.

Windhandel – «торговля ветром»

«Что было новым в Амстердаме, так это объемы, текучесть, открытость, свобода спекулятивных сделок. Сюда лихорадочно вмешивалась игра, игра ради игры», ведь «в умелых руках игра на акциях могла обеспечить немалые доходы»[231]231
  Бродель. Материальная цивилизация… Т. 2. 1988. С. 88.


[Закрыть]. Если считать, что история акций и облигаций начинается, когда они приобретают форму документа[232]232
  Напомню, что до того все договоры, предшествовавшие акциям и облигациям, представляли собой не документы, а лишь записи в учетных книгах.


[Закрыть], который можно покупать и продавать, то эта история берет начало на Амстердамской бирже.

Первые встречи купцов для совершения сделок (в том числе вексельных) происходили еще в 1530-х гг. на улице Вармусстрат. Со временем участников этих встреч стало слишком много и они начали мешать движению людей по улице. Тогда в 1561 г. власти города перенесли встречи на самый северный Новый мост. Купцы долго терпели на открытом всем ветрам мосту дожди и холода (погода ведь в Амстердаме, как известно, не самая теплая), пока в 1586 г. им не разрешили использовать для своих встреч расположенную неподалеку от моста часовню Святого Олафа.

После учреждения в 1602 г. Ост-Индской компании начались операции с акциями, и биржевые встречи приобрели гораздо большее значение. Короткие продажи, фьючерсные операции, спекуляция акциями – все это уже было хорошо знакомо амстердамским биржевикам. И в 1608 г. для биржи решили построить в самом центре города недалеко от ратуши капитальное здание с прямоугольным двором, колоннами по его периметру и башней с часами[233]233
  Эту биржу обычно называют биржей Хендрика де Кейсера (Hendrick de Keyser) по имени архитектора здания, чтобы отличать ее от биржи Зохера (Zocher), работавшей с 1845 по 1903 г., и биржи Берлаге (Berlage) – с 1903 г. Здание биржи Берлаге, расположенное на центральной улице Дамрак, хорошо сохранилось до наших дней.


[Закрыть]. Новая биржа открыла свои двери в 1611 г. К тому времени в Амстердаме насчитывалось уже 300 брокеров и спекуляция акциями шла полным ходом.

На бирже покупали и продавали облигации государственных займов и акции колониальных компаний – в основном Голландских Ост-Индской и Вест-Индской. Иногда происходили операции с акциями английских Ост-Индской компании и Компании Южного моря, а также акциями Банка Англии (они пользовались большим спросом)[234]234
  В 1720 г. на Амстердамской бирже котировались акции уже 34 компаний (Belze, Spieser. 2005. Р. 240).


[Закрыть]. Больше всего операций проводилось с акциями Голландской Ост-Индской компании. Строго говоря, сами акции (как и их итальянские прототипы) были бездокументарными, а покупали и продавали квитанции о получении денег за акции, отпечатанные в типографии и имевшие номера[235]235
  Shelton. 1965. P. 396–400.


[Закрыть]. Однако на практике это роли не играло. С такими стандартными документами можно было проводить операции на бирже, и это было главным.

Их покупка и продажа происходили при участии биржевого брокера (он получал около 1 % от текущей стоимости акции). Продавец подписывал квитанцию в присутствии одного из директоров компании, а секретарь компании регистрировал сделку. На выполнявшие роль акций квитанции был спрос, и расцвела спекуляция en blanc (франц.) – «на пустом месте». Еще ее называли «торговлей ветром» (нидерл. windhandel) – ведь деньги делались как бы из ничего, «из воздуха».

На Амстердамской бирже быстро поняли, что спросом и предложением при сделках с акциями можно управлять, а значит – регулировать их цену. А где колебания цены акций – там и возможности для спекулятивных сделок на срок. Главное – вовремя узнать важные новости. Как писал французский посол в Амстердаме, «барон Жуассо, весьма богатый еврей в Гааге», похвалялся тем, что может заработать «сто тысяч экю за день… ежели узнает о кончине короля испанского… за 5 или за 6 часов до того, как она станет известна в Амстердаме… ибо он и два других еврея, Тешейра и Пинто… самые могущественные в торговле акциями»[236]236
  Цит. по кн.: Бродель. Материальная цивилизация… Т. 2. 1988. С. 90.


[Закрыть].

Исаак де Пинто (1717–1787) действительно был знаменитым спекулянтом. Этот португальский финансист еврейского происхождения переселился в Амстердам, где стал одним из крупнейших инвесторов Ост-Индской компании. Правда, ему не повезло – в 1763 г. он разорился на рискованных операциях. Пришлось продать свой роскошный дом, покинуть Амстердам и переселиться в Гаагу.

Однако в 1762 г. он успел издать в Амстердаме книгу «Эссе о роскоши» (Essai sur le Luxe), где живо описал мир биржевой спекуляции. «Возможность продать свои бумаги на какой-то срок и получить на них же какую-то разницу заставляет многих вкладывать в это дело свои деньги, с которыми они никогда не расстались бы, если бы не эти выгоды… В Англии и Голландии много богатых людей, которые не хотят вкладывать деньги в… новые бумаги, не желая подвергать себя риску… Но что они делают? Они вкладывают по десять, пятнадцать или двадцать тысяч фунтов стерлингов в аннуитеты, которые продают на срок биржевым спекулянтам… они проделывают это годами, и счет идет на миллионы… Обращение, которое создает такая игра, огромно, и просто невозможно представить, насколько она облегчает возможность в любой момент сбыть с рук эти ценные бумаги, причем на весьма значительную сумму»[237]237
  Цит. по кн.: Зомбарт. 2005. С. 222–223.


[Закрыть].

Прошло всего несколько лет после появления на рынке акций Ост-Индской компании, и спекуляция ими приобрела настолько массовый характер, что даже власти забеспокоились. Генеральные штаты (нидерландский парламент) не раз принимали постановления[238]238
  В 1610, 1621, 1623, 1677 и 1700 гг.


[Закрыть] о запрещении сделок на срок, но остановить ажиотаж это уже не могло. Хотя по-настоящему обогащались лишь немногие, а большинство разорялось, горячка акционерной спекуляции охватила представителей всех слоев общества. До 1747 г. цены на акции официально не сообщались (товарные цены биржа публиковала с 1585 г.), и это только усиливало спекуляцию. А массовость ей придавало участие множества мелких инвесторов – по словам современников, даже женщин, стариков и детей.

Сделки на срок распространились после того, как в 1610 г. появился стандартизированный прототип фьючерса – отпечатанный в типографии документ, внешне чем-то похожий на акции Ост-Индской компании. В бланк документа вписывали имена участников сделки, суммы и сроки. Этот документ получил широкое распространение – его можно было легко покупать и продавать, как для снижения собственных рисков инвестора, так и для спекуляции[239]239
  Gelderblom, Jonker. 2005. P. 189–206.


[Закрыть]. К концу XVII в. такие операции стали обычным делом.

Представление о мире амстердамской биржевой спекуляции дают нам архивы крупной банкирской конторы Луи Греффюля, занимавшейся в конце XVIII в. операциями с ценными бумагами. В биржевой игре главное – удачно прогнозировать поведение рынка. Для этого Греффюль умело использовал новости из Лондона – там у него имелись деловые связи с крупным еврейским банкирским домом Дж. и Абрахама Гарсия. «Если бы в делах с ценными бумагами, – писал Греффюль своему клиенту Рудольфу Халлеру, имея в виду английские государственные облигации, – все можно было бы предугадать, люди… всегда делали бы удачные дела»[240]240
  Lüthy. 1961. P. 515.


[Закрыть]. Но предугадать удается, конечно, не все. Все тот же французский посол в Гааге сообщал в 1698 г.: «Благодаря прогнозам… политических спекулянтов, которые сами нередко пребывают в неуверенности, цены на акции колеблются так сильно, что сделки заключаются по несколько раз в день», причем назвать их можно не столько сделками, «сколько игрой или заключением пари»[241]241
  Цит. по кн.: Зомбарт. 2005. С. 230.


[Закрыть].

Так в Амстердаме впервые появились профессиональные биржевые спекулянты (их называли по-испански «gente de especulación»), которые даже во сне видели только акции. Часть из них предпочитала игру на повышение, другая часть – на понижение. Повышатели объединялись в группировку «быков» (нидерл. liefhebbers), боровшихся с группировкой понижателей – «медведей» (contremines). Группировки распространяли ложные слухи и подбрасывали якобы случайно потерянные письма с вымышленной информацией. И все для того, чтобы создавать на бирже необходимое настроение.

А жизнь на бирже бурлила. Каждый день с 12 до 14 там собиралось множество людей (иногда несколько тысяч), проводивших операции с акциями. По словам современника, «они пожимают друг другу руки, кричат, оскорбляют, поносят и толкают друг друга». Озабоченные профессиональные игроки «грызли ногти, теребили пальцы, нервно моргали, мерили пространство шагами и останавливались каждые четыре шага, чтобы поговорить сами с собой о чем-то важном»[242]242
  Цит. по кн.: Schama. 1988. P. 349.


[Закрыть].

К середине XVIII в. на бирже проводились операции с 44 ценными бумагами (в том числе с тремя видами нидерландских акций, тремя – английских и 25 видами облигаций различных внутренних займов), а к концу столетия в котировках упоминалось более 100 различных бумаг. Хотя действительно регулярные торги проводились только с акциями Ост-Индской компании.

Иосиф де ла Вега

«Если иностранец окажется на улицах Амстердама и спросит, где он находится, ему ответят: среди спекулянтов. Нет там ни одного уголка, где бы не говорили об акциях… Когда спекулянты говорят, они говорят только об акциях», и, даже когда они хотят есть, «их пища – акции»[243]243
  Vega. 1957. Р. 22.


[Закрыть]. Так писал Иосиф де ла Вега, испанский еврей, родившийся около 1650 г. в Амстердаме. В 1688 г. он издал свою знаменитую книгу «Запутанная паутина» (Confusión de confusiones). Ее сразу же перевели на английский и напечатали в Лондоне. С тех пор эта книга переиздавалась множество раз, а в 1995 г. в Financial Times ее назвали лучшей книгой для инвесторов[244]244
  Lambert. 1995.


[Закрыть]. Ведь чтобы почувствовать современные рынки, нужно понимать, как работал рынок ценных бумаг в его первоначальной форме – в Амстердаме.

О жизни Иосифа мы знаем мало – только то, что он посчитал нужным написать в своей книге. Знаем, что он участвовал в биржевой игре, пять раз полностью разорялся, но снова возвращался на биржу – без нее он уже не мог. Биржа давала ему надежду на удачу. Иосиф де ла Вега называл биржу пробным камнем для всех осторожных и могилой для всех чересчур смелых. Игра на бирже привлекала своей простотой: не нужно ни покупать товары, ни продавать их и куда-то перевозить. Главное – почувствовать сам пульс, ритм биржи. И тогда придет удача – возможно… Еще Иосиф напоминал, что не стоит давать другим советы, какие акции покупать, а какие продавать. Иначе потом на вас свалят всю вину: «Что же вы мне посоветовали…» Но главное, говорил он, не стоит слишком долго держать у себя акции. Ведь прибыль от них, по его словам, «подобна утренней росе» – быстро появляется и так же быстро и незаметно исчезает.

Иосиф де ла Вега считал, что на состояние рынка влияли политика в Европе, ход дел в колониальной торговле и больше всего – настроение биржи. Если политические события и состояние торговли еще можно пытаться анализировать и прогнозировать, то настроение биржи предвидеть невозможно.

Абрахам ван Кетвич и первые инвестиционные фонды

Амстердамский брокер Абрахам ван Кетвич вошел в историю своими экспериментами с инвестиционными фондами. Хотя в то время в Нидерландах стали появляться и другие фонды, судьба распорядилась так, что о Кетвиче мы знаем больше, чем о других. В 1770 г. он создал инвестиционный трастовый фонд, вкладывавший капиталы инвесторов в облигации американских плантаций. Понятно, что для диверсификации рисков такое решение оказалось не лучшим. И действительно, в 1773 г. эти бумаги сильно упали в цене.

Кетвич умел учиться на своих ошибках и в 1774 г. основал новый инвестфонд Eendragt Maakt Magt – «Единство создает силу». Это был всем известный и наиболее популярный слоган Нидерландской республики. Теперь в инвестиционный портфель входили различные бумаги, в том числе государственные облигации Австрии, Дании, Германии, Испании, Швеции и России. По замыслу учредителей, инвесторы получали 4 % годовых в течение 25 лет, после чего фонд ликвидировался, а капиталы возвращались вкладчикам. Всего выпустили 2 тысячи акций и распределили их среди инвесторов – по желанию они получали либо именные акции, либо акции на предъявителя. А новым инвесторам для участия в фонде приходилось покупать акции на свободном рынке.

В 1779 г. Кетвич создал еще один фонд, Concordia Res Parvae Crescunt (так звучало на латыни название предыдущего фонда – Eendragt Maakt Magt), с гораздо большей свободой выбора при инвестировании. Капиталы теперь могли вкладываться в «любые надежные бумаги», как говорилось в проспекте фонда. Хотя реальная доходность фондов Кетвича была не такой большой, как он обещал в рекламе[245]245
  В 1811 г. стоимость акций Eendragt Maakt Magt снизилась до 25 % от номинала (500 гульденов).


[Закрыть], эти фирмы оказались жизнеспособными и продолжали инвестировать в ценные бумаги. Eendragt Maakt Magt существовал до 1824 г. – гораздо дольше, чем первоначально планировалось. Когда фонд ликвидировали, его участники получили по 561 гульдену за акцию номиналом 500 гульденов. Concordia Res Parvae Crescunt прожил еще дольше, до 1893 г. – инвесторы получили по 430,55 гульдена за акцию (87 % вложенного капитала)[246]246
  Rouwenhorst. 2005. Р. 262. В 1780-х гг. Кетвич, помимо управления своими фондами, занялся крупными операциями по размещению иностранных займов. Немалую прибыль, полученную на этом, он вложил в еще один фонд, учрежденный в 1790 г. для инвестиций во французские аннуитеты (Goppel. 1939).


[Закрыть].

Тюльпаномания

Говорят, в начале XVII в. в Амстердаме произошел такой случай. Один матрос встретился с купцом, торговавшим шелком, чтобы сообщить важные новости. Купец заплатил ему за ценную информацию и угостил маринованной селедкой. Матрос увидел на прилавке небольшую луковицу и не задумываясь взял ее: он любил селедку с луком. Ему и в голову не могло прийти, что из-за какой-то луковицы, да еще такой маленькой, может разгореться скандал. Когда матрос ушел, купец спохватился: исчезла луковица очень дорогого сорта тюльпанов, Semper Augustus. Купец обыскал все, а потом вспомнил про матроса. Обойдя ближайшие таверны, он его нашел – тот доедал луковицу, стоившую 5500 флоринов (а это, между прочим, почти 600 тысяч долларов на современные деньги!). Так начиналась знаменитая тюльпаномания.

Тюльпаны попали в Европу в середине XVI в. из Турции и долго считались дорогой экзотикой, известной лишь в узких кругах во Франции и Германии. Первая волна увлечения тюльпанами возникла в начале XVII в. во Франции – по преданиям, в 1608 г. некий мельник обменял свою мельницу на единственную луковицу, а женихи считали луковицы тюльпанов лучшим приданым. А потом модой на тюльпаны заразились быстро разбогатевшие голландцы. В их сознании прихотливый цветок из далеких восточных стран стал чем-то вроде произведения искусства и занял место наравне с золотом и драгоценными камнями, вызывая восхищение и желание заполучить его любой ценой.

Такая мода создала настоящий ажиотаж и привела к погоне за луковицами редких сортов тюльпанов. В начале 1634 г. они стоили в среднем по 400 гульденов, через год – в два раза больше, по 800–900 за штуку. За эти деньги можно было купить три обычных домика в Амстердаме или большой особняк на берегу канала. Опытный ремесленник зарабатывал за год 300 гульденов, средний купец – не больше 3 тысяч гульденов, и лишь немногие предприниматели имели годовой доход около 10 тысяч гульденов.

Один купец так хотел получить луковицу редкого сорта «вице-король», что отдал за нее два мешка пшеницы, четырех быков, восемь породистых свиней, двенадцать овец, две большие бочки вина и четыре такие же большие бочки пива, а еще две бочки масла, тысячу фунтов сыра, кровать с постельным бельем, дорогую одежду и серебряную чашу. Всего на 2500 флоринов (больше 250 тысяч долларов).

А где такой безумный ажиотаж – там и спекуляция. «…Не зная, куда девать свое время, а главное – деньги, количество которых ужасающе увеличивалось», герой романа Александра Дюма «Черный тюльпан» выбрал среди увлечений «своей страны и эпохи самое изысканное и самое дорогое… Он полюбил тюльпаны»[247]247
  Цит. в переводе Е. Л. Овсянниковой.


[Закрыть]. Ажиотаж стал таким сильным, что сделки на срок с дорогими сортами тюльпанов заключались на бирже. А где сделки на срок и разница цен – там и биржевая игра. Ведь для игры все равно, что тюльпаны, что акции. Так что бум тюльпаномании в 1634–1636 гг., закончившийся обвалом цен и кризисом, по сути ничем не отличался от всех других бумов и кризисов.

Легенда гласит, что в спекуляцию тюльпанами включились все – дворяне, горожане, фермеры, ремесленники, моряки, лакеи, служанки, даже трубочисты и старьевщики. Люди продавали свои дома, чтобы вложить деньги в спекуляцию луковицами тюльпанов и разбогатеть. На деле же голландские архивы показывают, что вначале в Амстердаме этим занимались 60 человек, состоятельных и опытных в финансовых делах. Среди них не было ни лакеев, ни трубочистов.

Действительно массовый бум тюльпаномании, когда в него включилось множество мелких инвесторов, начался в 1635 г., когда от сделок с самими луковицами тюльпанов перешли к фьючерсным контрактам – сделкам на срок, по которым покупатель получал право купить в следующем году по фиксированной цене еще не выросшие тюльпаны. Вот тут-то и открылся простор для спекулятивного ажиотажа. Сами по себе тюльпаны отошли на второй план – продавцы фьючерсных контрактов не владели луковицами, покупатели тоже не собирались заниматься выращиванием тюльпанов. Всех интересовала только прибыль. А потом к общему психозу подключилась и масса бедняков, собиравшихся в многолюдных тавернах – в амстердамской «Меннонитской женитьбе» или харлемской «Золотой виноградине». Дорогие луковицы они купить не могли и вкладывали свои деньги в спекуляцию контрактами на дешевые сорта. Участники этих встреч много пили – чем же еще заниматься в тавернах? Так что большая часть сделок мелких инвесторов заключалась в нетрезвом состоянии. Иногда продавцы предлагали покупателям премию за заключение заведомо невыгодного контракта – проще говоря, откат. И покупатели не задумываясь (и не вникая в условия контракта) шли на это. Неопытных инвесторов, да еще и выпивших, проще всего вовлечь в рискованные операции, ведущие к неминуемому банкротству. А массовые банкротства пусть даже мелких инвесторов сразу обваливают весь рынок.

Тюльпановый кризис 1637 г. начался, как и все кризисы, с вроде бы случайного эпизода. Цветовод Генрикус из Гронингена заключил контракт на продажу тюльпанов на несколько тысяч гульденов с условием, что, если к середине 1637 г. цены упадут, покупатель сможет отказаться от сделки, заплатив неустойку 10 % от общей суммы. Слова «если цены упадут» вдруг привлекли всеобщее внимание – как пелена с глаз спала. А что, если действительно упадут? Это же будет полная катастрофа… Как только появляются такие настроения, жди беды – точнее, паники. И она охватила всех очень скоро. С февраля 1637 г. цены на тюльпаны стали стремительно снижаться, достигнув всего лишь 5 % от максимальных. О волне банкротств и огромных убытках можно даже и не говорить. Это был конец тюльпаномании.

Новыми кризисами был отмечен и следующий, XVIII век. Обвал 1763 г. начался после Семилетней войны (1756–1763). Нидерланды в войне не участвовали. Для них она оказалась даже выгодной: голландцы стали контролировать почти всю французскую торговлю в Африке и Америке, получая прибыль до 200 %. Но, чтобы финансировать такое количество торговых операций с помощью вексельного кредита, пришлось раздуть огромный долговой пузырь. А векселя с истекшим сроком оплачивались новыми векселями. Накопившаяся масса ценных бумаг (в основном векселей) стала в 15 раз больше, чем весь объем наличных денег. Скоро возник дефицит наличных, и все чаще векселя не хотели принимать – оплачивать их было просто нечем. Банкротства не заставили себя ждать – их волна охватила Амстердам, Берлин, Гамбург, Бремен, Лейпциг, Стокгольм и больше всего – Лондон[248]248
  В то время этот финансовый центр еще сильно зависел от голландского финансового рынка. Паника началась там 2 августа 1763 г. после банкротства связанного с Лондоном амстердамского финансиста А. Иозефа (фирма A. Joseph & Co), имевшего необеспеченный кредит на 1,2 млн гульденов, а также фирмы братьев Невилль с долгами 6 млн гульденов. В английских финансовых кругах в те дни говорили, что 13 сентября 1763 г. в Амстердам была отправлена из Лондона огромная помощь – 500 тысяч фунтов. На самом же деле крупные голландские инвесторы стали массово избавляться от английских ценных бумаг и выводить капиталы (Wilson. 1966. P. 167–168, 176).


[Закрыть].

Амстердамская биржа оказалась полностью парализованной – на ней царило настроение всеобщего недоверия. Прекратились и учет векселей, и любые другие операции с ценными бумагами, и даже обычный обмен валют. Получить кредит не удавалось ни под какие проценты (его обычная стоимость в Амстердаме составляла 2–6 %), после чего под угрозой оказалась вся голландская экономика, державшаяся на кредите.

Правда, вскоре все успокоилось и вошло в привычную колею. Но прошло не так много времени, всего 10 лет, и в январе 1773 г. французский консул в Амстердаме сообщал в своем донесении, что амстердамский рынок (как и лондонский) снова переполнен ценными бумагами. «В любых вещах существует предел, после которого надлежит непременно отступать»[249]249
  Цит. по кн.: Бродель. Материальная цивилизация… Т. 3. 1992. С. 270.


[Закрыть]. Новый кризис не заставил себя ждать. Он начался 28 декабря 1773 г. после краха Clifford & Zoonen, банка со 150-летней историей, одного из самых престижных в Нидерландах. Этого никто не ждал, и биржа была в полном шоке.

Корни кризиса уходили в Лондон, где в 1772 г. возник бум вокруг акций Британской Ост-Индской компании. Когда у компании возникли трудности в Бенгалии и она не смогла получить контроль над этой частью Индии, курс ее акций упал. Амстердамские банкиры (особенно из Clifford & Zoonen) вели игру на повышение и оказались совершенно не готовы к такому повороту событий. К тому же 80 % акций купили в кредит, что еще больше увеличивало гору долгов. Чтобы вернуть их, нужна была успешная биржевая игра при росте курса акций. А с этим как раз и вышел прокол. Еще и Банк Англии прекратил учет всех векселей, и для амстердамских финансистов это стало полной катастрофой.

Началась волна банкротств, и под угрозой оказались многие крупнейшие торговые и финансовые компании – они не могли оплатить свои переводные векселя, что поставило их на грань краха. Но коллапс амстердамского финансового рынка был невыгоден для всех, особенно Англии и Франции, – ведь на этом рынке держалась вся мировая торговля. За одну ночь в Париже собрали финансовую помощь – 300 тысяч гульденов, а немного позже – вторую порцию помощи на миллион гульденов. Два миллиона поступило из Англии. Что было бы, если бы Англия и Франция не помогли Амстердаму? Не знаю, наверное, его упадок начался бы еще раньше.

Хотя в Лондоне кризис быстро закончился, в Амстердаме он оказался гораздо более длительным. И даже в марте 1774 г. настроения среди голландских финансистов оставались пессимистическими. Все понимали, что, если с Амстердамской биржи станут уходить крупные игроки, с ними уйдут и крупные операции с большой прибылью.